Пища любви

Томмазо оставил ее одну, отправившись закончить с аспарагусом. Через несколько минут, заскучав в одиночестве, Лаура решила пойти помочь ему. Она собрала грязные тарелки и понесла их на кухню.

– Томмазо! Давай, я пока помою посуду.

Она толкнула дверь, но та не открылась.

– Извини, – прокричал изнутри Томмазо. – Опять заело. С ней это иногда бывает.

Лаура подергала дверную ручку.

– Может, мне поднажать снаружи?

– Нет, я сейчас все сделаю.

На какую-то долю секунды Лауре показалось, будто она слышит за дверью шепот, но это Томмазо тихонько напевал, пока готовил.

Наконец дверь открылась, и он вышел, держа в руках большое плоское блюдо, от которого шел божественный аромат.

– Готово. Можно садиться за стол.

Через несколько минут они уже ели аспарагус. От его великолепного вкуса захватывало дух. Кончики стебельков, пропитанные взбитым яичным желтком и вином, были такими нежными, что их можно было рассасывать, но книзу они становились тверже, и тут уже приходилось жевать.

– Томмазо, – восторженно произнесла Лаура, – я должна сказать тебе…

– Я знаю, – сказал он, улыбаясь, и Лауру захватила томная волна чувственности.

На кухне Бруно перенес грязные кастрюли в мойку и осторожно, чтобы не издать ни звука, поставил их в воду.

– Что ты делаешь в Риме? – услышал он голос Томмазо.

– Пишу работу по истории искусства для конкурса, – ответила девушка – Победитель приедет в Рим на целый год – В ее голосе было что-то, вызвавшее у Бруно ассоциацию с десертами, меренгой и сладким сабайоном, с тем, как кусочки персика булькают, когда их опускаешь в вино. Не в силах справиться с любопытством, он прислушался к разговору.

– Но тебе ведь можно и поразвлечься?

– Шутишь? История искусства и есть развлечение. – Бруно улыбнулся, представив себе выражение лица Томмазо. – То есть, – продолжала девушка, – я хотела сказать, что ты уже к этому привык. Можешь в любой момент пойти и посмотреть на Караваджо. А мне, возможно, больше и не придется.

– Караваджо?

– Ты не знаешь Караваджо? – искренне удивилась девушка.

– Конечно знаю, – быстро нашелся Томмазо. – Все в Риме знают Караваджо. Что ты любишь больше всего?

– Ну, не знаю… Трудно выбрать что-нибудь одно…

– Еще бы.

– …но уж если не отвертеться, пожалуй, «Предсказателя судьбы» в Музее Капитолия.

Бруно кивнул и опустил руки в воду. У него эта картина тоже была любимой. Девушке Томмазо не откажешь во вкусе.

– Если бы я был художником, – произнес Томмазо благоговейным тоном, – я бы рисовал только тебя, Лаура. И тогда все мои картины были бы прекрасны.

Бруно расплылся в широкой улыбке. Может, Томмазо и не умеет готовить, но когда дело доходит до обольщения, тут ему нет равных. Бруно вытер руки, на цыпочках подошел к двери и ушел.

Наконец добрались и до рикотты, ломтиками уложенной на тарелке. Томмазо принес biscotti и vin santo к потертому старому дивану.

– Я уже очень много выпила, – пробормотала Лаура.

– Римляне любят говорить, что «anni, amori e bicchieri di vino, nun se contano mai».

– «Годы, любовников и бокалы вина не нужно считать», – перевела Лаура.

– Точно. – Томмазо опустил печенье в золотистую жидкость и медленно поднес бокал к ее губам.

Лаура помедлила, но все-таки открыла рот. Он наполнился сладким виноградным вкусом. Лаура зажмурилась от удовольствия.

– Боже, как вкусно…

– Sei bellissima, – прошептал Томмазо. – Ты прекрасна, Лаура. – Он обмакнул в вино два пальца. Лаура снова помедлила, но разрешила ему положить их ей в рот. Она облизала липкое медовое вино, все до последней капельки. Несколько капель упало ей на шею, и Томмазо жадно слизнул их языком, пока Лаура держала во рту его пальцы.

Он начал неторопливо раздевать ее, снимая вещи одну за другой, как будто отделял листья от артишока, и время от времени целовал. «Именно об этом я и мечтала, – думала Лаура. – Кто бы мог подумать? Разве что Карлотта. Да, Карлотта была права».

Теперь он снимал красную баску, развязывая маленькие бантики. Лаура почувствовала, как ослабевают завязки, и выгнула спину, чтобы Томмазо было удобнее. Он сосредоточенно возился с одной тесемкой. Потом дернул за нее.

– Подожди, – пробормотала Лаура. – Ты ее затянешь.

– Я возьму нож, – нетерпеливо предложил Томмазо.

– Лучше я сама, – быстро возразила Лаура. Когда она развязала тесемку, Томмазо опустился перед ней на колени, молитвенно сложил ладони и что-то забормотал по-итальянски.

– Что ты делаешь? – спросила Лаура.

– Читаю молитву, – сказал он, глядя на нее голодными глазами.

Secondo

Второе блюдо

Когда все насладились первым блюдом, поглотили его и проводили бокалом вина, а вкусовые рецепторы настроились на новые вкусы, на столе появляется второе блюдо. Если вы обедаете в ресторане – который обслуживает итальянцев, а не туристов, – выбор второго блюда делается только после того, как первое уже съедено. Это не значит, что у вас не может быть заранее готовых планов, но убедитесь, что вы не передумали и что ваши изначальные намерения и последующие наклонности совпадают…

Марчелла Азан. Основные блюда классической итальянской кухни

5

На следующее утро Винсент, Систо и прочие ранние посетители заведения Дженнаро страшно радовались, когда увидели, как Томмазо бежит по улице к бару, еще мокрый после душа и в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер.

– Due cappuccini, Gennaro, presto per favore[19], – выкрикнул он. По широкой улыбке Томмазо было ясно, что у него есть все основания для спешки, и друзья догадались, в чем причина. Они приветствовали его взрывом аплодисментов.

Остановившись лишь для того, чтобы схватить парочку cornetti и две чашки кофе, Томмазо помчался обратно, уворачиваясь от машин. Какой-то пикап просигналил ему, и хотя Томмазо прокричал ему в ответ обычное для римлянина «Катись и гуди на свою жену, идиот, здесь и без тебя не развернешься!», его мысли в тот момент были заняты совсем другим.

* * *

Она вернулась в спальню, приняв душ, завернутая в полотенце. Ее мокрая кожа сияла в лучах утреннего солнца, а откинутые назад волосы прилипли к спине.

– Как ты прекрасна, – искренне восхитился Томмазо. – Sei bellissima, Laura. – Он взял со стола фотоаппарат. – Улыбнись! – Она улыбнулась, и Томмазо нажал на кнопку. – А теперь обратно в постель! – Он похлопал рукой по кровати за своей спиной, где их поджидал поднос с завтраком.

Лаура прыгнула в постель и обняла Томмазо. Он подцепил пальцем пену из чашки с капучино и намазал кончик ее очаровательного носика. Она засмеялась, Томмазо взял чашку у нее из рук, поставил на пол и повернулся, чтобы поцеловать Лауру. Она на секунду задумалась, потом рванулась к нему и принялась страстно целовать Томмазо, прижимаясь к нему всем телом.

Лауре нужно было бежать на первую лекцию, но она успела-таки по дороге позвонить Карлотте. Первый вопрос подруги, как и следовало ожидать, был: «Ну?»

– Ох… Пожалуй, я зашла чуть дальше, чем собиралась, – призналась Лаура.

Второй вопрос Карлотты был:

– И как? Что он приготовил? – Она все-таки была итальянка и знала, что любовники всегда одинаковые, а кухня всегда разная.

Лаура перечислила блюда и попыталась описать вкус и аромат каждого. На другом конце провода раздавались восторженные ахи и охи.

– Белый аспарагус? С берега Бренты? Под сабайоном? Бог мой, Лаура, это же волшебное блюдо. Я ела его только один раз и помню до сих пор.

– Это было восхитительно, – признала Лаура.

– Сага, мне так завидно. Может быть, в следующий раз я тоже приду? Что он теперь собирается приготовить?

– Он не говорил. Слушай, мне пора. У меня лекция, и я на нее опаздываю.

Кампус колледжа располагался на холме Яникул, на вилле эпохи Возрождения, окруженной соснами и фонтанами. Как и подозревала Лаура, лекция, на которую она так спешила, уже началась, и она как можно незаметней прошмыгнула в аудиторию.

– Итак, – говорил Ким Феллоуз, – Высокое Возрождение. Период, длившийся всего тридцать лет, начиная с 1490 года и до разграбления Рима в 1520 году. За это время под патронажем папы римского несколько десятков художников способствовали расцвету искусства, которого никогда более не знала история. С добрым утром, Лаура. Такое впечатление, что вы неспешно добрели до нас от часовни Браманте или от фонтана Бернини. Может быть, расскажете нам, какими произведениями эпохи Высокого Возрождения вы любовались так далеко отсюда?

Вынимая из сумки книги, Лаура быстро обдумала ответ.

– Видите ли, – сказала она, – я была в Сикстинской капелле, смотрела в Ватикане Рафаэля и скульптуры Микеланджело…

– Momento. Кто такой Микель Анджело? – перебил Ким.

– О, простите, – спохватилась Лаура, которая второпях произнесла это имя на американский манер, – я имела в виду Микеланджело. – На сей раз она произнесла правильно, как говорил и сам Ким. Но преподаватель по-прежнему не был удовлетворен.

– Здесь, в этой аудитории, – заявил он, – мы не будем говорить о Микеланджело, Тициане, Рафаэле, так же как не будем называть Шекспира Уиллом, а Бетховена Людвигом. Мы не настолько близки с этими великими личностями. И никогда не будем, даже если посвятим их творчеству много лет учебы. Мы будем звать их полными именами: Микеланджело Буонарроти, Тициан Вечеллио и Рафаэль Санти. Пожалуйста, – кивнул он Лауре, – продолжайте.

Ким Феллоуз был американцем, но прожил в Риме так долго, что, по его словам, превратился в коренного жителя: преподаватели университета называли его il dottore. К сожалению, говорил он студентам, его книгу по истории Возрождения – ту самую, к которой Лаура обращалась, когда разыскивала Санта-Чечилию, – пришлось написать по-английски, а не по-итальянски по настоянию издателя и исключительно из коммерческих соображений. Она неизбежно стала бестселлером. Ким хранил рецензии в прозрачных папочках, чтобы их не захватали руками, и пользовался ими на экзаменах. Эту книгу назвали работой, соединившей в себе незаурядную эрудицию ученого и восприимчивость настоящего художника. Все в Киме говорило о его безупречном вкусе – от эффектных ярких рубашек (Лаура любила подбирать эпитеты для описания их цветов и частенько пользовалась словами «кукурузный», «клюквенный» или «аквамариновый») до льняных индийских пиджаков и соломенной шляпы, оберегавшей миловидное лицо Кима от жгучего итальянского солнца. Некоторые однокурсники Лауры считали его тираном. Лаура же испытывала благоговейный страх перед его утонченностью и эрудицией и из кожи вон лезла, стараясь произвести на него благоприятное впечатление.

– Итак, вы видели Сикстинскую капеллу? – напомнил Ким. – И как она вам?

Лаура смутилась, но не рискнула оставить при себе свое мнение.

– Мне кажется, это неудачная постройка. Остальные студенты рассмеялись.

– Неудачная? – переспросил Ким Феллоуз, сцепив пальцы в замок и положив руки на колени.

– Да. То есть, живопись великолепна, но она так высоко, что приходится все время задирать голову. А помещение слишком велико и строго прямоугольное… – Лаура замолчала, понимая, что сейчас ее засмеют. К ее изумлению, Ким одобрительно кивнул.

– Лаура абсолютно права. Многие специалисты, – сказал он, обводя взглядом аудиторию, чтобы убедиться, что все его слышат, – включая меня, считают Сикстинскую капеллу отражением всех худших крайностей Возрождения. Цвета слишком броски, архитектура давит, а сама концепция дисгармонична. Это символ культуры мещан-нуворишей, разрушивших лучшее, что было в Возрождении. Сам Буонарроти не приветствовал этот стиль, и именно поэтому мы будем вместо Сикстинской капеллы изучать его рисунки. Итак, кто скажет мне, что такое contraposto?

– Этот лектор – самый настоящий кретин, – буркнул один из студентов, собирая книги после семинара.

– Он знает то, о чем говорит, – возразила Лаура. Она чувствовала себя несколько виноватой, потому что впервые на семинаре Феллоуза часто отвлекалась, вспоминая поцелуи Томмазо и его тело, прижимавшееся к ее телу, когда они допивали vin santo на стареньком диване.

– О чем все время и напоминает, – кисло усмехнулся другой студент. – Кто-нибудь будет пиццу?

– Где? – спросила Юдифь.

– В покойницкой? – так они называли маленькую пиццерию на той же улице. – В час, договорились?

– Отлично. Там и увидимся. А ты, Лаура?

– Я? Да… Пожалуй.

Поведение однокурсников удивило Лауру. Она считала, что возможность приехать в Рим дается раз в жизни. Эта поездка была для нее вдвойне заманчивой, потому что мама считала ее пустой тратой учебного времени и смертельно опасной с точки зрения гигиены, ведь итальянцы никогда не моют руки после посещения уборной.

Лаура прилетела в аэропорт Фьюмичино всего за несколько дней до начала первого семестра. К ее изумлению, она разительно отличалась от остальных пассажиров количеством багажа: те приехали в Рим погостить, а Лаура собиралась здесь жить. Она привезла с собой огромную связку книг по искусству и два маленьких чемодана, больше она взять не могла. В письме из Римского англо-американского университета сообщалось: «Не берите много вещей, только самое необходимое. Даже в лучших римских отелях платяные шкафы крайне малы, а в числе обитателей таковых вы никоим образом не окажетесь».

Еще до получения багажа с Лаурой приключился инцидент при прохождении паспортного контроля. Как и во всем мире, паспортный контроль во Фьюмичино состоит из двух зон: одна для местных жителей, другая – для всех остальных. Начерченные на полу зигзаги, сходившиеся в желтую линию непосредственно перед каждой кабинкой, показывали, как должна располагаться очередь из тех, кто жаждет предъявить свои документы. Вернее, так должно было быть. На самом же деле работала только одна кабинка. В нее были втиснуты трое молодых людей в форме и военных головных уборах, лихо заломленных набекрень. Перед ними бурлило море путешественников самых разных национальностей, все трясли своими паспортами, отчаянно жестикулировали и злобно орали на трех таможенников, которые не обращали на весь этот гвалт ровным счетом никакого внимания.

Лаура стояла с самого края толпы и видела оттуда, в чем причина задержки. Девушка в узких брючках и очень коротком топе, открывавшем татуировку на плече, в наушниках, подключенных к дорогому плееру, облокотилась на стойку и задумчиво жевала жвачку, а трое таможенников заигрывали с ней, делая вид, будто изучают ее паспорт. Один из них даже записал для нее свой телефон, в результате чего возмущенный гул очереди усилился вдвое. Наконец девушку пропустили, но мужчине, который стоял за ней, пришлось приложить немало усилий, чтобы привлечь внимание чиновников к своей персоне.

Когда наконец подошла очередь Лауры, она положила паспорт на стойку и впервые произнесла «Buongiorno».

Таможенник посмотрел на фотографию, потом снова на Лауру.

– Добрый день, – сказал он на безукоризненном английском. – Где вы собираетесь остановиться в Риме?

– В «Пансионе Магдалины». Это в Трастевере.

– Bene. Я загляну к вам в субботу вечером. Это будет наше свидание.

У Лауры отвисла челюсть. Потом она засмеялась.

– Почему нет? – немного обиженно спросил таможенник. – Это будет здорово. Мы отлично проведем время.

– Scusi, – включился в беседу его сослуживец, взяв паспорт Лауры. На нем была более экстравагантная форма. Возможно, он был здесь главным. Он некоторое время изучал паспорт, листая страницы.

– Что-нибудь не так? – спросила Лаура.

– Si. Не так, – серьезно ответил тот. – Вы гораздо красивее, чем ваша фотография. Я бы очень хотел пригласить вас на обед.

Третий таможенник что-то быстро сказал по-итальянски. Первый перевел:

– Алессандро тоже хочет пригласить вас на свидание. Но я первый.

Низенькая монахиня пробилась сквозь толпу к стойке и принялась что-то возмущенно говорить таможенникам.

– Что ж, удачи вам, Лаура Паттерсон, – невозмутимо пожелал первый и вручил Лауре ее паспорт – Prego.

Все трое улыбнулись и помахали ей вслед. Монахиню они пропустили, даже не взглянув на нее.

Когда Лаура нашла автобус, который должен был отвезти ее в пансион, там уже сидела девушка с татуировкой в окружении внушительного багажа. Очень скоро выяснилось, что это ее будущая соседка по комнате, Юдифь. Еще выяснилось, что Микеланджело и Рафаэль интересуют ее гораздо меньше, чем Версаче, Прада и Валентино. Она специализировалась на психологии моды, но чуть не вылетела после первого семестра, и родители решили отправить ее за границу, чтобы там Юдифь смогла сконцентрироваться на работе.

– На самом деле они хотели, чтобы я рассталась с моим парнем, – доверительно сообщила та, пока автобус мчался по римским пригородам. – Они думают, что я успокоюсь, если не буду с ним видеться. Он вампир.

– Кто?

– Сама знаешь. Мы пьем кровь друг у друга. – Юдифь показала висящую на цепочке у нее на шее маленькую бутылочку. – Это кровь Джеффа, а он носит мою. Прощальный подарок, понятно?

– Ну да… – Мечты Лауры о том, что поздно вечером можно будет поговорить о технике живописи пятнадцатого века, быстро развеивались.

Устроившись в пансионе (письмо содержало чистую правду – по американским меркам квартира оказалась меньше некуда), девушки отправились исследовать Рим, прихватив с собой бутылки воды и два совершенно одинаковых путеводителя. Было жарко, и обе надели шорты. Реакция прохожих оказалась весьма неожиданной. Машины гудели, как охотники, увидевшие добычу. Продавцы, стоявшие у входов в свои магазинчики, шипели, как гуси. Молодые люди на мотороллерах, даже те, у которых за спинами сидели их подружки, очень красивые загорелые брюнетки, притормаживали, одобрительно кричали «Ueh, biondine!» и делали поспешные предложения.

– У тебя нет ощущения, что мы вышли в одном нижнем белье? – не выдержала Лаура.

Они спустились в метро, и в вагоне к ним пристали трое нищих – цыганка и две ее чернявые дочери окружили девушек и стали вымогать деньги. Юдифь вложила купюру в руку младшей девочки. Деньги тут же исчезли, и девочки стали приставать с удвоенной силой.

– Нет, – жестко сказала Юдифь. – Finito. Больше не дам. Chiuso.

Нищенки не обратили на ее слова никакого внимания и настойчиво толкали ее протянутыми руками. На следующей остановке в вагон вошел полицейский. Девушки вздохнули с облегчением, но тут же застыли с раскрытыми ртами: цыганка сунула руку в карман, вытащила пригоршню монет и протянула полицейскому. Под конец, когда они добрались до цели своего путешествия – Музея Ватикана, какая-то монахиня не пустила их и отправила одеваться, посоветовав прикрыть голые ноги.

На следующий день состоялось знакомство и распределение. Первым к собравшимся студентам обратилась Кейси Новак, президент организации с солидным названием «студенческое правительство». Она ослепительно улыбалась, делясь с вновь прибывшими собственным опытом полугодового пребывания в университете. Кормят здесь вкусно, хотя многовато масла. Но будьте осторожны – в меню многих ресторанов встречаются, мягко говоря, непривычные продукты, например дикие певчие птицы или телятина. Не забудьте попросить официанта приносить к каждому блюду чистые ножи. С половины третьего до пяти все заведения закрываются на сиесту, а по понедельникам и четвергам большинство магазинов и вовсе не работают. Это, конечно, ужасно, но вы быстро привыкнете. Девушкам советую носить обручальные кольца, чтобы меньше приставали на улицах. Для тех, кто будет сильно скучать по дому, есть опытный психоаналитик, но у нас столько развлечений, что у вас вряд ли найдется время для ностальгии.

– Что еще? – задумалась Кейси – Ах да. Си-эн-эн ловится по шестнадцатому каналу, Эм-ти-ви – по двадцать третьему. Радиостанция «Сентро Суоно» крутит хорошую американскую музыку. Итальянская музыка чудовищна, но гораздо лучше итальянского телевидения. У них все американские шоу дублируются одними и теми же двумя голосами: у парня отвратительно наглый тембр, а девушка говорит, как озабоченная кошка, поэтому смотреть «Друзей» – сущее наказание. Кстати, они идут вечером по четвергам.

Когда Кейси под жидкие аплодисменты села на свое место, Лаура почувствовала себя пришельцем на Луне – она вместе с остальными сидит в своем безопасном космическом корабле, а вокруг смертельно опасная атмосфера.

Следующим поднялся элегантный il dottore.

– Bienvenuti a Roma, la città eterna[20], – начал он. Несколько минут он говорил на безупречном итальянском, потом перешел на английский – Добро пожаловать в колыбель западной цивилизации. Обещаю, что вы проживете здесь самый незабываемый год своей жизни.

Судя по всему, так оно и есть. Лаура внимательно слушала Кима Феллоуза, который рассказывал о картинных галереях, которые потеряли часть своих ценностей в результате реставрации и которые закрыты по понедельникам. Он назвал те галереи, где на осмотр дается всего полчаса, и пояснил, какие достопримечательности выглядят ужасно, а какие – великолепны. К первым относятся те, где полным-полно туристов, к последним – в основном маленькие церкви. Он даже указал, какой путеводитель купить: «Ни в коем случае не покупайте „Фодор“ или „Лонли плэнет“, если не хотите, чтобы вас приняли за туристов. Лучше всего Бедекер. Еще хороши некоторые итальянские, хотя они и написаны с точки зрения островного менталитета».

«Интересно, – подумала Лаура, – к концу года я тоже буду читать итальянские путеводители и находить в них признаки островного менталитета?» Она решила, как только вернется к себе в комнату, выбросить путеводитель «Лонли плэнет».

– Впрочем, – продолжал Феллоуз, – если я что и могу сказать о годе, который вам предстоит провести в Италии, так это следующее: вы здесь не только для того, чтобы изучать Возрождение, но и для того, чтобы сжиться с ним. Рим – единственный город в мире, где в шедеврах Возрождения живут сами шедевры Возрождения, где фонтаны, мосты через реки, церкви, даже стены домов построены в соответствии с вкусами Буонарроти и Бернини. Когда вы будете ходить по улицам, обедать в ресторанах, болтать с таксистом о его любимой футбольной команде или покупать фрукты на рынке, вы сами станете частью культуры Возрождения. Откройте свою душу Риму, а Рим откроет вам свою.

– Чуть не забыла, – снова встала Кейси, когда Ким Феллоуз вернулся на свое место. – Главное место наших тусовок – ирландский бар «Логово друида». Особенно субботними вечерами. А бейсбольная команда играет каждое воскресенье.

Судя по улыбкам, которыми сопровождалось это выступление, большинство однокурсников Лауры считали, что ирландский бар и бейсбол куда привлекательнее фонтанов Бернини.

К счастью, у нее сложились прекрасные отношения с соседкой по комнате. Даже лучше, чем она ожидала. На стенах легко уживались привезенные Лаурой репродукции Караваджо и плакаты рэперов-металлистов, которые повесила Юдифь. Так же мирно соседствовали и их хозяйки, хотя фен Юдифи выбивал пробки всякий раз, когда она его включала. Кстати сказать, бутылочка с кровью оказалась бессильна перед разлукой. Примерно раз в неделю Лаура, заходя в ванную, натыкалась на очередного полуголого студента их курса. Наверно, думала она, родители Юдифи знали, что делают, когда отправляли дочку в Рим.

Мало-помалу дни и ночи Лауры превратились в рутину: по утрам семинары и лекции, днем художественные галереи или уроки итальянского, а по вечерам Си-эн-эн или пицца. По пятницам ее видели в «Руке скрипача» или «Логове друида», где она выпивала в обществе других студентов и смотрела американские или английские спортивные программы. Иногда они наведывались в какой-нибудь маленький ресторанчик в Трастевере, а еще того реже у Лауры случались свидания с итальянцами, после которых она звонила с жалобами Карлотте в Милан. Если охватывала ностальгия, что иногда все-таки случалось, Лаура или Юдифь ездили в «Кастрони», где покупали что-нибудь родное – пачку маргарина, хлеб-нарезку или банку шоколадной пасты. Но как-то раз совершенно случайно Лаура забрела в маленький бар неподалеку от виа Глориозо, и там Рим – шумный, страстный, разноцветный и беспорядочный – вдруг решил протянуть ей руку и закружить ее в своем танце.

В ресторане Бруно, совершенно не понимавший, почему все у него идет вкривь и вкось, ругался на помощника за то, что яйца недостаточно свежие. Никогда раньше у него не возникало сложностей с zuppa inglese[21], а меренга сегодня никак не хотела затвердевать.

Бедолага помощник умчался на поиски других яиц. Бруно чувствовал себя не в своей тарелке. Он знал, что дело не в яйцах, а в нем самом. Для приготовления сладких блюд необходимо настроение столь же веселое и легкое, как эти блюда. А Бруно сегодня был расстроен. Он все время думал о той девушке на рынке, с которой даже не поговорил. Ему ужасно хотелось приготовить для нее такой же ужин, который вчера вечером он приготовил для девушки Томмазо. Он представлял себе, какое у нее будет выражение лица, когда она положит в рот первый кусочек баранины, – смесь наслаждения и восторга. А потом на ее лице будет проявляться все больше удовлетворения – еще кусочек и еще один… Бруно тяжело вздохнул и постарался выкинуть из головы все эти мысли.