Путь в Обитель Бога

Не успел я доесть первый шмат мяса, как Тотигай вылакал весь бульон, и теперь неприязненно смотрел на меня. Я кивнул в сторону мешка с кониной. Кербер с достоинством поднялся, запустил в мешок лапу и выудил оттуда здоровенный ломоть. Бог с ним, пусть ест. Договор договором, но мне столько не надо. Пускай завтра нас встретит Бобел, но и ему не управиться со всем, что имелось, а мне сегодня будет меньше возни с варкой и жаркой.

Утолив первый голод, я выложил вымачиваться в ручей остальное мясо, оставив в мешке достаточно для того, чтобы Тотигай считал меня настоящим другом. Но завтра пусть не вздумает ныть, когда взвалю на него тюки… Вернувшись к костру, я снял готовый шашлык с шампуров и разложил над огнём новую порцию.

– Послушай, Элф, – сказал кербер, устав работать челюстями. – А правду говорят, что Имхотеп не кто иной, как один из уцелевших кийнаков?

Я не раз убеждался, что наши с Тотигаем мысли часто текут в одном направлении. Наверно, потому мы и вместе так долго. Только что я думал про кийнаков – и вот, нате пожалуйста.

– Тебе должно быть виднее, – ответил я. – Ведь кийнаки – твои земляки, а не мои. Что касается меня, то я всегда считал Имхотепа человеком. По крайней мере, выглядит он как человек.

– Живьём я никогда кийнаков не видел, – возразил Тотигай. – И какие они мне земляки, если пришли на Додхар с Кийнака? Но запах у Имхотепа не такой, как у людей.

О владельце знаменитой Харчевни болтали всякое, и я сам знал за ним немало странного, но мне никогда не приходило в голову рассматривать вопрос с этой стороны.

Он подобрал меня ребёнком в мехране и привёл в свою обитель, которая больше всего напоминала величественный храм, но почему-то служила в качестве постоялого двора для бесчисленных скитальцев образовавшегося после Проникновения Нового мира. Торговцы, трофейщики, нищие, проститутки, калеки, созерцатели, обедневшие фермеры, бродячие проповедники, бандюги, от которых отказалась даже их собственная шайка, – никто не знал у Имхотепа отказа. А кроме них – нукуманы, керберы, поводыри разгребателей… На путь до Харчевни у нас ушло больше двадцати дней, и примерно столько же этот низенький лысый старик должен был потратить на дорогу до места, где меня подобрал; но позже я убедился, что он не оставляет своё хозяйство и на день. Оставалось думать, что он сделал именно для этого похода единственное исключение или раздвоился.

Он никогда мне ничего не рассказывал, пока я не задавал вопрос. Ни разу не пригласил за стол, ни разу не приласкал. Вообще не обращал на меня никакого внимания. Так что приёмным отцом его можно было назвать только с большой натяжкой. В то же время, стоило мне попросить о чём-нибудь – он не отказывал. Подкармливал, когда мне не удавалось добыть обед самостоятельно. Давал что-то из одежды. Помог со снаряжением для первой экспедиции в город – мне исполнилось только двенадцать лет по земному счёту, но он меня не отговаривал, хотя далеко не все взрослые отваживались заходить в заброшенные со времён Проникновения города.

Я не раз слышал разговоры о том, что он один из кийнаков, но не придавал этому значения. И только теперь подумал, что так и могло быть. Фрески в замке нукумана Орекса изображали кийнаков существами, весьма похожими на людей, причём разных цветов кожи. Были среди них белокожие – высокие и бородатые; тоже белокожие, но низкорослые, коренастые; были узкоглазые, с жёлтыми лицами, похожие на японцев или монголов; чёрные, как африканцы и красные, как индейцы майя. Попадались изображения голубых кийнаков – очень неприятного оттенка, кстати. Орекс говорил, что они красили кожу. Когда я разобрался в нукуманском языке получше, то понял, что слово «красили» не совсем подходило к тому, что он сказал. Скорее, это означало: «умели придавать любой оттенок». Ну и как это прикажете понимать? Меняли цвет, как хамелеоны?

Имхотепа я считал китайцем. Выглядел он как буддийский монах, а его лекарские приёмы отдалённо напоминали китайскую медицину. Лет семидесяти на вид, низенький, Имхотеп брил голову и ходил в длинном жёлтом облачении непонятного покроя. Впрочем, я не берусь с уверенностью сказать, как одевались настоящие буддийские монахи.

На лбу и щеках у него красовались кастовые додхарские иероглифы красного цвета, каких я больше ни у кого не видел.

– Ну, допустим, он кийнак, – сказал я, прожевав очередной кусок мяса. – И что дальше?

– Да ничего, – ответил Тотигай. – Просто это многое объяснило бы – что касается и его, и Харчевни.

– Почему бы тебе не спросить об этом самого Имхотепа?

– Ещё чего придумал, – буркнул кербер.

– Ага, поджал хвост! – сказал я.

Тотигай недовольно поморщился, с шумом втянул носом воздух и оглушительно фыркнул.

– Ты помнишь, что происходило сразу после Проникновения? – поинтересовался он, малость помолчав.

– Слишком хорошо, – ответил я. – Но хотел бы забыть.

– И что было? – с жадностью спросил кербер, проигнорировав мой намёк. – Ты ведь жил в том самом городе, в который мы бесконечно таскаемся?

Иногда мне кажется, что главная причина, по которой Тотигай со мной ходит, это его неуёмное любопытство, преобладающее у него над всеми качествами в те периоды, когда он сыт. Когда Тотигай голоден, страсть к познанию сразу же уступает место стремлению набить брюхо.

– Сначала было землетрясение, – начал я. – Не очень сильное, но трясло долго. Сперва все испугались, повыскакивали на улицы, потом успокоились и вернулись в дома. В первый же день испортилась связь. Радио, телевиденье, Интернет – всё. Народ запаниковал, но властям удавалось держать ситуацию под контролем. Электричество у нас тоже было, потому что уцелела наша местная электростанция. Ты её знаешь, которая выше по реке. А на других Старых территориях творилось чёрт знает что. Кое-где электростанции отрезало от городов и посёлков, и они провалились на Парадиз. В других местах, наоборот, на Парадиз переместились города или их куски. Над Границами Соприкосновения висел густой туман, к ним никто не мог приблизиться, а кто отважился, тех просто испепелило на месте. У нас Граница прошла далеко, а на соседней Старой территории она разрезала пополам большой город… Был в нём?

– Да. Там вдоль Границы здания обуглены и рассыпаются в пыль. А дальше – сразу мехран.

– Вот… – продолжил я, подцепляя ножом ещё один кусок нукуманского скакуна. – Через неделю Границы стали проходимыми, и люди впервые увидели Додхар. Тогда и выяснилось, что у нас теперь два разных солнца, но дни ещё оставались прежними – на Земле свои, на Додхаре свои. А потом что-то случилось со всеми металлическими предметами. Они набирали в себя какую-то энергию. До них стало нельзя дотронуться, а к большим и подойти невозможно. Мелкие, типа монет, – ничего, только пощипывало, когда коснёшься. От большой чугунной сковородки уже могло прилично шарахнуть. От холодильника или кухонной плиты – тем более. Взрослый выжил бы, а вот мою сестру убило. Ей четыре года исполнилось… От вещей покрупнее убивало даже на расстоянии. Идёт, скажем, человек по улице возле машины или стальной ограды – р-раз! – синяя молния в него, и он готов. Многих поубивало в квартирах – от водопровода и радиаторов. Электростанции встали, заводы тоже, всё было в дыму от пожаров. Мы жили в частном секторе, в деревянном доме, но отца убило от железного гаража во дворе. И она никуда не исчезала, эта энергия. Десять раз возьмёшься за ложку – тебя десять раз и дёрнет. Народ всё побросал и рванул из города в леса и поля, а те, кто посмелее, – на Додхар. Начался голод, понеслась анархия, и люди шарахались друг от друга, как от чумы, а потом случилась настоящая чума… Но это позже, а сразу после смерти отца и сестры мать увела меня из дома, спасаясь от синих молний. На нас напали какие-то подонки, хотели мать изнасиловать, однако за неё вступился здоровенный дядька с вилами. Лучшее оружие в то время, потому что ручка деревянная, а сами железные. Воткнул он одному в пузо свои вилы, и чуть не поджарил его на них. Остальные, увидев такое, решили вести себя скромнее. Мы втроём ушли в мехран… Он был молодец, этот дядька. Прихватил из города рюкзак с консервами, завёрнутыми в одеяло, консервный ножик с деревянной ручкой и деревянную ложку. Оборачиваешь банку рубашкой, открываешь и ешь спокойно. Ещё у него был спальный мешок, расстёгивающийся сбоку по всей длине. Мы его разворачивали, расстилали прямо под открытым небом и спали все рядышком. Дядька охотился со своими вилами на Земле на коров, свиней и собак, а ночевали мы на Додхаре. Месяца три дела шли нормально, мы уже собрались возвращаться в город, как тут обнаружилась эта звенящая зараза – ты же знаешь, что в панельных многоэтажках до сих пор лучше не ночевать. А поначалу любые бетонные конструкции с арматурой внутри работали как трансляторы сумасшествия. Посуди сам, сколько таких штуковин в любом городе. И перекрытия в кирпичных домах, и фундаменты в частном секторе… Да ещё всякие решётчатые хреновины из железа, вроде башенных кранов на стройках. Что за информацию они принимали и откуда – вопрос, но результат всем известен.

– А почему вы называете свои города просто городами, а не по названиям? – спросил Тотигай.

Я перестал жевать и призадумался. Действительно, а почему? Новые города называем полисами, а старые…

– Наверно, потому, что той нашей жизни больше нет и никогда не будет, – сказал я. – Умники из Субайхи верят, что всё можно вернуть обратно, – они называют места и города по-старому. Но только там, в Субайхе, между собой. А пусть попробуют сделать так в другом месте, в той же Харчевне – быстро получат по соплям. Многим хотелось бы, чтоб Земля снова стала Землёю – без Додхара, но никто не хочет возвращения старых порядков. Обходимся же мы на своей Старой территории без правительства? Каждый и так знает, что нужно делать, и понимает, что в одиночку не выживешь. Если мы объединяемся для войны, то знаем, за что воюем: за себя, за свой угол, за свою землю, за безопасность на будущее, – а не за какого-нибудь зажравшегося толстопуза. Яйцеголовых мы считаем врагами потому, что они действительно враги, – а не потому, что нам так сказали… Конечно, сейчас тоже полно всякого дерьма, но окунаться в старое никто не желает.

– И потому ты взял другое имя? – спросил кербер.

– Мне его дал Имхотеп. Это просто слово, поясняющее первую букву нукуманского алфавита. Помнишь поди – элф, нанга, боло… Не знаю, почему он меня так назвал. Мне было всё равно, потому что ко времени нашей встречи я своё настоящее имя уже забыл. Через год после Проникновения дядьку и мать растоптали пегасы. Я взял вилы и пошёл странствовать. Таскать мне их было тяжело, но и расставаться с ними не хотелось: они нас троих целый год кормили. Я не раз пробирался в города, заходил в Бродяжий лес, и успел немало повидать, пока Имхотеп меня не подобрал.

– А как… – начал было Тотигай, но я его оборвал:

– Заткнись. Я тебе всё, что знал, рассказал. А будешь много приставать – врежу по хрюкальнику.

Перевернув шампуры над огнём, я снова принялся за еду.

– Другие люди рассказывали то же самое, – удовлетворённо сказал Тотигай немного погодя.

– Тогда какого хрена ты меня пытаешь? – внешне равнодушно поинтересовался я.

– Чтобы знать наверняка, – ответил он. – Люди часто привирают. Приукрашивают, выдумывают небылицы. Ты не такой. Ты не врёшь. За это тебя и уважают нукуманы.

Ага, счёл нужным напоследок сделать комплимент. Ну ладно. В конце концов, он ковыряет моё былое нечасто. Что при его любознательности просто героизм. Видно, просто у нас день сегодня такой – старательно наступаем друг дружке на больные мозоли. Сначала я ему, после похорон нукуманов, – ну а вот теперь он мне. А обычно мы о прошлом разговоров не ведем, и никто не ведет. Не нужно это, да и опасно. Можно так зацепить нечаянно одним лишь словом, что извиниться не успеешь, как тебя пропишут в царство мертвых. В кого ни ткни сейчас – у каждого за спиной такое… Люди после Проникновения пережили самый настоящий апокалипсис – хорошо если из нас остался жив один на тысячу. А у додхарцев, с яйцеголовыми-то по соседству, жизнь была богата событиями и без всяких апокалипсисов.

Кербер поднялся, покосился на меня одним глазом, и небрежно, как бы гуляючи, направился к мешку с мясом, но вдруг замер и прислушался.

– Что такое? – насторожился я.

– Всадники на Большой тропе, – сказал он. – Много…

Я перестал жевать и, конечно, тоже услышал.

Целыми отрядами верхом по мехрану ездили только яйцеголовые, нукуманы и умники из Субайхи, которые там, у себя, сумели создать небольшой конезавод. Кони были ещё у фермеров, но фермеры на додхарскую сторону редко заезжают. Караванщики предпочитают верблюдов. Сводные бригады Старых территорий, когда выступают в поход против яйцеголовых, бывают большей частью пешими.

– Насколько много? – уточнил я, вслушиваясь в слабый, на самом пределе чувствительности, гул.

– Очень много, – ответил Тотигай. – Это не очередная экспедиция умников.

– Тогда нукуманы. Или отряд ибогалов. Посмотришь?

Кербер даже спорить не стал, хотя только что набил брюхо.

Он рысью добежал до прохода между валунов. Я пошёл следом. Выскочив наружу, Тотигай помчался по склону вниз, подпрыгнул, расправил крылья и пролетел до подножия следующего холма. Взбежал на его вершину, опять оттолкнулся и пропал в сумерках. Я помедлил и возвратился обратно в убежище. Ждать кербера обратно слишком быстро не стоило. Ему нужно добраться до скалы, с которой видна Большая тропа, оценить обстановку и вернуться.

Однако он отсутствовал очень уж долго, и к тому моменту, когда Тотигай наконец просунул нос в проход, я здорово беспокоился. Длинный додхарский вечер успел закончиться, и наступила ночь.

– Ибогалы, – сказал кербер подойдя к костру. – Вооружены до зубов. Двести пятьдесят отборных уродов.

– Сколько? – удивился я. Яйцеголовые после Проникновения имели у себя не меньше неприятностей, чем мы, население у них тоже сильно поредело, и сотня воинов уже считалась армией.

– Сначала я смотрел со скалы, – сказал Тотигай. – Они торчали прямо у входа в лабиринт. Подумал, что они как-то узнали про наше укрытие здесь, и решил подкрасться поближе.

– Ну?

– Похоже, яйцеголовые просто совещались. Когда двинулись дальше, я был рядом и пошёл за ними. Они нашли могилу нукуманов. Я всё ждал, что эти сволочи повернут по нашим следам, но они двинулись дальше по Большой тропе в сторону гряды и вскоре стали лагерем.

– Мы не оставили заметных следов.

– Естественно, да и ночью им через лабиринт не пройти, но я хотел знать наверняка. И убедился, что ублюдки сделали из собственных наблюдений замечательно неправильные выводы.

Тотигай шлёпнулся перед костром и положил голову между передними лапами; но так ему было неудобно говорить, и он перевернулся на спину, разложив крылья по земле.

– Чего разлёгся? – прикрикнул я на него. – Здесь тебе солярий?

Тотигай чуть повернул голову и сморщил нос. Он был до крайности доволен.

– Творящий дела милосердия войдёт в Обитель Бога! – насмешливо произнёс кербер. – Ты похоронил нукуманов по их обычаю, и это нам помогло. Яйцеголовые недоумки не без труда разобрались, что произошло. Они разрыли захоронение. Я смотрел и слушал. Картавое бормотание этих детей Нечистого Феха никто не может понять до конца, но кое-что мне узнать удалось. Ибогалы сумели разгадать произошедшее до нашего прихода – засаду и прочее. Но они уверены, что где-то рядом есть другие нукуманы. И ещё они говорили про Книгу. Я то и дело слышал «Ганум Зилар».

– Завтра они найдут своих у гряды.

– Ну и что? Там только винтовочные гильзы. Нукуманы как раз и обожают винтовки.

– Нашего костра снаружи не видно?

– Конечно нет. За пять шагов до прохода не поймёшь, что здесь кто-то ночует.

Я потянулся к рюкзаку, достал Книгу и задумчиво взвесил её в руке. В преданиях народов Додхара она называлась то Книгой Знаний, то Источником Силы, то ещё как-нибудь, а всего названий было больше тридцати, из чего напрашивался вывод: даже в древности никто не знал точно, что она такое. Предания были единодушны лишь в одном: если хочешь жить долго и счастливо, – или не слишком счастливо, но всё-таки жить, – Книгу лучше не трогать. А вот если тебе край как приспичило стать очень мудрым или получить власть над миром – ну, тогда другое дело.

На Земле похожие предметы были известны издавна. Они почему-то всегда считались даром богов, но на самом деле приносили случайным владельцам одни неприятности. Неприятности могли быть мелкими или крупными, и чаще всего случались крупные; а тот, кто слишком настойчиво пытался проникнуть в тайну этих вещичек, мог совершенно твёрдо рассчитывать именно на неприятности второго рода.

В египетских мифах встречалось упоминание о ларце, в котором бог Ра держал несколько принадлежавших ему магических предметов. Когда к власти пришёл бог-царь Геб, то приказал принести ларец ему. Видно, Геб ничего не знал о Пандоре с её ящиком – если же знал, то не придал значения. Ларец вскрыли, после чего приближённые царя скончались на месте от «дыхания божественной змеи», а сам он серьёзно обгорел и погиб в муках.

У древних евреев имелся ковчег Завета, который, по-видимому, отличался от ларца бога Ра только размерами. В нём тоже хранились вещи, считавшиеся священными, и он тоже убивал тех, кто совал в него нос без надлежащей подготовки.

Стоило помнить и о том самом ящике Пандоры.

Подростком я провёл немало времени в библиотеке Имхотепа, а также в главном информхранилище Субайхи, которое частенько навещал, когда ещё общался с умниками. Умники искренне но тщетно пытались приобщить меня к систематическому образованию. Они вовсю цеплялись за созданную ими из кусочков разбитой цивилизации культуру, которая совершенно не годилась для Нового мира. За это, да ещё за учительские замашки, их недолюбливали на Старых территориях; за это же в итоге их невзлюбил и я. Но набраться всякого от умников успел достаточно. Они предпочитали научную и узкоспециальную техническую литературу. Вся остальная занимала в хранилище скромный отдалённый уголок. Именно собранное на последнем стеллаже в этом уголке казалось мне наиболее интересным. Там, на страницах старых книг, авторы излагали свои, а также позаимствованные ими из мифов и преданий Земли, не согласующиеся с официальными научными взглядами идеи.

Среди прочего я наткнулся и на единственное упоминание о Книге в земной литературе. Автор описывал найденные археологами не то в Месопотамии, не то в Южной Америке барельефы – и на одном был изображён человек, державший в руках нечто, напоминавшее книгу с вложенным в неё кинжалом. Объяснить, что это за предмет, учёные не смогли, да и не очень старались. Автор же считал, что сей артефакт явно технического назначения и, возможно, внеземного производства.

Меня настолько поразило сходство предмета на иллюстрации с Ганум Зилар, что я тут же помчался в Харчевню и зарылся в свитки в библиотеке Имхотепа. А когда пришёл в Субайху в следующий раз, моего любимого стеллажа не существовало. На мой вопрос хранитель ответил, что всё его содержимое ликвидировано как антинаучное. И если уж мне хочется чего-то отвлечённого, то лучше почитать классику в отделе художественной литературы.

А потом в Утопию принесли Книгу. Её доставила туда одна из совместных экспедиций умников, которая на пути к своим полисам остановилась в Харчевне. Умники не хвалятся своими находками, как некоторые трофейщики, но меня они знали. Я им попытался всё объяснить, но они только пожали плечами, заявив, что забрали Книгу в одной из крепостей ибогалов, разгромленной нукуманами. Несомненно, сказали умники, вещица интересная, но при чём тут предания? Чаще всего это выдумки, а когда в преданиях всё же идёт речь о реальных вещах, обычно невозможно догадаться, о каких именно. Я что, хочу походить на тех глупцов, которые приклеили полевому стражу название «гидра» только потому, что это полуживое растение похоже на персонаж греческого мифа? Ты подумай, дорогой, – оно хотя бы действительно похоже?.. Вот и с твоим Ганумом Зиларом так же. «Книгой Знаний» можно что угодно назвать. А к земной археологии находка вообще не может иметь отношения.

Мне было трудно с ними спорить, тем более что я даже не мог припомнить, у какого именно автора прочёл о Книге. Заикнулся было о прошлом Проникновении, когда Книга могла попасть на Землю, но тут меня и вовсе подняли на смех. Прошлое Проникновение – ну как же. Оно всё спишет.

Я не на шутку обиделся и дал себе слово больше никогда не ходить в Субайху. Провались они все, вместе с их наукой… Субайха, впрочем, осталась стоять, а вот её отдалённый выселок, небольшой полис Утопия, вскоре перестал подавать признаки жизни. Мы в Харчевне слышали, что спасательная команда из Субайхи, посланная на помощь своим, туда не прошла. Тогда в полис отправились четверо трофейщиков, надеясь поживиться чем-нибудь интересным, но вернулся только один. Он рассказал, что в сорока километрах от Утопии начинается пустыня: деревья и кусты на месте, но стоят чёрные и стреляют синими молниями точно так же, как металлические предметы сразу после Проникновения.

А через неделю к нам вторглась целая орда яйцеголовых – штук триста, и двигались они прямо по направлению к этой пустыне. Мы уже собирали армию, но когда поняли, куда они идут, с радостью пропустили. Ибогалы не нападали на фермы, не занимались ловлей пленников, как обычно. Они прошли напрямую, остановились на самом краю пустыни, простояли там три дня и повернули обратно. Вся наша Старая территория взвыла от разочарования. Мы-то уже представляли себе, как их молниями прожарит. Уходили яйцеголовые тоже мирно – ну, и их не стали трогать. И только дней через тридцать выяснилось, что чёрная пустыня стала безопасна. И умники, и остальные рысью рванули в Утопию, пробираясь по местности, где деревья теперь рассыпались прахом при одном прикосновении. Умники, я думаю, к тому времени сообразили, что всё дело в Книге, – она погубила полис, и за ней же охотились ибогалы. Но Книги на месте уже не оказалось – яйцеголовые смогли её как-то обезвредить, потом послали гонцов и забрали с собой.

На том и кончилось. Умники назначили за Книгу награду в пять тысяч галет, да только все полагали, что долго им придётся искать дураков для охоты на безделушку, за которой ибогалы являются в таком количестве. Ко мне из Субайхи послали специальную делегацию, которую я, в свою очередь, от всей души послал к чёрту.

А теперь мне вдруг подумалось, что сегодняшние яйцеголовые, устроившие засаду на нукуманов, могли убегать не от них. Точнее – не только от них. Раз Книга для ибогалов такая ценность, тогда они могли её просто украсть у своих же, верно? И в таком случае ибогальская дружина, раскинувшая шатры неподалёку от нас, есть всего лишь погоня за нашкодившими соотечественниками.

Я поделился своими мыслями с Тотигаем.

– Какая разница? – ответил он. – Вот доберёмся до Харчевни, отдохнём и двинем в Субайху. Пять тысяч галет…

Он облизнулся, и я понял, что кербер уже воображает, как мы без конца пируем у Имхотепа, или здесь, у Каменных Лбов, или в любом другом укромном местечке. С такой горой жратвы жизнь ему должна представляться раем посреди Земли и Додхара.

А я всё гадал, что умники сотворили с Книгой в прошлый раз и для чего её используют яйцеголовые.

– А ну-ка, принеси мне один из разрядников, – сказал я наконец.

– Зачем ещё? – удивился Тотигай.

– Тащи без разговоров.

Он принёс, и я принялся эту штуку рассматривать. Странное оружие, честно. И ремень будто бы из него растёт… Внизу, между рукояткой и цевьём был выступ, напоминавший несъёмный магазин, только шире. Я помнил, что однажды, добыв такой же разрядник, случайно взялся за этот выступ и обнаружил отверстие, закрытое круглой плавающей пластиной.

Перевернув ибогальскую стрелялку, я внимательно осмотрел подозрительное место. Ну да, вот он, небольшой кружок – словно маленький люк. Совсем незаметен, даже тонкого шва между ним и корпусом нет, но при нажатии легко уходит вглубь. Диаметр отверстия примерно такой, как у «рукояти кинжала», что торчит из Книги. Я стал давить рядом и нашёл впереди и сзади круглой дверцы ещё две продолговатых. В самый раз для «перекрестья кинжала». Ну, думаю…

Тотигай, следивший за моими манипуляциями, поглядел на меня озабоченно. Точнее – с испугом, но он ведь ничего не боится… Или, я бы сказал, не боялся до этой минуты. Когда я повернул разрядник боком у себя на коленях и взял в одну руку Книгу, он испугался.

– Эй, слушай, не надо! – проскулил он неожиданным фальцетом взамен своего хриплого баритона. – Это плохая затея! Вспомни, что случилось с Утопией!

Я задумчиво надавил на все дверцы тремя пальцами сразу. Отпустил и снова надавил.

– Вот, значит, чем ибогалы заряжают свои пушки, – сказал я. – То-то мне странным казалось, что «рукоять кинжала» больше всего напоминает штекер. Смотри – круглая, гладкая, а набалдашник хоть и отделён от неё бороздкой, но того же диаметра. Тогда перекрестье должно служить в качестве стопора, чтобы штекер не выскакивал. А я ещё раньше думал, что это за ручка? Книгу за неё носить неудобно, разве что взять и шарахнуть кого по голове.