Пластиковый век. Сборник рассказов

– Это не электронный лакей, а система безопасности с голосовым интерфейсом, – Паша уже начинал закипать.

– Вот-вот! – Робэрт почти плакал, сказывалась многолетняя работа в театре – А из-за твоего устройства я в опасности!

– Рассказывай, я чаю заварю, – Паша вздохнул, похоже придется вернуть деньги, да еще и за комплектующие из своего кармана выкладывать, выгодный бизнесок обернулся финансовой выгребной ямой.

– Я ведь тоже не дурак, – Робэрт снисходительно усмехнулся, широким жестом добавляя Кулибенко в разряд мыслящей прослойки – Алгоритмы дело долгое и трудное.

Паша хмыкнул, наговорить на микрофон пару сотен фраз, куда проще, чем вручную писать программы, но этим откровением он с драматургом не поделился. Робэрт подозрительно глянул на аспиранта, но решил пока не удалять из собственного списка интеллектуалов.

– Как отделить мыслящее, интеллектуальное существо от пролетарского быдла? – Робэрт наморщил лобик, разыгрывая из себя роденовского мыслителя – И тут меня осенило! Литература! Высочайшее искусство! Те, в чьих работах живет истина в последней инстанции! Вот где четкие и внятные определения умных и их отличия от всяких люмпенов. Солженицын, Бунин, Новодворская, Алексеевич…

– И, судя по количеству аудиофайлов, – скривился Паша – ты не нашел ничего лучшего, чем напихать эти произведения в систему?

– Конечно! – обрадовался Робэрт тому, что до его туповатого собеседника хоть что-то дошло – Кто знает больше о «восставшем хаме» чем Бунин? Кому яснее видна разница между совестью нации и отребьями, чем Солженицыну?

– Феерический идиот, – едва слышно прошептал Паша, впрочем, драматург вошел в раж и не услышал его.

– Они, – Робэрт пафосно возвысил голос – понимали эту грань! Они потому и великие! А твоя дурацкая машинка все испортила.

– Продолжай, – программист уже почти смирился с потерей денег и хотел хотя бы насладится шоу.

– Вчера, возвращаюсь я с репетиции, а дома у меня сидит старая карга и пьет мой бразильский кофе. Да еще мило, что вообще невыносимо, беседует с электронным лакеем. Твой спятивший компьютер пустил ее в дом, потому что она вежливая и подходит под описание интеллигентной женщины. А эта полоумная бабка оказалась коммунисткой, с полной сумкой агиток и с орденом Труда на груди! Каково, а? Вот скажи мне, это нормально пускать эту краснопузую мразь в мой дом?

Паша пробежался пальцами по клавиатуре и зачитал изменения настроек, которое внес лично Робэрт:

– «Интеллигентных дам, пускай без вопросов, особо если они милые и кокетливые» Ты сам внес ее в исключения, вот система ее и пустила.

– Милая и кокетливая, – заорал Робэрт – это когда ей от двадцати до тридцати и сиськи четвертого размера минимум.

– Ну, компьютеру до лампочки сиськи, – разумно заметил программист – да и возраст ты тоже не указал. Видимо система посчитала ее интеллигентной, милой и даже кокетливой.

– Да, а почему твой ящик не пустил в дом моих друзей? Они пришли ко мне в дом, а эта чертова штука не только не сообщила мне, но еще вызвала наряд полиции?

Паша нашел нужный эпизод и расхохотался. От чего драматургу захотелось вцепиться программисту в горло, но природная трусость и на этот раз позволила ему избежать травм.

– «Всякую пьянь, ругающуюся матом и блюющую по подъездам даже близко к дверям не подпускай, пусть с ними мусора разбираются» – процитировал он очередное указание системе безопасности – Думаю, друзья твои были слегка трезвые, говорили отнюдь не на языке Пушкина и нагадили в подъезде.

– Да ты знаешь, что это были за люди? – Робэрт нервно перебирал пальцами край винтажного свитера – Их по телевизору чаще рекламы прокладок показывают!

– Робэрт, – все еще улыбаясь сказал Паша – система не может работать такими категориями. Она делает только то, на что ее запрограммировали, в данном случае ты сам.

– Ты издеваешься?!

– Нет, – Паша примирительно поднял руки – ни в коем случае. Просто объясняю. Это же компьютерная интеллектуальная система безопасности, а не человек.

– Зачем тогда твоя система замочила моего куратора из министерства культуры?

– Чего?! – опешил Паша – Она что, убила человека?

Перед глазами программиста пронеслось его предполагаемое будущее и в нем было очень много решеток. Негнущимися пальцами он открыл архив, с ужасом ожидая данных об убийстве. Истина оказалась прозаичнее и почти некриминальной.

– Степан Семенович, – уже не театрально, поскольку дело касалось личного кошелька творца, зарыдал драматург – пришел поговорить о некоторых нестыковках в финансовых отчетах.

Робэрт поморщился от воспоминаний. Откуда чиновнику понять, что для вдохновения совершенно необходим отдых в Ницце и периодические прогулки по Парижу. Конечно, миллионы, выделяемые из бюджета тоталитарного государства, помогали творить. Но с каждым годом режим все сильнее давил на режиссера и требовал отчетности о проделанной работе. А, главное, указать куда пошли деньги.

Куратор пришел домой к Робэрту, несколько перевозбудился от того, что квартира драматурга на добрых сто квадратов больше его собственной и начал орать на интеллигентного человека. Матом и очень грубо. Электронный лакей оценил ситуацию и против нарушителя была применена система пожаротушения. Слизкая, липкая пена, что покрыла чиновника с ног до головы, отнюдь не прибавила ему добросердечия и милосердия.

– Мда… – задумчиво сказал Паша – а договориться с ним ты пробовал? Может вернешь часть сразу, а остальное замнется и как-нибудь отработаешь?

– Он сказал… – как ни странно, но пожаловаться Робэрт мог только этому пролетарию умственного труда, коллеги только радовались его несчастьям – что у него орда таких не очень честных гомосексуалистов.

На самом деле Степан Семенович сказал куда грубее и понятнее. Паша растерялся. С одной стороны, ему даже было немного жаль нечистого на руку служителя Мельпомены, но утешать его тоже не хотелось, уж очень персонаж был отвратен.

Впрочем, истеричные перепады настроения были характерны для Робэрта. Взглянув на тупую, как он считал, морду программиста, он уже впал в буйство. Ведь любому мыслящему человеку понятно, что вина лежит не на слегка неточно распорядившемся деньгами творце, а на компьютерной системе и ее создателе. Издав дикий воинственный крик атакующих хомячков, драматург кинулся на обидчика. Ему даже удалось оцарапать щеку Паши, своими холеными ногтями. Лупить визжащего интеллигента программист не стал, просто дал оплеуху, что направила его в сторону коридора и входной двери.

– Ты мне заплатишь за это! Быдло замкадовское! – верещал Робэрт и снова пытался расцарапать ненавистное лицо.

Дальнейшая речь драматурга была невнятной, хотя и очень громкой. В ней фигурировали «козлы», «люмпены», «пролетарии» и почему-то «горшочек с медом».

– Паша, – послышался спокойный, уверенный голос из закрепленного над дверью динамика – отойди, пожалуйста, на пару метров.

Как только хозяин квартиры отступил, на буйного гостя обрушился шипящий поток противопожарной пены. Следом, подчиняясь воле электронного стража, распахнулись входные двери и могучий пинок программиста отправил мокрого и грязного драматурга на лестничную клетку. Дверь захлопнулась, а система связи не передавала его вопли, только кривое от гнева лицо бесновалось на экране видеофона.

– Спасибо, Тимофей, – обратился к электронному стражу программист – еще чуть-чуть и я бы ему шею свернул.

– Ничего, Паша. Пивка? – на кухне послышался хлопок открываемой бутылки.

– Это все, конечно, весело, – задумчиво сказал Паша, потягивая янтарный напиток – только теперь я крепко попал на деньги. Он с меня с живого не слезет.

Паша вымучено улыбнулся, уловив двусмысленность своих же слов.

– Я бы не был в этом так уверен, – ехидно, а Паша был действительно талантливым программистом и умудрялся встроить в программы характер, ответил Тимофей.

Электронный страж включил настенный проектор, выведя новостную ленту. «Обыски в театральном комплексе «Солженицын-центр», «Художественный руководитель театра объявлен в федеральный розыск», «Кровавый режим закручивает гайки? Почему СК предъявляет претензии худруку театра.» Судя по количеству заголовков и степени истерики сочащихся из них, дело было серьезное.

– Видимо, – подытожил Тимофей – нашего гостя мы увидим очень нескоро.

– Верно, – ответил задумчиво программист – вот только голосовые алгоритмы в электронных стражах я заблокирую на всякий случай. Ведь техника в руках дикаря превращается в бесполезный кусок металла.

            Искупление для кибера.

Сейчас ее поведут! Шепот волнами плыл по толпе. Папаши поднимали детей на плечи, чтобы чада не пропустили ничего из предстоящего развлечения. Молодые горожане вытаскивали из карманов сочащиеся гнилью овощи. Толстая женщина, не скрывая возбуждения, говорила соседке:

– Вы знаете, дорогая, это просто ужасно! Просто кошмарное зрелище!

Соседка кивала в согласии. Ее больше занимал сейчас тот факт, что толстуха была в платье из такого же желтого атласа, что и она. Сволочь портной наврал, что такой ткани нет ни у кого в городе. Ничего скажу мужу, он из него отбивную сделает, решила она. Со стороны входа в темницу раздался истошный женский вопль, это вывели ведьму. Народ радостно закричал: ведьма, казнить ведьму! Визг ведьмы на мгновение перекрыл шум толпы:

– Нееет! Вы же обещали! Покаяние! Монастырь! Жить! Аааа!

В толпе раздался хохот. Дура решила, что если она сознается, ее пощадят. Ну почему некоторые бабы настолько глупы что бы верить инквизиторам, спросила я себя и не нашла ответа. Вадим, здоровенный как медведь смотрел поверх голов и бледнел просто на глазах. Не хватало, что бы он свалился в обморок. Надо срочно его отвлечь.

– Ты понимаешь что, то, что мы собираемся сделать противозаконно?

Он дернул щекой и не ответил. Кому любовь, а кому потом светит вылететь из флота, дал же Бог пилота. Романтик двухметровый!

– А если придется что бы сбежать убивать? Мне прикажешь в солдаты записываться? Ты же муху убить не сможешь. Или ты думаешь, что если я специалист по контактам, то мне это доставит удовольствие? Блин, да ты слушаешь меня или совсем двинулся? Рыцарь, твою мать!

– Кира, посмотри на нее! – я заглянула в глаза молодого пилота и поняла, если будет надо он будет убивать, но девицу спасет. – посмотри, внимательно, и если хочешь, уходи. Я ее не брошу.

Скрипящая и грохочущая, серебряная телега медленно ползла к эшафоту. Девица, прикованная к ней цепями извивалась и вопила. Это уже не были вразумительные просьбы о пощаде, вой загнанного животного. Лысый, тощий старик в ярко-зеленой одежде священника шел следом и, невзирая на субтильную конституцию, легко перекрывая шум толпы, читал приговор:

– Во имя Рогату Утопленного, верного пророка Бога, его скромные служители, рассмотрели дело и гнусное преступление вольноотпущенной Миаты по прозвищу Птичка! Сия вольноотпущенная по собственному признанию пошла на сговор с Желтым Драконом и Голубой Предательницей, для получения колдовской силы. Сию силу она употребила на сглаз больных, порчу урожая и даже украла из баронской казны деньги, причитающиеся данью королю.

Из толпы полетели гнилые овощи и камни, один из камней с хрустом попал в плечо, суставу хана, определила я. Девчонка вскрикнула и в обезумевших от страха глазах промелькнула детская обида, смешанная с болью. Вадим был прав, одно дело знать что на этой планете средневековое общество, другое увидеть воочию эту дикость, конечно, я не смогу уйти. Старик поправил съехавший на бок богатый, железный символ Утопленного и продолжил:

– В своем грехе она дошла до крайности, даже мылась в реке чаще положенных трех раз в год и подвязывала в дни грязи тряпку к грешному входу! Демоны пользовались ею и ее очагом. Но благодаря добрым людям и верным последователям Утопленного эту ведьму предали суду! Наказание за такие грехи суровое, но справедливое…

– Котел! Котел! Котел! – скандировала толпа.

– Котел! Палачу не разрешается оказывать преступнице милость в виде переламывания позвоночника! – подтвердил священник. Люди расступились и девушка увидела помост, под которым стоял наполненный слезами дракона золотой чан. Пар поднимался над грязной жидкостью. Над эшафотом возвышалась толстая деревянная перекладина. Перекинутая через блок веревка покачивалась на ветру. Раньше приговоренных просто связывали и бросали в едкую жидкость. Но новый наместник Утопленного на земле Уко Безгрешный сказал что это слишком мягкое наказание для грешников и что бы скостить муки ада, они должны мучится на эшафоте как можно дольше. Теперь опускали постепенно и когда, щелок разъедал ступни до костей, на бедрах кожа только начинала пузыриться. Некоторые, таких считали неисправимыми грешниками, умирали почти сразу, бывали случаи, когда подвешивали живого, а опускали уже мертвого, но это было редко. Обычно до самого заката слышались по всему городу вопли с рыночной площади, а иногда хохот, бывало казнимые сходили с ума от боли.

Ведьма увидела чан и потеряла сознание, по покаянной оранжевой рясе расплывалось темное пятно мочи. Ее резво отвязывали, ничего пятки покроются волдырями, мигом очнется. Я слушала комментарии толстой тетки и мечтала шарахнуть ее голову об мостовую. Все, некогда отвлекаться, что бы из нашего безумного предприятия не вырисовывалось, но время действовать наступило.

– Все, Вадим, включай технику, – обратилась я к нему по-русски.

Мы врубили на полную мощность гравипояса и взмыли в воздух метров на тридцать. Я осмотрелась, мой расчет оказался верным, ее как раз расковали и тащили бесчувственное тело к помосту. Цепи сняли, а значит можно быстро, пока они не опомнились, схватить девку и смыться.

Люди задрали головы и смотрели на нас, самое время, из, еще ночью, расставленных по углам башен динамиков загромыхал «Полет Валькирии» Вагнера. Лет через сорок, прыщавый молодой стражник, ставший аскетом и мудрецом, напишет, что музыка небес сопровождала посланников Бога. Стандартные сигнальные фонари скафандров мы усилили дополнительными лентами-светопрофиля, со стороны мы, должно быть, выглядели глупо, но в глазах этих дикарей, вполне сошли за пришельцев с небес, что, в общем, было совершеннейшей правдой. Слово взял на себя Вадим, как более крупный и похожий на оскорбленного ангела:

– Грешники! Порождение пустыни! Покайтесь! Вы впали в грех жестокости!

Про жестокость это он от себя добавил, святая невинность, парень подумал, что вправит им мозги двухминутной проповедью на тему гуманизма.

– Кайтесь! Кайтесь! Вы все согрешили! – гремел его, усиленный динамиками голос. Все торопливо садились на землю и засовывали голову между колен в покаянии. Мы беспрепятственно забрали бесчувственную девушку и стали подниматься и тут она очнулась. Весь наш так хорошо продуманный план чуть не пошел коту под хвост. Перепуганная девица стала вырываться и нарушать линейность полета. Подлетевший, вовремя Вадим приложил ее биоэнергетической анестезией.

– Так, Вадик, с тобой все понятно, но ты Кира! – капитан Лань недовольно нахмурилась. – Это нарушение не только инструкции, но и Законов Солнечной Системы. Вы понимаете, что я должна об этом доложить?

– Да, капитан! – хором ответили мы, Вадим трясся, что за его благородство можно под суд попасть он не подумал. Но я была спокойна, за двадцать совместных рейсов, я изучила капитана, она женщина суровая, но своих никогда не сдает. А девочку ей тоже было жалко, не зря же она первым делом отправила ее в лазарет в обход карантина.

– Значит так, по уложению о ограниченных контактах, я могу принять ее только при условии что она носитель культурных ценностей, находящихся под угрозой исчезновения. Вот и ищите эти ценности. На ремонте мы будем еще сорок шесть дней, так что думайте! Что угодно от вышивания крестиком, до художественного плевания в потолок. Ясно? Все свободны.

Мы, стоя навытяжку, проводили ее взглядом, на пороге кают-компании суровая капитан обернулась и ободряюще улыбнулась. Вадим, едва шлюзовая дверь затянулась за ней, накинулся на меня:

– Кира, что же делать?

– С чем? – не поняла я.

– Что если она не носитель культурных ценностей? Оставить ее здесь нельзя, это плато безжизненно и она погибнет даже летом, а зимой здесь минус восемьдесят, а вернуть ее назад…

– Вадим, успокойся, пожалуйста. В этом обществе нет роботов и автоматов, так что все делается руками людей, она обязательно что-то умеет делать, чего не умеют делать наши умники из Департамента. А если ее объявили ведьмой, то есть шанс что она сенсив, тогда ее вообще с распростертыми руками примут. Пойдем лучше к Сухову, посмотрим как там она.

Вадим, молча, кивнул, и мы пошли в медбокс. На пороге мы услышали дикие вопли этой девицы. Парень ломанулся в отсек. Все-таки горластая девка, подумала я и вошла следом. Ведьма вжалась в угол и визжала, трубки системы жизневосстановления торчали из нее, как будто она решила пустить корни прямо на углепластовой палубе. Сухов растерянно смотрел на нее и попытался подойти, девка заголосила еще громче. Я окинула взглядом помещение и догадалась в чем дело:

– Сухов, быстро выйди отсюда и сними медицинский комбез! – он непонимающе уставился на меня, потом посмотрел на комбез и снова на меня. – Бегом! – рявкнула я. Он выскочил за двери. Я подошла к девице и обняла ее, она сначала сопротивлялась, но потом вцепилась в меня и разрыдалась.

– Все девочка, все закончилось! – сказала я на ее родном хонкуре. – ты в безопасности. Все уже закончилось, успокойся, тебе нечего боятся…

– Холодный демон! Холодный демон! – девочка постепенно выходила из истерики. – это был холодный демон, он пришел за мной, я великая грешница!

– Выпей, – я незаметно раздавила капсулу с нейростабилизатором над стаканом с персиковым соком. – Это сок заморской ягоды. Тебе он понравится!

– Ты странная, но я тебе верю… – она посмотрела на меня снизу вверх, доверчивая девочка и вправду верила мне, я почувствовала себя неуютно. – ты хорошая…

Она попробовала сок, несколько секунд шевелила губами и, распробовав махом, выпила все, за всю свою короткую жизнь она не пробовал ничего настолько сладкого. Она робко посмотрела на меня, я улыбнулась и налила ей еще. После третьего стакана стабилизатор начал действовать, и она впала в полусонное состояние. Вадим поднял ее на руки и положил на стол. Какое-то мгновение он медлил, похоже, решал, стоит ли целовать ее, но просто развернулся и вышел из медбокса медицинский робот уже оплетал ее коконом из трубок и проводов. Я погладила ее по голове:

– Полежи, мы тебя подлечим!

Миата нежно и отстраненно улыбнулась мне и заснула. В кабинете Сухова собралось уже достаточно много народа, кроме Вадима и собственно Леонида Парфеновича, присутствовали: капитан Лань, старший помощник Пахоменко, программисты Ногата и Стивенсон, главный специалист по слухам и по совместительству первый навигатор Цимерман, в углу, поджав упрямо губы, стояла тетя Зина, повариха. Ее знали как добрейшей души человека, у которого всегда можно выклянчить лишнюю булочку, но если она упиралась, ее тучное тело не мог сдвинуть даже авторитет капитана. Остальные, не занятые на вахте, скорее всего, стояли под дверью. Слух о том, что Вадим во время разведывательного полета спас прекрасную принцессу, уже разнесся по кораблю. Слухи вообще распространялись быстрее гравитации, этот парадокс до сих пор не могли объяснить физики. Сухов отвел глаза, ему был стыдно от того что он врач не смог успокоить пациента, а занималась этим я.

– Леонид Парфенович, вы невнимательно прочитали мой доклад о верованиях королевства Цитис. В их религии демоны ада одеты в одежду мертвого цвета, то есть синюю. – я вовсе не собиралась щадить его самолюбие, а вот показать что мои доклады жизненно важны, надо было. – в ее представлении она оказалась запертой в железной клетке нижнего ада с холодным демоном. Счастье что она вообще не рехнулась от страха!

– Ну, я это… Я же помочь хотел… – замямлил доктор.

– Кира, прекрати! – сказала капитан Лань и обратилась к профессору. – Расскажите о состоянии пациента.

– Смертельных травм нет, но как минимум сутки она должна пролежать под аппаратом. У нее сложные переломы шести ребер, неправильно вправленные вывихи коленных, бедренных, плечевых и локтевых суставов. Разрыв селезенки, левое легкое кровоточит и механическое повреждение кишечника. Учитывая недоедание и целый букет хронических болезней, вам повезло, что она дожила до реанимационной капсулы. Ну, еще мелочь: ожоги, разрывы и порезы кожного покрова. Несколько легких гематом на мозге, но они не опасны.

Что меня смущает, так это то, что повреждения в разных стадиях заживления, как будто она получала их на протяжении двух месяцев.

– Ее пытали. – пояснила я.

– То есть – пытали? – переспросил Сухов.

– Намеренно причиняли боль, что бы заставить признаться в преступлениях. Вывихнутые суставы это от того что ее растягивали на дыбе. Ребра ломали раскаленными щипцами, а внутренности просто отбили, скорее всего, дубинкой.

Сухов шумно сглотнул в наступившей тишине, тетя Зина забормотала по-украински «бидна дытына». Экипаж пытался уложить в головах понимание, что человека можно пытать. Я их понимала, вот почему специалисты по контактам не любят говорить о своей работе. То во что они с трудом могли поверить, я видела своими глазами и прекрасно понимала, что девочка чудом осталась жива. Они будут ее жалеть и чувствовать себя ее спасителями, хорошие добрые люди, их не будет мучить мысль, что уже сейчас в темнице на той же дыбе кричит другой человек. Для них это кошмарный невероятный случай, для жителей королевства Цитис обыденность, а для таких как я постоянное напоминание, что мы должны хранить этих милых и добрых, потому что иначе и для них это станет обыденностью.

Нас не любили, нет, конечно, уважали, но не любили. А мы сами себя не только не любили, но и не уважали, даже ненавидели и презирали, потому что мальчик Вадим бросился спасать обреченную без оглядки, а я сначала прикинула шансы и если бы решила что это слишком опасно, бросила бы Миату там, силой утащив сопротивляющегося Вадима. Я хранитель корабля, а не всего мира, так почему мне так погано? Оглушенные такими новостями ребята разбрелись по местам. Сухов колдовал над трехмерным пультом и вполголоса давал команды нанохирургам. Капитан подошла ко мне и положила руку на плечо:

– Кира, я знаю, что эта спасенная жизнь твоя заслуга и я благодарю тебя! Ведь я понимаю чего, тебе это все стоило. Ты молодец!

Она ушла, а я долго смотрела ей в след и гадала, почему эта холодная азиатка так хорошо понимала меня. Я очень умная, но здесь мой интеллект пасовал. Захотелось побыть одной, разобраться и успокоится. Я бегло просмотрела карту состояния пациента, по роду занятий мне необходимо было разбираться в медицине, тем более в травмах, Сухов сделал вид, что не заметил моего наглого вторжения в его царство. Девочка была живуча как кошка, так что уже утром ее придется выпустить из лазарета. Что же утро вечера мудренее.

Миата быстро осваивалась, хорошо поддающаяся гипнообучению уже к вечеру второго дня она бегло говорила по-английски, обучать ее сразу русскому не стали, чтобы не перегружать измученный мозг более сложным языком. Для того чтобы убедить ее что она не в аду, команда оделась в парадные зеленые мундиры дальней геологической разведки, по счастливому стечению обстоятельств оказавшимся цветом праведников в этом мире. Девочка безбожно нарушала предписанную Суховым диету, весь экипаж считал своим долгом сунуть «принцессе» шоколадку или батончик. Зина вообще давала ей укрытие от процедур Сухова и вдоволь вареников с клубникой. Достаточно трудно было объяснить девочке, что туалет находится в определенном месте, а не любом кроме стола и кровати. Сначала девочка цепенела при любом упоминании о своей прошлой жизни. А на просьбу Сухова раздеться для осмотра, она с кошмарной покорностью и слезами задрала юбку. Красный и всклокоченный Сухов прибежал ко мне, я впервые услышала, как этот тихий интеллигентный человек ругается матом. В дальнейшем медосмотром занималась только я, робкое предложение поступило, но я твердо объяснила, что можно считать меня матерью или старшей сестрой и Миата успокоилась. Тогда же выяснилась подлинная причина ее осуждения, дядька Миаты пользовался девочкой как наложницей с одиннадцати лет, любое неповиновение наказывалось либо плетью, либо голодом. Что он с ней делал, девушка назвала с не девичьей прямотой и грубостью. Однажды она не выдержала и попыталась сбежать, ее поймали, и она три недели провела в погребе, на просяной каше и воде. Потом был «воспитательный» разговор с дядюшкой. Ночью Миата взяла нож и отрезала родственнику воспитательный орган. Дядя выжил, но мужиком быть перестал. Чтобы не позорится и не быть обвиненным в убийстве, он обвинил Миату в колдовстве. О том, что происходило после ареста, Миата не рассказывала, а я не спрашивала.