Волк в ее голове. Часть I (бесплатно)

– Спасибо, что не поменял замки!

Тишина в ответ.

Прохлада.

Из моей комнаты янтарным потоком течёт солнечный ручей: зажигает искрами пыльный воздух, очерчивает дрожащие тени на полу. Я с удовольствием прыгаю кроссовками по тряпке, закрываю дверь и кидаю ключи на тумбочку.

– И особенное спасибо за то, что не появляешься дома!

Рюкзак получает под зад и улетает к софе. На вешалку баскетбольными трёхочковыми летят шапка, перчатки и шарф.

Оп-ля.

Мой взгляд упирается в розовую записку на зеркале – короткое и ёмкое «Извинись». Ниже прилепилась зелёная бумажка, в центре которой нарисовали весёлую лягуху. Лягуха говорит: «Ква-а, какие грязные ботинки». Бумажка ничего не говорит. Она давно побледнела и свернулась по бокам, но у меня не поднялись руки её содрать. Да, когда-то Диана рисовала такие записочки, когда-то давным-давно, в позапрошлой жизни.

Я без удовольствия вспоминаю о просьбе Вероники Игоревны. С шумом втягиваю носом воздух и снимаю кроссовки. Топаю на кухню.

Просьба идёт следом.

Всхрапывает светло-бежевый холодильник, и металлическая дрожь проходит по его корпусу. За девственно чистыми окнами вспархивает на бельевой верёвке батина рубашка. Солнце просвечивает сквозь белую ткань масляным шаром и согревает моё лицо.

Я дёргаю створку и впускаю в форточку колокольный звон к вечерней службе. Следом проникает вкусная свежесть: соскальзывает на пол, покусывает щиколотки.

Весна.

Мои пальцы задевают берестяной магнит «Мурманск» на холодильнике и стискивают ручку. Резиновый уплотнитель на дверце чавкает, лицо обдаёт инеем. На стол, словно киты на берег, выбрасываются пакет майонеза, буханка чёрного и шмат конской колбасы. Я щёлкаю кнопкой чайника и носом, как дельфин, тычу в телефон – снимаю блокировку.

Нет новых лайков? М-м… нет. Смиритесь, Артур Александрович, по числу отметок «Лѣпота» вам никогда не победить ни снохождение Дианы, ни голую жопу Симоновой.

Я обрезаю корочку с куска бородинского и одновременно прокручиваю новости в ленте. Мелькают чёрно-белые фото пирамид, выпуск «6 кадров» в постах Коваля. Сообщение о первом туркменском спутнике.

Вы никогда не задумывались, что в эпоху интернета самое страшное – не знать, какую новость выбрать? Вот ты крутишь и крутишь эту рулетку, пока не находишь любопытственный пост, а потом ловишь себя на предчувствии, что найдёшь лучше. И палец снова елозит по тачскрину – как загипнотизированный, как если бы физически не мог остановиться.

Мем о «Кровавой свадьбе», кодекс чести русского офицера. Новый выпуск подкаста Валентина. Лавандовые поля Франции.

Я резко прокручиваю назад. К центру экрана спускается фигура отца Николая: усталая, сутулая – будто её тянет к земле грузный серебряный крест. Мой палец повисает над стрелочкой воспроизведения, качается в задумчивости влево-вправо и давит в экран.

Пиктограмма загрузки крутится раза три, будто балерина (вид сверху), и дед Валентина безмолвно открывает-закрывает рот. Я соображаю, что не включил звук, и втапливаю кнопку громкости в бочину мобильного.

– …года наша община выпускает ежемесячную газету «Доброе слово» тиражом в тысячу экземпляров, – зычным, басовитым голосом рассказывает отец Николай. Камера укрупняет его бороду, перевитую нитями седины, и у меня само собой возникает в голове слово благостность. – С две тысячи четвёртого года на частоте девяносто девять и два мегагерца работает наше круглосуточное православное радио «Глас светлый». Тридцать два ребёнка из Детского дома номер шестнадцать участвуют в нашем образовательном эксперименте по снижению преступности среди воспитанников детдомов.

– Бывают ссоры с детдомовцами? – Камера показывает неестественно прямую Олесю. Ярко-зелёный свитер приятно обтягивает девичьи формы и словно бы очерчивает их, отделяя от фона: бледной иконы в серебряном окладе и книжных шкафов.

Запах майонеза напоминает мне о бутерброде, и, доводя пищевую конструкцию до ума, я в который раз удивляюсь магическому обаянию отца Николая: он будто… обволакивает?

Или дело в свитере Олеси?

– Не без этого, – с улыбкой отвечает отец Николай и мизинцем поправляет чёрные роговые очки. – Кто-то весьма настороженно относится к православным ценностям, кто-то, бывает, вовсе придерживается иной религии.

Я наконец кусаю бутер, и жирноватый, с уксусом аромат майонеза растекается по языку. А вместе с ним – дегтярный привкус махана.

Долбаная конина. Батя жрёт её как чипсы, а мне всякий раз представляется, будто я человечину ем.

– Как вы решаете эти ссоры? Всегда ли сохраняете, ну, спокойствие?

Отец Николай складывает руки на внушительном животе.

– Нет, Олеся. К сожалению… нет. Хотя я и прикладываю все усилия, чтобы одержать победу над сиюминутными эмоциями, мне есть, за что себя винить.

– Но вы ещё, как бы, думаете про воскресную школу?

– Олеся, думаем, конечно, – отвечает отец Николай, и в верхнюю часть кадра влезает меховая ветрозащита.

О господи!

Коваль!

Тебе только и нужно, что ровно держать микрофон.

– Мы уже посещаем уроки в гимназии имени Усиевича, – продолжает отец Николай, не замечая мохнатого зверя над собой, – и кадетском училище номер пять. Читаем бесплатные лекции, проводим обсуждения. Приглашаются все желающие, в том числе взрослые. Я очень, надеюсь, что мы завершим строительство собственного учебного заведения для детей с ограниченными возможностями… к сожалению, пока мы лишились должной поддержки.

Меховое пугало наконец исчезает за верхним краем кадра.

Олеся кивает и сверяется с записочками. Пальцы её дрожат. От волнения? Словно это «Вечерний Ургант», а не выпуск доморощенного подкаста.

И всё же Три Ко сняли интервью. Без меня. Да, я никогда не выказывал интереса к их «каналу», скорее, пренебрежение или лёгкое презрение – как взрослый смотрит на рисунки первоклашек, – но отлично бы чувствовал себя там, в кадре. Задавал бы вопросы на месте Олеси, вертел бы камерой «яблофона» не хуже Валентина или хотя бы держал чёртов микрофон так, чтобы он не влезал в кадр.

Кислая смесь зависти и разочарования плавит мне желудок, и я бросаю ей на съедение ещё один ломоть конской колбасы.

Жри!

– И всё это… – Олеся наконец выуживает нужный вопрос, – вы делаете на свечки и пожертвования?

– Да, свечи, записки, молитвы, панихиды… Последнее время, стали приносить доход книги, видимо, в связи с популярностью нашей страницы в социальной сети. Кстати, хочу отметить, что данная страница – целиком инициатива моего внука. – Отец Николай чуть улыбается. – Духовенство, с нашей стороны, нисколько не цензурирует её содержание.

– Между прочим, очень интересная страница, много познавательного. – Олеся бросает лукавый взгляд за камеру и опять сверяется с записями. – Вот в Свято-Алексиевской пустыни, сколько на данный момент проживает здесь, м-м, постоянно?

Отец Николай поправляет мизинцем чёрные роговые очки и беззвучно шевелит губами.

– Предполагаю, пятьдесят два человека.

– Так мало? – Олеся наклоняется вперёд. – Кажется, что попадаешь в отдельный город… посёлок.

– Всё относительно, Олеся. Я помню, когда в девяностом году был принят закон о свободе вероисповедания, я самолично крестил несколько сотен. Никто из них больше не посетил церковь. Так что эти пятьдесят два человека куда больше значат для меня, чем те сотни.

– Эти пятьдесят два человека – одиночки или семейные люди? Духовенство? Мирские?..

– Олеся, по-разному. – Отец Николай оправляет длинную бороду. – Кто-то находит у нас необходимое уединение, кто-то – семью. Кто-то приезжает с семьёй. Наши двери для всех открыты.

– Скажите, а… ну, а много ли тех, кто однажды поселился среди вас и потом уезжает?

Отец Николай отпивает воды из бутылочки. Его светло-карие глаза затуманиваются, и ответ звучит далёким, суховатым эхом:

– На моей памяти был один такой человек.

– Как интересненько, – Олеся кивает и перебирает записки, но вскоре останавливается. Секунду она медлит, затем всё же спрашивает: – А какая причина?

– Я бы не хотел об этом говорить, Вероника.

Камера слегка дёргается.

– О… Олеся.

Дед Валентина замирает и секунд десять вовсе не дышит.

– Прости меня… – выдыхает он. – Конечно, Олеся. Олеся. Прости.

Изображение моргает от резкой монтажной склейки – словно Валентин выдрал с корнями длинную неловкую паузу.

– Если коротко… – спрашивает Олеся, – причина была в каких-то особенностях жизни в пустыни? Или…

– Нет. – Отец Николай снова отпивает воды и горбится ещё сильнее, будто крест с каждой секундой тяжелеет и прижимает его к земле. – Она… этот человек имел свои причины. Ребёнка, о котором следовало позаботиться. Дела, которые следовало завершить.

– А нельзя это было сделать, уже живя здесь, помогая?..

Слово «ребёнок» ещё звучит в моих мыслях и заглушает вопрос Олеси. Неужели отец Николай говорит о Диане и её матери? Именно Вероника Игоревна уходила жить в Свято-Алексиевскую пустынь и потом вернулась. Больше некому.

Я машинально отрезаю кусок махана и кладу с ножа в рот.

С чего же тогда всё началось?

С листовок. С четвёрок? Я помню, что гимназию перевели с двухсотбалльной системы на пятибалльную, и на уроках Вероники Игоревны не стало хорошистов.

С месяц гнойник набухал, разрастался, а затем посыпались жалобы родителей. Начались проверки, воздух классов наполнило скрытое напряжение. Тогда же в нашу гимназию пришёл дед Валентина. От него веяло обаянием светлого, настрадавшегося человека, которое притягивало людей и Веронику Игоревну тоже зацепило, но зацепило неправильно. Не как пример добродушия или открытости, а как ледяной шип Снежной королевы, что попадает человеку в сердце и лишает покоя.

Со стороны всё выглядело невинно: Вероника Игоревна зачастила в церковь, а на подоконниках у нас зацвели глянцевитые листовки. Карандашные голубые ручейки текли на карандашных зелёненьких полях и ругались непонятными словами: ЕВХАРИСТИЧЕСКИЙ! ЛИТУРГИЯ! КАТЕХИЗАЦИЯ! ВОЦЕРКОВЛЕНИЕ! Через пару месяцев в углах комнат поселились иконы седобородых старцев, а на кухне что ни день выгорали тоненькие свечки.

На Масленицу Вероника Игоревна пропала. Ушла посреди лабораторной, как уходят за туалетной бумагой или шоколадкой к чаю – и дома не появилась, и след простыл.

Диана словно впала в душевный паралич: на уроках отвечала невпопад и каждую большую перемену проверяла, вернулась ли мама. Снова звонила Веронике Игоревне на сотовый, часами слушала протяжные гудки. Заклеила скотчем выключатель в прихожей и запрещала его трогать, как раньше оставляла свет до возврата мамы из гимназии. Диана не училась, не мылась, не ела, и кормил я её чуть не с ложки.

Через две недели Вероника Игоревна вернулась. Так же просто, как и ушла, будто торчала всё это время в длинной очереди.

Понимания она не встретила. Из гимназии её уволили, мой батя устраивал дикие скандалы, и скоро Вероника Игоревна с Дианой съехали от нас.

Через год после этой кутерьмы Аида Садофиевна – нынешний директор – возвратила Веронику Игоревну в гимназию. С грехом пополам появились четвёрки, а следом – новый кабинет, похожий на рождение сверхновой. Вернулись допы и элективы, но…

Вы заметили? Который раз это слово – вернуться. Забавно, что в нём самом заключён временной парадокс. Даже если ты вышел из дома, а потом, блин, вернулся, ибо зонтик забыл, тебя встречает другой дом. В нём уже сместились частицы воздуха и пыли, и фотоны навыбивали электронов. Распался атом в деревянной швабре, Земля провернулась на несколько тысяч метров вокруг своей оси – ЭТО УЖЕ СОВСЕМ ДРУГОЙ ДОМ. Ты в другой дом пришёл! Ты не вернулся!

Так и Вероника Игоревна не вернулась из пустыни. Она изменилась, и Диана изменилась. Сместилось что-то, разошлось по шву и поехало дальше, набирая ход.

Я останавливаю видео майонезными руками.

Отец Николай.

Вероника Игоревна.

Диана…

Как ты разговоришь человека, который молчит месяцами? Молчит тупо, упрямо, зло, потому что уже не верит в слова, в их силу.

Я раздражённо протираю телефон от соуса и захожу на свою страницу в «Почтампе». Палец, будто сам, пересекает экран и вжимается посреди списка друзей в аватарку Дианы. На фото она застыла в жутковатой сепии – на коленях, разведя руки в стороны и выгнувшись назад, будто тело свела судорога. Или будто её распяли?

Диана «Геката» Фролкова

МУЗЫКА остаётся ГОЛОСА исчезают (с)

Была в сети 21 марта в 16:43

День рожденiя: 14 января 2001 г.

Городъ: Северо-Стрелецк

Семейный статусъ: чортъ разберётъ

Вебъ-сайтъ: http://wwwDifrol

Образованіе

Гимназія: Гимназия им. Г.А. Усиевича

Северо-Стрелецк, съ 2008

Гимназія: Музыкальная школа №8 '17

Северо-Стрелецк, 2014–2016 (г)

хоровое отделение

Жизненная позицiя

Дѣятельность: давно поняла, что спорт – не моё, мало говорю, мало сплю, мало ем, мало трусов и носков, легко могу дать совет по жизни или вбить зубы вам в глотку, но скорее всего ни то ни другое вам не нужно

Любимыя композицiи: Фекальный вопрос, Пепел и ветер, Гражданская оборона

Любимыя ленты: Все умрут, а я останусь, Заводной апельсин, Бойцовский клуб, Груз 200

Любимыя потѣхи: слать лучики гавна

Любимыя высказыванiя: Мир настолько испортился, что, когда перед тобой чистый искренний человек, ты ищешь в этом подвох. (Р.Брэдбери)

Банк СеверМорПуть

18 марта 2018 в 20:41

Просьба находиться дома. Запланирован выезд с целью вручения уведомления об уступке прав требования по долгу. Мероприятия будут проводиться по адресу регистрации, работы и иным адресам проживания вашей семьи. Если сумма оплачена, перезвоните во избежание недоразумений.

Диана «Геката» Фролкова

05 марта 2018 в 22:12

Хочу быть морем и топить людей

#сходила на пирс #лучики гавна #буль-буль

Диана «Геката» Фролкова

21 февраля 2018 в 16:47

Оно как дождь. Вставая молчаливо

навстречу ночи с тёмного залива,

оно с земли, глухой и сиротливой,

уходит в небо, свыкшееся с ним.

И, падая, течёт по мостовым.

Льёт в серые часы, когда округа

к рассвету тянет улицу, как руку,

когда тела, не разгадав друг друга,

кончают путь по замкнутому кругу

и люди, ненавистные друг другу,

в одной постели молят о покое, –

тогда к морям течёт оно рекою…

Нет одиночеству предела.

(с) Райнер Мария Рильке

#сука

Диана «Геката» Фролкова

19 февраля 2018 в 18:36

(>) Реальные звуки – Голоса, записанные в 1984…

#настроениеdropd #лучики гавна

Внутри меня всё натягивается, будто на дыбе, – когда сообщение банка стыкуется в мыслях с конвертом Вероники Игоревны.

Сколько же Фролковы задолжали, что их так прессуют?

Я прокручиваю страницу Дианы туда-сюда и, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, кликаю трек восьмидесятых. Крутится значок загрузки.

Раз.

Другой.

Третий. Солнце за окнами скрывают облака, и кухня выцветает в сумрачные, безликие оттенки.

«Убедите мою дочь заговорить».

Да как, блин?!

Я неуверенно открываю окно сообщений, тычу в букву «П», затем «Р». «В».

«И».

«В».

На «Е» я подскакиваю – потому что визжит женщина. Она визжит, как не умеют ни в кино, ни в театре, будто её заживо препарируют. Сердце ухает в груди; наваливается липкий, колючий страх. Я вырубаю громкость телефона и нажимаю на имя аудиозаписи.

(>) Реальные звуки – Голоса, записанные в 1984 году серийным убийцей Тэдом Рэнсомом во время резни на ферме Глория

Ну, я не знаю.

Ну, пипец.

Я без сил опускаюсь обратно на стул и пытаюсь отдышаться, успокоиться.

Нет, Диана не восторгается маньяками, не тупите. Она паучков-то не давит – выпускает в окно и кричит им вслед что-то вроде «Удачной кругосветки!». Но если к Диане кто-то плохо относится, она ведёт себя ещё хуже. Типа, «Да гори оно огнём». Как будто у Дианы сердце болит, ноет от дерьмового к ней отношения, и она эту рану нарочно бередит – чтобы уж совсем всё сгнило, омертвело и не чувствовало.

Нынешний этап холодной войны начался с сентября, когда отец Николай стал вести у нас ОБЖ, а Диана закрыла рот на замок. Согласитесь, если человек не говорит ни слова, но исправно ходит на уроки, ему обеспечено массовое раздражение.

Ну а дальше… Вы же знаете этих быдломамашек? Едва к молчанию добавилось видео, как Диана ходит во сне на русском, одна дурында заявила, мол, Диана устроит стрельбу в нашей гимназии.

«Я всё министерство на уши подниму, если узнаю, что эта психованная ходит в один класс с моим зайчиком!»

Ох, знали бы вы, куда ходят ваши «зайчики» после трёх банок пива.

Так или иначе, остальные дурынды присоединились к массовой истерике. Поднялся дикий вой, Диану вызвали на педсовет – она упрямо молчала. Веронику Игоревну тоже вызвали на педсовет – она не знала, как разговорить дочь, и тоже молчала. Во всяком случае, в таком виде события дошли до меня.

И теперь Диана разместила в «Почтампе» этот жуткий трек.

Нет, Диана не зарежет никого и, тем более, не устроит бойню в гимназии. Никогда. Но убедит, что способна, и убеждение это доведёт до точки.

Какие же мои слова на неё повлияют?

Ну какие?

Да и не хочу я. Ни писать Диане, ни звонить. Не хочу. Если она устроила молчаливую забастовку против отца Николая, это её право.

Ну что вы так смотрите?

Думаете, я сам так не смотрю на себя?

Исподволь приходит осознание потусторонней тишины. Чайник вскипел, и только поскрипывает на сквозняке занавеска, да глухо ворчит желудок – как бы недовольный хозяином.

Я смотрю на бутерброды с кониной и ощущаю тошноту.

Хочется поесть что-то нормальное.

И выспаться.

Медленно движется мой большой палец: закрывает окно сообщений, тянется к кнопке «домой» по-над немецким стихотворением и вдруг на излёте не то мысли, не то решительности ставит под ним лайк. Тут же наваливается стыд – за трусость, за мелочность, за не-мо-го-ту.

Я судорожно закрываю «Почтампъ» и выключаю экран телефона.

Я мог открыть список контактов и позвонить.

Я мог написать, в конце концов.

Но я поставил долбанный «лайк».

Сон четвёртый. Молчание

Вам попадались фотографии зала, где выставлена Джоконда? Заметьте, я не спрашиваю, посещали вы Лувр или нет, – ибо, как говорит батя, за рубеж ездят лишь мошенники, депутаты и дегенераты, а у меня нет желания относить вас ни к одной из этих категорий. Я прошу: представьте туристический час пик. Получилось? Теперь поштучно замените избранников народа гимназистами, а деву эпохи Возрождения – снимками 10 «В».

Бинго! Вы видите ровно то же, что и я.

Снимки появились в классе благодаря Веронике Игоревне. Это она собрала фотографии, это она написала о каждом ученике в стиле «Википедии» и украсила стену. Вообще было приятно: заходишь и смотришь на себя, как на избранного. Со временем выставка, конечно, приелась. Фотографии потускнели, бумага пошла волнами от перепадов температур, достижения устарели. Мы неделями проходили мимо, не замечая себя, и тем удивительнее, что сегодня народ толпится перед нашей галереей, будто евреи у Cтены Плача (да простят мне евреи подобное сравнение).

– Чё такое? – спрашиваю я у Симоновой.

Вместо ответа она отходит в сторону, и какая-то смешинка поднимается внутри, потому что на портретах у меня и Трёх Ко обновление: проткнутые глаза. Валентин с досадой пытается содрать фото. Коваль ржёт. Олеся подрисовывает своей ослеплённой копии усы и цилиндр.

Я не сразу понимаю, откуда эта жуть взялась, только растерянно хмыкаю. А потом разум воскрешает минувший день, и делается не до смеха.

Тени оконных рам скользят по хромированным столикам, по высоким стульям. За окном темнеет набережная, блестит ледовый припай, и чайки бродят туда-сюда крикливыми патрулями.

Со мной те же Три Ко. Валентин уплетает бургер, Олеся читает нечто под названием «Горничная Усуи Такуми». Коваль цепляет на пальцы печеньки с узором из маленьких восьмёрок – как средневековый король, который надевает кольца перед приёмом иностранного посольства.

Ох, простите, вы же не в курсе, где мы. В «Повешении, потрошении и четвертовании», что посреди Советской набережной. Да-да, преклоните колени: бургерный апокалипсис захватил планету и добрался до нашего Северо-Сранска. И да, я хочу, чтобы котлета лежала между двумя кусками хлеба, проткнутыми шпажкой, а на стулья приходилось забираться, как на стремянку. По меркам северо-стрелецких рюмочных, где царят одни мухи и алкаши, ППЧ место отличное. Дорогое, конечно, но зато социально – или как там называется? – ориентированное. По первому впечатлению, здесь работают пенсионеры, инвалиды и прочие убогие. Валентин обещал нас угостить здесь чем-то редкостным и оказался прав: бургер улетает с языка прямо в рай.

Теперь извините: я подавлюсь Chicken Tsar (рубленая котлета из куриного филе, маринованные огурчики, хрусткие, как французская булка; карамелизированный бекон, соус горчичный, лук красный), ибо в дальнем углу зала – Диана. Она понуро собирает осколки зелёных стаканов, предсмертный грохот которых и привлёк моё внимание. Не знаю, что больше поражает: Диана или лососёвый оттенок её формы.

– Гы, зырьте! – показывает на Диану Коваль, пока я в приступе кашля долблю себя по груди.

– Что там? – Валентин тоже поворачивается. – Да ладно! Наша шиза тут работает?!

Олеся на секунду поднимает глаза от будней японской горничной, перекладывает жвачку на другую сторону рта и с лёгкой улыбкой замечает:

– Скорее, воюет.

– Зачем обзываешься? – спрашиваю я Валентина, когда наконец отправляю куриное филе в нужное горло.

Он прищуривается.

– Сын мой, лунатизм начинается на ранних стадиях шизофрении.

– Ты психолог?

– Я любознателен.

– Блеск! – Я хлопаю кончиками пальцев и вытираю с подбородка остатки «царского» бургера. – Давайте поаплодируем Валентину и пойдём.

Всё же странно: Диана-официантка в кафе! Неужели у Вероники Игоревны столь тяжко с деньгами?

Да, и как Диана обсуждает заказы, м-м, без слов?

Жестами?

Эсэмэсками?

Азбукой Морзе?

Валентин задумчиво улыбается.

– А не сделать ли нам выпуск?

– Мобыть, я? – радостно предлагает Коваль.

Мне становится неловко за Диану.

– Оба – успокойтесь. Не надо никаких выпусков.

– Лучше делать новости, чем жить без совести. – Валентин включает камеру мобильного и отмахивается от очередного «мобыть, я-я-я?» Коваля: – Слушай, свой телефон купи и снимай, сколько влезет! Чего ж тебя всё к моему тянет? Не к девушке моей, так к телефону… штаны мои тебе не отдать?

Коваль обиженно замолкает, а я снова перевожу взгляд на Диану: она порезалась об осколок и с отчаянием смотрит по сторонам. Мне хочется встать и помочь, но – блин – посетили же не подметают в кафе мусор официантов? Ведь… не подметают?..

Боковым зрением я чувствую пристальный взгляд Валентина и намеренно отворачиваюсь к окну. Там пасмурно, и злой ветер сметает с променада неубранный мусор. Волны выламывают ледовый припай и лупят по далёкому причалу, обдавая брызгами чугунные фонари, скамейки, прохожих. От этого пейзажа кожу мне стягивают цыпки, а по загривку скребут морозные коготки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.