Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада

– Доктор Сьюз, «Кот в Шляпе»

Лежу на спине с руками за головой под длинными коричневыми волосами, слушаю бормотание стиральной машины в подвале. Это мой последний вечер в Огайо, и я решил провести его в одиночестве, в воспоминаниях последних трёх лет в обычной школе. Всё уже упаковано для переезда в Форт-Лаудердейл: пластинки, плакаты, книжки, футболки, дневники, фотографии, любовные письма, письма ненависти. Христианская школа отлично подготовила меня к школе обычной, определив все табу и держа их на расстоянии вытянутой руки, так что мне оставалось только безуспешно гнаться за ними. Как только я сменил школу, всё сразу стало доступно, бери – не хочу: секс, наркотики, рок, оккультизм. Мне их даже искать не приходилось: сами меня находили.

Я всегда верил, что человек – умён. Это люди – идиоты. И мало что так ярко высвечивает сей факт, как война, религия, бюрократия и школа, где правит беспощадное большинство.

Когда я оглядываюсь на мои деньки там, всё что я вижу, – неуверенность и сомнения, такие сильные, что единственный прыщик выбивал всю мою жизнь и колеи. До конца моего срока там не чувствовал я ни уверенности в себе, ни самоуважения. Даже индивидуальности никакой своей не ощущал.

И в тот вечер в Кентоне я знал: Брайан Уорнер сейчас умирает. Мне дали шанс переродиться где-то, к лучшему ли, к худшему ли. Но вот чего я не мог понять, так это того, развратила меня школа или просветила. А может, и то, и то, и просвещение с развращением неразделимы.

ИНАУГУРАЦИЯ ЧЕРВЯ

К концу второй моей недели в обычной школе я уже прекрасно понял, что обречён. Дело не только в том, что я начал второй год старшей школы на два месяца позже, когда все уже со всеми сдружились, но к тому же проучившись восемь дней мне пришлось уйти ещё на две недели. У меня началась аллергия на антибиотики, которые я принимал от гриппа. Ступни и кисти рук раздулись, как шарики воздушные, по шее пошли красные оспинки, из-за распухших лёгких дышал с трудом. Врачи сказали – умереть бы мог.

К тому моменту я в школе завёл одного друга и одного врага. Друг – это Дженнифер, девочка хорошенькая, но с личиком несколько рыбьим, к тому же с большими губами, ещё и припухшими из-за брекетов. Я познакомился с ней на автобусной остановке, на которой ждал автобус до школы. Она стала моей первой девушкой. А враг – такой Джон Крауэлл, воплощение крутизны пригородной. Большой коренастый торчок, по жизни закованный в джинсовую куртку, футболку с Iron Maiden и синие джинсы, из заднего кармана которых торчала расчёска с крупной ручкой, а паховая зона вытерлась добела, настолько они были тесные. Когда он шёл по школьному коридору, детишки, друг друга распихивая, расступались перед ним. И так получилось, что он – бывший парень Дженнифер, так что я оказался верхним в его списке кому набить морду.

В первую мою неделю в больнице Дженнифер навещала меня почти каждый день. Я уговорил её забраться в шкаф, где было темно и мою сыпь не видно и прям безжалостно её там зацеловал. До того момента с женщинами я не очень далеко продвинулся. Была такая Джил Такер, дочь проповедника, блондинка с кривоватыми зубами, – с ней мы целовались во дворе Христианской школы. Но то было в четвёртом классе. Три года спустя я безумно и безнадёжно влюбился в Мишель Джилл, хорошенькую девочку с приплюснутым носиком, тёмными пушистыми волосами, уложенными «пёрышками», и широким ртом, который в старшей школе, вероятно, отлично отсасывал. Но мои шансы улетучились, когда во время сбора средств она попыталась меня научить французскому поцелую, а я не понял ни смысла этого дела, ни техники. Она об этом всем в школе рассказала, и я стал главным посмешищем.

Вопреки очевидному отсутствию опыта я твёрдо решил потерять девственность с Дженнифер в том шкафу. Но, как ни старался, она мне дала только помацать грудь свою плоскую. А когда закончилась моя первая неделя в госпитале, она и вовсе ко мне интерес потеряла. И бросила меня.

Вообще к тому моменту моей жизни больницы, неудачные опыты с женщинами, сексуальность и интимные места уже стали мне хорошо знакомы. Ещё в четырёхлетнем возрасте мать меня отвела в больницу, чтоб мне расширили уретру – я писал плохо. Того, что там произошло, я не забуду никогда: доктор взял длинную и острую, как бритва, дрель и засунул её мне в головку члена. Потом несколько месяцев мне казалось, что я ссу бензином.

Годы в младшей школе для меня были омрачены воспалением лёгких – меня тогда клали в больницу три раза на долгие периоды. А в девятом классе я снова попал в больницу. Я тогда уложил волосы «пёрышками» по моде, надел ремень с ELO, розовую рубашку и решил после долгого перерыва сходить на каток. Там меня пригласила покататься в паре некая девушка, чью внешность я запомнил лучше, чем её имя. У неё были волнистые волосы, крупный нос и жирно подведённые глаза. Когда мы откатались, к нам подошёл здоровенный негр в толстых очках – в районе его называли Лягух. Девушку он отодвинул, а мне, ни слова не говоря, залепил в морду. Я рухнул оземь, а он глядя сверху на меня, процедил: «Ты с девушкой моей танцевал». Я сел – совершенно изумлённый, кровь из носу, передний зуб свисает на красной ниточке. Теперь вспоминая эту историю, я понимаю, что удивляться там было совершенно нечему. Я же был таким сопляком, что, честно говоря, сам бы себе вмазал.

Девушка мне эта даже и не понравилась, но общение с ней чуть не стоило мне карьеры певца. В отделении скорой помощи мне сообщили, что травма неизлечимая. И по сей день у меня синдром височно-нижнечелюстного сустава, из-за которого болит голова и сводит нижнюю челюсть. А стресс и наркотики состояние не улучшают.

Лягух откуда-то узнал номер моего телефона и позвонил на следующий день. Сказал, что просит прощения, и предложил меня потренировать. Я это предложение отклонил. Мысль, что нужно будет с каким-то чуваком, который только что мне морду набил, потеть в качалке, а затем мыться в душе, в то утро не представлялась очень соблазнительной.

В следующий раз я оказался в скорой помощи из-за Дженнифер. Вернувшись в школу после двух недель в больнице, я бродил по коридорам в унизительном одиночестве. Никто не хотел дружить с таким странноватым длинноволосым парнем, чья шея в сыпи торчит из свитера Judas Priest. К тому же уши мои даже из-за длинных волос выглядывали – как будто мошонка, которую не туда пришили. Но однажды утром, когда я выходил из кабинета руководительницы, путь мне преградил Джон Крауэлл. Оказалось, у нас есть нечто общее, а именно – ненависть к Дженнифер. Так что мы стали дружить против неё, придумывая, как бы её получше помучить.

Один раз я на своём небесно-голубом Ford Galaxie 500 забрал Джона и кузена Чэда, и мы поехали в местный круглосуточный овощной. Там украли двадцать рулонов туалетной бумаги. Загрузив её на заднее сиденье, мы поехали к дому Дженнифер. Мы проползли по участку и стали туалетобумажить её дом. И вообще – развесили бумагу, где только смогли. А я ещё приблизился к её окну, чтобы что-нибудь похабное там нарисовать. Но пока я придумывал, какая именно похабель тут нужна, в комнате зажёгся свет. Я отскочил в дубу раблезианских размеров, – как раз в ту секунду, как Чэд спрыгнул с ветки. Чэд попал прямо мне на голову, и я рухнул оземь. Чэд и Джон потащили меня к машине – у меня был вывих плеча, кровь из подбородка и проблема с челюстью, про которую в кабинете скорой помощи сказали, что с ней дело теперь даже хуже, чем раньше.

Чэд и я

По возвращении в школу у меня появилась срочная необходимость в том, чтобы потрахаться: на зло Дженнифер и чтобы сравняться с Джоном, который вроде как трахал Дженнифер помимо многих других; и чтоб меня перестали высмеивать как девственника. Я, чтоб с девочками знакомиться, даже в школьный ансамбль вступил. Играть начал на инструментах для мачо, басу и малом барабане, но закончил на том, который ни один неуверенный в себе человек выбирать не должен: на треугольнике.

Наконец ближе к окончанию десятого класса Джон придумал план, как стопроцентно меня положить, без дураков: с Тиной Поттс. Губы у Тины были еще больше, чем у Дженнифер, а прикус – ещё хуже. Одна из самых бедных девочек в нашей школе, она постоянно сутулилась, и это выдавало её неуверенность и несчастье, как будто в детстве с ней безобразно обращались. Всё, что при ней – лошадиная жопа в узких джинсах и здоровые сиськи. Она, по уверениям Джона, уже трахалась – что мне только на пользу. Так что я начал заговаривать с Тиной. Но, поскольку я был безнадёжно одержим моим социальным статусом в школе, общался я с ней только после уроков, пока никто не видит.

Через пару недель я, наконец, решился пригласить её погулять в парк. Готовясь к этому событию, мы с Чэдом навестили дом наших бабушки-дедушки и стырили эти древние гондоны из подвала. А также мой термос Kiss до половины налили вискачом Jim Beam из стакана моей бабушки. Я и сам понимал, что не Тину надо одурманить алкоголем, а меня. К тому времени, как мы пришли к дому Тины, который находился примерно в получасе, термос уже был пуст, а я валился с ног. Чэд пошёл домой, а я позвонил в дверь.

Мы с ней отправились в парк, уселись на склоне холма. Внезапно начали целоваться и через минуту я уже руку ей в трусы засунул. Первое, о чём подумал: ну и волосатая же. Может, мама не научила зону бикини брить. В следующий миг я, сжимавший её груди, почувствовал, что вот-вот кончу – я же сейчас трахаться буду. Чтоб продержаться, я предложил пройтись.

Мы пошли вниз по склону холма к бейсбольной площадке, и под деревом, прям рядом с бейсбольной «базой», я как-то уложил её на землю, не понимая даже, где мы. Я сражался с её тугими штанами, содрал их с попы, наконец-то, снял свои штаны и разорвал поблекшую упаковку дедовых полуиссохших презервативов, так как будто это был приз в попкорне Cracker Jack. Устроившись меж её раздвинутых ног, я вошёл в неё. Само это возбуждение от того, что я в неё вошёл, уже вызвало оргазм. Я даже не на всю длину засунул, как уже всё кончилось. Реально это была спекуляция какая-то, набил цену и слился, в прямом смысле.

Чтобы сохранить жалкие остатки достоинства, я сделал вид, что никакой эякуляции не произошло.

«Тина, – проскрипел я. – Может, не стоит нам пока… Чо-то быстро мы как-то…»

А она и не возражала. Просто встала и штаны натянула, ни слова не сказав. По дороге домой я всё нюхал свою руку, на которой, казалось, навечно застрял запах писечки старшеклассницы. В сознании Тины у нас вообще не было никакого секса, а для меня и моих друзей я перестал быть отчаявшимся мальчиком. Я стал отчаявшимся мужчиной.

После этого я не очень-то общался с Тиной. Но вскоре мне прилетел бумеранг – благодаря самой богатой и наипопулярнейшей девочке в школе, Мэри Бет Крогер. Протаращившись бесцельно на неё три года, когда мы были в выпускном классе, я собрался с духом и пригласил её на вечеринку. К удивлению моему приглашение она приняла. В конце концов оказались мы у меня дома, пьём пиво, а мне жутко неудобно рядом с ней, я очень боюсь пошевелиться лишний раз, потому что на вид она прям ханжа стопроцентная. Но тут мой идеал Мэри Бет Крогер испарился: она содрала с себя одежду и, не потрудившись даже взять презерватив, оттрахала меня – верхом, как дикое животное на гребном тренажёре на полной скорости. В школу на следующий день она вновь пришла со своей обычной ханжеской маской на лице, игнорируя меня, как обычно. Всё, что я от этого получил – глубокие царапины по всей спине. Их я с гордостью демонстрировал друзьям, а они в честь Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов» стали называть её Мэри Бет Крюгер.

К тому времени моя первая женщина, Тина, уже была на седьмом месяце. Отец, по иронии судьбы – тот самый, кто меня с ней свёл, Джон Крауэлл. Я после того Джона почти и не видел, потому что он занимался последствиями неиспользования презерватива. Я иногда думаю: а может, они поженились, осели и растят большегрудых торчков.

ЧЕМ НАКАЗАТЬ ЧЕРВЯ

Тина, так сказать, открыла мои шлюзы, и я пустился во все тяжкие. Не в смысле трахаться, а в смысле пытаться потрахаться.

КРУГ ЧЕТВЁРТЫЙ – РАСТОЧИТЕЛИ

После месяцев отказов и мастурбации я познакомился с блондинкой-чирлидером по имени Луиз, когда напился допьяна Colt 45 во время футбольного матча старших классов в фермерской общине под названием Луисвилль, недалеко от Кентона. Я тогда этого не знал, но Луиз была эдакой Тиной Поттс Луисвилля, то есть местной шлюхой. У неё были толстые губы, приплюснутый нос и большие обжигающие глаза – как будто она наполовину мулатка, наполовину Сюзанна Хоффс из группы The Bangles. Ещё было в ней что-то от Ширли Темпл – невысокая, кудрявая, но, правда, её танец не чечётка, а, скорее, стриптиз в привате. Она – первая девочка, которая сделала мне минет. Но, к сожалению, не только этим она меня наградила.

Почти каждый день я заезжал за ней и привозил прямо в спальню свою, пока родители на работе. Мы слушали альбомы Moving Pictures Rush или Scary Monsters Дэвида Боуи, а потом – опытный я уже контролировал оргазм – у нас начинался нормальный подростковый секс. Она со мной такие штуки выделывала, что у меня как-то даже шея разболелась – не повернуть. Но мне плевать: травмы носил как ордена в школу. Она к тому же глотала – ещё один повод похвастаться. А однажды она принесла мне блестящий синий галстук-бабочку, вроде тех, в которых стриптизёры шоу Chippendale выступают. Наверное, она затеяла какую-нибудь ролевую игру, но я знал только одни, «Подземелья и драконы».

После недели плотной ебли Луиз перестала мне перезванивать. Я уж обеспокоился: неужто обрюхатил её, я ж не каждый раз презерватив надевал. В голове мне рисовались такие, например, картины: мать её отправляет её в монастырь, а ребёнка – нашего ребёнка! – отдаёт на усыновление. А может быть, Луиз заставит меня платить алименты до конца жизни. А ещё же существовал такой вариант: она сделала аборт, что-то там пошло не так, она погибла, а её родители теперь меня убить хотят. Не имея от неё вестей несколько недель я решил ещё разок позвонить ей, а голос изменил, накинув тряпку на трубку – вдруг родители возьмут?

К счастью, к телефону подошла она.

«Прости, что не звонила так долго, – сказала она. – Приболела».

«Чем??? – запаниковал я. – Температура есть? По утрам рвёт или типа того?»

В общем, выяснилось, что она меня просто избегает, потому что быть всё время с одним и тем же – значит испортить репутацию шлюхи. Она не именно эти слова сказала, но смысл тот.

Через несколько дней на уроке математики у меня вдруг зачесались яйца. Чесотка продолжалась весь день, причём дошла и до волос на лобке. Вернувшись домой, я сразу пошёл в ванную, снял штаны и над раковиной стал себя разглядывать. Сразу заметил над членом три-четыре чёрных струпа. Снял один – с кровью. Я всё ещё думал, что просто кусочек ороговевшей омертвевшей кожи, но, поднеся к свету, заметил, что у струпа есть лапки, причём лапки эти – шевелятся. Я заорал от шока и отвращения. Потом швырнул его в раковину, но он не мягко стукнулся, а с хрустом, как моллюск какой-то. Не придумав ничего лучшего, я принёс его маме и спросил, что это такое.

«А, да у тебя вши, – вздохнула она добродушно. – Наверное, в солярии подхватил».

Вот как ни стыдно признаться, но я тогда регулярно посещал солярий. Просто моя кожа была в ужасном состоянии – лицо буквально распухло от прыщей – и дерматолог сказал, что в новейшем солярии кожа посохнет, а моя общественная жизнь улучшится.

Мать моя совершенно точно отрицала, что её юный сын спит с девками и подхватывает мандавошек. Даже мой отец, всегда обещавший, что мой первый секс мы отметим бутылкой шампанского, которую он заныкал, когда ещё работал в Kmart, тоже не хотел такое признавать. По большей части из-за того, что, когда я в средних классах узнал, что такое сиськи, он всё хотел отвести меня к проститутке потерять девственность. Так что я подыграл этой версии про солярий.

Мама купила мне лекарство от вшей на теле, но, запершись в ванной, я тайком сбрил волосы на лобке и сам разобрался с вшами. (В то время сбрить все волосы с тела было для меня делом необычным.)

Насколько я знаю, с тех пор никакими венерическими болезнями я не болел. И, насколько я знаю, родители всё ещё думают, что я девственник.

ЧЕМ ОЧАРОВАТЬ ЧЕРВЯ

Мы с Джоном Крауэллом стояли на вершине холма напротив его дома и по очереди отпивали из бутылки Mad Dog 20/20, которую мы упросили нам купить парня постарше. Мы там стояли уже час как минимум, ни черта не делая и глядя на заспанные фермерские поля вокруг нас, на небо, набухшее скорым дождём, на случайные автомобили, катящиеся к цивилизации. Мы пребывали в таком пьяновато-самодостаточном дурмане, как вдруг услыхали резкий шум гравия.

Со шлейфом пыли на дорогу к дому заехал зелёный GTO и, слегка пробуксовав, остановился. Дверца открылась медленно, оттуда на землю опустилась обутая в чёрный ботинок нога. Из дверцы показалась большая голова – гигантский череп с туго натянутой кожей. Кудрявые растрёпанные волосы. Глубоко посаженные глаза блестят, как булавочные головки в середине тёмных кругов. Когда он отошёл от машины, я заметил, что у него, как у Ричарда Рамиреса Ночного Сталкера, слишком большие и вытянутые ступни, кисти рук и торс. На нём надета джинсовая куртка, украшенная универсальным символом бунта: листиком марихуаны.

Правой рукой он вытащил из-за пояса пистолет, резко поднял руку и несколько раз выстрелил – причём отдача от каждого выстрела всё более нацеливала пистолет на нас. Когда патроны кончились, и пошлёпал к нам. Я стоял там совершенно изумлённый, когда он толкнул меня и повалил на землю, толкнул Джона, отнял бутылку Mad Dog, и в секунду опустошив её, швырнул в траву. Вытерев губы джинсовым рукавом, он пробормотал что-то, напоминающее строчку из песни Оззи Осборна «Suicide Solution» и побрёл в дом.

«Это брат мой, чувак», – сказал Джон, и его лицо, бледное от страха ещё секунду назад, теперь светилось гордостью.

Мы пошли за братом в дом, увидели, что он захлопнул дверь в свою спальню и заперся. Джону не позволялось даже ногой ступать в комнату брата под страхом болезненной кары. Но он знал, что там творится: чёрная магия, хеви-метал, самоистязание и тайное употребление наркотиков. Эта комната, как и подвал деда, меня и пугала, и притягивала. И хоть напугался я сильно, но не желал ничего, кроме как увидеть, что там внутри.

Мы с Джоном пошли в сарай – или, скорее, в деревянный скелет того, что было когда-то сараем – где заныкали бутылку Southern Comfort, собираясь дождаться, что попозже вечером брат пойдёт куда-нибудь.

«Хочешь увидеть чо-то реально крутое?», – спросил Джон.

«Конечно», – кивнул я. Я всегда был за чо-то реально крутое, особенно если Джон это таковым считает.

«Но ты, сука, пообещай, что никому, блин, ни слова не скажешь».

«Обещаю».

«Не, обещания мало, – решил Джон. – Хочу, чтоб ты матерью своей, сука, поклялся… Не, так: клянись, что если ты кому-нибудь когда-нибудь хоть что-нибудь расскажешь про это, то член твой сморщится, загниёт и вообще отсохнет нафиг».

«Торжественно клянусь, что если я только что-нибудь кому-нибудь когда-нибудь расскажу, то член мой отсохнет, а я сдохну», – серьёзно произнёс я, хорошо понимая, что в последующие годы член мне понадобится.

«Сосиска получает всё, – усмехнулся Джон, довольно ощутимо стукнул меня в мышцу под плечом. – Пошли, сосиска». (Обыгрывается выражение winner take all – «победитель получает всё», которое Джон заменил на wiener take all – «сосиска/колбаска получает всё», – прим. пер.)

Он завёл меня за сарай, и мы поднялись по лестнице, где сено сушится. На соломинках обнаружилась засохшая кровь. А кругом лежали трупики птиц, располовиненные змеи и ящерицы, разлагающиеся кролики с копошащимися в них червями и жуками.

«Вот тут вот, – провозгласил Джон, указав на большую пентаграмму на полу, с красными подтёками, – брат мой проводит чёрные мессы».

Всё это напоминало какой-нибудь дрянной фильм ужасов, где неугомонный тинейджер дилетантски полез в чёрную магию и зашёл слишком далеко. Там на стенах висели даже портреты учителей и бывших девушек – в запёкшейся крови, с непристойными надписями жирными зазубренными штрихами. А Джон, как будто играя роль в этом фильме, повернулся ко мне и спросил: «Хочешь увидеть нечто ещё страшней?»

Меня раздирало. Наверное, на сегодня я уж достаточно увидал. Но любопытство взяло верх, и я кивнул согласно. Джон поднял с пола грязный побитый The Necromicon, книгу заговоров, в которой, как он заявил, – заговоры чёрной магии из Тёмных веков. Мы вернулись домой, Джон загрузил в рюкзак фонарики, охотничьи ножи, что-то поесть и несколько побрякушек, по его словам, обладающих волшебной силой. Направляемся мы, сказал Джон, туда, где брат его продал душу дьяволу.

Путь к тому месту лежал сквозь сливную трубу, начинавшуюся у дома Джона и проходившую под кладбищем. Мы шли в ней, согнувшись в три погибели, утопая в илистой, засранной крысами воде, не видя ни входа, ни выхода, всё время держа в уме, что в грязи по обе стороны, – мертвые тела. Не думаю, что когда-либо в жизни сверхъестественное пугало меня больше. Во время этой одиссеи длиною в полмили любой тихий звук усиливался зловещим эхо, и мне всё казалось: это мертвецы стучат в трубу, это зомби сейчас прорвутся, схватят меня и живьём похоронят.

Когда мы наконец вылезли на той стороне, мы были с ног до головы покрыты тонкой плёнкой сточных вод, паутины и грязи. Мы оказались в тёмном лесу не пойми где. Полмили брели по зарослям, и тут вдруг показался большой дом. Вокруг него тоже всё заросло, как будто лес пытался вернуть себе отвоёванное у него пространство, а каждый сохранившийся кусок бетона был разрисован пентаграммами, перевёрнутыми крестами, прославлениями сатаны, логотипами метал-групп, а также словами и фразами вроде «хуесос» и «трахни свою мать».

Мы расчистили виноградные лозы и сухие листья, покрывавшие открытое окно, влезли внутрь и осмотрели комнату, светя фонариками. Увидали мы крыс, паутину, битое стекло и старые пивные банки.

По тлеющим в углу комнаты уголькам мы поняли, что здесь недавно были люди. Я обернулся: Джон исчез.

Я нервно позвал его.

«Подымайся, – крикнул он с верха лестницы. – Смори, чо тут».

И хотя я начал было уже паниковать, но последовал за ним, по лестнице, сквозь заставленный дверной проём. Комната выглядела нежилой. На полу валялся полусгнивший матрац, усеянный иглами для подкожных инъекций, скрученной ложечкой и другими причиндалами для употребления наркоты. А вокруг матраса, на полу, лежали страницы из гей-пор-журналов, и на них – презервативы, полдюжины, наверное, – похожие на высохшие змеиные шкурки.

Мы прошли в другую комнату – совершенно пустую, с нарисованной на южной стене пентаграммой и непонятными рунами вокруг. Джон вытащил свой The Necromicon.

«Ты чо, блин, делаешь?», – спросил я.

«Открываю врата ада, дабы вызвать духов, что жили в этом доме». Он придал своему голосу самый зловещий тон, на который только был способен. Затем на пыльном полу пальцем нарисовал круг. И как только круг замкнул – снизу раздался резкий звук. Мы остолбенели, не дыша прислушались к темноте. Никаких звуков – только мой пульс, бьющий молотом в моей ярёмной вене.

Джон вступил в центр круга и полистал книгу в поисках подходящего заклинания.

Снизу послышался металлический грохот, ещё громче, чем первый. Если то, что мы вызывали – чем бы оно ни было – имело силу, то мы к ней явно не были готовы. Алкоголь в крови нашей тут же обратился в адреналин, и мы сломя голову понеслись по ступенькам, вылетели в окно и бежали по лесу, пока не начали задыхаться, потные, с пересохшими ртами. Уже темнело, несколько капелек дождя шлёпнулось на нас. В сточную трубу мы не полезли, шли домой через лес – так быстро, как могли, не проронив ни слова.

К тому времени, когда мы целые и невредимые вернулись в дом Джона, брат его обкурился уже безнадёжно совершенно. Он бродил по дому как во сне, с красными глазами. Наркотики сгладили его агрессивность, теперь он казался почти что спокойным, что, кстати, пугало ничуть не меньше, чем его маниакал. На руках он держал белую кошку, которую непрестанно гладил.

«Эта кошка – это его злой дух», – прошептал Джон.

«Его злой дух?»

«Ага, ну как типа демон принял форму животного, чтоб брату в его магии помогать».

Эта белоснежная и совершенно невинно выглядящая кошка в моих глазах вдруг превратилась в злобную опасную тварь. Брат Джона спустил её на пол, и кошка, прижав уши к голове, уставилась на меня своими блестящими зелёными глазами. Внезапно губы её разжались, зубы обнажились и она зашипела на меня.