Яростный Дед Мороз. Рассказы

Яростный Дед Мороз

Рассказы

Родион Белецкий

Дизайнер обложки Максим Замыслаев

Подготовка книги Наталья Бондарь

© Родион Белецкий, 2020

© Максим Замыслаев, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-0078-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГОЛОД

Студент Кузмин умирал от голода. Без копейки денег он стоял возле институтской столовой и курил третью сигарету. Ему до слёз было жалко себя. Желудок скрутило от табачного дыма. Выход из положения был один, пойти и украсть тарелку с едой. Стыд бы он переборол, но его могли поймать. Публичного позора он бы не выдержал.

Занять тоже было не у кого. Он и так уже ходил по институту зигзагами, скрываясь от кредиторов.

Кузмин отбросил окурок и вошёл в столовую. Сильно пахнуло пирожками с капустой. Вдоль стойки тянулась очередь, люди семенили, заполняя и двигая подносы. Когда-то он тоже стоял в этой очереди, а черноволосый парень прямо перед ним взял второе, прошёл мимо кассы, прикрыв тарелку телом, и сел за дальний столик.

Несчастный успел только воткнуть вилку в картофельное пюре, как к нему подскочила кассирша и принялась орать так, что не по себе стало даже тем, кто заплатил за обед, не говоря уже о том бедном парне.

Кузмин вернулся в курилку. Его окликнули. Перед ним стоял его однокурсник, болгарин Бойков. Крупный, сытый человек с остатками чёрных волос на голове.

– Я здесь сценарий написал, – сказал Бойков гордо.

«Какой чудо», – подумал Кузмин, – «Студент сценарного факультета написал сценарий. Да за это надо приз давать!»

– Я его по-русски написал, – продолжал довольный собой Бойков. – Можно я его тебе прочитаю.

– Не, слушай, сейчас некогда,

«Достаточно мне и физических страданий», – подумал Кузмин.

– Ты занят, да? – не отставал Бойков.

– Да. Человека жду.

– Пойдём, пожалуйста. А я тебя угощу потом. И выпьем.

Выбора не было.

– Пошли, – согласился студент Кузмин.

Решили сесть в стеклянной галерее, где разрешено было курить. Впрочем, в институте можно было курить где угодно. Творческий ВУЗ, что и говорить.

– Называется «Птичка», – сообщил Бойков, доставая листок из внутреннего кармана пиджака. – Нравится название?

– Очень, – особенно Кузмину понравилось, что весь сценарий занимал половину страницы. Краткость – сестра таланта.

Бойков надел очки.

– Я начинаю.

– Давай.

– Только будь строгим. Про все ошибки говори.

– Начинай. Всё скажу.

Читал по-русски Бойков хуже, чем говорил. А писал и того площе.

– Жила-была птичка… – начал он.

«И как это можно снять?» – подумал Кузмин.

– …была она свободной, и летала, где хотела, – продолжал Бойков, добавляя в голос трагические ноты. – Но не было у неё совершенно «пшенаводы».

– Чего не было у птички?

– Пшенаводы.

– Дай посмотреть, – Кузмин заглянул в листок. – И что это такое, по-твоему?

– Пшенаводы? Ну, это чем птичка питается. – Бойков говорил абсолютно серьёзно.

– Нет. Пшено – это одно слово. Вода – это другое слово. Два разных слова. И пишутся раздельно.

– Спасибо, друг. – Бойков принялся чиркать в странице. Кузмин почувствовал, что от голода его начинает подташнивать.

– Можно, дальше?

– Давай. Конечно, давай.

Далее по сценарию оказалось, что птичка из-за отсутствия «пшенаводы» совсем потеряла разум, и залетела, сама, по своей воле в золотую клетку. Там её, разумеется, заперли, и она сидела там, как дура. Еды много, а свободы нет. Заканчивался сценарий мудростью: «Не будьте, как птичка».

– Это нельзя снять, – резюмировал Кузмин, когда Бойков закончил чтение.

– Почему?

– Как ты себе это технически представляешь?

– Дрессировщик, птичка… – проговорил Бойков неуверенно.

– И кто это смотреть будет, по-твоему? – голод сообщал словам Кузмина особый вес. – Кому интересно, как тоскливая птичка летает туда-сюда, а голос за кадром просит нас не быть, как она?

Бойков заметно расстроился.

– Ну и что. Я хуже фильмы видел, – только и смог он сказать.

– Не грусти. – Кузмин похлопал однокурсника по плечу. Бойкова было жалко. От огорчения, его нижняя губа совсем закрыла верхнюю. – Короче, дело вот в чём. Ты написал сценарий мультфильма. Подпиши там: «Сценарий мультфильма». И всё встанет на свои места.

– Это ты очень здорово придумал.

– Конечно, здорово. А теперь, пошли есть.

Кузмин поднялся с места. Но Бойков остался на месте.

– Подожди, пожалуйста.

– Ну, что ещё?

Бойков вытащил из кармана толстую пачку исписанных листов.

– Это продолжение. У меня это большой сценарий из киноновелл. Ведь мастер говорил, так можно, правда?

– Правда, – ответил Кузмин упавшим голосом.

– Послушай, пожалуйста.

Кузмин тяжело сел на скамейку. Следующий сценарий мало отличался от предыдущего.

– Жил-был кот, который был очень ленивый, – медленно читал Бойков. – А когда он охотился, он ходил на цыпках…

– На чём он ходил?

– На цыпках. А что, нет такого слова?

Кузмин думал, что выдюжит, но на сценарии «Собачка» он сломался. Неожиданно для себя самого он начал орать на всю галерею. Хуже чем кассирша в столовой. Такое красноречие ни до, ни после его уже не посещало. Невероятная убедительность появилась в словах. Он беспощадно резал правду-матку. Болгарин на протяжении всего монолога сидел, уставившись в сценарий, и не сказал ни слова. Зато Кузмин говорил без остановки. Он говорил, что Бойков понятия не имеет о том, что такое творчество, что нет разницы, на каком языке человек пишет, главное, чтобы у него были способности, только вот у Бойкова способностей нет, и не было, и сценарии его годятся только на то, чтобы растапливать ими буржуйку.

– А что такое «буржуйка»? – неожиданно спросил Бойков.

– Печка это! В печку их! И то они хреново гореть будут, потому что они вообще никуда не годятся! Как можно по ним что-то снять? Как можно было вообще написать эту ересь?!

Кузмин закончил. В галерее стало тихо и тревожно. Пара студентов, сидевшая через две скамейки от них, встала и быстро вышла. Кузмин тоже начал потихоньку пятится назад, потому что Бойков медленно стал подниматься со своего места, как бегемот из болота, которого дразнили, дразнили глупые охотники, и таки довели.

Мне конец, решил Кузмин без паники, потому что паниковать времени уже не осталось. Большое лицо Бойкова качалось у него перед самыми глазами.

Внезапно болгарин улыбнулся.

Человек, не знавший Бойкова лично мог принять его улыбку за злобный оскал, но это была именно улыбка. Затем Бойков обнял опешившего Кузмина, а после, взяв за плечи, хорошенько встряхнул.

– Спасибо, друг! – Бойков светился радостью.

– За что?

– За правду. Все, все здесь думают, если я за учёбу плачу, мне надо врать. Нет, мне врать не надо. Я плачу, а ты мне правду говори. Ошибки показывай! Вот как надо. Спасибо тебе, друг. Ты мне первый правду сказал!

Бывает странно слышать от некоторых людей, что водку необходимо сопровождать какими-то специальными закусками. Это нонсенс. Водку можно закусывать чем угодно. Так размышлял Кузмин, сидя в кафе «Кинокадр» и отправляя в рот, вслед за стопкой, чудовищный кусок куриной котлеты. Ему было сытно, спокойно и хорошо.

Должно быть, критикам неплохо живётся, подумал он, может, стоит перейти на киноведческий?

ОБРУЧАЛЬНЫЕ КОЛЬЦА

Посвящается Оле.

Они подошли к ювелирному магазину. Вдруг Ярослав остановился.

– Пойдём. Ты чего? – спросила Надя.

Но Ярослав не ответил. Было понятно, никакая сила не заставит его войти внутрь.

– Что с тобой?

– Подожди. Я покурить хочу.

Надя стояла, переминаясь с ноги на ногу, и смотрела, как он вертится на одном месте, стараясь загородить от ветра огонь зажигалки.

– Ты что, меня не любишь?

– Я тебя очень люблю. – Ярослав нервно затянулся и выпустил дым. – Просто, мне страшно.

– А мне, думаешь, не страшно? – повысила голос Надя.

– Нет.

– Ну, спасибо тебе.

– А что, ты же в порядке.

– Я тоже нервничаю.

Постояли. Ярослав докурил, но внутрь заходить не торопился. Ситуация была глупая. Они специально ехали в этот магазин через весь город.

– Не хочешь, как хочешь. – Надя повернулась, чтобы уйти.

– Подожди, – сказал Ярослав жалобным голосом. – Давай чуть-чуть ещё постоим.

– Ты же сам жениться хотел.

Ярослав кивнул головой, мол, хотел.

– Ты же сам мне предложение сделал.

Ярослав подумал, да, конечно, предложение он сделал сам. Но она его вынудила. Они сидели у неё в квартире. Он к Наде приставал, Надя делала строгое лицо и убирала его руки.

Тогда Ярослав решил ускорить процесс. Он в очередной раз признался ей в любви. В этот раз с особенной искренностью. Он думал, это подействует, и девушка станет сговорчивей. Но не тут-то было.

– Любишь – женись, – строго сказала Надя.

Повинуясь порыву, Ярослав бухнулся на колени и произнёс:

– Дорогая, выходи за меня замуж.

– Хорошо, – сказала Надя очень серьёзно. – Я подумаю.

Она подумала, и вот они теперь стоят возле магазина, в котором продают обручальные кольца. Слова словами, а деньги потратишь, обратно дороги уже не будет.

– Я в последний раз тебя спрашиваю, ты идёшь?

Ярослав хотел, уже было отказаться. Он даже успел подумать, что сил это сделать у него вполне хватит, но Надя не дала ему открыть рот. Она обняла Ярослава, поцеловала его в щёку. Голос её стал низким и нежным:

– Давай, вот как поступим. Мы сейчас пойдём, и купим кольца. Но это ничего не означает. Мы друг другу ничего не должны. Если захотим, мы сможем их тут же продать. Или обратно сдать. Договорились?

– Если что, сразу продадим, – буркнул Ярослав.

– Сразу же. Обещаю.

Ярослав постоял ещё несколько секунд, разглядывая обледеневший асфальт.

– Ладно. Пойдём.

В магазине Ярослав уставился на витрину с нелепыми золотыми перстнями-печатками. В голове у него гудело. Сильно хотелось плакать. Однако, вглядевшись в своё отражение в витрине, Ярослав с удивлением обнаружил, что он улыбается.

Продавец ювелирных изделий обратился к Наде с вопросом:

– Что вас интересует?

– У нас не очень много денег, – спокойно объяснила продавцу Надя. – Мне обычное обручальное кольцо. Вот, что-то, типа, такого. А ему кольцо тоже обручальное, но можно потоньше. Правда, милый?

– Правда, – кивнул Ярослав, на секунду отвлекшись от золотых перстней.

Затем он стал опять глядеть сквозь стекло, но всё расплывалось него перед глазами, а в висках стучала кровь. В этот момент он ясно понял, что жизнь его кончилась. Кончилась, так и не успев, как следует начаться.

Вдруг Ярослав услышал решительный голос Нади:

– Всё отменяется. Мы ничего покупать не будем!

«Какое счастье, Господи!» – подумал Ярослав. – «Какая радость!». Душа его возликовала.

– Мы ничего покупать здесь не будем, – добавила Надя. – Тут очень дорого. Пойдём, в другой магазин.

Взгляд Ярослава снова потух. Спасения ждать было неоткуда.

ПОЩЕЧИНА

Игорёк, в меру модный парень, ехал на работу в салон телефонной связи и, спускаясь на эскалаторе, получил пощёчину от неизвестного человека.

Незнакомый пожилой мужчина, поднимающийся на соседнем эскалаторе, подловил момент, нагнулся между светильниками и хлопнул Игорька ладонью по щеке. Хлопнул, разогнулся и поехал дальше.

Игорёк в тот самый момент размышлял о том, что лучше купить на лето, плавки или длинные купальные трусы. Преимущество купальных трусов было очевидным. Они и как шорты могут послужить. Под них поддевать ничего не надо. Там сеточка специальная есть.

Получив пощечину, Игорёк мелко заморгал, и схватился за щёку.

– Эй! – сказал он через какое-то время. Пожилой мужчина к тому времени уже исчез за спинами.

Двумя ступенями ниже ехала влюбленная пара. Они смотрели на Игорька и ждали, как тот будет реагировать. Поэтому Игорек, после небольшой паузы, выругался грязно, как мог. Потом еще и крикнул вслед мужику громко: «Эй ты, сука!» Вышло неубедительно. Влюбленная пара отвернулась. Игорек больше никого не интересовал. Горела щека. Сдерживая слезы, Игорек переступил через «гребенку».

В вагоне посмотрел на свое отражение. Следа на щеке не было.

Днем Игорек работал. У него даже получалось улыбаться. А поздно вечером, выгнав любопытного младшего брата, он заперся на кухне и начал думать. За что? – крутилось у него в голове. Может, за наушники? За серьгу?

Я же не сделал никому ничего плохого!

Ночь уснуть так и не получилось. Игорек посмотрел четыре серии «Игры престолов» и съел весь зефир.

Утром Игорек, поднимаясь вверх на эскалаторе, захотел тоже хлопнуть кого-нибудь по щеке. Но не смог не хватило смелости.

Так что, именно на Игорьке закончился круговорот зла.

ГАДИНА

В кафе усталый, взмокший отец принес детям поднос с завернутыми в бумагу бутербродами и чаем. Дочка, младший ребенок, поторопилась и сразу опрокинула бумажный стаканчик. Чай потек по столу.

– Что ж ты, как гадина! – зашипел на нее отец.

Дочка старалась не смотреть ему в глаза, словно обращались не к ней.

Она разволновалась и, следующим движением, уронила бутерброд на пол. Рассыпался бутерброд, не собрать.

Отец вышел из себя, ущипнул ее пол столом за худую ногу. Ущипнул сильно, до кости, и снова сказал:

– Гадина!

– Гадина, гадина, – повторили набитыми ртами близнецы, сидящие напротив.

Дочка, симпатичная, курносая, взяла короткую паузу и заревела. Широко раскрыв рот, выводя челюсть вперед, сморщив маленький лоб. Со стороны взглянуть, настоящая гадина.

АКТРИСА

1.

Ваня увидел её в телецентре на пробах. Она собиралась курить. Искала зажигалку в сумочке. Зажигалка была найдена. Чёрные, густые волосы откинуты назад. На мир смотрело круглое лицо с большими голубыми глазами и ямочкой на подбородке. Говорят, хозяйка такой вот ямочки – это сильная личность, способная добиться своего любым способом.

Ваня вспомнил, что видел её за день до этого в выпускном спектакле ГИТИСа. Тоскливое было зрелище. Она, среди прочих актрис, сидела в платье девятнадцатого века и читала письма Чехова. В отличие от других, она не наигрывала. Подавала себя с достоинством, и переходила от стула к стулу плавной походкой.

И вот теперь в телецентре Ваня не думая подошёл к ней и спросил:

– Это вы в спектакле вчера играли?

– Я – ответила актриса, улыбнувшись.

Через перила перевесилась девушка-ассистентка.

– Сколько вам лет? – бесцеремонно спросила ассистентка актрису.

Ваня заметил, как та на мгновение задумалась, говорить ли при нем свой возраст. В итоге, сказала:

– Двадцать девять.

Ваня оценил её смелость. Выглядела она моложе. Ассистентка увела актрису, которая перед уходом бросила на Ваню многообещающий взгляд. Позже Ваня понял, что взгляды эти актриса раздавала направо и налево. Вообще, если хочешь быть известной актрисой, понял Ваня, тренируй многообещающий взгляд.

Потом Ваня провожал актрису. Он увязался за ней, сел в промерзший троллейбус. На актрисе была короткая шубка и белоснежная шапочка. Ваня молчал. По большому счету, он и не знал, что говорить. Актриса же не закрывала рта. Она зачем-то рассказала, что знакома с пожилым американцем, который дарит ей дорогие подарки, и к которому она ездит в гости, но «они просто друзья». Ваня был озадачен. Потом актриса игривым тоном сообщила, что она замужем, и что муж у нее пишет детские книжки.

Ваня уже тогда подумал, что ухаживать за чужой женой нехорошо, и нужно все бросить и выйти из троллейбуса. Но актриса ласково пригласила Ваню завтра приходить на репетиции в «Дом Актера». И Ваня обещал.

Он явился на репетицию и сел в темном зрительном зале. Актриса стояла на сцене, окруженная мужчинами: двумя актерами, режиссером и еще каким-то мужиком. Как хоккеист ведет шайбу и поглядывает, кому бы ее отдать, так и актриса поглядывала на окружающих ее мужчин. Ваня в зале извелся. Даже начал грызть ногти, хотя давно уже бросил.

Во время перерыва актриса позвала Ваню в гримерку, близко подсела к нему и даже позволила себя поцеловать. Ваня осторожно положил ей руку на грудь. Актриса и это позволила. Тут Ваня решил, что ему можно все, но актриса неожиданно встала и запела. Это была неизвестная Ивану русская народная песня. Ваня слушал сидя, не понимая, что ему делать.

Допев, актриса попросила деньги. Напрямую спросила:

– У тебя деньги есть?

– Есть, – ответил Ваня, покраснел и отдал ей пять рублей.

Закончилась репетиция за полночь. В этот раз актриса тоже разрешила

себя проводить. Они ехали вдвоем в промерзшем троллейбусе и актриса показывала Ване, как она умеет говорить детскими голосами. В пустом троллейбусе детские голоса звучали жутковато.

– Я на следующей сойду, – сказала актриса, – А ты можешь не

выходить. Он круг делает и обратно к метро едет.

Ваня согласно кивнул, хотя по его расчетам, вечер должен был

закончиться совсем не так.

Троллейбус остановился. Двери со вздохом открылись. Водитель вышел отдавать путевые документы. Актриса порывисто взяла руку Вани и припала к ладони долгим поцелуем.

– Никогда, ни с кем мне не было так хорошо! – сказала она и вышла из троллейбуса, на ходу поправляя белую шапочку.

– Вон, мои окна, – сказала актриса, на секунду обернувшись и после указала не пятый этаж хрущевки.

Троллейбус стоял, мелкий снег залетал в открытые двери, актриса шла к дому, а Ваня смотрел на окна, на которые она ему указала. Ваня живо себе представлял, как там, за розовой занавеской, сидит несчастный детский писатель и пишет детскую книжку. Например, про белочку. Пишет, высунув кончик языка от усердия, и ничего про свою жену не знает.

А потом вернулся водитель и перед тем как двери закрылись в троллейбус вошли контролеры. Ваня тут же вспомнил, что у него нет билета. Контролеры словно бы знали об этом. Набросились на него, начали требовать штраф и пугать. Ваня опоздал бы на метро, не отдай он им последние деньги.

2.

Прошло двадцать лет. Дочка сообщила Ване, что собирается стать актрисой.

– Ни в коем случае, – ответил Ваня.

БЕЗ ИНТЕРНЕТА

Васю лишили Интернета на две недели за скверно написанный ЕГЭ по литературе. Сослали на дачу и отобрали айфон.

Его сестра Нина была лишена айфона на неделю за мелкое бытовой хамство. Её привезли на дачу позже.

Злые как собаки подростки сидели на деревянной веранде и ели клубнику из пластикового таза.

Оба смотрели в окно. Листья в нем, при каждом дуновении ветра, показывали на мгновение, свою светлую сторону. Так себе картинка.

– Видел ролик, лягушки смешно орут? – спросила Нина.

– Ты издеваешься?

– Я просто спросила. Давно выложили.

– Не видел, – сказал Вася трагически, на выдохе.

Залаяла собака. Внутри дачи тихо погудел и замолк холодильник. Наступила тишина от которой обоим стало жутко нехорошо. Заныли уши, лишенные наушников. Нина подвинула свой стул к Васе.

– Оксимирон новый трек…

– Не слышал! – взорвался Вася, – Не слышал я ничего! Хватит! Меня! Мучить!…

– Хочешь напою?

– Не надо! Как можно так ненавидеть своих родных детей?! Наверное, он не наш отец! Только чужой человек может так издеваться! Только чужой!!! За что?!…

Во время последнего выкрика Вася издал небольшого петуха, а после заплакал. Горько, искренне, уронив кудрявую голову на крупные руки.

Нина, послушав, как брат всхлипывает и бормочет, принялась гладить его по волосам.

Чуть позже тихим голосом она стала напевать новый хит Оксимирона. Вася её не останавливал.

В ТРАПЕЗНОЙ

Перед постом в трапезной жарили знаменитые рыбные котлеты. Одинаковой формы, румяные их складывали на противень. Основную работу выполняла матушка Марьяна.

Женщина по прозвищу Англичанка была на подхвате. Готовить она не умела, но картошку чистила хорошо.

Храм был небольшой. Принимали пищу там же, где готовили. Эта комната в пристройке и называлась трапезной.

Англичанка изредка подходила к плите, свысока смотрела на то, что делает матушка Марьяна.

– Что, моя милая? – спрашивала Марьяна.

Но Англичанка не удостаивала её ответом, поправляла очки и, поджав губы, возвращалась на своё место нарезать хлеб.

Храм восстанавливали в основном добровольцы. Работали они неважно, медленно, но очень гордились тем, что делают это ради веры. Добровольцы носили бороды, громко говорили, и обращались друг к другу не иначе, как «отец», и троекратно целовались при встрече.

Одним из добровольцев был Воскобович – бывший студент-философ из Киева. За свою недолгую жизнь он успел побывать сатанистом, буддистом, свидетелем Иеговы, стоиком-любителем и ещё много кем.

Воскобовича привела в церковь сестра. Привела, когда поняла, что у родного брата скоро ум за разум зайдёт. В двадцать пять лет его голова была совершенно седой. Глаза безумными. А то, что творилось в голове, не поддаётся описанию. Всё там смешалось и перепуталось. Простые вещи казались ему невероятно сложными, а сложные – очень простыми.

Воскобович постучал по дверной коробке. Двери в трапезной не было.

– Входи, сыночек, входи, – сказала матушка Марьяна. – Чаю захотел? – опередила она Воскобовича. Тот долго думал, глядя в пол, а потом ответил:

– Да.

– Налей чайку мальчику, – попросила Марьяна. Англичанка, выражая недовольство всей фигурой, занялась приготовлением чая.

Воскобович сел в углу, прижимая к себе стопку книг в твёрдых обложках – жития и письма святых.

– Я книжки взял почитать, – сказал он, глядя в пол.

– Может не надо тебе читать-то, хватит уже? – отозвалась Англичанка. – Не дай Бог, хуже станет.

– Скушай лучше котлетку, сынок, – сказала Марьяна.

– Спасибо. Я не хочу. – Воскобович сказал, а после, с запозданием, отрицательно замотал головой.

Англичанка дала ему чашку чая. Воскобович принял чашку, подержал её в руках, поставил её на пол, и только потом понял, что обжёг ладони. Крепко прижал их к щекам. Стало легче. Щёки были холодные.

Установилась тишина. Англичанка бросила взгляд на бывшего студента. Он так и сидел, прижав ладони к щекам.

Матушка Марьяна стала резать лук. Нож застучал по деревянной доске.

– А вот я не пойму, – начал Воскобович медленно. – Как спасутся те, кто православную веру не исповедует?

Матушка Марьяна высыпала лук в кипящую воду.

– У апостола сказано, невозможное человекам возможно Богу, – сказала она, вытирая фартуком руки. – Но лучше у батюшки спросить. Он тебе на любой вопрос ответит. Хотя я в книге читала, что иноверцам спастись будет сложно.

После этих слов Воскобовичу стало совсем нехорошо. Ему до слёз было жалко бедных людей, которые не смогут спастись. А ещё Воскобович жалел себя, потому что у него нет никакой ясности (даже после долгого разговора с отцом Леонидом), а у этих женщин есть. Всё им в мире понятно до такой степени, что они позволяют себе совершенно расслабиться. Готовить еду, да ещё и напевать себе под нос.

Воскобович несколько раз закрыл глаза, но они всё равно были как – будто открыты. Он уже не понимал, где находится, в трапезной или в каком-то другом месте. Ему было очень больно, потому что никто по-настоящему не понимал, что он чувствует. Никто его не слышал.

Воскобович встал и, ни слова не сказав, вышел. Женщины посмотрели ему вслед. Матушка Марьяна сочувственно, а Англичанка несколько осуждающе. Буквально через несколько секунд за пределами трапезной послышался звон стекла.

– Что это? – у матушки Марьяны округлились глаза.

Англичанка, не говоря ни слова, бросилась в коридор.

Ещё раз глухо бухнуло несколько раз об пол, и посыпались осколки. После установилась тишина. Затем в трапезной появился Воскобович. Он передвигался мелкими шажками и смотрел долу. За ним шла разгневанная Англичанка.

– Ты зачем банки разбил? – спросила Англичанка грозно.

– Не знаю, – на Воскобовича было жалко смотреть.

– Представляешь, забегаю, а он стоит и так задумчиво банки наши пятилитровые на пол сбрасывает. Аккуратно так, пальчиком.

– Много разбил? – поинтересовалась матушка Марьяна безо всякой паники.

– Да все почти! – Англичанка захотела плюнуть от досады, но вовремя вспомнила, что в храме плеваться не принято. Банки под огурцы они с Марьяной собирали уже полгода.

Англичанка покачала головой, и произнесла:

– Принимает больных людей, а потом говорит, что непорядок. – Англичанка говорила об отце Леониде, но имени его не называла. – Парню в больницу надо.

– Подойди сюда, – сказала матушка Марьяна Воскобовичу ласково. – Возьми веник и совок, и пойди всё за собой аккуратно убери. И, главное, не порежься.