Галапагосы

Однако Хирогуши не разбирались в медицине и отнеслись к поставленному диагнозу так, словно речь шла о случае клиническом. Так что теперь они желали любым способом отделаться от *Эндрю Макинтоша и ехать, не останавливаясь, прочь, до самого Токио. Но они по-прежнему зависели от него, как бы им ни хотелось обратного. От мрачного управляющего отелем, с которым они общались через «Мандаракс», супруги узнали, что все коммерческие авиарейсы из Гуаякиля отменены, а фирмы, у которых можно было бы зафрахтовать самолет, на звонки не отвечают.

Это известие поставило окаменевших Хирогуши перед двумя остающимися возможностями бегства из Гуаякиля: на «Лиэрджете» *Макинтоша либо на борту «Bahia de Darwin» – если корабль, во что верилось все труднее, и впрямь собирался отплыть на следующий день.

13

*Зенджи Хирогуши породил «Гокуби» миллион и пять лет тому назад, после чего, ровно миллион лет назад, тот же молодой гений породил «Мандаракс». Да, а к моменту явления на свет «Мандаракса» жена *Зенджи должна была вскоре родить ему первое его человеческое дитя.

Существовало опасение, как бы гены матери, Хисако, не были унаследованы плодом, поскольку ее собственная мать подверглась облучению, когда Соединенные Штаты Америки сбросили атомную бомбу на японский город Хиросиму. И потому проба околоплодной жидкости, взятая у Хисако, была, еще до отъезда из Токио, отправлена на анализ – на предмет обнаружения предпосылок возможной ненормальности ребенка. Жидкость эта, кстати сказать, по содержанию соли была идентична океанским водам, в пучину которых предстояло кануть «Bahia de Darwin».

Анализы показали, что плод развивается нормально.

Они же открыли пол будущего ребенка. Ему предстояло войти в мир крохотной девочкой – еще один женский персонаж в этом рассказе.

При всем том анализы были не в состоянии выявить мелкие отклонения в развитии плода. К примеру, что ребенок может родиться без музыкального слуха, подобно Мэри Хепберн (что в действительности было вовсе не так). Или что тельце его вместо кожи может оказаться покрытым чудесной шелковистой шерсткой, как у морского котика, – что в результате и произошло.

Этой милой, хотя и пушистой крошке суждено было стать единственным человеческим детищем *Зенджи Хирогуши, которого тому не суждено было увидеть воочию.

Девочке предстояло родиться на острове Санта-Росалия, самой северной оконечности Галапагосского архипелага. Ее должны были назвать Акико.

По достижении зрелости на Санта-Росалии Акико предстояло изнутри стать точной копией своей матери, отличаясь от последней кожным покровом. Эволюционная же цепочка от «Гокуби» до «Мандаракса», напротив, являла собой коренное изменение внутреннего устройства при почти неощутимых изменениях в оболочке. Акико выросла защищенной от солнечных ожогов, холода во время плавания в воде и шероховатости лавы, когда она решала посидеть или полежать, – тогда как голая кожа ее матери была совершенно беззащитна перед лицом этих обычных неудобств островного существования. А «Гокуби» и «Мандаракс», несмотря на внутреннее различие, были заключены в почти одинаковые раковины из высокопрочного черного пластика двенадцати сантиметров в высоту, восьми в ширину и двух в толщину.

Любой дурак сразу видел разницу между Акико и Хисако, но только специалист сумел бы отличить «Гокуби» от «Мандаракса».

Как у «Гокуби», так и у «Мандаракса» на задней стенке находилось множество кнопок, при помощи которых человек мог общаться с тем, что было заключено внутри того и другого. На передней панели обоих располагался один и тот же экран, на котором появлялось изображение и который выполнял помимо этого функцию солнечной батареи, заряжая крошечные аккумуляторы – опять же одинаковые для обоих.

В верхнем правом углу экрана и у того, и у другого имелся микрофон размером с булавочную головку. Благодаря ему «Гокуби» и «Мандаракс» улавливали устную речь и затем, в соответствии с командами, поступающими от кнопок, переводили услышанное в слова, появлявшиеся на экране.

Оператору, работающему на обоих устройствах, приходилось проявлять быстроту и ловкость рук фокусника, если он желал, чтобы беседа на двух разных языках протекала сколько-нибудь естественно. Случись мне, к примеру, разговаривать по-английски с португальцем – я должен был бы держать микрофон поближе ко рту собеседника, но в то же время так, чтобы экран находился перед моими глазами и позволял читать перевод его высказываний на английский язык. После чего мне приходилось бы поспешно развернуть аппарат на 180 градусов, чтобы микрофон уловил мои слова и в то же время португальцу был виден появляющийся на экране перевод.

Ни один из ныне живущих людей не обладает столь умными руками и столь крупным мозгом, чтобы пользоваться «Гокуби» или «Мандараксом». Равно как никому из них не дано вдевать нитку в иглу, а также играть на пианино или хотя бы просто ухватить себя за нос.

«Гокуби» мог переводить всего на десяток разных языков. «Мандаракс» – на тысячу. «Гокуби» требовалось сказать, на каком языке к нему обращаются. «Мандаракс» же по нескольким словам мог распознавать каждый из тысячи известных ему языков и принимался переводить на язык оператора без всякой команды со стороны последнего.

Оба устройства были очень точными часами и календарями. Так, погрешность часов более совершенного детища *Зенджи Хирогуши, «Мандаракса», составила всего восемьдесят две секунды за период в тридцать один год – с их прибытия в отель «Эльдорадо» и до того момента, когда аппарат вместе с Мэри Хепберн был проглочен гигантской белой акулой.

«Гокуби» отмерял время с той же точностью, однако в остальном «Мандаракс» оставлял своего предшественника далеко позади. Он не только изъяснялся на в сто раз большем, чем его предтеча, числе языков и умел ставить правильный диагноз в отношении большего числа болезней, чем большинство врачей того времени, – но и мог по требованию перечислить все важные события, случившиеся в том или ином году. Скажем, стоило вам набрать на его задней панели «1802», год рождения Чарльза Дарвина, – и «Мандаракс» сообщал, что в том же году родились Александр Дюма и Виктор Гюго; Бетховен завершил свою Вторую симфонию; Франция подавила негритянское восстание в Санто-Доминго; Готтфрид Треверанус ввел в употребление термин «биология»; в Англии был принят Закон о защите здоровья и морали учеников и так далее, и тому подобное. Наконец, в том же году Наполеон стал президентом Итальянской Республики.

«Мандаракс» знал также правила двухсот различных игр и мог процитировать изложенные мастерами основные принципы пятидесяти видов искусства и ремесел. Сверх того он был способен по команде выдать любую из заложенных в него двадцати тысяч популярных литературных цитат. Так что, стоило набрать с помощью клавиш слово «Закат», как на его экране тут же появилось бы прочувствованное четверостишие:

Закат, вечерняя звездаИ внятный зов сквозь шум!И если б не стенала мель, когдаЯ в море выхожу.Алфред,лорд Теннисон (1809–1892)

Гениальному изобретению *Зенджи Хирогуши, «Мандараксу», предстояло провести тридцать один год на Санта-Росалии, вместе с беременной женой его изобретателя, а также Мэри Хепберн, слепой Селеной Макинтош, капитаном Адольфом фон Кляйстом и еще шестью людьми, особями женского пола. Но в тех конкретных обстоятельствах реального проку от «Мандаракса» было немного.

Бесполезность заложенных в компьютер знаний впоследствии так разъярила капитана, что тот угрожал бросить его в океан. И в последний день своей жизни, когда ему шел восемьдесят седьмой, а Мэри восемьдесят первый год, капитан и впрямь исполнил свою угрозу. Можно сказать, что его финальным актом в качестве нового Адама стал бросок Яблока познания в синие морские глубины.

* * *

В тех специфических условиях, которые существовали на Санта-Росалии, медицинские рекомендации «Мандаракса» неизбежно звучали как издевка. Когда Хисако Хирогуши впала в глубокую депрессию, продлившуюся до самой ее смерти, то есть около двадцати лет, «Мандаракс» советовал ей завести новые хобби и знакомства, сменить обстановку и по возможности профессию и принимать литиум. Когда у Селены Макинтош в возрасте всего тридцати восьми лет начали отказывать почки, он настоятельно рекомендовал как можно скорее подыскать подходящего донора для пересадки одной из них. Пушистая дочка Хисако, Акико, в шесть лет слегла с воспалением легких, подхваченным, по всей видимости, от морского котика, бывшего ее лучшим другом, – на что компьютер прописал ей антибиотики… В те времена Хисако и слепая Селена жили вместе, растя Акико, почти как муж и жена.

В ответ на просьбу привести цитату из мировой литературы, которую можно было бы использовать во время празднования какого-либо торжественного события на этой груде шлака, Санта-Росалии, «Мандаракс» почти неизменно выдавал всякую ерунду. Вот, к примеру, что пришло ему на ум после того, как Акико в двадцать четыре года родила дочь, столь же пушистую, как она сама, – первую представительницу второго поколения человеческих существ, которым суждено было родиться на острове:

Будь я распят на высоком холме –Мати моя! О мати моя!Знаю, чье сердце пробьется ко мне, –Мати моя! О мати моя!Редьярд Киплинг (1865–1936)

и еще:

С утробы темной, где возник,Всю жизнь я – матери должник.Те месяцы, что носят плод,Она мою питала плоть.И каждый взгляд и вздох мой пьетЖизнь матери…Джон Мейсфилд (1878–1967)

и еще:

Господь, ссудивший людям грузТрудов и радостных забот!Благодарим за прочность уз,Что связывают мать и плод.Уильям Каллен Брайант(1794–1878)

и еще:

Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даст тебе.

Библия

Отцом дочери Акико был старший сын капитана, Камикадзе. Стал он им всего тринадцати лет от роду.

14

За первые сорок один год существования на Санта-Росалии колонии, давшей начало всему нынешнему человечеству, ей предстояло отпраздновать много рождений – без единого официального бракосочетания. Образование пар происходило с самого начала. Хисако и Селена сошлись и прожили вдвоем до конца жизни. Капитан прожил в паре с Мэри Хепберн десять лет – покуда та не совершила нечто, по его убеждению, совершенно непростительное, а именно использовала его сперму без его на то одобрения. Шесть остальных женщин, живя одной семьей, также образовали пары внутри этого и без того весьма тесного сообщества.

К моменту заключения в 2027 году первого на Санта-Росалии брака между Камикадзе и Акико первому поколению колонистов суждено уже было в полном составе исчезнуть в волнующемся голубом туннеле, ведущем в загробную жизнь, а «Мандараксу» – покоиться, облепленному ракушками, на дне Тихого океана. Если бы компьютер еще находился с ними, он бы наверняка припомнил к случаю пару пренеприятнейших высказываний о браке, скажем:

Брак – общность, состоящая из рабовладельца, рабовладелицы и пары рабов; и все это в двух лицах.

Амброз Бирс (1842–?)

и

Брак из любви, как уксус из вина –Тоскливый, кислый, трезвый, – цедит время,Небесный низводя букет злорадноДо кухонной приправы заурядной.Лорд Байрон (1788–1824)

и так далее.

Последний в истории Галапагосов, а стало быть, и всей Земли, брак был заключен на острове Фернандина в 23011 году. Сегодня никто не имеет ни малейшего представления, что такое брак. Должен сказать, что цинизм «Мандаракса» в отношении этого института, когда тот еще переживал пору расцвета, был по большей части оправдан. Мои собственные родители сделали друг друга несчастными, женившись. Да и Мэри Хепберн, будучи уже в преклонном возрасте, на Санта-Росалии, как-то раз призналась пушистой Акико, что они с Роем были, вероятно, единственной счастливой супружеской парой на весь Илиум.

Мучительность брака в те времена объяснялась той же причиной, что и множество других несчастий разного рода: переразвитым мозгом. Этот громоздкий компьютер носил в себе столько противоречивых мнений о множестве разных предметов одновременно и так быстро переключался с одного мнения или предмета на другие, что спор между мужем и женой, находящимися в состоянии стресса, часто выливался в подобие потасовки на роликовых коньках с завязанными глазами.

Например, супруги Хирогуши, чьи голоса доносились до Мэри сквозь перегородку стенного шкафа в отеле, в продолжение беседы изменяли свое мнение о себе самих, любви, сексе, работе и мире в целом с быстротой молнии.

В какую-то секунду Хисако приходило на ум, что ее муж безнадежно туп и ей самой придется позаботиться о спасении своей жизни и еще не родившейся дочери. Но в следующий миг она вновь верила, что он гениален, как о том говорили все окружающие, что ей не о чем беспокоиться и что он с легкостью и очень скоро сумеет вызволить их из этой передряги.

*Зенджи же то проклинал про себя жену за ее беспомощность, за то, что она просто мертвый груз у него на шее, – то спустя мгновение давал себе зарок погибнуть за эту богиню и ее не родившуюся пока дочь.

Какой прок был в этой эмоциональной шаткости – не сказать сумасшествии – животным, которые предположительно должны были прожить вместе хотя бы настолько долго, чтобы вырастить детеныша, – что занимает у людей порядка четырнадцати лет?

Посреди наступившей тишины *Зенджи вдруг услышал собственный голос.

– Тебя беспокоит что-то другое, – он имел в виду, что вот уже довольно долгое время ее терзает нечто большее, чем просто переплет, в который они попали.

– Нет, – ответила она. Это было еще одно свойство крупных мозгов: они с легкостью делали то, чего ни при каких обстоятельствах не умел «Мандаракс» – а именно вновь и вновь прибегали ко лжи.

– Нет, все-таки тебя уже неделю как что-то тревожит, – настаивал он. – Отчего ты не хочешь высказать свои страхи? Скажи мне, в чем дело?

– Ни в чем, – упорствовала та. (Ну кто, скажите, согласился бы провести четырнадцать лет в общении с подобным компьютером в неведении, говорит ли тот правду или нет?)

Они вели беседу по-японски, а не на том идиоматическом американском варианте английского языка, которым пользуюсь я на протяжении всего своего повествования. При этом *Зенджи нервно перекладывал «Мандаракс» из одной руки в другую и случайно настроил его таким образом, что тот принялся переводить все, сказанное каждым из них, на язык навахо.

– Что ж, если тебе так нужно знать… – проговорила наконец Хисако. – Еще на Юкатане я как-то играла с «Мандараксом» на борту «Ому». (Так звалась яхта *Макинтоша, в сто метров длиною.) Ты нырял за затонувшими сокровищами. (Действительно, *Макинтош, хотя *Зенджи едва умел плавать, подбил того нырять в акваланге и доставать с затонувшего на глубине сорока метров испанского галеона разбитую посуду и пушечные ядра. Его дочь Селена также была вынуждена нырять, привязанная трехметровым нейлоновым шнуром за правое запястье к правой щиколотке отца…) А я тем временем открыла, что «Мандаракс» умеет кое-что такое, о чем ты забыл мне рассказать. Не хочешь угадать, что именно?

– Не знаю, – отвечал ей супруг. На сей раз настала его очередь лгать.

– Оказывается, «Мандаракс» прекрасно умеет обучать искусству составления букетов, – продолжила она. Это было именно то, чем она, разумеется, очень гордилась. Однако ее чувство собственного достоинства сильно пошатнулось в результате открытия, что какая-то ничтожная черная коробка не только может учить тому, чему учит она, но и делает это на тысяче разных языков.

– Я думал тебе об этом сказать. Как раз собирался… – произнес он. Это была еще одна ложь, поскольку вероятность того, что жена сумеет прознать о знакомстве «Мандаракса» с икебаной, всегда казалась ему столь же немыслимой, как и ее способность отгадать шифр банковского сейфа. Она весьма неохотно обучалась работе с «Мандараксом» – и сохранит это отношение к нему до самой смерти.

Но будь я проклят, если она и впрямь, перебирая клавиши компьютера на борту «Ому», не нажала их случайным образом так, что «Мандаракс» вдруг сообщил ей, что самые красивые композиции с цветами включают один, два, самое большее – три элемента. В тех, что состоят из трех элементов, продолжал компьютер, все три или два из них могут быть одинаковы, но все три быть разными не могут ни в коем случае. Далее «Мандаракс» сообщил ей идеальные соотношения между высотой элементов в композициях, включающих более одного компонента, а также между элементами композиции и диаметром и высотой ваз или кувшинов, а иногда и корзин.

Икебана оказалось столь же легко переводима на машинный язык, как и современная медицинская практика.

*Зенджи Хирогуши не сам обучил «Мандаракс» икебане и всему, что тот знал. Он препоручил это младшему техническому персоналу. Сотрудник, которому было поручено познакомить компьютер с икебаной, не долго думая записал знаменитые уроки Хисако на магнитофон и затем в сжатом виде вложил их в мозг машины.

*Зенджи заявил Хисако, что обучил «Мандаракс» икебане, чтобы сделать приятный сюрприз госпоже Онассис, которой он намеревался подарить свое изобретение в последний день «Естествоиспытательского круиза века».

– Я сделал это специально для нее, – объяснил он, – потому что она считается ценительницей всего прекрасного.

На сей раз это была правда, однако Хисако ему не поверила. Вот до какой степени ужасно все было в 1986 году. Никто никому уже не верил – столько лжи стало вокруг.

– Да, конечно, – отозвалась Хисако. – Я уверена, что ты сделал это ради госпожи Онассис. А также чтобы почтить свою жену. Ты поместил меня среди бессмертных. (Она имела в виду корифеев мысли, которых цитировал «Мандаракс».)

Она уже всерьез озлобилась и теперь стремилась принизить его достижения, так как он, по ее убеждению, опошлил ее дарование.

– Я, видимо, ужасно тупая, – вновь заговорила она, и «Мандаракс» слово в слово перевел это заявление на письменный навахо. – Я непростительно долго не могла осознать, сколько злого умысла и сколько презрения содержится во всем, что ты делаешь… Вы, доктор Хирогуши, – продолжала она, – полагаете, что все остальные попусту занимают место на этой планете, создают слишком много шума, расходуют ценные природные ресурсы, оставляют после себя слишком много детей и мусора. Поэтому Земля стала бы гораздо более приятным местом, если бы те немногие простые услуги, которые мы все оказываем вам подобным, взяли бы на себя машины. Ваш расчудесный «Мандаракс», которым вы сейчас чешете свое ухо, – что это, как не способ для злобного маньяка-эгоиста не платить и даже не говорить спасибо людям, знающим языки, математику, историю, медицину, литературу, икебану или еще что бы то ни было?

Я уже излагал свое мнение о причинах существовавшей в то время мании перелагать на плечи машин все – буквально все, – что умели делать люди. Хочу лишь добавить, что мой отец, писатель-фантаст, однажды написал роман о человеке, над которым все потешались, поскольку тот изобретал спортивных роботов. Скажем, робота для гольфа, одним ударом посылавшего шар в лунку, или робота-баскетболиста, после каждого броска которого мяч оказывался в корзине, или робота-теннисиста, выигрывавшего любую подачу, и так далее.

Поначалу никто не видел смысла в подобных роботах. Жена изобретателя бросила его – как, кстати сказать, ушла от отца его половина, – а дети пытались засадить отца в дурдом. Но затем тот подкинул рекламодателям мысль, что его роботы могут рекламировать автомобили, пиво, бритвы, наручные часы, духи – все, что угодно. И, как описывал мой отец, сколотил состояние, так как многие поклонники спорта захотели быть в точности такими, как эти роботы.

Не спрашивайте меня почему.

15

*Эндрю Макинтош между тем находился в комнате своей слепой дочери в ожидании телефонного звонка – того самого, что должен был принести ему добрую весть, которой он рассчитывал потом поделиться с четою Хирогуши. Он умел бегло говорить по-испански и весь день просидел на телефоне, ведя переговоры со своей фирмой в Манхэттене и с перепуганными эквадорскими финансистами и официальными деятелями. Все эти дела он обделывал в комнате дочери, поскольку хотел, чтобы та слышала, чем он занят. Отец и дочь были очень близки. Матери своей Селена не знала, так как та умерла при родах.

Сейчас Селена, с ее бессмысленными зелеными глазами, представляется мне экспериментом природы – ибо слепота ее была наследственной, и она, в свою очередь, тоже могла передать ее своим детям. Тогда, в Гуаякиле, ей было восемнадцать лет. Лучшие годы, с точки зрения воспроизводства, были у нее впереди. Ей будет всего двадцать восемь, когда Мэри Хепберн, уже на Санта-Росалии, спросит, не согласится ли она участвовать в незаконных экспериментах со спермой капитана. Селена откажется. Но сумей она найти в своей слепоте некие преимущества, она вполне могла бы передать их дальше по наследству.

Там, в Гуаякиле, слушая, как ее патологически общительный отец устраивает дела по телефону, юная Селена и вообразить не могла, что судьбою ей предначертано спариться с Хисако Хирогуши, находящейся в двух комнатах от нее, и растить вместе с японкой пушистое чадо.

Тогда, в отеле, она жила вдвоем с отцом, владевшим, казалось, всем миром, который мог делать все, что ему было угодно, когда угодно и где угодно. Большой мозг ее внушал ей, что она проживет свою жизнь приятно и без забот внутри некоего электромагнитного поля, создаваемого вокруг нее неукротимой индивидуальностью ее отца. Поле это будет защищать ее и после его смерти – даже когда настанет его черед ступить в голубой туннель, ведущий в загробную жизнь.

Покуда я не забыл: на Санта-Росалии слепота Селены обернулась для нее одним преимуществом над остальными. Преимуществом, которое доставляло ей самой огромную радость, однако вряд ли заслуживало того, чтобы быть переданным по наследству.

Как никто на острове, Селена наслаждалась осязанием пушистой шкурки маленькой Акико.

*Эндрю Макинтош заявил финансовой верхушке Эквадора, что готов немедленно перевести на имя любого доверенного лица пятьдесят миллионов американских долларов, все еще ценившихся на вес золота. Большая часть богатств, которыми предположительно обладали американские банки, к тому моменту стали настолько воображаемыми, невесомыми и неосязаемыми, что любую сумму можно было мгновенно перевести в Эквадор или любое другое место, где способны были принять письменный перевод по кабельной или волновой связи.

И вот теперь *Макинтош ожидал из Кито сообщения о том, какую недвижимость эквадорцы, также немедленно, готовы перевести на имя его самого, его дочери и супругов Хирогуши в обмен на названную сумму.

Это были даже не его собственные деньги. Он попросил заем – в чем бы тот ни выражался – в Чейз-Манхэттен Бэнке. Там это нечто – в чем бы оно ни выражалось – сумели найти и ссудить ему.

И, осуществись эта сделка, Эквадор получил бы возможность разослать кусочки этого миража по кабелю или по телекоммуникациям в более плодородные страны и получить взамен настоящее продовольствие. После чего эквадорцы съели бы его подчистую – поглотили, пожрали с чавканьем, – и от него не осталось бы ничего, кроме экскрементов и воспоминаний. И что ожидало бы маленький Эквадор затем?

Позвонить *Макинтошу должны были ровно в половине шестого. Ждать оставалось еще полчаса, и он заказал в номер две порции приготовленного редкостным образом филе с разнообразным гарниром. В «Эльдорадо» еще имелась масса чудесной еды, запасенной для участников «Естествоиспытательского круиза века», в особенности для госпожи Онассис. В это самое время солдаты протягивали колючую проволоку на расстоянии квартала от отеля, обнося его ею по всему периметру – для защиты продовольственных запасов.

То же самое происходило на причале. Колючей проволокой ограждалось место прикола «Bahia de Darwin», на борту которого, как было известно всем в Гуаякиле, находилось достаточно провизии, чтобы в течение двух недель готовить изысканные завтраки, обеды и ужины – ни разу при этом не повторяясь – для сотни пассажиров. Любому, кто произвел бы простейший арифметический подсчет, могла при виде этого корабля прийти в голову мысль: «Я сам, мои жена и дети, мои отец с матерью так голодаем, а там, на борту, четыре тысячи двести порций, да таких, что пальчики оближешь».

Коридорный, принесший в номер Селены и ее отца две порции филе, уже произвел в своем уме подобные подсчеты, а также составил опись всей вкусной снеди, хранящейся в кладовой отеля. Самого его голод пока не мучил, так как персонал отеля кормили по-прежнему. Семейство его, небольшое по эквадорским меркам, состоявшее из его беременной жены, ее матери, его отца и племянника-сироты, которого они растили, покуда тоже не голодало. Как и все остальные служащие, он крал для своих близких еду из отеля.

Конец ознакомительного фрагмента.