Алая дорога

Происхождение Анны Михайловны вызывало определённые пересуды, и поначалу смутило Аркадия Петровича, заставив его затянуть со сватовством. Она родилась вполне законно, но её матушка была не кем-нибудь, а самой настоящей преступницей против монархии, отловленной и посаженной в Петропавловскую крепость в назидание другим, солидарным с Софьей Перовской и не успокоившимся даже после казни той жуткой женщины и ее соратников. В заточении бабушка Елены Грушевской сошла в могилу ещё до суда. Трагедия её, если уж так повелось, что почти каждая жизнь мыслящего человека – трагедия, состояла в полном разочаровании и в казавшемся прогрессивным муже, и в дворянстве вообще. Михаил Краснов, вялый и не интересующийся ни радикалами, ни нигилистами, ни даже террористами человек ещё до рождения второго ребёнка утратил всякое влияние на супругу. Вновь связавшись с оставленным было кружком горячих сердец, мечтающих убийствами государей и генералов дезорганизовать общество и привести страну к выкидышу старой системы, Зинаида Краснова осталась с ним навсегда. Сколько ей ни твердили, что разорением всего старого делу не поможешь, она осталась при своём и отказалась причаститься перед смертью. Поговаривали, что причиной кончины оказалось самоубийство, ведь Зинаида не привыкла подчиняться и терпеть кажущиеся ей вопиющими порядки тюрьмы и сам факт лишения ее свободы.

Отцу малолетней Ани и её брата Василия стоило многих сил восстановить репутацию после тех печальных событий. Не ради себя – ради будущего детей. После скоропостижного замужества дочери и устройства сына под крылышко давнему знакомому он по собственному желанию чах и скучал в удаленном от цивилизации поместье, пока благополучно не испустил дух.

Анна Михайловна с ужасом, как о чём-то постыдном, отзывалась обо всём, противоречащем официальному законодательству. В частности, и о матери, решительной и упрямой, не пожелавшей, раз уж получилось выйти замуж неудачно, отказываться от прошлого. Мир противодействия был так красочен и разнообразен, так романтичен! А дом мужа убог, скучен и безрадостен. Её старший сын вырос картёжником и в конце концов не нашёл выхода лучше, чем пустить себе пулю в висок, предварительно покаявшись и получив отпущение грехов. Но, хоть Анна отрицала взгляды матери, её ранняя смерть наложила свой отпечаток на душу девочки. Она чувствовала, как трясётся сердце всякий раз, когда фотография матери смотрит на неё своими картонными глазами. Вживую Анна не помнила лица самого родного человека.

Если бы Анна Михайловна способна была теперь наблюдать за горячо любимой дочерью, потерявшей голову от чувств к революционеру, она вдоволь могла бы посмеяться над иронией судьбы. Елена уже думала о том, что ни почившая мать, ни отец не одобрили бы деятельность Алексея, но это не занимало ее теперь. Она готова была пойти за женихом, так его мир стал привлекателен для нее.

Глава 10

Несколько следующих дней прошли в сладком оцепенении, дрожи при каждом шорохе и укорах собственного сознания. «Что я так переполошилась, это всего лишь брак, – врала себе Елена, чувствуя, что глаза горят холодным огнём. – Не я первая, не я последняя», – повторяла чьи-то циничные от усталости слова и понимала, что это ей нисколько не помогает. Закоренелые жёны, безразличные и вялые от неустанных забот за несметным количеством детей, смотрели на неё с удивлением, напрочь забыв, что во времена своей помолвки суетились не меньше.

Она и боялась, и страстно хотела вырваться из-под размеренной опеки отца, в последнее время всё больше ей досаждавшей. В спокойном уединении их имения можно было найти миллионы тайных мест для одиночного созерцания законченной красоты природы. Поэтому с отцом она часто встречалась лишь за ужином, до того уставшая, что все его мелочные, как ей казалось в моменты просветления, высказывания не трогали ни одной струны её взлетающей души. Отец в те ушедшие уже, но недалёкие времена только тем и промышлял, что разъезжал по соседям и стрелял в дрожащих предсмертной агонией зайцев, так что необходимости разговаривать с ним ежедневно не появлялось.

Здесь же, в Петербурге, они появлялись вместе, и Елена обязана была что-то лицемерно изрекать, над чем-то смеяться, показывать живейшую заинтересованность и вторить гордецам: «Ах, да, вы правы, Мария на том приёме совершенно очаровала Дмитрия! Почему же она надела то ужасное платье?» Сначала это казалось ей действительно интересным, но потом начало раздражать. Почему она обязана кивать в ответ на безнравственную чушь, слетавшую пресыщенным голубем с аристократических уст её батюшки?

Стоя одним погожим июньским вечером на примерке нового платья, Елена отчётливо поняла, как её тянет домой. Хочется почувствовать летнюю прохладу мерцающей влажной травы, ощутить на коже бархатный поцелуй невесомого ветерка, увидеть полузабытые за год столичной жизни хребты низкорослых холмов и окончательно понять, что настоящая жизнь заканчивается тогда, когда отрываешься от спокойного обожания природы. Природы, которая не просит взамен своего совершенства ничего, кроме любви, поглощающей всё невзгоды.

***

Когда тяжело дышащая Наталья Орлова своей уверенной походкой пересекла холл и, не попрощавшись с Аркадием Петровичем, выскочила на улицу, чуть не прибив слугу дверью, в доме повисла гнетущая атмосфера. Елена, спускавшаяся по лестнице, недоумённо перевела глаза с растерянного лакея на отца и почувствовала, как внутри неё что-то сжалось в крошечный дрожащий комок. Под этим яростным немигающим взглядом родного батюшки она пожалела, что не может убежать в свою комнату и сидеть там, пока не случится что-то, что заставит его хотя бы мигнуть. Но убежать она не могла, ведь была послушной дочерью. Да и ноги не подчинялись ей.

– Елена… – то ли прохрипел, то ли прокричал Аркадий Петрович.

Елена молчала, а жила на шее выплясывала тарантеллу.

– Что это за поведение?! С чего ты взяла, что смеешь, маленькая дрянь, совать свой нос в мои дела?!

Елена не смела даже вздохнуть. Постепенно в её мозг ядовито проползла свинцовая мысль, что своим откровением с Адой она с корнем вырвала из своей жизни не только дружбу, но и нечто более ценное… Таким яростным отца она не видела никогда.

– Папа, я не… Что произош…

– Что произошло, ты ещё спрашиваешь, что произошло, мерзавка?! Как тебе вообще пришла мысль за моей спиной рассказывать моей невесте гадости обо мне? Ты… Да ты… – он закашлялся.

Елена по-прежнему стояла, оцепенев. Отец никогда не вёл себя так, никогда не кричал на неё. Даже слуга, всегда сонно – наглый, прирос к полу и застыл, как вода с наступлением первых крепких морозов. Уняв гневное скрежетание зубами, Аркадий Петрович попытался заговорить с достоинством, присущим его связям и положению в обществе.

– Ни о какой свадьбе и не мечтай. Не бывать твоему браку с этим анархистом. Я только из любви к тебе дал согласие, но, поскольку ты не ставишь меня в грош… Если ты думаешь, что можешь играть мной, как сопливым кадетом, я тебе покажу, кто здесь главный! Ты не смеешь руководить мной, – снова сорвался он на крик. – Ты такая же, как твоя мать, убирайся, ты не посмеешь выйти из своей комнаты, пока я не позволю!

Елена не помнила, как смогла добраться до комнаты. Теперь в перерывах между рыданиями сознание былого благополучия вызывало у неё только непонятное злорадство. Всё было кончено. Её нелепые надежды на счастье раскололись из-за одного необдуманного поступка, и теперь она изводила себя бессмысленным самобичеванием. Елена то рвалась сбежать, найти Алексея и «раненой птицей рухнуть в его сильные объятия», пусть он думает, что делать теперь; то считала себя великой грешницей и молила только о забвении. Эта восторженная девушка, выросшая в изнеженной среде всеобщего обожания абсолютно не была приспособлена к настоящей жизни, бурлящей за окнами, и опустила руки ещё до начала настоящей борьбы.

Она не могла думать ни о чём, кроме своего горя, и все мысли о побеге скоро потухли в её слабеющем от слёз теле. Она просто лежала на мокрой подушке, нежной щекой ощущая её неприятную влажную прохладу, и бессмысленно смотрела на блестящие стёкла окна. За ним, угрожающе нависая над улицей и развесив свои широкие лапы, стояла ель, и казалась заплаканной девушке свирепым великаном, готовым растерзать её при любой возможности.

***

Алексей, прибыв на обед в среду, был озадачен приёмом, ожидавшим его. Аркадий Петрович, встретивший его в одиночку, всем своим существом выразил полнейшее презрение, которое раньше успешно обуздывал. Сейчас же, гонимый страшным желанием отомстить собственной дочери, Аркадий Петрович готов был, и не без тайного удовольствия, высказать гостю мысли по поводу его происхождения, поведения и друзей. «От такого я не пострадаю», – думал он с прищуром, вертя в руках цепочку от часов. Алексей покинул их дом меньше чем через десять минут после прихода, совершенно не понимая, чем заслужил такие поношения из уст человека, несколько дней назад отдавшего ему руку дочери. Впрочем, Алексей Нестеров был не из тех, кто удручённо замыкается в себе и ждёт, пока обидчик сам осознает тяжесть своего поступка, так всю жизнь можно страдать и не добиться прощения. Аркадий Петрович вознегодовал бы, узнай, как мало затронул чувства Алексея. Нет, всё дело было в Елене, которую Алексей не видел с той прогулки на мосту. Нужно было понять, что произошло, почему так резко поменялись настроения её семьи, и, самое главное – почему она сама не показалась, предоставив всё отцу. По рассказам Елены представляя диапазон характера Аркадия Петровича, Алексей почти ни на секунду не поверил, что тот сказал правду. Действительно, вряд ли можно было с лёгкостью принять такое быстрое охлаждение со стороны невесты. И, со свойственной ему бескомпромиссностью, Алексей решил добиться своего. «Если надо будет, порву все связи с обществом, мне они и не нужны. Почему я этого ещё не сделал? Лишь бы быть с ней, лишь бы знать, что хоть кто-то счастлив».

Пока Алексей энергично шагал по камням, ёжась от боли, если какой-нибудь неаккуратно посаженный камень ударял о ступни через подошву, его окликнули Наталья и Евгений. Они только закончили собрание, целью которого, как и всех остальных незаконных сборищ того времени, было свержение власти, и жаждали поделиться впечатлениями с единомышленником и пламенно очернить то, что было очернено уже сотни раз. Однако они быстро почуяли, что сегодня Нестерова не интересует политика.

– Простите, друзья мои, мы поговорим об этом позже, – проронил он и, поклонившись Наталье, столь же быстро, как явился, оставил товарищей.

– Поговорим, – рассеянно произнёс Евгений, снова подавая сестре руку, – если кого-то из нас не сцапают…

– Не говори мне об этом, – испуганно прервала его Наталья.

– Ты продолжаешь думать, что мы играем для своего удовольствия, Тата? Избавляйся от вредных мыслей, – он вздохнул. – У тебя неверное романтическое представление о борьбе.

– Моё представление основывается на том, что ты можешь погибнуть. И меня потянешь за собой. После пятого года спуска революционерам не дают…

– Как будто раньше давали. Им нас не запугать. Или ты что, пойдёшь в гувернанточки и будешь сносить презрение высшего света? Хочешь, чтобы тобой помыкали? Они не терпят тех, над кем можно позлорадствовать.

– По-твоему, лучше умереть? Оставь это, прошу тебя, пока не поздно.

– Да никто не умрёт. А даже если умрёт, всё лучше, чем выносить всё это. Оглянись, Тата! Неужели лучше закрывать глаза и делать вид, что ничего нет?! Конечно, всегда выгоднее продолжать укреплять монархию, отказываться от преобразований и думать, что, если закроешь штору, всё плохое уйдёт…

– Ты говоришь то же самое, что и Алексей.

– Алексей… Оставь это, прошу тебя, пока не поздно, – передразнивание получилось зловещим. – Ты только сделаешь себя несчастной. Я видел, как он смотрит на эту… Ох, что вы с нами делаете?

Наталья промолчала, а Евгений решил сменить тему.

– Иногда я благодарю судьбу за тех людей, которых она мне подбросила. Если сравнивать тебя и Ольгу с теми женщинами, которых любил мой отец… Ничтожные люди, пирующие на костях. Шляпки, балы, пиры, они только берут, берут и не отдают ничего взамен. Настоящее здесь, с вами. Вы чувствуете жизнь. Я никогда не был особенно близок с тем человеком, которого когда-то называл отцом, ты знаешь, это невозможно при всём желании, но окончательно возненавидел его, когда он отказался дать тебе обеспечение. Ты тогда обиделась и на меня, а я…

– Не нужно об этом…

– Нет. Ты не должна думать, что я мыслю так же, как он.

Наталья доверительно улыбнулась ему.

– Я верю, что всё сложится хорошо.

Она снова замолчала, потом, не в силах терпеть, задала вопрос:

– Тебе нравится Елена?

– Кто?

– Та девушка в голубом платье. Она, кажется, пленилась нашим вольным слушателем.

– В ней нет ни капли жеманства или сознания того, что своими прихотями она может вертеть слабаками. Я считаю это порядочным. Ей туго придётся, если мы победим. Но она естественная, настоящая, как земля. Вкус у Алексея всегда был отменный, даром что воспитывался у мещан… Но ты же знаешь – настоящая школа жизни в гимназии и университете. Ни в тебе, ни в Ольге тоже нет этого. Правда, ты слишком красива, так что охотники всё равно найдутся… будь аккуратнее.

Наталья укоризненно посмотрела на него.

– Перестань считать себя властелином наших судеб. Какое вы право имеете предостерегать меня и указывать? Мне двадцать один год, и за них не произошло ничего страшного. Ты говоришь, как старик. Откуда у тридцатилетнего мужчины такая мудрость?

– Жизнь научила.

– Ты говоришь, она простая, но она ведь из очень родовитой семьи… – вернулась Наталья к Елене.

– Ох. Ну что ты привязалась к этой малышке? Да, она более светская, ей даже нравятся эти развлечения, но… Они не приоритетны для неё, понимаешь? Она не сгнила ещё вместе со своим классом.

– Послушать тебя, так ты Лев Толстой – обо всём судишь категорично и с тоном знатока. Ты видел её один раз.

– Это моё мнение. Поверь, мне достаточно того, что я видел. Конечно, каждый считает, что его мнение единственно верное. Возможно, будь в нас больше терпимости, мы жили бы в раю… Кто знает. Эта твоя Елена чересчур тихая. Изящная и тихая. Никто их нас не знает, какое впечатление производит на окружающих. Мним себя невесть кем, а на деле…

– Обычно умный вид напускают на себя идиоты или себялюбцы, не стоит тебе быть судьёй всех и вся. Предугадать будущее человека по его виду невозможно. Возможно только жить и барахтаться… И не плоди суеверия: «Она такая-то, поэтому её ждёт несчастья, ты такая-то, поэтому едем со мной». Ты делаешь то, что творят гадалки, зарабатывая на хлеб.

– Что ж, в споре рождается истина. Никого не слушай, живи как вздумается, – легко сдался Евгений. Мысли его занимали иные.

Так или иначе, все друзья Алексея и, конечно, он сам, думали о терроре и революции, но никто не обсуждал этого вслух. Они доходили до точки кипения, но не обжигались. Евгений стал первым из них, кто имел проблемы с законом.

***

Придя домой, в небольшую мало заставленную комнату (наследство обрушилось на него недавно, и он не решил ещё, как им распорядиться, поэтому со своей квартиры не съехал), Алексей безынициативно, что редко происходило с ним, вдавился в кресло и глубоко задумался. Он думал надо всем на свете, а особенно над тем, как иногда несправедливы и мелки родные, своей мелочностью и эгоизмом не только отрезающие самим себе пути к счастью, но и тяня за собой остальных.

Его старший брат Илья Литов, получив по достижении совершеннолетия все права на поместье, приносящее солидный доход, пожелал познакомиться со своим выброшенным за ограду жизни родственником и приблизил его к себе, дав шанс не только войти в знатные круги, но и иметь доступ к капиталам семьи. Поняв и оценив брата, Илья Николаевич за неимением жены и наследников (он боялся женщин и не уступил даже иступлённому натиску семьи, желавшей видеть его почтенным родоначальником) завещал почти всё доставшееся от отца через мать богатство Алексею, чем вызвал бурю открытого недоумения и скрытой зависти со стороны всех родственников. Они не могли поверить и изливались злословием в обставленных в стиле модерн гостиных (и особенно спальнях), что «бастарду», как они почему-то называли Алексея с лёгкой руки матери Марии, достались мифические сокровища князя Литова. То обстоятельство, что Мария фактически была продана семьёй человеку, польстившемуся её прелестью, не считалось при этом позорным и никоим образом не оправдывало элегическую девушку. «Честь династии важнее этих её глупостей», – клокотала бабушка Алексея, сухая обидчивая старуха, ненавидящая дочь за тот позор, что она навлекла на их обедневший, но гордый род, и наотрез отказывалась видеть не только второго внука, но и блудную дочь. Скоро после того, как завещание Ильи старанием интриганов стало достоянием общественности, она иссохла из-за злости и неповиновения окончательно и отошла в мир иной, благословив тех своих детей, которые не нарушили в её глазах кодекса безупречного поведения. А Алексей получил деньги, не зная, что ему с ними начать и только и делал теперь, что развивал свои теории, боясь создать что-то и не желая приносить в жертву не только своё благополучие, но и жизнь других, которую, возможно, придётся прервать во имя великой цели. Убийства случайных людей, неизбежные в переворотах, были привычны в разговорах и страшны на деле. Алексей понимал, что не готов к таким жертвам. «Зачем освобождать их, если они погибнут?» – размышлял он. Он не был столь радикален (или упрям), как Евгений, поэтому не оказался пока что перед дулами ружей.

Очнувшись, наконец, от обобщения и вспомнив недавние события, грозившие ему потерей, Алексей сел за письменный стол и задумчиво стал выводить слова на бумаге. Но все они получались безжизненными, глупыми, красиво говорить он никогда не умел, тайно уважая Базарова за то, что тот считал химию полезнее литературы. Наконец, он удовлетворенно потянулся, запечатал конверт, позвал слугу и приказал лично отдать в руки сударыне Грушевской. Не успел слуга уйти, ворча и чертыхаясь, в дверь постучали. На пороге стояла высокая миловидная женщина с рыжеватыми волосами, не вошедшая ещё в пору увядания. С трудом пробираясь через мысли, занятые Еленой, Алексей попытался вспомнить, кто это. На всех приёмах он чётко видел тех, кто интересовал его, остальные лица расплывались в светящейся дымке.

– Добрый день, Алексей. Вы помните меня, я тётя Елены, Елизавета Петровна.

Глава 11

С самого дня безобразной ссоры с отцом Елена выходила из дома всего несколько раз, да и то под присмотром. Уже проносился июль, светский сезон закончился. Елена всем существом рвалась то в Степаново, то на квартиру к Алексею. Её тяготила неопределённость, она не могла вынести мысли, что он разочарован.

Аркадий Петрович не оставлял попыток помириться с Адой, поэтому и слышать не желал об отъезде. Наталья Орлова проявила завидное упорство и силу воли, не позволив дочери кинуться в омут брака, ставшего теперь нежеланным. Она, в отличие от Адочки, поверила каждому слову, озвученному Еленой. Елена же, не думая уже о благе подруги, надеялась, что они с отцом всё-таки поженятся, а она обретёт желанное. Аркадий Петрович день ото дня становился суровее и обращался к дочери только в крайних случаях, не забывая оцарапать. Он не желал извлекать из своего доблестного сердца такую слабость, как прощение.

Теперь Елене чудилось, что отец разговаривает с видом всезнающего оратора, причём безапелляционным тоном, хоть и без видимой злобы, которая могла запятнать его достоинство. При этом в обращении его с другими проскальзывало завуалированное пренебрежение и заведомое безразличие к чужому мнению. Он везде и всегда считал себя правым и ничуть не страдал из-за того, что его мнение не разделяется кем-то. Он просто жалел этих людей, хоть и яростно отстаивал свои идеалы. Больше всего Елену начал раздражать бесконтрольный снобизм, который, как она раньше свято верила исходя из книг, свойственен исключительно англичанам. Оказалось же, что и её окружению он отнюдь не чужд.

Елена, не в силах пережить мысль, что Алексей считает её пустышкой, не сдерживающей своё слово, пыталась написать ему, но письмо Алексея настигло её раньше. В этом состояла заслуга Елизаветы Петровны, не одобрявшей новый порядок в своём доме. То, что племянница заперта в своей комнате, и, если не плачет, то с отупевшим видом сидит перед пяльцами с пустой иголкой в руке, не нравилось госпоже Ваер. Елизавета намеревалась сообщить брату о том, как это отвратительно, но, воспитанная в почтении к старшим, а особенно – к мужчинам, так и не смогла, пытаясь помочь Елене более тонкими методами. Поэтому она разыскала Нестерова, условившись о том, что приведёт Елену, не вызвав подозрений. Алексей светлел на глазах, когда Елизавета, поминутно вздыхая, открывала ему истинное положение вещей. При их прощании в комнате не осталось и следа былого уныния.

***

Пылал зной, город казался обожжённым, притихшим. По пыльным улицам большей частью пробирались мещане и чиновники, рабочие и лица, происхождение которых вообще невозможно было угадать. Словом, на лето в столице остались гнить в отвратительном сером зное те, кто не считался привилегированным слоем, чьё самочувствие никого не трогало. Разношерстное общество с неудовольствием косилось на двух красиво одетых аристократок, шедших по направлению к Дворцовой площади.

– Лиза, мне так страшно. Что будет? – спрашивала молодая.

– Будет теперь то, что будет. Что бы ты ни решила, помни, что девушке свою жизнь загубить ничего не стоит, потом только назад не воротишься, под родимый кров. Понимаешь ты? – отвечала та, что была взрослее.

– Я об этом и так всё время думаю. Кто меня заставлял про отца рассказывать! Я ведь не предполагала, что так всё обернётся.

– А могла бы подумать. Не делай людям добра – не получишь зла.

– Значит, ты никогда людям добра не делала?

– Таким людям, как Ада – нет. Ни к чему это, нужно сначала о себе думать.

– А чем тебе Ада не угодила?

– Не твоего она поля ягода, родная. Слишком уж она… Жёсткая, прямая, как струна, а в глазах – власть. Не простит она тебе, что ты её судьбу разрушила.

– Ничью я судьбу не рушила! – вскрикнула Елена, на миг остановившись. Она не могла пережить такой несправедливости. – Я думала, хоть ты поняла.

Елизавета нерадостно улыбнулась.

– Напрасно ты кричишь, Ленушка. Всё я понимаю. Сердце у тебя золотое, только не на то ты его тратишь. Ада не поймёт, да и многие не поняли. Гораздо легче подумать, что ты отца хотела при себе оставить, чем то, что кого-то спасти. Люди охотнее верят в черноту.

– Сейчас я бы с удовольствием отца отдала куда угодно, лишь бы воздуха глотнуть, – с горечью ответила Елена.

В этот момент они пересекли Триумфальную арку и оказались на Дворцовой площади. Почти во всё пространство перед ними раскинул свои зелёные крылья Эрмитаж, прекрасный и холодный, как и весь его город. Возле Александрийского столпа стоял, нервно оглядываясь, высокий молодой мужчина со слегка отстранённым взглядом. Увидев подходящих к нему женщин, он замер.

– Всё, Ленушка, дальше ты сама. Найдёшь меня у Розы, это в двух кварталах отсюда, да ты уж была там. Помни, о чём я говорила тебе. Прояви твёрдость, если нужно будет!

Тетя с состраданием посмотрела на Елену, провела ладонью по щеке племянницы и подумала, как непросто делать выбор, не только непросто, но и страшно. Что может быть прекраснее любви? И что может доставлять большие муки неопытному пытливому сердцу? Сладкие, щиплющие муки из-за неведения, ответно ли твое чувство и буря негодования, ненависти и обиды, если что-то является помехой к достижению, как кажется, абсолютного счастья в лице избранника. Шаги Елизаветы Петровны быстро растворились в длинном проходе.

Елена подошла к Алексею, всё ещё неподвижно стоящему на месте. Её лицо показалось ему безжизненным.

– Елена, выход есть, вы не должны так истязать себя из-за прихоти отца! – заговорил он взволнованно. На его лице не осталось и тени обычной отрешенности.

Она только смотрела на него потухшими глазами.

– Я рада, что вы не осуждаете меня. Спасибо. Не нужно корить других за то, что им не подвластно.

– О чём вы? Елена, дело вовсе не в этом… Постойте, что вы имели в виду? – нахмурился Алексей, распыляясь. Его глаза выдавали сильное волнение, в душу ледяной змеей заползал страх.

– Я… Я не знаю… Отец теперь не даст благословения…

– Да на кой чёрт вам его благословение?! Вы – свободный человек, или хотя бы стремитесь к этому. Вся ваша суть такова – вы не рождены, чтобы всю жизнь слушать чьи-то наставления! Какая разница, что не позволяет делать вам человек, который вас совершенно не знает и не стремиться узнать?

– Он мой отец.

– И сделал всё, чтобы лишить вас жизни.

Минуту они молчали, слышно было только сбитое дыхание Алексея.