Алая дорога

Танец закончился, пары плавно двигались к стенам, где стояли те, кому не посчастливилось блеснуть грацией и пластикой. Елена и Пётр подошли к тому же месту, где небрежно стоял Алексей Нестеров. Он о чём-то разговаривал с вернувшимися Натальей и Александром, причём атмосфера плохо напоминала дружескую беседу. Александр и не пытался сдерживать раздражения, отчётливо написанного на его вытянутом лице. Алексей держался лучше, но спокойное презрение, читавшееся в его усмешке, так испугало Елену, что она поторопилась отвернуться, попав взглядом в Ольгу, тоже весьма смущённую.

– Вы несёте чушь, – спокойно ответил Алексей на какую-то реплику Александра, не расслышанную Еленой из-за гудения зала, – реформы нам не дадут абсолютно ничего. Калеку заговорами не вылечишь. «Уж сколько раз твердили миру» …

Александр чуть не задохнулся от возмущения. «Сейчас что-то начнётся», – подумала Елена. Она никогда не видела двух образованных молодых людей, двух дворян, пусть и с сомнительным происхождением, но великосветских, столь близкими к ссоре. В её поместье дрались только пьяные мужики, опустившиеся, омерзительные подобия людей, затевающих побоища даже не из-за неприязни, а просто от непосильной ноши освобождённых крестьян. Прислушавшись к собственным ощущениям, она пришла к неутешительному выводу, что это волнует и может служить отличным развлечением.

– Значит, по-вашему, в правительстве дураки сидят, а вы – самый умный? – в интонации Жалова послышалась издевка. – Сами – то, наверное, пальцем не пошевелили для родины.

Нестеров теперь оказался задет не на шутку. Только он собрался излить свою желчь на оппонента, Наталья тронула его за рукав.

– Прошу вас, не надо. Здесь праздник у людей, выйдет скандал.

И он послушал её, что вообще-то было странно для Елены. Её отец, единственный дворянин, ежедневно созерцаемый ей за много лет, никогда никого не слушал, а, иногда, подозревала Елена, и вовсе делал что-то назло.

Пётр спешно начал рассказывать весёлую университетскую историю, главными фигурантами которой были он сам и Нестеров. Ольга вторила жениху, улыбаясь некрасивой улыбкой, показывающей десну. Наталья тихо смотрела на них со свойственной свахам материнской нежностью, когда они пьют за здоровье молодых на свадьбе. К Алексею вернулась невозмутимость. Вспышка агрессии прошла, но он был доволен собой. «Ещё не хватало позволять какому-то сверкающему нахалу оскорблять себя», – думал он. Жалов, отдышавшись, был недоволен мирным исходом дела но, дабы не спровоцировать нового инцидента, шепнул на ухо Елене, что пора и честь знать. Грушевская не двинулась с места. Слишком удивили её эти странные люди, спокойные, но страстные, умные, но разочарованные.

– Я останусь, – шепнула она своему спутнику. Тот ушёл в скверном расположении духа, обругав по пути швейцара.

– Не стоило вам с ним спорить, – обратилась она к Алексею, – он упрямый, очень упрямый, его вы никогда не переубедите.

Нестеров хмыкнул.

– А зачем переубеждать кого – то? По-моему, это дело гиблое.

– Тогда зачем всё это? – удивилась Наталья, опередив тот же вопрос из уст Елены. – Разве спор – это не попытка навязать своё мнение другому человеку?

– Как вы, женщины, всё усложняете! – откинул назад голову Алексей. – Это просто разговоры, обычная болтовня, ничего ей не сделаешь. Просто тот господин спросил моего мнения, я ему и ответил то, что думаю. Ему это показалось нахальным, вот и пошло.

– Похвально для светского человека говорить то, что думаешь. Причем, если дело касается по-настоящему важных предметов – тихо рассмеялся Пётр, а за ним и Ольга.

Алексей и Пётр были старинными университетскими приятелями. «Они сошлись – волна и камень» – было не о них. С первых же дней Алексей обнаружил в приставшем к нему мальчишке желанные черты – целеустремлённость, человечность, ненависть к бездействию и лицемерию. И старался воспитывать их, водя на подпольные собрания, внушая понятия о справедливости. Пётр вдохновлялся примером товарища и ощущал себя сильным и волевым, чего ему не доставало в обычное время. Однако Пётр был немного мягче, и, соответственно, мудрее, а Алексей не признавал полутонов. Для него существовали только две группы людей – правильно мыслящие и все остальные. В университете он избегал общения почти со всей богатой молодежью, считая их безвольными детьми погибающего класса. Класса, лишившего его матери, а потом с лицемерной улыбкой раскрывшего ему свои душные объятия. Зато он близко сошелся с теми, кто пока ещё, может быть, и не был революционерами, но вплотную к этому подошёл.

– Иногда люди сами не знают, что думают. А бывает вообще, что говоришь то, что услышал где-то, не вдумываясь в суть. Говоришь просто потому, что так считают все. Пришло в голову – ты и повторил, – с опаской произнесла Елена. Её отец пришёл бы в ярость от таких фраз. Но она впервые заговорила с кем-то на такую интригующую тему. И боялась, что то, до чего она почти доходила в неясных, как лунный свет, просачивающийся через портьеры, думах глубокой сладкой ночью, склонив распушившиеся волосы над каким-нибудь шедевром русской классики – просто ерунда, слишком далеко зашедшее воображение, фальшь и фантазия.

– Повторил, и счастлив произведённому эффекту, – подхватил Пётр.

– Великая вещь – общественное мнение. Формирует наш образ мышления, а потом не даёт думать самостоятельно, – с грустью прибавила Ольга, – вы только подумайте, может, люди не действовали бы так жестоко, если бы не боялись осуждения всесильных.

– Да, я это и имела в виду, – ответила Елена, чувствуя лёгкую досаду на то, что не смогла яснее выразить свои мысли.

Алексей посмотрел на неё с недоверием, боясь, что его предубеждение против разряженной дворяночки может перерасти в симпатию. Он понятия не имел, какая она, но на всякий случай насторожился. Вдруг вопреки её свободолюбивому выпаду она окажется бессердечной кокеткой, мудрые фразы которой взялись их книг по философии. Редко кто из знакомцев в высшем свете оказывался «настоящим». «В конце концов, даже такие, как она, бывают людьми», – подумал он вдруг.

Уже сидя в охватывающем пространстве кареты, Елена так глубоко задумалась, что только отчётливый, с властной ноткой, голос отца смог оторвать её от прогулки по лесу размышлений. Уставшая, разбитая от танцев, с гудящими ногами в узких туфлях, она рассеяно отвечала на вопросы, рассеяно слушала откровения родственников, постоянно смотрела мимо собеседников и скоро попросилась спать. На деревянной постели, полураздетая, сонная, она чувствовала в душе напряжение, словно озноб. Что-то тёплое толкало так, что вздрагивали кончики пальцев, разливалось в груди, заставляя блаженно улыбаться. Нервы были совсем расстроены, перед удивлённо распахнутыми навстречу звёздному свету глазами проносились несколько прошлых часов. В этих видениях она говорила слова умнее и глубже, говорила то, что думала на самом деле, уже не сомневаясь в своей правоте. Ей хотелось побежать обратно, к ним, этим удивительным людям, умеющим рассуждать не только о моде и светских развлечениях, а главное – к нему, увидеть ещё раз задумчивое лицо и понять, что этот мир далеко не так прост, как ей казалось до приезда в Санкт – Петербург.

Глава 4

Через неделю после судьбоносного в глазах сударыни Грушевской приёма из Степанова пришла весть, заставившая отца и дочь бросить бездумную петербургскую погоню за удовольствиями и вернуться домой, в родовое имение. Екатерина Васильевна, мать Аркадия, дворянка старой школы, властная и сильная, но при этом легко поддающаяся эмоциям, умерла на руках у ключницы Аглаи, до самого конца отвергая возможность помощи от «девки».

Умерла тяжело, обиженная на весь мир, не простившая никого из старых врагов. Ушла, завидуя тем, кто остаётся. Перед смертью она хотела видеть детей, но они в это время сверкали отполированной кожей на «ярмарке тщеславия». Когда же, наконец, известие о болезни дошло до родственников Екатерины Васильевны, ей уже незачем было говорить. Проснувшись в предсмертной агонии, гонимая страхом перед той бездной, откуда никто не возвращался и поэтому не знал, что же там, Екатерина Васильевна скороговоркой – полушепотом скрежетала обрывки воспоминаний, ставших сейчас особенно ценными, будто ничего и не было у неё в жизни кроме этих полу лживых мыслей. Умрёт она, и ничего после неё не останется на земле, а все другие, кому повезло родиться позже, будут существовать и радоваться, легко пропускать год за годом, пока так же, в день своей смерти, с разрывающимися от ужаса воспалёнными глазами, не задумаются о вечном, равном для всех, и не зададут закономерный вопрос: «А зачем я вообще жил?»

Екатерина Васильевна Грушевская, женщина чрезмерно сухая и резкая, принадлежала, как и многие из её окружения, к замечательному типу характеров, выше всего ставящим родовитость и богатство. Служа всю жизнь этим принципам, она воспитала в них и сына Аркадия. С малолетства она проявляла большую заботу о внешнем благополучии своей семьи, чем о её внутреннем равновесии. Поэтому ни сама она, ни её единственный сын не могли похвастаться наличием проницательности и благодушия, необходимых для чувствующих. Видя Аркашу моральным оплотом, Екатерина Васильевна постепенно отошла от дел, передав ему управление их имением Степаново. Вся жизнь Екатерины Васильевны прошла в большом уютном доме, и она надеялась дожить в нём её остаток, слушая бахвальство сына и созерцая расцвет красоты единственного его законного отпрыска. Те, что были прижиты Аркадием от служанки, не могли рассчитывать на её благосклонность, хоть и походили на Грушевских гораздо больше Елены. В них был азарт, страсть, упрямство, а в Елене только бесконечная наивность и восхищение жизнью, умение найти радость в простоте и вечная нежность. Эти качества она переняла у матери – странной, и, как безразлично отмечала Екатерина Васильевна, «не совсем в ладу с собой».

Аркадий Петрович Грушевский после кончины жены Анны особенно не переживал. Ни на минуту он не задумался, что чем-то обидел супругу, сделал её существование безрадостным. Он не был способен на порочащие себя мысли, подчинялся правилам эпохи и строго судил тех, кто плыл против них. Судил тем суровее, что сам не был святым.

Известие о смерти матери застало Аркадия Петровича в самый неподходящий момент: никогда ещё жизнь не казалась ему такой прекрасной, вино таким сладким, а юные красавицы такими очаровательными. Одна из них, Ада Орлова, та самая, которая наравне с Еленой пользовалась расположением Александра Жалова, была хороша настолько, что Аркадий Петрович всерьёз, наперекор своим недавним заверениям, задумался о второй женитьбе. До знакомства с юной чаровницей Грушевский не собирался связывать себя новыми брачными узами. Он замечательно проживал свои дни – абсолютно бесцельно, доставляя окружающим как можно больше неприятностей и при этом считая себя вершиной человеческого ума. Ежедневно он изощрялся в остроумии, выдумывая новые пустые афоризмы. Но в деревне слыл умницей, водил дружбу с такими же высоконравственными дворянами и разводил лошадей. В отличие от большинства приятелей, передавших землю в дворянские собрания, ему удалось сохранить усадьбу и наслаждаться в ней мирным течением дней.

Спустя несколько затворнических лет в деревне Аркадий не понимал, как раньше обходился обществом малограмотных девок, это стало казаться ему просто омерзительным. «Проводить время с какой-то простолюдинкой! А у Аделаиды – манеры, воспитание, семья… Прелесть что за женщина». Вниманием прекрасной половины человечества Грушевский никогда не был обделён, в их доме даже обитала проказливая прачка, во многом способствующая разрушению отношений между матерью и отцом Елены, теперь она взлетела до ключницы. Это была Аглая, цветущая крестьянка с восхитительными чёрными глазами, огромным красным ртом и полнейшим неведением во всём, что касалось чего-то по-настоящему важного. За совместно прожитые годы она родила Аркадию Грушевскому троих детей. Когда Елена узнала о существовании своего единокровного брата, ей было десять лет, год назад скончалась её обожаемая мать. Она не знала, что думать, и несколько дней сторонилась отца. Ей было стыдно, неловко, противно. В своем детском воображении она разжигала эту обыденную историю до немыслимых размеров и плакала оттого, что не может воспринимать это вполне понятное событие, как должно. Но бабушка, к которой отец и дочь перебрались после похорон Анны, быстро убедила её, что в этом нет ничего противоестественного, что мужчина в этом мире может делать всё, что захочет. Если он дворянин, конечно.

Грушевский кривился, что придётся теперь всё бросать и ехать на похороны полубезумной старухи, последние годы которой прошли в ненависти на весь мир из-за несостоявшейся жизни, наполненной болью, утратами близких людей и обузой материнства. Екатерина Васильевна в молодости стремилась завоевать высший свет, блистать остроумием и красотой, кружить головы недалёким наследникам, сойтись с великими людьми. Вместо этого её заставили выйти замуж за престарелого дворянина, состоятельного и ограниченного женоненавистника. Он целыми днями сидел в кресле и осуждал всех и вся, пил чай, ругал слуг, надеялся на нерушимость самодержавия и ни минуты не сомневался, что лучшие времена канули в Лету. Жена нужна была ему для ухода за дряхлеющим телом и напоминанию соседям, что он ещё не умер.

Елена не была по-настоящему привязана ни к кому из своих родственников, но сожалела о смерти бабушки. Она, пусть противная и ворчливая, была частью её жизни, и первая потеря родного человека стала для Елены если не ударом, то чертой, отделяющей от эфемерности, собственноручно выстроенных воздушных замков. Как в тумане бродила она по комнатам, где носилась в детстве, вызывая раздражение гувернантки и получая за свои проказы выговоры. Когда отец осуждающим взглядом давал понять: «Из этой девчонки ничего путного не выйдет», Елена готова была убежать в самую чащу леса, который рос за оврагом, и сидеть там до тех пор, пока Аркадий не поймёт, как сильно обидел её, и не извинится. Всю жизнь она пыталась доказать ему, что стоит чего-то, пусть и самой себе не признавалась в этом. Она понимала, что далека от обожествления Аркадия Петровича, что не восхищается им и без снисхождения смотрит на его поведение. Но, стоило им оказаться вдвоем, она видела не исчадье ада, послужившее, как всегда смутно подозревала Елена, причиной раннего угасания её матери, а лишь человека, не признающего ничего, что было ему чуждо и закоренелого в своем смехотворном упорстве. Как ни пыталась она распознать в нем тирана, ничего не выходило. К дочери он был ровно спокоен и порой равнодушен, временами срывал на ней неблагосклонное настроение, но не более. Никаких взрывов агрессии и заточений в темнице.

– Что же теперь мы будем делать, папа? – спросила Елена после похорон.

– Поедем в Петербург. Здесь нам делать больше нечего, – отчеканил отец. – Имение на Проньку оставим.

Прохор Игнатьев, или попросту Пронька, был ушлым крестьянином, который благодаря незаурядному уму и удивительному дару располагать к себе людей добился успеха в жизни. Аркадий Петрович, оставшийся настоящим русским барином несмотря на то, что крепостное право отменили ещё до его рождения, любил всё необычное, любил хитрых беспринципных людей, поэтому, хоть крестьян не ставил ни во что, Проньку уважал и даже, неверное, побаивался. Это доставляло Грушевскому странное удовольствие, словно он говорил: «Вот какой я русский мужик, всех люблю, ко всем благосклонен!»

Елена слегка наморщила лоб.

– Обманет тебя, крестьян в чёрное тело загонит.

Аркадий Петрович почувствовал подползающий к горлу приступ раздражения.

– Учить меня вздумала, девчонка, так я понукать собой не дам! Ни матери твоей не позволял, ни тебе. Нашла себе забитую мишень! Мужем своим так вертеть будешь, а отцом не смей, – процедил он уже спокойнее.

Он любил дочь, но ещё больше любил свою свободу и мнимую силу.

– Я просто хотела, как лучше, – сказала Елена, пытаясь скрыть обиду. Слезы выпады отца у неё уже давно не вызывали.

– Ну, перестань, красавица моя, – голос Аркадия Петровича потеплел. – Уедем в столицу, свадьбу твою сыграем. Дмитрий весь восторгами излился, твердя, какая ты красавица.

Елена повеселела.

– Что ты, папа. Я уверена, ничего такого у него и в мыслях не было. Твой Дмитрий как рожь в поле – из стороны в сторону кланяется, то одной даме улыбнётся, то другой. Состояние у него большое, жениться он не думает. Он, если можно сказать, дамский угодник.

– Ничего, Еленушка, если семье будет угодно, против её воли он не пойдёт. А ты, я смотрю, тоже против такого мужа не была бы.

– Не знаю я, папа. Всё так в душе спутано. И зовёт она куда-то, и велит на месте стоять.

Елена научилась не воспринимать всерьёз намёки отца, его непонятное убеждение в том, что он не может ошибаться в оценках окружающих. Всерьёз она не задумалась над его словами, а ответила то, что от неё хотели услышать.

В этот момент, когда они уже подходили к дому, Елена сощурила глаза и удивлённым голосом спросила:

– Это Аглая?

Им навстречу, растрёпанная и взволнованная, бежала любовница Аркадия Петровича. Эта томная женщина за годы добровольного рабства потеряла не только своеобразную красоту, но и всякое подобие самостоятельности. По самому пустяковому поводу она спрашивала совета у барина, глядя на него, как на божество. Их мир неспешности и выдержанного сияния казался Аглае настолько прекрасным, воздушным и сказочным, что она благоговела перед каждым, его олицетворяющим. Гладкие ткани, приглушённый свет, чистота и эстетика притягивали эту неграмотную женщину и заставляли её впадать в экстаз при виде своих благодетелей.

В разговоре с дворовыми Аглая благоговейно отзывалась о помещиках, причём эта тема занимала львиную долю её времени. Она не считала Аркадия и всех ему подобных виновными в несчастиях её клана. Напротив, раз они стоят выше её, так и надо; если земледельцы бедствуют, они сами виноваты. Когда кто-то из завистливых крестьянок начинал осыпать Аглаю ругательствами, та нисколько не принимала настрой окружающих близко к сердцу, а только цедила: «Дуры вы, да мой во сто крат лучше ваших будет, руки не подымет, пьяный не приползёт, а речи таки правильные бормочет, што диву даёшься!» Женщины умолкали и расходились по своим вечным делам, в душе понимая, что Аглае действительно «шибко повезло». Она жила в отдельной чистой комнате, ела, что хотела и только и делала, что следила за служанками и покрикивала на них. Остальные же, работающие до упада то в поле, то в избах, только мечтали о такой жизни. Теперь же, когда пронёсся слух о том, что баре собираются совсем переселиться в Петербург, оставив главным Проньку, Аглая готова была от отчаяния утопиться. Уедет её барин, центр её маленькой жизни, и что, что останется? Пустота, бессмысленная череда долгих серых дней без любви, без радости.

– Барин! – кричала она истошным, наполненным страха голосом, – барин!

– Боже мой, что она тут делает? – помрачнел Аркадий, – ну вот, объясняй теперь этой дуре…

Елена почувствовала ползущее изнутри чувство омерзения. Оно, должно быть, ощущается теми, кто натыкается на людей, способных без задней мысли опоганить нерушимое и раз и навсегда священное для иных. Быть с женщиной, заиметь от неё троих детей, сделать счастливой, а потом так по-скотски говорить о ней, словно она и не человек из-за того, что родилась не той. «Не понять этого мне, – подумала Елена. – За такого, как отец никогда не пойду!» – озарила вдруг новая, неожиданная мысль, но не послужила, как раньше при нелестных отзывах о близких, поводом к раскаянию.

– Барин, на кого ж бросаешь, родимый, что ж будет без тебя, ой, горе, горе! – запричитала Аглая, по-деревенски крича и плача навзрыд, словно в этом находила своеобразное утешение.

– Будет вам, Аглая Тимофеевна, – сжав губы, прошипел Аркадий, недружелюбно косясь по сторонам. Его эстетизм восставал против такой сугубо мещанской сцены. – Прохор позаботится о вас.

– А детки как же? Единокровные сыночки, как же им без батюшки родного расти? Негоже это, барин! Ой, горе мне горькое! – она села на траву перед Еленой.

Та попыталась поднять её, говорила ничего не значащие слова утешения. Глава семейства только хмурился.

«Это просто отвратительно!» – решил Аркадий Петрович, теряя самообладание.

– Хватит! Устроила здесь плач Ярославны, дура неграмотная, чего тебе нужно? Живёшь в помещичьем доме с нами на равных! Так ты вздумала, что я при тебе всю жизнь буду? Не смей кричать, иди домой и успокойся. Не выношу сцен!

Он гневно дёрнул рукой и зашагал вперёд. Елена свыкалась с открытием, что её отец, недавно с изысканным видом рассыпавшийся в комплементах разряженным дамам, может с каменным сердцем кидать такие жестокие слова матери троих своих сыновей. Он, родовитый дворянин и охотник за изысканностью! Такого удара она не ожидала, по всему телу словно ползли гадкие насекомые, рассыпались по спине и заставляли кожу гудеть. Елена села рядом с вопящей Аглаей и обняла её.

Глава 5

По возвращении набережные Петербурга были так же хороши, дамы пахли так же восхитительно, а простой люд был так же неприветлив и мрачен. Но что-то переменилось…

Хотя на второй день после возвращения Елена забыла тяжкие думы. Утром, когда они с отцом, дядюшкой, тётушкой и крошечным Александром, сыном Елизаветы и Фридриха, спокойно завтракали, слуга доложил о прибытии гостей.

– Оh, mein Got, эти ваши женихи, Елена, не дают нам покоя. А я только начал поправляться после болезни! – слезливым голосом запротестовал Фридрих. – Meine Liebe, ich mochte keine Gaste! – добавил он, обращаясь к жене.

– Мой дорогой, я просила тебя говорить по-русски, ты ведь не в Германии! – снисходительно произнесла Елизавета.

– Когда-нибудь мы уедем туда, обещаю!

Елизавета внушала Елене уверенность в семейной надёжности. Белокожая, ухоженная, она всегда спокойно выслушивала и давала советы. Её тёмные, слегка рыжеватые волосы всегда были безупречно уложены в модную причёску. Вся её жизнь, казалось, была посвящена семье и своей внешности, так что в этом она не давала себя право на небрежность. Как и многие её современницы, она каждый день олицетворяла собой ненаписанный шедевр. Яркая, воздушная, бесшумно порхающая по дому, всех и всегда (иногда против их воли) поддерживающая, Елизавета Ваер больше всего гордилась своим домом. Немного кокетливое, но всегда открытое умное лицо её с маленьким носиком и себялюбиво изогнутыми бровями приятно улыбалось. Иногда, правда, она казалось чересчур разморенной, безынициативной в злободневных вопросах и вздорной, но общее впечатление производила превосходное.

Елена полюбила тётю почти сразу. В детских воспоминаниях Елизавете Аркадьевне отводилось мало места, всё пространство занимала Анна. Иногда Елене казалось, что тётя – единственный по-настоящему родной ей человек. А до обретения Ады и единственный друг. Елизавета Аркадьевна обладала уникальным даром убеждать людей, что казалось Елене, считавшей, что предубеждение не искоренить, равносильным чуду.

Елена ерзала на стуле, словно сидела на иголках и вилкой изучала роспись на фарфоровой тарелке, но старших перебивать не решалась. Она не разговаривала с отцом после случая с Аглаей и ждала момента, чтобы выплеснуть то, что творилось на душе. Она не сомневалась, что к ним прибыла Ада, как всегда, элегантная и знающая себе цену. Истинная её элегантность не бросалась в глаза, никому не докучала, но восхищала. В чертах не канонически прекрасного, античного, но по-своему привлекательного лица Аделаиды сквозила порой надменность, что делало её похожей на Аркадия Петровича.

– Позвольте, я выйду к визитерам, а вы спокойно завтракайте, – миролюбиво предложила Елена.

Хитрить она не умела, поэтому ни у кого не возникло ощущения, что готовится проказа.

– О, конечно, иди, дорогая, – Елизавете не хотелось оставлять Фридриха наедине с братом – зятья редко беседовали без взаимных шпилек.

Елизавета могла быть чересчур заботливой, и четверо её детей, трое из которых познавали азы наук в гимназии, а один мирно посапывал на высоком стульчике, тяготились этой заботой не меньше безразличия. Только безразличие рождает озлобленность, а опека – раздражение.

Выйдя в гостиную, Елена почувствовала толчок в сердце ещё до того, как поняла, кто оказался в двух шагах от неё.

– Доброе утро, Елена Аркадьевна, – произнёс пухлый молодой мужчина с добрым лицом.

– Ах, это вы, – Елена не смогла сдержать яркой улыбки, – здравствуйте, Пётр, Алексей Дмитриевич, я рада видеть вас.

Алексей поклонился. Сегодня он выглядел дружелюбнее, чем на балу, и от этого стал ещё привлекательнее. Бывает, конечно, что пренебрежение дружбой и недовольство миром подталкивают впечатлительных барышень в объятия разочарованного, одиноко стоящего в углу и ждущего, когда к нему подбегут с расспросами, героя. Но Елене, хоть она сама некоторым образом пленилась загадочностью гостя, больше импонировали дружба и открытость, когда ничего не скрывается и не опошляется. Она родилась богатой, красивой и не сталкивалась ещё ни с чем действительно страшным, поэтому миром восхищаться было просто, пусть и ее жизнь не протекала без разочарований и потаенных проблем.