Анизотропное шоссе

Даже на пороге окончательного засыпания последняя услышанная от соседа фраза царапнула ухо несуразностью… опричь… кромечили… Царицын…

Но переспросить не успел.

Зойка трясла меня за плечо, а я точно знал – такого не может быть. Не может быть никогда. Не могла она, знатная засоня, встать раньше меня, да еще в выходной день. Сон, решил я в полудреме и попытался перевернуться на другой бок. Но тут ясно различил сказанное:

– Эй, Горин, вставай! Завтрак проспишь! В здешней оприче с расписанием строго, не то что у вас, – голос веселый и знакомый.

Я вспомнил, где нахожусь. Резко вскочил, отбросил одеяло, сел. Нащупал очки. Надо мной стоял давешний дорожный инспектор. Кондратий Хват! Вот действительно – дал же бог имечко и фамилию. Только что он здесь делает? Машину я неправильно припарковал? А где Зоя? Почему не зашла? Я ведь, кажется, вчера с ними собирался в путь-дорогу?

– Черт! Проспал! – Я вскочил с кровати. – Сколько времени?

– Почему бы вам не спросить – какая сейчас дата? – Кондратий отошел к окну, чтобы не мешать мне натягивать брюки. С натянутой одной брючиной я замер.

Посмотрел на инспектора ГИБДД, который по каким-то странным обстоятельствам оказался в одном номере гостиницы со мной. Случайность? Или Хват – не дорожный постовой? Тогда кто? Сотрудник какого-нибудь Института времени, который отслеживает таких, как я, свернувших на анизотропное шоссе и вломившихся без спросу в чужое для них темпоральное пространство?

– Я – не дорожный инспектор, – угадал мои мысли и подтвердил догадку Кондратий. – Хотя… в каком-то смысле можно сказать и так.

– Меня ждут, – беспомощно сказал я. – Мы улетаем…

– Насколько я информирован, – Хват усмехнулся, – в своем оприче вы работаете в банке и, кажется, вполне успешно. До вчерашнего вечера вы не собирались менять офис на романтику тайги, комаров и палаток. У вас и невеста есть.

– И квартира по ипотеке, – зачем-то добавил я.

– И ретро-автомобиль «Волга» в прекрасном состоянии, – подхватил Кондратий. – Так объясните – зачем вам это всё? – он обвел руками тесный гостиничный номер.

Я сник. Натянул брюки, застегнул рубашку. Ощущение как после бурной питейной ночи. Похмелье. Вот это что. Только голова не болит. Зато на душе кошки скребут.

– Меня ждут, – повторил я.

– Они уже уехали, – сказал Хват. – Вы слишком долго спали. И они решили что вы передумали.

Часы показывали половину девятого.

– Значит, нужно возвращаться? – спросил я. – В то будущее, из которого сюда попал? Сесть на машину и выехать на анизотропное шоссе…

– Анизотропное шоссе? – Кондратий удивленно посмотрел на меня.

– Ну, я его так назвал. Шоссе из двадцать первого века в век двадцатый, в шестидесятые годы…

Кондратий загасил окурок в пепельнице.

– Предлагаю позавтракать, там и решим как вам быть.

– Со мною быть?

– Нет, Дима, именно вам.

На завтрак давали пюре, сосиски и кефир. Пюре и сосиски украшала горстка зеленого горошка. Кофе отсутствовало, но чай имелся – его каждый наливал себе сам из огромного самовара и пузатого заварочного чайника. В кефир зачем-то насыпали ложку сахарного песка. Я отставил граненый стакан, подцепил алюминиевой вилкой горошек.

– Вы почему кефир не кушаете? – заботливо поинтересовался Хват. – Не любите?

– Сахар не потребляю. Здоровье берегу.

– Уютно здесь, – сказал Кондратий. Ел он быстро. – Но далеко не всем понравится. Человек – существо малоудовлетворительное, не находите?

Я пожал плечами.

– Вот, например, вы, – он показал на меня вилкой.

– Что – я?

– Вас ни в коем случае нельзя признать несчастным. У вас имеется все, что нужно для долгой и счастливой жизни. Хорошая работа. Хороший заработок. Хорошая подруга.

– Вам и про это известно? – саркастически спросил я. Аппетит исчез. Сосиска неприятно напоминала отрезанный и отваренный палец.

– Долг службы. Мы обязаны иметь справку по всем, кому удается пересечь границу опричи.

Снова это непонятное словечко. Но прежде чем я успел переспросить, Кондратий продолжил:

– Вот представьте, Дима, гипотетическую ситуацию. Вам предоставлена возможность осчастливить всё человечество. Заметьте, не отдельных его представителей, а всех, всех до единого.

– Счастья для всех даром и чтобы никто не ушел обиженным?

– Вот-вот. Как бы вы устроили жизнь на Земле?

– Ну, это просто… что бы всё у всех было в достатке. Еда, жилье, одежда…

– Вы уверены, что счастье человеческое именно в этом? – усмехнулся Кондратий. – Тогда почему вас занесло на анизотропное шоссе, и вы чуть не уехали в тайгу, где ни еды, ни жилья, ни одежды в достатке нет?

– Не хлебом единым жив человек. Кроме материального нужно и духовное.

– Тогда возвращаюсь к нашей гипотетической ситуации – что бы вы дали людям, чтобы они были счастливы?

– Возможность полностью реализовать себя.

– Одни реализуют себя в живописи, другие – на войне, – сказал Кондратий. – В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?

– Война – это зло, – сказал я. – В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.

Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.

– Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.

– Значит, не получится, – в тон Кондратию ответил я. – Если только…

Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.

– Если только не создать для каждого мир по душе, – сказал я, а Хват сделал странное движение – будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. – Но это сказка. Ненаучная фантастика.

– Почему? – сказал Кондратий. – Технически вполне реализуемо.

– Вот на этом уровне? – Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.

– Или на этом, – спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.

Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.

– Они нас не видят? – Кондратий улыбнулся. – Накрыли нас полем невидимости?

– Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.

– Все равно не понимаю.

– Это – аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…

– Не мое, – сказал я. – Оно… из одной книжки, в общем.

Действительно – сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь – куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить – куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель – «Большие Клыки – 5 км», либо «Базарные Матаки – 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.

Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.

– Нет никаких путешествий во времени, – сказал он. – И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это – ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.

– А что же есть? – спросил я. – Если это, конечно, не секрет.

Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.

– Опричи. Вот, что есть.

Снова это словечко. Странно знакомое.

– Похоже на опричнину, – вспомнил я.

– Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, – улыбнулся Хват.

– А вы, значит, – опричник? – я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только – что именно? – Не похожи. Где ваши метла и песья башка?

– В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.

– Кажется, я читал.

– Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.

– Как же, если не секрет, – я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?

– Кромечники, – сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.

– Кромешники?

– Кро-меч-ники, – раздельно повторил Хват. – Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.

– У меня чувство – сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.

– У нас другие методы работы, – Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. – Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я так страшно выгляжу?

– Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?

– Разве вам не нравится здесь? – немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. – Разве вы не ощущаете, что это место – ваше?

– И здесь можно остаться? – не поверил я.

– Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.

– Где родился, там и сгодился, – вспомнил я отцовскую присказку.

– Для статистически значимой выборки именно так и выходит, – сказал Кондратий. – Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, но отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития – сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.

– Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, – пробормотал я. – Есть в этом нечто зловещее…

– Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.

– Но ведь это все… – я колебался, однако решился: – Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.

– Слепое пятно, – напомнил Хват. – Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?

Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.

– Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?

– Не знаю, – пожал плечами Хват. – Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.

– Но ведь… – я запнулся, но все же ухватил ускользавшую мысль: – Кто-то должен управлять таким миром? Поддерживать эти ваши опричи в стабильном состоянии, направлять потоки товаров, идей… не знаю, чего еще… набирать и обучать людей в вашу службу…

– Конечно, – согласно кивнул Хват. – И что? Намекаете на то, что власть разлагает людей, даже если они руководствуются самыми высокими идеалами?

– Абсолютная власть разлагает абсолютно, – сказал я. – Вся человеческая история это подтверждает.

– У данной дилеммы довольно элегантное решение, – улыбнулся Хват. – Те, в чьих руках сосредотачивается власть, не должны иметь возможности ее использовать себе во благо. Заметьте, Дима, власть всегда рассматривалась как привилегия. Больше власти – больше денег, больше еды, больше самок, больше собственности. Абсолютно прямой зависимости, конечно, не было, но тенденция складывалась именно так. Теперь попробуйте представить обратную ситуацию, когда больше власти означает больше лишений. Чем выше в социальной пирамиде ты стоишь, тем больших прав лишен. И тогда воля к власти становится функцией альтруизма. Скажем, рабочий на заводе получает хорошую зарплату, живет с семьей в отдельной двухкомнатной квартире. Но когда он соглашается продвинуться и занять должность мастера, бригадира, начальника цеха, его благосостояние урезается. Он получает меньшую зарплату, ему приходится съезжать с квартиры в общежитие, а то и вообще в барак, ему не полагаются профсоюзные путевки на море и прочие материальные блага. Вы думаете, такая система власти будет разлагающе действовать на своих носителей?

– Следуя такой логики, руководители опричей должны сидеть в тюрьме, – усмехнулся я.

– Они и сидят, – Кондратий и бровью не повел. – Сидят в лагерях, сидят в тюрьмах, откуда и управляют нашим миром.

– Черте знает что, – только и смог сказать я. И попытался представить своего директора, которого доставляют в рабочий кабинет каждое утро на полицейском воронке, в полосатой робе и с кандалами на руках и ногах. Впрочем, я ведь и никогда не видел, как он приезжает на работу. Может, всё именно так и есть?

Гостиничный ресторан опустел. Командировочные ушли по своим командировочным делам. Туристы, если таковые здесь имелись, побрели по своим туристическим тропам, вслушиваясь в монотонные голоса экскурсоводов, рассказывающих о славном прошлом и еще более славном настоящем и будущем наукограда.

Кондратий Хват курил, задумчиво смотря в окно. Утро, как выражалась Зойка, переставало быть томным. Странно осознавать, но меня нисколько не беспокоила мысль о прогуле, о том, что та же Зойка примется меня искать, названивая по отключенному мобильному, опрашивая друзей и знакомых – куда я мог подеваться? И черт знает какие жуткие мысли придут ей в голову.

И поняв, о чем я думаю, Кондратий сказал:

– Не беспокойтесь, вас не будут искать.

– Слепое пятно?

– Вы хорошо все поняли, – Хват потушил окурок.

– Значит… значит я могу остаться здесь? В этом мире… то есть – оприче? Устроиться на работу? Получить жилье? Поехать вслед за ребятами в тайгу?

– Можете, – кивнул Хват. – Но не захотите. Вы, Дима, думаете, что такие беседы кромечники проводят с каждым, кто пересекает границы опричей? Нет. На это у нас не хватит ни сил, ни людей.

– Тогда почему?

Кондратий помолчал, собираясь с мыслями, пригладил волосы, потер идеально выбритый подбородок.

– У вас есть редкий дар, Дима. Дар, которым обладают только кромечники. Вы можете видеть опричи. Все и сразу. У вас отсутствует слепое пятно. Нам нужны такие люди. Очень нужны. Дело в том, Дима, что я хочу предложить вам работу. Сложную. Опасную. Но интересную, а главное – важную.

– Стоять над пропасть во ржи? – усмехнулся я.

– В том числе. Но наша служба гораздо… хм… многограннее. Гораздо. Подумайте.

Я посмотрел в окно.

Часть первая. Шоссе энтузиастов

Синдром Федоры

Глава первая. Руины и люди

Как и полагалось смена заканчивалась в восемь часов вечера по местному, марсианскому времени. Небосвод становился фиолетовым, и на стояках загорались прожектора, выхватывая из подступающей тьмы расчерченную на правильные квадраты обширную площадь раскопок. К этому моменту Андрей завершил проверку образцов, в которых археологические киберы заподозрили древнейшие марсианские артефакты, забраковал их, о чем сделал отметку в журнале («наличие микровкраплений – отр.»). Ссыпал образцы в ведро, которое давно переполнилось, но никто не удосужился вынести его на мусорную кучу.

Перепонка палатки чмокнула, в тамбур ввалились, затопали, отряхивая дохи от песка и пыли, а когда давление сравнялось, внутрь шагнули Аглая и Максим. Максим энергично растирал щеки. Аглая приложила замерзшие ладошки к тепловой панели.

– Следов существования Великой Марсианской Цивилизации в районе объекта «Обсерватория» сегодня, одиннадцатого октября две тысячи сто семнадцатого года, не обнаружено, – подражая голосу кибера проинформировал коллег Андрей. Взвесил на ладони странного вида обломок, который обещал стать вышеупомянутым следом, но оказался лишь произведением искусств марсианских сил выветривания, и ловко, точно мяч в кольцо, закинул его в ведро. – Возвращаемся на базу, на сегодня хватит.

– Что мы на базе не видели, – пробурчал Максим. – Нормальной еды все равно нет и не предвидится.

– У нас имеется обширный набор самоподогревающихся консервов со всем необходимым комплексом полезных веществ, – хладнокровно сообщила Аглая, приняв реплику Максима на свой счет. – Достаточно взять брикетик, снять оболочку и дернуть за веревочку.

– Вот-вот, вкус у него будет, как у веревочки, – поморщился Максим. – А хочется нормальной еды… борща… жареной картошечки на сале… яичницы…

Помимо воли рот Андрея наполнился слюной, что вызвало приступ раздражения. Настроение не улучшилось до того момента, когда они, соскочив с краулера, дотопали до жилого купола базы, разоблачились в тамбуре и вошли в кают-компанию. Наверное именно раздражение и позволило Андрею освеженным взглядом окинуть творившееся внутри – разгром, разбой, мусор, да к тому же сдобренное запахами, явно не из давно полетевшего озонатора. Пахло как в рейтарской казарме. Причем в казарме, где рейтары ночевали вместе со своими лошадями.

– Кто дневальный? – прошипел Андрей. – Кто этот нехороший человек?!

– Ты, – Аглая кое-как расчистила заваленный тряпками, коробками и деталями озонатора диван и присела на неохотно высвободившийся краешек.

– Объявляю аврал, генеральную уборку, волей, данной мне распорядком дежурств, – сказал Андрей, а Максим, усевшийся на развороченную коробку с питательными брикетами, поинтересовался:

– С какой стати? Дневального на то и назначают, чтобы он наводил шик и блеск на вверенной территории. И, кстати, готовил обед… борщ, там, жареную картошку… яичницу…

Когда после внеплановой генеральной уборки Аглая и Максим разбрелись по каютам, Андрей тоже вернулся в свой закуток и устало присел за откидной столик. Винить, хотя и очень хотелось, некого. Да, Уставом внеземной службы полагалось ежедневно назначать ответственного за уборку и приготовление пищи, но, спрашивается, как это делать, если археологическая экспедиция задыхается от нехватки рук? Их всего трое, и больше не будет. Людей не хватает не только на раскопках. Информаторий переполнен гласами, вопиющими в космической пустыне, о найме специалистов: требуются математики, требуются химики, учителя, строители, требуются, черт возьми, даже философы. Но дело не только в острейшем кадровом голоде. А еще в лимитах жизнеообеспечения. Каждые дополнительные руки – это дополнительные кислород, вода, пища, жизненное пространство… Всего этого в обрез. В обрез обрезов.

Андрей вздохнул, нацепил наушники, поправил перемотанный изолентой микрофон, щелкнул тумблером и вошел в «Клуб знаменитых капитанов». Хотя кто-то считал, что неформальному каналу общения командиров исследовательских баз, капитанов космических судов, руководителей изыскательских партий подошло менее претенциозное наименование, например «Плач в жилетку» или «Я б из начальников ушел, пусть меня разучат». Главное назначение форума – обмен опытом, который в космосе ценится на вес тушенки и сгущенного молока. И именно сюда Андрей «понес печаль свою»: жалобы на неустроенность быта, на беспорядок, на мусор, на встающие поперек горла брикеты сухого пайка и прочие бытовые неурядицы, изрядно отравляющие радость научных изысканий.

Конечно, столь животрепещущая тема немедленно возбудила всеобщий интерес, но, судя по обилию и разнообразию рецептов – как жить в чистоте и уюте на отдаленной космической станции, решения проблемы, увы и ах, до сих пор не существовало.

– Потерпеть надо, – утверждал командир контейнеровоза, следующего по маршруту Марс – Земля. – Подумаешь, брикеты! Эх, молодежь, знали бы вы в каких условиях… – и начинался бесконечный, как вселенная, рассказ о суровых временах освоения Пояса астероидов, когда ни о каких жилых куполах не помышляли, месяцами жили в собственных скафандрах.

– Железной рукой заставлять поддерживать идеальную чистоту, – сурово стучал азбукой Морзе в такт суровым словам еще более суровый начальник геологической партии на Церере. – Не давать спать дневальному, пока не вылижет жилой купол до блеска. В космосе спать – роскошь. И есть – тоже!

В общем, Андрей вскоре бросил заполнять блокнот советами бывалых по улучшению бытовых условий на станции, поскольку ни один из них не годился для применения. Ну, действительно, не заставлять же Максима и Аглаю бодрствовать еще и ночью, расчищая завалы мусора и устраняя беспорядок, чтобы они затем весь день сомнамбулами бродили на раскопках, выискивая такое, от чего волосы становились дыбом и возникало неодолимое желание немедленно закопать находку обратно.

Собираясь отключиться от канала и смежить слипающиеся очи, Андрей вдруг услышал как заработало печатающее устройство, из щели выскочила бумажка. Текст гласил:

«Имеется решение проблемы. Свяжитесь по номеру Марс-5-14-27».

Глава вторая. Люди и киберы

– Это и есть решение наших проблем? – с сомнением спросил Максим, оглядывая выгруженные из конвертоплана многочисленные ящики. – Чтобы это собрать и свинтить уйма времени понадобится!

– Ленинградский завод бытовой техники, – прочитала Аглая надпись на ближайшем контейнере. – Она точно автоматическая? Ты ничего не напутал?

– Полностью, – сказал Андрей. – Нам ее даже собирать и монтировать не придется. В комплекте имеется сервисный тектотон, надо только его найти и активировать, – он сверился с ворохом накладных и пошел вдоль штабелей.

По закону вечного свинства, нужный ящик оказался погребенным на самом низу, и пришлось изрядно попотеть, выволакивая его – под холодные лучи рассветного солнца, извещавшего о начале новой эры обживания человечеством далеких планет, спутников и астероидов – эры комфортного кибербыта.

Так, по крайней мере, думали члены археологической партии, высвобождая от предохранительных обмоток сервисный тектотон, который оказался весьма величественных габаритов. Стальное тело, цилиндрическая голова с ушами-локаторами, гибкие манипуляторы и ноги, укрепленные в сгибах поршнями высокого давления.

Тектотон относился к первопроходческим машинам класса «Защитник». Наверняка он когда-то сопровождал отважных завоевателей больших и малых небесных тел, не покладая манипуляторов вносил лепту в освоение Солнечной системы, пока не выработал гарантийный ресурс и не был определен на менее трудоемкую службу.

Тектотон возвышался над благоговейно замершими археологами, а затем прогудел:

– Готов приступить к монтажу оборудования. Прошу определить фронт работ.

Аглая взвизгнула от восторга.

– Да-а-а, – только и мог сказать Максим, оглядывая стальное чудо. – Ему не быт обустраивать, ему на передовой край, на периферию, на Плутон…

– Ничего, – сказал Андрей. – Для сражения за идеальные бытовые условия на отдаленных станциях как раз и нужен неутомимый стальной боец. Следуй за мной, тектотон, я тебе покажу, где пролегает твой фронт.