Не надо меня прощать

Вера и Марина Воробей

Не надо меня прощать

1

Приход в класс новенькой – всегда событие, даже если эта новенькая оказывается на первый взгляд скучной и обыденной, как тетрадка в клетку. Во всяком случае, облик Зои Колесниченко ничем не выдавал ее самобытности или яркой индивидуальности, даже если таковые имели место быть. Но ведь часто первое впечатление бывает ох как обманчиво!

Необычайные вещи начали происходить буквально с первого дня. Нет, поначалу все шло как всегда: Люстра привела Зою в класс, представила ее ребятам и велела ей занять любое свободное место. Никого не удивило, что Зоя решила сесть за последнюю парту, тем более что она оказалась совершенно свободной. Зоя еще не успела ни с кем познакомиться, поэтому ее желание сидеть на уроках в одиночестве было вполне объяснимым. Вот пройдет несколько дней, а может и недель, Зоя присмотрится к ребятам, с кем-нибудь подружится и найдет себе подходящего соседа или соседку. Так или примерно так рассуждали ребята, глядя, как робко и неуверенно пробирается Зоя (потому что слова «идет» или «шагает» тут совершенно неуместны) по проходу к самой последней парте третьего ряда. В руках у новенькой был пестрый пакет – единственное яркое пятно в ее облике, а за спиной болтался обычный, если, конечно, не приглядываться особенно, рюкзак.

Первым уроком в тот день была литература. Сидя, как обычно, за учительским столом, Люстра монотонным голосом диктовала биографию Гоголя, а ученики делали вид, что записывают в тетрадь столь ценные сведения. В сущности же, каждый был занят своим делом по той простой причине, что биографию великого русского писателя можно узнать из школьного учебника, которым, к слову сказать, и пользовалась Ангелина Валентиновна, не утруждая себя поисками более редких источников.

Урок успешно перевалил за середину, когда класс буквально вздрогнул от душераздирающего вопля.

– …свою бессмертную поэ-э-э… – Недосказанное слово так и застряло в горле учительницы. – Ермолаев! – взвизгнула она в следующую секунду, уставившись на предпоследнюю парту третьего ряда. – Немедленно выйди вон!

Действительно, жуткий, ни на что не похожий звук шел именно оттуда. Но поверить в то, что человеческое существо, даже если оно и носит фамилию Ермолаев, способно исторгнуть из себя нечто подобное, было совершенно невозможно.

– А я тут при чем? – возмутился Юрка и обернулся назад. – Это там выло! – Он ткнул пальцем в сторону новенькой.

– Колесниченко! – снова заорала училка. – Встать!

Зоя обреченно поднялась.

– Это что еще за… Что еще за… Что за… – Нужные слова никак не приходили на язык учительницы русского языка и литературы.

– Не «что», а «кто». – Голос Зои звучал на удивление спокойно.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, Зоя водрузила на парту свой рюкзак (тот самый, который выглядел вполне обычным, если, конечно, особенно не приглядываться), расстегнула молнию и под пристальным наблюдением множества глаз вытащила из рюкзака здоровенного дымчатого кота. Только теперь некоторые, да и то немногие, отметили про себя, что форма-то Зоиного рюкзака была не совсем обычной, да и по бокам имелись какие-то непонятного назначения сеточки в виде окошек.

– Ты зачем это кота в школу притащила? – Ситуация была настолько неординарной, что даже заставила Люстру изменить своему обычному агрессивно-хамскому тону.

Учительница выглядела обескураженной и даже жалкой. Она беспомощно хлопала рыжими, никогда не знавшими косметики ресницами и по-рыбьи шевелила ненакрашенными губами.

– А он не может без меня, – последовал спокойный ответ.

На лице новенькой отразилось смущение, но голос звучал твердо, и это несоответствие как-то обескураживало.

И как бы в подтверждение хозяйкиных слов, кот протяжно мяукнул и прильнул к Зоиной груди.

– Чак, маленький мой, – заворковала Зоя и принялась гладить кота по огромной щекастой голове.

– Это британец? – проявил неожиданный интерес Юрка Ермолаев.

Он вообще был находчивым и умел быстро осваиваться практически в любой, даже самой необычной ситуации.

– Да, – с гордостью кивнула Зоя, – британский голубой.

– К директору! – завопила вдруг Люстра. – Колесниченко, к директору!

Испугавшись ее неожиданного крика, кот взвыл, затем как-то странно изогнул тело и, с невероятной силой оттолкнувшись от Зои задними лапами, вырвался из ее рук. По классу прошел возбужденный гул. Прижав к голове уши, кот перепрыгивал с пары на парту, с ряда на ряд и стремительно мчался прямо к учительскому столу.

– Он сейчас накинется на меня! Уберите его! Поймайте! – заорала как резаная Люстра. – Я с детства котов боюсь! Я их ненавижу!

Еще секунда – и гладкошерстный возмутитель порядка прыгнул бы на учительский стол всеми четырьмя лапами…

Первым сориентировался Фишка – он успел-таки схватить обезумевшее животное за хвост, а потом за загривок. Люстра была благополучно спасена, но урок оказался сорванным.

Наконец училка, еще раз провизжав: «Колесниченко, к директору!» – но стараясь держаться степенно, покинула класс. Оставшись без надзирателя, девятый «Б» дал волю чувствам. Голубого красавца кота все еще крепко держал Фишкин, а тот только затравленно урчал, пытаясь освободиться.

– А можно его погладить? – спросила Каркуша у подошедшей сзади Зои.

– Ага, погладь, он давненько свежего мяса не ел! А тут само в пасть лезет! – заржал Юрка Ермолаев.

– Сейчас его лучше не трогать, он сильно напуган. – Зоя протянула руки, намереваясь забрать у Фишкина своего питомца. – Чак, солнышко, не бойся, иди ко мне, дурачок… Спасибо тебе, – застенчиво произнесла она, слабо улыбнувшись. – Если б ты не успел Чака поймать, он наверняка училку исцарапал бы!

Забирая кота, Зоя невольно прикоснулась к руке Вадима и смутилась окончательно. Сердце забилось неровными толчками, она почувствовала, как вспыхнули ее щеки. К счастью, Фишкин ничего этого не заметил. Он уже оживленно обсуждал с одноклассниками животрепещущую тему: что предпримет Люстра по поводу сорванного урока литературы? Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Дверь в класс распахнулась, и на пороге возник Леонид Сергеевич, директор школы. Позади него маячила Люстра, ее бесцветные глаза горели праведным негодованием.

Задав несколько вопросов, которые в такой ситуации интересовали бы любого уважающего себя директора школы, Леонид Сергеевич покинул девятый «Б», уводя за собой новенькую вместе с британцем, сидевшим теперь очень тихо в рюкзаке.

– Ну, что делать будем? Ты же понимаешь, что я не могу тебя к занятиям допустить с таким живым приложением? Постарайся его куда-нибудь пристроить, уж будь так добра…

Разговор происходил в директорском кабинете, где Зоя чувствовала себя немного уверенней, чем среди одноклассников. Леонида Сергеевича она почему-то не боялась. В конце концов он отпустил Зою домой, настоятельно порекомендовав в следующий раз приходить в школу одной.

Открывая дверь квартиры, Зоя уже знала, что бабушка еще не вернулась из Пскова, потому как они созванивались накануне вечером и бабушка сообщила, что задерживается. Стало быть, впереди свободный день и нужно в срочном порядке решить, куда девать капризное животное, которое совершенно не хотело оставаться одно в квартире. Чак всегда чувствовал, что за хозяевами вот-вот захлопнется дверь, и устраивал целое шоу с истошным мяуканьем, переходящим в жуткий вой, безумными метаниями по всей квартире и царапаньем всего, что попадалось в его острые когти.

Оказавшись на своей территории, Чак как ни в чем не бывало принялся ластиться к девочке, тереться об ее ноги и мурлыкать, задирая свою круглую морду.

– Ну что мне с тобой делать, паршивец? – пригорюнилась Зоя.

Она взяла Чака на руки, села в кресло и устало прикрыла глаза. Перед глазами поплыли картинки: вот Люстра приводит ее в класс, множество глаз устремлены на нее, отчего становится не по себе; вот перепуганный Чак несется по партам прямо к учительскому столу… Руки Вадима Фишкина, крепко сжимающие кота. Ее приятно удивило, что она запомнила эти руки в деталях, хотя времени, чтобы рассмотреть их, у нее не было.

Зоя хорошо знала свои недостатки: и застенчива она не в меру, и в себе не уверена, и красноречие явно не ее конек. Но в наблюдательности ей отказать было нельзя. Руки этого мальчишки чем-то волновали ее и будили какие-то смутные ощущения. Зое очень нравились длинные тонкие пальцы. Обычно их называют музыкальными. У этого парня, теперь ее одноклассника, были именно такие пальцы, с аккуратно подстриженными красивой формы ногтями, а кисти рук – узкие и вытянутые, «породистые», как сказала бы бабушка.

Мысленно Зоя удивилась, что запомнила имя и фамилию мальчишки. Как же ей это удалось? Откуда она знает, что его фамилия Фишкин, а имя Вадим? Зоя припомнила, что одноклассники называли его Фишкой, а маленькая черноволосая девочка с короткой стрижкой мимоходом назвала его Вадиком. Возможно, она просто догадалась, что кличка образована от фамилии? Нет. Вспомнила! Люстра, когда привела в класс директора, так и сказала: «Если бы Фишкин его не поймал, этот бешеный кот изуродовал бы мне все лицо!»

«Не удивлюсь, если окажется, что он играет на чем-нибудь вроде гитары. А может, еще и поет? – неожиданно подумала Зоя, но тут же одернула себя: – Что это я? Может, и поет, что в этом плохого? И вообще мне сейчас не о Фишкине каком-то нужно думать, а о коте! Куда я его завтра дену?»

Вздохнув, она поплелась в прихожую, открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Ей не хотелось обращаться к соседям, она вообще не любила обременять людей своими проблемами, но другого выхода сейчас не было. На ее робкий звонок дверь соседней квартиры открылась. На пороге стояла полная пожилая женщина в цветастом фартуке. Из глубины квартиры доносился умопомрачительный запах сдобной выпечки, и Зоя вдруг поняла, как она голодна. И неудивительно – с утра ничего не ела.

– Извините, у меня к вам просьба… Не совсем обычная, правда… – Зоя запнулась, а соседка одобрительно заулыбалась:

– Да говори уж, не стесняйся! Чем смогу, помогу…

– Вы не могли бы приютить моего кота, пока я в школе? Бабушка должна вернуться со дня на день, а он не может оставаться в квартире один, никак. Понимаете? Я все принесу – еду, туалет… Он вообще у меня смирный, только вот… – боясь отказа, частила Зоя.

– Ну что с тобой делать, – еще шире улыбнулась соседка. – Приноси своего толстяка. Я кошек вообще люблю, особенно ласковых.

– Спасибо вам огромное! – облегченно воскликнула Зоя. – Тогда я завтра перед школой закину вам Чака, хорошо?

Родители Зои Колесниченко работали инженерами-радиоэлектронщиками на одном из оборонных заводов и в данный момент находились в Алжире на испытаниях какого-то нового шедевра радиотехники. Зою отправили к бабушке, Татьяне Ивановне, которая в свои шестьдесят четыре года обладала подвижной худощавой фигурой, ясным умом, отличной памятью и была, если выражаться молодежным сленгом, весьма продвинутой и легкой на подъем женщиной.

Получив телеграмму из Пскова, в которой сообщалось о болезни ее единственной сестры Валентины, Татьяна Ивановна не стала причитать и охать, а быстренько собрала вещички и укатила ухаживать за больной.

– Там я сейчас нужней, – сказала бабушка, справедливо полагая, что Зоя, сколько бы времени Татьяне Ивановне ни пришлось провести с сестрой, прекрасно управится и без нее.

И действительно, если не считать сегодняшнего инцидента, все у Зои шло отлично: в квартире было убрано, в холодильнике стояла большая кастрюля борща, который Зоя приготовила вчера вечером. Словом, девушка ощущала себя вполне взрослой и независимой, и, если честно, ощущение это ей нравилось.

2

– Cлышали новый прикол? Люстра вечер поэзии для старшеклассников решила замутить! Вот уж кое-кому нет покоя! Боже, за что нам это? – И Юрка Ермолаев картинно закатил глаза, воздев руки к потолку.

– Небось наша поэтесса не упустит случая осчастливить нас своими гениальными творениями! – ехидно заметила Тополян.

Она намекала на Галю Снегиреву, которая действительно писала талантливые стихи и даже заняла первое место на конкурсе молодых поэтов, став обладательницей гранда на издание собственного поэтического сборника и первой премии в размере двух тысяч долларов.

– А оценки выставят, или даром будем париться? – спросил меркантильный Фишкин, но его актуальный вопрос повис в воздухе.

Вскоре слухи подтвердились. Ангелина Валентиновна, она же Люстра, действительно начала урок с объявления: в следующую субботу состоится вечер поэзии. Можно читать стихи любимых поэтов, можно спеть, лишь бы было интересно. По словам Люстры, мероприятие обещало быть грандиозным.

Всю неделю Зоя провела в переживаниях и сомнениях: придется ли ей на виду у всех декламировать своего любимого Вознесенского? Добровольное ли это дело или Люстра станет тыкать в каждого указкой и тоном, не терпящим возражений, объявлять: «А теперь послушаем тебя…» Если так, то радости от такого мероприятия мало.

У Вознесенского Зое нравилось почти все; многое, особенно из любовной лирики, она знала наизусть. На ее книжной полке стояло несколько разрозненных сборников поэта, в основном подаренных ей друзьями и родителями, но ей очень хотелось иметь полное собрание, стоившее немалых денег. В стихах Вознесенского Зою восхищали смелость рифм, острый, неординарный взгляд на, казалось бы, простые, обыденные вещи, почти энциклопедическая эрудированность… Пару лет назад Зоя была так потрясена «Мемориалом Микеланджело», что даже хотела написать поэту восторженное письмо, ей казалось, что без ее горячих излияний слава Вознесенского не может быть полной. Как-то ночью она мысленно составила текст письма, но наутро все слова показались ей излишне пафосными, а более подходящих слов на ум не шло, и девушка оставила эту затею, но боготворить поэта не перестала.

И еще одно обстоятельство не давало Зое покоя. Все чаще девушка ловила себя на том, что взгляд ее с завидным постоянством останавливается… на лице Вадика Фишкина. Зоя мучилась от того, что, в конце концов, это привлечет внимание одноклассников, начнутся насмешки, глупые шуточки, но поделать с собой ничего не могла. Вадик Фишкин неумолимо притягивал к себе ее внимание, и Зоя отчетливо понимала, что ей все труднее противостоять его магнетизму. Иногда она пыталась поймать его взгляд, но, увы, это было невозможно: его в общем-то обыкновенные серые глаза дольше секунды ни на чем и ни на ком не задерживались. Его суетливо бегающий взгляд никогда не бывал спокойным или прямым. Казалось, Фишка постоянно чем-то озабочен или у него что-то болит. На самом же деле Вадим чувствовал себя вполне нормально, никакими особыми заботами обременен не был, а этот бегающий взгляд достался ему по наследству от отца.

«Что со мной происходит? Неужели я… Да нет… Но почему же тогда я все время думаю о нем?» – мучилась Зоя.

Она жалела, что до сих пор не обзавелась подругами в новом классе. В силу природной застенчивости Зоя держалась особняком и несколько настороженно. Инстинктивно ощущая это, одноклассницы не лезли к ней в душу и не набивались в друзья.

В пятницу, в конце урока, Люстра еще раз напомнила ребятам о предстоящем вечере.

– Надеюсь увидеть всех завтра в восемнадцать часов в актовом зале. От участия в вечере поэзии будут зависеть ваши годовые оценки, – строго сказала она на прощание.

Зоя пришла к актовому залу в числе первых, она не любила опаздывать. И не потому вовсе, что была так уж пунктуальна, а по причине все той же стеснительности – ведь когда входишь позже остальных, то привлекаешь к своей персоне всеобщее внимание, а вот этого – пристальных взглядов на себе – Зоя не любила больше всего на свете. Лицо ее сразу заливалось краской, в такие минуты она не знала, куда девать руки, и вообще сама себе казалась нелепой и жалкой, испытывая одно-единственное желание: немедленно провалиться сквозь землю.

Возле актового зала топтались Люся Черепахина, которую Зоя знала по молодежной телепрограмме «Уроки рока», и ее закадычная подруга Луиза Геранмае. Невольно Зоя приостановилась, не в силах отвести восхищенного взгляда от умопомрачительного наряда Лу. На той была короткая белоснежная юбка с поясом в виде серебряной цепочки и розовый пиджачок из тончайшей кожи, едва доходивший до талии. На плече у Лу болталась светло-розовая сумочка, отороченная белым мехом, а стройные ноги, обтянутые ажурными колготками, в серебряных туфельках на довольно высокой шпильке казались нереально длинными. Впрочем, они и на самом деле были таковыми.

– Привет! Какая ты сегодня красивая! – неуверенно улыбнулась Зоя, подходя к девушкам.

– А в другие дни я страшная, что ли? – беззлобно проворчала Лу.

– Да нет, что ты… Я вовсе не то имела в виду… – немедленно покраснела Зоя, но Черепашка ободряюще прикоснулась к ее руке:

– Не обращай внимания, просто у Лу сегодня настроение плохое, а в таких случаях она всегда уделяет своей внешности максимум внимания. Ну, как бы назло своему мерзопакостному настроению…

Оглянувшись, Зоя увидела, что народу собралось предостаточно и актовый зал уже начал заполняться старшеклассниками. Она заметила, что те, кто переступал порог зала, почему-то приостанавливались, создавая толчею, отовсюду слышались удивленные возгласы. Зоя твердо решила держаться Черепашки и Лу. Рядом с ними она чувствовала себя как-то спокойнее.

По всему залу были расставлены столики, очевидно позаимствованные из школьного буфета. На каждом из них горели высокие свечи в простых керамических подсвечниках. Верхний свет отсутствовал, освещена была лишь сцена, и множество крошечных огоньков отражались в только что натертом паркете. Огромные окна были наглухо зашторены тяжелыми темно-красными портьерами. Все это убранство создавало атмосферу таинственности и в то же время уюта. Что и говорить, зрелище впечатляло!

Ребята оживленно рассаживались, подтаскивая к столикам стулья, стоявшие по периметру зала.

Черепашка решительно взяла Зою за руку и потащила к уже устроившимся поближе к сцене Кате Андреевой и Ире Наумлинской. Рядом с Катей примостилась Оля Ганичева по прозвищу Незнакомка, она училась в десятом. Не так давно у Незнакомки закончился короткий роман со старшим братом Каркуши, Артемом, но девушки продолжали дружить.

– Иди сюда! Отсюда все будет видно… Не возражаешь? А ты читать что-нибудь собираешься или к стихам равнодушна? – на ходу расспрашивала Люся послушно идущую за ней Зою.

– Да нет, наверное, я бы хотела просто послушать… если так можно…

– Можно, конечно, но лучше не нужно, – подала голос плетущаяся сзади Лу. – Люстра злопамятна, как индийская кобра. Всех воздержавшихся запомнит и начнет потом гнобить…

Усевшись наконец между девочками и с тоской посматривая на сцену, Зоя приуныла. Вот бы затеряться среди одноклассниц, чтоб никто ее не видел и не слышал. Она попыталась представить себя выступающей перед таким количеством народа и содрогнулась. Нет, никогда она не сможет заставить себя встать и прочесть даже самое короткое стихотворение! От этих мыслей у Зои даже ладошки вспотели, и она незаметно, под столом, вытерла их о джинсы.

Между тем вечер благополучно начался. Выйдя на сцену и кратко сообщив о цели данного мероприятия – приблизить старшеклассников к непреходящим ценностям и развить в них чувство прекрасного, – Люстра уселась за свой столик и сделала приглашающий жест: дескать, прошу, выходи, кто самый смелый!

После довольно продолжительной паузы поднялся Паша Леонов из десятого «А» и, глядя в пол, пробубнил себе под нос стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». Раздались довольно жиденькие аплодисменты и приглушенные смешки. Люстра поморщилась:

– Леонов, никогда не поверю, что именно это стихотворение – твое самое любимое. Поймите же наконец, что это не урок литературы! Ни мне, ни вам неинтересно слушать программные произведения! Вот вы же фигурное катание смотрели? Помните, там есть обязательная программа, а есть произвольная? Так вот у вас сейчас произвольная! Давайте читать свои любимые стихи, только не так, как Леонов, а с душой. А кто хочет, может спеть, пожалуйста!

– А станцевать можно? – попытался сострить Ермолаев, но Люстра, не поддержав шутки, зловеще процедила, даже не взглянув в его сторону:

– Тебе, Ермолаев, в виде исключения разрешается.

Старшеклассники отозвались дружным хохотом, и после этого атмосфера в зале заметно разрядилась. Магия поэзии постепенно захватила всех, и в глазах даже самых заядлых скептиков появилась некоторая заинтересованность.

– Слушай, Лу, тебе не странно слышать от Люстры такие продвинутые речи? Ну, по поводу стихов, – пояснила Черепашка, обнаружив, что подруга не очень внимательно ее слушает. – С каких это пор ей стали небезразличны наши пристрастия в поэзии? Мы ведь можем что-нибудь совсем неординарное выдать…

– А что, такие речи ей не свойственны? И почему у нее такое странное прозвище – Люстра? – решилась спросить Зоя, пытаясь посторонними разговорами отвлечь себя от изнурительного ожидания собственного позора.

В том, что ее выступление будет позорным, она нисколько не сомневалась. От страха Зоя позабыла все стихи, которые знала наизусть, даже самые любимые. Стоит ей только открыть рот, как она тут же начнет заикаться, краснеть и бледнеть. Но Черепашка и все остальные, сидевшие за столиком, даже не подозревали о Зоиных мучениях.

– Просто ты еще, наверно, не заметила, а мы-то все знаем, что у нашей Ангелины Валентиновны взгляд на литературу окостенел еще в младенчестве! – объяснила Люся Черепахина, придвинувшись поближе к Зое. – Меня, например, раздражает, что я почему-то должна повторять мысли и суждения других людей, пусть даже критиков, известных и общепризнанных! А если у меня, у тебя, у каждого есть свое собственное мнение? Короче, тоска… А Люстрой ее Юрка Ермолаев окрестил – он у нас приколист! За чрезмерную любовь к Маяковскому: «Светить всегда, светить везде…» Она их к месту и не к месту просто обожает цитировать.

Нервно оглядевшись по сторонам, Зоя увидела Вадика Фишкина, и ее сердце, вопреки желанию, болезненно сжалось и ухнуло куда-то вниз. Он сидел поодаль, чуть сгорбившись и опершись локтями о гитару, лежавшую у него на коленях.

– А что, Фишкин петь будет? – снова подала голос Зоя.

– Ну да, – презрительно фыркнула черноглазая Лу. – Басков наш доморощенный! Вот увидите, щас как затянет что-нибудь из Есенина, чтоб Люстре угодить…

– Басков не играет на гитаре, – возразила Каркуша. – Тогда уж, скорее, Малинин или там Окуджава…

– Да какая на фиг разница! На гитаре, или на шарманке, или на губной гармошке! Ему лишь бы выпендриться и пятерку заработать! – не унималась Лу.

То и дело Зоя поглядывала в сторону Фишкина, с нетерпением ожидая его выхода. И вот когда между выступлениями чтецов образовалась очередная пауза, она увидела, как он встал со своего места и, сжимая в руке гитару, вразвалочку двинулся к сцене. Его появление перед публикой было встречено всеобщим оживлением, так что бдительная Люстра даже попыталась призвать к порядку развеселившихся старшеклассников:

– В чем дело? Что это вас так развеселило, хотелось бы мне знать?!

Но строгий голос Люстры потонул в море оживленных голосов:

– Давай, Фишка! Сбацай нам что-нибудь, чтоб душа свернулась, а потом развернулась!

– Фишка, даешь Высоцкого! Нет, лучше БГ!

Кто-то даже засвистел, не в силах сдержать эмоции.

Фишкин важно раскланялся и поднял правую руку, как бы прося тишины.

– Слова Есенина, музыка моя… Так уж вышло, извините, – с преувеличенной скромностью объявил он, ударил по струнам и резко вскинул голову, приготовившись петь.

– Ну, что я говорила? Я этого Фишкина насквозь вижу! – возмущенно воскликнула Лу.

Сегодня она явно была не в духе.

– Чего ты к нему привязалась? Пусть поет себе, тем более парень сам музыку сочинил! – не выдержала сидевшая до этого молча Ира Наумлинская.

– Уж конечно, так я и поверила! Небось стырил у кого-нибудь, – никак не могла угомониться Лу.

Фишкин был давним ее поклонником, практически с первого класса, правда Лу никогда не давала ему надежды. Да Вадим и не стремился добиться взаимности, он просто тихо обожал ее издали, что, впрочем, не помешало ему закрутить роман с Каркушей после того, как ее фотографию напечатали на обложке журнала «Крутая девчонка». Лу была уверена, что Фишкиным движет что угодно, но только не искренние чувства к Каркуше, но все-таки их отношения, демонстрируемые всему классу, оставили в ее душе неприятный осадок.

Тем временем Фишкин тряхнул своими роскошными густыми волосами, доходившими до плеч, и запел красивым, чистым голосом:

Гой, ты Русь моя родная,Хаты – в ризах образа…

Зал притих. Зоя, завороженная каким-то особенным, чарующим тембром его голоса, не в силах пошевелиться или сказать что-нибудь, не отрываясь, смотрела на Фишкина. Ее большие серые глаза с загнутыми кверху густыми ресницами стали еще огромнее, в них выступили слезы. Почему она вот-вот заплачет, Зоя и сама толком не понимала, да и не хотелось ей размышлять над этим. Вообще, что с ней происходит? Почему она готова всю жизнь вот так сидеть и не отрывать взгляда от его лица, от его изящных рук, легко порхающих по струнам гитары? Почему она мечтает только об одном: слышать его голос каждое мгновение своей жизни?