Полная версия
Каникулы в Санкт-Петербурге
Леше я сразу сказала все как есть: кажется, мне нравится другой человек, а значит, все, что может случиться дальше, будет нечестно.
Это очень важно, хотя, может быть, несколько по-максималистски, стараться жить так, чтобы поступки соответствовали твоим чувствам. Один мой знакомый однажды сказал мне: «Если ты думаешь о том, можешь ли прожить без человека, если ты просто об этом думаешь, значит, можешь и, значит, пора уходить».
Полиночка, я хотела, чтобы в этом откровенном нашем с тобой разговоре не было нравоучений, а теперь выходит, что все это письмо – одно большое нравоучение!
* * *Я живу, как в больничной палате,Меня пичкают препаратами.Так не лечат дурной характер.Азиаты, вы, азиаты.Я живу, как в кафе привокзальном,И не помню ни лиц, ни именДо чего ж моя память засалена,Как на Курском вокзале перрон.Я живу в постоянной тревогеЗа тебя, за отца и за мать.Нас с тобой выбирают дороги,Пока есть из чего выбирать.* * *Максим 12:39
Постараюсь!!! Полин! А чего ты раньше это не говорила?! Я всегда знал, что бабушка у тебя крутая и замечательная. А по поводу этого Андрея… Может, дашь ему шанс? Он же ничего не знает, вроде нормальный, судя по твоим словам. Пиши мне, пожалуйста, обо всем, переживаю, скоро приеду!
Максим 12:50
Кеш, привет! Как твои дела? Ты учишься? Если да, то куда поступил? У меня к тебе вопрос: может быть, ты знаешь такого поэта – Вячеслава Таганова?
Максим 12:59
Чел, ты уже приехал? Давай забьем на все, мир?
* * *Андрей – настоящий Андрей – не очень любил литературу. Читать-то он читал, и много: и бумажные книги, и с экрана планшета, но все это была не художественная литература. На романы, а уж тем более стихи или очень длинные стихи – поэмы – ему было жалко тратить время и силы. Дома у них было так принято – отец считал художественную литературу развлечением, и Андрей тоже стал так считать.
А развлечения еще нужно было сначала заслужить.
Самая первая книга, которая произвела на него неизгладимое впечатление, была справочно-информационным изданием: энциклопедия с разными занимательными фактами о Земле. Там, например, рассказывалось, что гепард – самый быстрый хищник на планете, и вообще описывалось различие между травоядными и хищниками.
Книгу ему подарили на празднике по случаю окончания начальной школы. Кроме энциклопедии, был еще альбом с 3D-картинками машинок и динозавров и энциклопедия для маленьких джентльменов (девочкам дарили книги из той же серии, для юных принцесс).
Андрей еще тогда решил, что хищником быть гораздо выгоднее, чем травоядным, потому что, если ты травоядное, тебя может сожрать какой-нибудь распоясавшийся хищник. А ты его не можешь, потому что ешь траву.
Максиму подарили такой же набор, но он свою энциклопедию так и не прочитал.
Но больше всего Андрея поразила история про рыб, которые живут на дне Марианской впадины, на большой глубине, где ужасное давление и температура не поднимается выше двух градусов. Эти рыбы слепые, большие и очень древние. Синий кит – самое большое животное в мире – не может погружаться на такую глубину, которую выдерживают эти рыбы.
Но самое удивительное – и самое страшное – заключалось в том, что бедные древние слепые рыбы не могли всплыть на поверхность. Если они всплывут, их разорвет на части. Без этого чудовищного давления они не могли жить. Маленького Андрея это так поразило, что он зарыдал от ужаса и от жалости.
С тех пор всякий раз, когда Андрей так или иначе сталкивался с понятием «ад» – неважно в каком контексте, – он невольно представлял себе Марианскую впадину и плавающих на ее дне одиноких и наверняка уродливых рыб.
Андрей вообще вспоминал о древних слепых рыбах довольно часто, хотя никогда не задумывался о том, что сам всю жизнь жил примерно под таким же давлением, что и они.
Вот Максима гораздо больше потрясла история про злобного карлика крошку Цахеса, которую они всем классом смотрели в Театре юного зрителя. Максим так ревел, что пришлось тащить его на улицу проветриваться.
Максим потом еще долго вспоминал проклятого карлика. И всякий раз в споре о том, хорошо ли быть единственным ребенком в семье, он приводил в пример эту жуткую сказку: будь у него сестра, как у Андрея, ему не страшно было бы ночью, потому что он был бы не один в комнате, и не пришлось бы позориться и идти будить бабушку.
Вообще со сказками у Андрея сразу не заладилось. В детстве ему их не читали, зато таскали по кружкам в таком количестве, что он света белого не видел. Хорошо еще, они с Максимом, подружившись, быстро догадались, что уроки можно прогуливать. Жить стало немного легче.
В сказках Андрею не хватало мотивации – что значит колдун сказал куда-то там идти? Зато к сказкам, где на всякие изощренные подвиги сыновей отправлял царь, Андрей относился благосклоннее. Бедных сыновей он понимал и очень им сочувствовал.
А когда они читали сказку «Счастливый принц», Андрей второй раз в жизни заплакал над книгой. Правда, плакал он не над сказкой, а над собой. Если ты богатый, у тебя все есть и все тебе завидуют, ты должен все отдавать. Но даже если раздашь все, что есть, ты все равно останешься отрицательным персонажем.
Бедный принц-памятник из сказки даже глаза отдал. Но это ничего не изменило, все кончилось скверно, его выкинули на свалку, а потом вообще решили переплавить на что-то другое.
Андрей был богатым. Он очень боялся, что его не будут любить. Отец часто повторял, что в России быть успешным неудобно и некрасиво. Поэтому Андрей старался изо всех сил быть лучшим во всем и при этом вести себя так естественно и непринужденно, что по нему вообще не было заметно, как он на самом деле старается.
* * *В глубине души Андрей страшно обрадовался, что Максим предложил помириться. Но подавать виду было нельзя. В книгах по конфликтологии советовалось в таких примерно ситуациях делать вид, что ссоры не было и вовсе. Так проще и эффективнее всего продолжать совместную деятельность.
Тем более Андрей не смог бы, даже если бы захотел, объяснить Максиму, почему он сорвался. А сорвался он потому, что отец снова как-то уж очень сильно на него надавил. Сестра Юля, как только вышла замуж, оставалась с отцом в одном помещении только в присутствии мужа. Мама ее всячески поддерживала.
Получалось, что Максим был единственным, на ком можно отыграться, тем более отец прошелся и по его поводу тоже: мол, мы те, кто нас окружает. Человека постоянно, в любой ситуации и при любых обстоятельствах, так или иначе оценивают. И время, когда Андрей выгодно смотрелся на фоне своего друга, давно прошло. Пора обрастать новыми связями, а не мотаться в их старый район, чтобы бездельничать с Максимом.
– Мы те, кто мы есть! Что мы есть, что нам есть и что мы едим!
Максим интенсивно работал челюстями, видимо радуясь примирению. Картошка во внушительных размеров картонной коробке таяла на глазах. Андрей был склонен к полноте, поэтому ничего калорийнее капусты не ел и занимался спортом, как бешеный. Так что о его склонности к полноте никто из окружающих тоже ничего не знал.
– Дамблдор какой-то квелый, ты не замечаешь? – спросил Максим, а затем заметил как бы между прочим самым таким непринужденным голосом, что, пока Андрей там скакал по Англии, он с собакой даже на пробежки ходил.
Пес и вправду растянулся на асфальте с самым печальным видом. Детская площадка выглядела сказочно: в темном, с оранжево-фиолетовой подсветкой небе, как бешеная, лупила луна. Отцветший шиповник блестел в свете фонарей тугими узелочками. Поскрипывали под Максимом металлические детские качели. В глубине темных арок, ведущих в освещенные переулки, таял теплый свет.
При таком освещении яркие цвета всяких детских оздоровительно-развлекательных железяк выглядели неуместно посреди глухого двора-колодца с одиноким окном на одной из окружающих площадку стен. На окне в горшочках всегда росли цветы, что добавляло особенную выразительность этой несусветной эклектике.
Сейчас цветочков было не видно, но Андрей точно знал, что они есть, потому что просидел на этой площадке полжизни.
Мосты уже развели, и на несколько кварталов вокруг не было слышно ни одной машины.
– Жара проклятая, – простонал Максим, покончив с картошкой окончательно.
Тему ссоры оба осторожно обходили, потому разговор не клеился. Максима что-то беспокоило, но Андрей пока не решался спросить.
В конце концов Максим опасливо поинтересовался, как у Андрея прошла поездка, и друг радостно поделился, что просто ужасно. Он ни за что не хотел бы жить в Англии.
Когда они закончили увлеченно ругать Лондон и все его окрестности, беседа логически подошла к встречному вопросу со стороны Андрея.
Стоило ему поинтересоваться, как прошла эта неделя у Максима, того прорвало так, что даже лабрадор немного оживился от его жестикуляции. Так Андрей узнал о бедной обманутой Полине.
Глава шестая
#страшноизвестнаякартина
Максим прекрасно понимал, что заврался окончательно, хуже того, он продолжал врать. С появлением Андрея дела пошли, казалось бы, лучше, но выхода из сложившейся ситуации Максим все равно не видел.
Теперь вокруг Полины вертелось сразу два Андрея – один поддельный, он же Максим, другой – заочно, через Максима – реальный Андрей, а кроме того, один реальный Максим, якобы уехавший в командировку, который постоянно интересовался, как у Полины обстоят дела с Андреем.
Все свободное от переписки с Полиной время Максим проводил, гуляя с ней же по городу.
Андрей, конечно, очень помогал, но явно недооценивал гнусность их положения. Он все больше посмеивался, а то, что Максим из всех русских личных имен выбрал себе именно его имя, ужасно льстило самолюбию.
Выходило, что Полина теперь присутствовала в жизни Максима почти что круглосуточно, но при этом знать ничего не знала про его мучения.
В какой-то момент Максим стал бояться, не посадят ли его в тюрьму, если обман раскроется. Андрей успокаивал: скорее всего, нет, разве что в психушку. Максим кисло улыбался в ответ и думал, что жизнь и правда состоит только из лжи.
– Ты не заболел? – обеспокоенно спросила бабушка.
Погруженный в свои страдания, Максим чуть не подавился.
Бабушка заметила ему, что он стал хуже есть. Максим удрученно развел руками и отрезал себе еще колбаски. Но кивнул: мол, да, он сам это тоже заметил.
– И псина плохо ест, – добавила бабушка, – видно, от жары. Говорю же, сидите тут в городе, в духоте. Поехали бы с Андрюшей на дачу, на свежий воздух, речка – всего полтора километра по дороге. Окреп бы немного, а то совсем, как глист.
Тут бабушка снова вспомнила, что Максим, по ее мнению, стал плохо есть.
– Ой, бабушка, – Максим горестно подпер ладонью щеку, – ну какая дача, какая дача, а? Тут такие дела творятся, ужас же просто.
– Какой такой ужас, господи?
– Натуральный такой ужас. Самый ужасный.
* * *– Ну у тебя же были девушки? – в который раз спрашивал Максим, увлеченно роясь в шкафу у Андрея. – Это у тебя что? Это что, декольте?
– Это пуловер с открытым воротом, дай сюда. – Андрей злился от смущения. – Ну предположим, были. Но не такие.
– Это какие-такие не такие?
– Эта твоя – чумная какая-то.
Максим оскорбился. Полина была совсем не чумная, а, можно сказать, лучшей из всех, кого он в жизни знал.
– И на фотках она не больно-то красивая, – добавил Андрей.
– Да Полина просто фотки не обрабатывает, потому что жизнь не отфотошопишь! – встал на защиту чести Полины Максим.
– Это она так сказала? – фыркнул Андрей. – Ну видишь, у нее типа принципы. И чувство юмора, и все такое. Расскажи ей все уже скорее, и дело с концом. Скажи, что пошутил. Или прикинься идиотом: мол, ты теперь страдаешь, что на нервах выдал себя за меня, она тебя пожалеет. Хотя тебе и притворяться не придется, – добавил он, глядя, как Максим пытается втиснуться в одну из его рубашек, рукава которой были ему, мягко говоря, узки. – Да не застегнется она на твоем пузе, видно же, не порти вещь.
– А мне и не надо, чтобы застегивалась, – буркнул, тяжело переводя дыхание, Максим. – Мне надо, чтобы, ну знаешь, на футболку ее, чтобы не думать, заправлять ее или нет.
– Кого заправлять? Ты тупой?
– Да футболку в джинсы, заправлять или нет. А, черт, ладно. Забирай свою рубашку обратно, подавись.
Рубашка была красивая. На нагрудном кармашке вышит маленький крокодил.
* * *Как Андрей мог сказать, что Полина не слишком красивая! Максим правда не понимал. Она была невозможно, нечеловечески красива. Слов таких в Максимовом лексиконе не было, чтобы даже примерно описать, как она выглядела и что собой представляла. Разве что словами поэта Таганова, да и то не совсем точно.
Максим так засмотрелся на Полинину красоту, что допустил чудовищный просчет: не уследил, в какой именно вход Эрмитажа они зашли.
Маршрут, который они с Андреем прокладывали всю ночь, начинался от входа через внутренний двор со стороны Дворцовой площади, а они зачем-то пошли с набережной.
А времени и сил у него хватило только на совершенно определенный маршрут.
Конечно, можно было бы сказать, что он, как и всякий среднестатистический коренной петербуржец, не так уж часто бывает в Эрмитаже, но Максим еще в первый день, провожая Полину до хостела, десять минут расписывал, как часто он бывает в этом великолепном дворцовом комплексе и сколько открытых и закрытых мероприятий в эрмитажном лектории чуть ли не раз в неделю из года в год считает своим святым долгом посетить.
А все потому, что они тогда дошли до самого конца Невского и на глаза Максиму попался Зимний дворец. Вот оно как-то так само собой и сложилось.
А теперь он в буквальном смысле почти полз по стенам, закрывая Полине обзор и то и дело натыкаясь на ограждающие картины веревочки. Ему даже сделали замечание. Максимальная близость к картинам давала шанс скосить глаза и незаметно для Полины прочитать названия полотен. Познания Максима ограничивались тем, что в Эрмитаже висели зарубежные картины, а в Русском музее – отечественные.
Полина все эти ухищрения отлично замечала, но старалась не подавать виду, чтобы еще больше не смутить этого странноватого Андрея, поскольку Максим в своем письме активно советовал дать ему шанс.
Еще Полина, к ужасу Максима, хотела сходить в Главный штаб, который тоже относился к эрмитажному комплексу. Там, по проверенной ею информации, находилось искусство двадцатого века, например, импрессионисты, которых принято смотреть издалека, потому что вблизи изображение на картинах расплывается в симпатичную кашу.
Поэтому ходить по основному корпусу Максим планировал долго, до тех пор, пока Полина не устанет от переизбытка искусства и не передумает тащиться через площадь в Главный штаб. Шансов на то, что он скоро закроется, не было, они очень рано отправились смотреть картины, – настолько, что Максим, считай, и не ложился спать и теперь был смутно похож не то на панду, не то на сову. Синяки под его глазами плавно тянулись почти что до самого подвижного века, а глаза упорно таращились, силясь рассмотреть хоть что-то на маленьких табличках.
Настоящий позор ожидал его у картины знаменитого художника Рембрандта «Возвращение блудного сына». Вокруг толпился народ, и Максим старался разглядеть все побыстрее, оттого лез, толкался и неловко извинялся, провоцируя тем самым новые толчки. Так что все, что ему удалось разглядеть, это что-то там «…сына».
Максим неловко задрал голову, стараясь одновременно отследить, не ополчилась ли на него очередная смотрительница-бабушка, и понять, что изображено на картине про сына. Перед ним были две темные человеческие фигуры, бликующие на свету, одна держала другую, и все у изображенных на картине людей, судя по всему, было печально. Максим облегченно вздохнул – конечно, эта картина была страшно известная.
– «Иван Грозный убивает своего сына», – радостно и громко сообщил он Полине.
Но услышали и все окружающие. Было очень стыдно и не хотелось больше жить.
Позже, щедро угощая тотально дезинформированную Полину хот-догами с растворимым кофе в одноразовом стаканчике, Максим обрушил весь свой гнев на хитрых жуликов-экскурсоводов, о которых ему рассказывала утром бабушка.
У Максима, судя по всему, начинала развиваться легкая форма нарколепсии, и за завтраком он сидел в состоянии транса, граничащего с просветлением. Бабушка его очень хвалила за то, что он встал в такую рань, а когда узнала, что внук собрался в Эрмитаж, ее восхищению не было предела.
Бабушка была жаворонком, ревностным охранителем культурного наследия и мудрым человеком, который прекрасно видел недостатки своих любимых.
Запихивая Максима на свой факультет, она трезво оценивала его возможности и не питала никаких иллюзий на его счет. Учить чему-то Максима на первой паре было бесполезно, а тут он к девяти утра собрался в Эрмитаж, и это при том, что музей открывается только в десять тридцать.
Бабушка долго что-то говорила Максиму, но запомнилась ему только та часть рассказа, в которой фигурировали такие слова, как «вранье» и «обман», что бабушка особо подчеркивала своим хорошо поставленным преподавательским голосом.
– Хитрые китайские экскурсоводы-обманщики нарочно вводят ни в чем неповинных туристов в заблуждение! – ораторствовал Максим. – Говорят, что в Петербурге очень много янтарных раскопок ведется! Что янтарь с моря намывало и намывает, и это такая наша очень большая достопримечательность и ценность! И потом сразу ведут жертв этого бессовестного обмана в сувенирный, в ювелирный, и там китайцы янтарь и покупают. А это все на самом деле неправда. Обманщики!
Китайцев вокруг действительно было много. Они приплывали целыми пароходами, океанскими лайнерами, которые останавливались на Неве.
Жара спадала. Началась гроза.
* * *Отключите электричество,Перекройте газ и горячую воду.Моя Женщина – Мое Величество.Ее тепла хватит на город.Подарите мне маленький домикГде-нибудь в Купчино,Рядом с пунктом милиции.Я придумаю сказок трехтомникИ его раздарю по детским домамИ больницам.Глава седьмая
#мишкачитаеткнижку
20 июля
Полли 21:15
Привет, дружище! Да, до Союза писателей все-таки добрались, спасибо, что помнишь, как это важно, а-хах. Если честно, ничего интересного. Ну зато там рядом парк, Театр юного зрителя, посидели на траве душевно так. Ты, наверное, надо мной посмеиваешься из-за того, что я представляю, как поэт Таганов с бабушкой в этом парке, взявшись за ручки, гуляли, ха-ха.
А насчет Андрея не знаю, странный он какой-то. Я вот сейчас дошла до хостела, ну, он меня проводил, теперь пойду одна погуляю. С ним особо город нормально не посмотришь, мне кажется. В общем, достал.
* * *Нам с кошкой не хватает доброты,Мы с Пашей как ценители разлуки.Моя щетина помнит твои руки,Но я устал и даже подостыл.Нам с кошкой не хватает ясных днейВ кругу тридцати первой параллели,Быть вместе – все, что мы сумели,Нас это лето сделает сильней.* * *Полина сидела в баре на самой легендарной барной улице Питера и читала поэта Таганова. Она сначала стеснялась, а потом была очень приятно удивлена, что читать книги в кафе и барах Петербурга считается в порядке вещей, и это вовсе не для того, чтобы выпендриваться или понтоваться. В каждом втором кафе были целые стеллажи и полки, заставленные книгами, в том числе и поэзией. Часто Полине попадались таблички, информирующие о том, что в баре идет открытый книгообмен и можно взять понравившийся томик себе.
Так что из толпы она не выделялась. Расчувствовавшись и вдохновившись таким всеобъемлющим негласным родством и взаимопониманием, она подошла к стойке и заявила бармену, что ей бы отведатьс шампузень. Ну, типа как делали заказ в начале прошлого века. Бармен посмотрел на нее с сочувствием. Полина застеснялась и промямлила, что ей подойдет и глинтвейн. Если можно.
Лучше бы взяла что-нибудь холодное. А теперь сиди и давись горячим на такой жаре.
Максим вел себя странно. Но новый знакомый Полины был еще более странным и как-то превратно понял ее просьбу показать ей душу города. Улица Думская – легендарное же место, а он даже не собирался туда ее сводить. Уже несколько дней прошло. А Максим все в командировке.
Широкая витрина бара служила удобным столиком с отличным видом на Перинные ряды, Гостиный двор и кусочек Невского. Повсюду лежали декоративные подушки.
Полина достала из рюкзака медведя и посадила его рядом со стаканом глинтвейна. Сфотографировала, сделала отметку о своем местоположении и приписала хештег «впитерепить», подумала, стерла и заменила на «мишкапьетвинишко».
Открыла книгу поэта Таганова на том месте, где остановилась, и подсунула вместо закладки мягкую медвежью лапу. «А еще #мишкачитаеткнижку».
Глинтвейн остыл, а Полине, помимо кучи лайков, пришло одно личное сообщение: «Привет! Я мишкапьювинишко в соседнем баре! В Питере пить!»
* * *– Ну вообще, если вот ты прямо нормальный выход требуешь, наверное, самое как раз нормальное исчезнуть. Дружите просто с ней по переписке, и все такое.
– Ты что? Ты что? Как это я так? А она? А я?
– Чего-о?
– Нравится она, говорю, мне. Очень.
Уж лучше бы он инсценировал свою смерть, а потом появился в реальной жизни в виде настоящего Максима, чем так вот мучиться!
Максим схватился за голову.
– Не могу, не могу больше, – бормотал он.
Андрей настаивал, что надо сознаться, а дальше по обстоятельствам. Потому что конца этой истории не предвиделось, а Максим изо дня в день все больше скатывался в истерику и все повторял, какая Полина замечательная.
Это начинало походить на глупейший фильм, и, как и полагается в глупом и предсказуемом фильме, Максим потребовал, чтобы Андрей пошел с ним.
– Ты как это себе представляешь вообще? Я, как шпион с накладными усами, сижу за соседним столиком, прикрываясь газетой, или что?
Максим возмутился. Какие еще столики, они с Полиной в Летний сад идут.
* * *Находящийся в соседнем баре Миша оказался невысокой – на полголовы ниже Полины – девушкой.
После недолгой беседы она перешла в бар к Полине и чуть ли не с порога начала объяснять, что Миша – самое обычное женское польское имя. Что сестру Ганнибала Лектора, между прочим, тоже так звали, в фильме «Молчание ягнят» о ней вообще не упоминают, а в книге она была. И в сериале тоже была немного. Ближе к концу и за кадром, но была же.
Миша была страшно общительная, с подвижной мимикой. Когда она что-то увлеченно говорила, у нее смешно двигались густые темные брови. А говорила Миша много. Она пришла в дикий восторг, когда узнала, что Полина приехала посмотреть город, и тут же вызвалась его показать. Полина сначала отреагировала на такое щедрое предложение сдержанно – ей с головой хватило Андрея в качестве гида, и больше по «самым красивым местам Питера» ходить не хотелось. Кажется, у петербуржцев считалось в порядке вещей предлагать показать город любому, кто готов их слушать.
Спустя несколько часов Полина была уже более чем согласна. Началось все с того, что Миша посвятила ее в тонкости «правила двадцати минут»: это был такой метод хождения по барам города. Заключался он в том, что, как только место, куда ты зашел, начинало хотя бы немного надоедать – или если просто проходило двадцать минут, ну или, в крайнем случае, полчаса, – следовало немедленно его покинуть и переместиться в следующее место. Ограничения были только территориальные – чем ближе к ночи, тем больше шансов не успеть перейти мосты. А так можно было чередовать бары и парки, улицы и набережные, кафе и снова бары.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
«– Вы не любите говорить о себе, не правда ли? – Я даже думать о себе не люблю». Э. М. Ремарк. «Триумфальная арка».