Сны над бездной

Он остановился возле желтого ларя со скособоченной вывеской «ПРЕССА» и долго ждал, пока дыхание успокоится.

«Теперь они будут смеяться надо мной, – подумал он об одноклассниках, – будут говорить: ты – слабак, а мы – взрослые мужчины».

– Но я люблю Изабель! – прошептал он им всем, а вышло – облакам, небу. – Я ее очень люблю.

И сейчас же ярко, объемно он увидел роскошную десятикомнатную квартиру, в которой жили до отъезда в Рим Изабель и ее родители, комнату Изабель в этой квартире и себя и ее в этой комнате вдвоем у письменного стола, на котором раскрыт альбом «Леонардо да Винчи», подаренный Изабель матерью на день рождения. Альбом был громоздкий, дорогой, с глянцевой суперобложкой, на которой мерцала черно-золотой улыбкой Джоконда.

Они стояли очень близко друг к другу, мальчик чувствовал щекой дыхание Изабель и вдыхал особенный, ни с каким другим не сравнимый, теплый запах, который источала ее кожа.

Изабель была в футболке и джинсах. Густые пряди волос охватывали ее продолговатое лицо и спадали ей на плечи и грудь, а когда она наклонялась – ложились концами на альбом. Она переворачивала страницу за страницей.

– Хочешь поцеловать мне руку? – сказала она, не глядя на него.

И мальчик услышал, как громко бьется ее сердце.

Несколько секунд он не мог пошевелиться. Душа его замерла. Он посмотрел вниз на тонкую кисть ее руки, опустился возле Изабель на одно колено, чтобы губы его оказались вровень с ее запястьем, взял кисть ее руки на свою ладонь и прижал пересохшие от волнения губы к ее прохладным, как бы безжизненным пальцам. Ее рука совсем ничего не весила.

Неожиданная мысль вернула мальчика к газетному ларю: «Мне кто-то сказал эти слова: ты потеряешь Изабель! Я знаю, я об этом не сам подумал, хотя и понимал – то, что я сделаю, будет плохо».

Он оглядел пространство между домами, посмотрел вверх в высоту, словно хотел сейчас же обнаружить таинственное существо, предупредившее его, но чисто было над ним небо, и вокруг – никого, кроме нескольких школьников, игравших на пустой мостовой в футбол.

«А что, если за то время, пока я был у Арсена и в школе, письмо от Изабель пришло?» – подумал мальчик.

Когда он вновь оказался в холле своего дома, у него неприятно засосало под ложечкой. Он знал: ощущение тревоги возникло оттого, что он невольно вспомнил – над ним мама и господин Сугутов. От близости господина Сугутова мальчика всегда охватывало тревожное чувство. Но он успокоил себя тем, что ему не надо заходить в квартиру.

В холле было пусто и прохладно.

Он подошел к блоку почтовых ящиков и сунул палец в смотровую дыру.

В ящике лежало письмо.

Не доверяя первому ощущению, мальчик поцарапал ногтем поверхность, в которую уткнулась подушечка пальца, вынул палец и, перестав дышать, посмотрел в дыру.

За круглым отверстием светлел прямоугольник письма.

Мальчик открыл ящик и извлек голубой конверт с наклеенной треугольной маркой.

Это была не ее рука – он сразу понял. Незнакомый мальчику чужой почерк вглядывался в глубину его глаз жесткими черными буквами. Однако имя и адрес на конверте были указаны правильно. Письмо, вне сомненья, было послано ему. Но место, где пишется адрес отправителя, автор письма оставил пустым.

«Странное письмо… – подумал мальчик. – Не следует распечатывать его здесь. Мало ли кто пройдет мимо».

Он решил прочесть письмо в саду у детского сада, где в одиночестве играли малыши, но отверг и это и быстро зашагал в сторону моря.

По правую руку от русла реки, за пустыми котлованами, лежали невдалеке от берега залива бетонные трубы большого диаметра – в них можно было сидеть и даже ходить, слегка согнувшись. Их завезли с полгода назад для строительства бизнес-центра, но недавнее землетрясение положило конец этой стройке, как и всем остальным в городе.

Мучимый нетерпением поскорее узнать тайну письма, мальчик, не выдержав, побежал.

«Если письмо не от нее, то от кого же? – думал он, сильно отталкиваясь быстрыми ногами от земли и глядя прямо перед собой. – Мне никто не пишет, мой адрес никто не знает…»

На строительной площадке не было ни души, если не считать нескольких бездомных кошек и собак. Мальчик забрался в цилиндрический туннель трубы, сел на покатую плоскость и, вытянув вперед ноги, оторвал от края конверта тонкую полоску.

Письмо состояло из единственного листика бумаги. Вверху его было крупно написано:

ПИСЬМО-СЧАСТЬЕ!

Это письмо обошло вокруг света 444 раза, – начал читать мальчик. – Теперь оно попало к вам. С получением этого письма вас ждут удача и исполнение желаний. И это не шутка и не обман. Но вам надо переписать его 20 раз и в течение 96 часов отправить адресатам в разные страны мира. Отныне все зависит от вас. Нам доподлинно известны десятки выдающихся людей, которым это письмо принесло успех. Ни в коем случае не рвите его и не выбрасывайте. Помните, в вашем распоряжении 96 часов. 20 сделанных вами копий, и ваше главное желание исполнится!

Мальчик перечитал письмо еще раз. Он испытывал сразу два чувства. Первым – было разочарование: он понял, что уже не получит письмо от Изабель. И не получит потому именно, что вместо письма от нее пришло это письмо. И второе – чувство внезапной надежды на какую-то не предполагаемую перемену в жизни. Мальчик сидел в раздумье. Потом спохватился и сказал себе: «У меня нет и девяноста шести часов! Что же я сижу? Послезавтра Фома обещал взять меня в море».

Он вылез из трубы и поспешил к ближайшему почтовому отделению. По дороге он уверовал совершенно, что письмо поможет ему. Более не надо ждать от нее вестей, он увидит саму Изабель!

В просторном зале, куда он вошел, было гулко и пусто. Служитель почты прятался за барьером, лишь голова его торчала из полукруглого окошка, вырезанного в стекле. Единственный посетитель – бородатый детина в красной рубахе сидел в центре зала за пластмассовым столом. Перед ним блестела бутыль водки и лежал целлофановый пакет с сухарями. Детина смотрел в одну точку и громко грыз сухари.

– Дайте мне двадцать конвертов! – сказал мальчик, положив на барьер возле подбородка служителя несколько монет. – И еще двадцать листов почтовой бумаги.

Лицо служителя исчезло в глубине окошка, вместо лица появилась рука, которая забрала деньги, подала мальчику конверты и бумагу, и голова служителя вновь вернулась в прорезь окна, произнеся презрительно:

– Какой смысл писать теперь письма!

Мальчик хотел сказать, что письма, которые он напишет, – не простые, но решил, что не следует открывать каждому то, что было доверено ему одному, иначе желание может не осуществиться. Поэтому он только таинственно улыбнулся и промолчал.

– И все-таки там было золото! – сказал служитель почты детине. – Конечно, золото взорваться не могло. Но оно-то и охранялось оружием, которое взорвалось.

– Зачем хранить золото на Луне? Это неразумно, – уныло ответил детина пьяным голосом.

– Как раз разумно! – воскликнул служитель почты. – О количестве золота могли знать считанные люди! Да и украсть оттуда было труднее!

Переписав письмо, мальчик задумался – ему хотелось, чтобы копии, им сделанные, полетели во все концы мира. Но он не знал ни людей, ни адресов.

Вдруг ему в голову пришла великолепная идея: в каждой стране есть главный город, столица, а в ней – главная улица, а на улице дом № 1, иначе улица не могла бы начаться.

«В Париже главная улица – Елисейские поля, это я знаю точно», – подумал мальчик и аккуратно написал на конверте: Франция, Париж, Елисейские поля, дом № 1, квартира № 1, человеку, который там живет.

Торопливо переписал он письмо еще четыре раза и стал вспоминать столицы и большие города разных стран и названия главных улиц в этих столицах и городах.

«США, Нью-Йорк, Бродвей, дом № 1, квартира № 1», – написал он на втором конверте. «Россия, Москва, Тверская улица, дом № 1, квартира № 1» – на третьем, «Антарктида, полярная станция, начальнику станции» – на четвертом, на пятом – «Великобритания, Лондон…»

Тут он остановился, забыв, какая улица в Лондоне главная. Впрочем, если честно признаться, он не знал в Лондоне ни одной улицы. Тогда он подумал о Риме, но оказалось – о манящем его Риме он знает лишь то, что в древности в нем правил Юлий Цезарь и устраивались бои гладиаторов. Единственным, что возникло в воображении мальчика, был полуразрушенный Колизей. Напрягая память, мальчик начал вспоминать – что он знает в Китае, Греции, Германии, Скандинавии. Увы! Его познания не смогли принести ему никакой пользы. Великая стена – в Китае, Акрополь – в Древних Афинах, Бетховен, Гитлер и «Бременские музыканты» – в Германии… Скандинавия же безмолвно легла плоской собакой с оледенелой спиной – Норвегией и хвостом – Кольским полуостровом на разноцветье школьной географической карты и вообще осталась безответной.

– Вы не могли бы мне сказать, какая улица главная в Лондоне или в Осло? – спросил он у служителя почты.

– Главная улица в Осло? – переспросил служитель почты недовольно. – Кто ее знает, какая там главная улица!

– А в Стокгольме? – спросил мальчик. – Или в Берлине?

– Нет, не знаю, – ответил служитель почты. – Знаю, что в Париже – Елисейские поля. Еще в Нью-Йорке есть Бродвей. Там много магазинов.

– Я туда уже написал, – сознался мальчик. – А может быть, вы знаете что-нибудь в Риме? Или любую улицу в любом городе?

Служитель почты задумался.

– В Риме… есть Колизей, собор Святого Петра, Папа Римский.

– Нет, – сказал мальчик. – Я это все тоже знаю. Мне нужна улица.

Внезапно стало очень тихо.

Мальчик оглядел зал и понял, что детина в красной рубахе перестал грызть сухари.

– Вот такое огромное сердце у человека! – проговорил детина диким громким голосом.

И широко развел ручищи в стороны.

Он посмотрел на мальчика плывущими влажными глазами и сказал:

– Земля пахла снегом – зимой. И медом – когда наступало лето. Я был там маленьким. И ничего нет больше. Ничего не осталось. А в сердце, внутри, всё – и город, и долина, и снег. Я помню песни, которые пела мне мама. Скажи, куда это из моего сердца перейдет, когда сердца моего не станет? Кто примет это из моего сердца? И если примет, будет ли он любить это так же, как любил я, или ему будет все равно?

Мальчик молчал. Он не знал, что ответить.

Детина перевел взгляд на прозрачную бутыль, которая сверкала перед ним на столе. Потом прижал глаз с той стороны бутыли и стал смотреть через нее. И глаз его от этого увеличился и зажил своей собственной, отдельной жизнью. Глаз смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на глаз.

– Хотите, я напишу вам письмо? – сказал мальчик.

– Хочу, – ответил огромный глаз.

– Я пошлю вам письмо-счастье. Только скажите ваш адрес.

– Мой адрес – я сам, – сказал глаз.

– Но я должен послать письмо, – возразил мальчик. – На конверте обязательно должны быть почтовые штемпели.

– Он поставит штемпели, – ответил глаз, дернувшись в сторону служителя почты. – Ты опустишь письмо в ящик, а он возьмет из ящика, поставит штемпели и принесет письмо мне. А я никуда отсюда не уйду. Я буду сидеть здесь вечно.

– Хорошо, – ответил мальчик.

«С этим письмом будет уже пять копий из двадцати», – подумал он, стараясь писать разборчиво и красиво.

Когда он опустил запечатанный конверт в почтовый ящик, детина, положив голову на согнутые в локтях руки, спал.

– Поговорим о чем-нибудь? – спросила из окошка голова служителя почты.

– Мне надо идти, – ответил мальчик.

– Жаль, – сказал служитель, взглянул на детину и добавил: – Теперь до вечера не проснется. Как мне быть одному со своими мыслями так долго?

Мальчик шел вдоль реки. Начинался прилив, и над слоем зеленой тины появился тонкий прерывистый покров воды.

«Интересно, зальет ли сегодня морскую набережную? – подумал мальчик. – Вчера волны плескались у самого парапета».

Он вспомнил, с каким напряжением смотрели собравшиеся у залива люди на черную, непривычно близкую воду, огненно сиявшую в серебряном лунном свете, и какая их охватила радость, когда вода все же остановилась и не хлынула на асфальт. Они веселились, как дети, словно это они своим желанием остановили воду. Словно наконец-то вода была в их власти и подчинилась им.

Театральная сцена на морской набережной была достроена. В глубине ее два молодых человека укрепляли декорации. Мальчик остановился возле высокого красочного щита и прочел:

СЕГОДНЯ!

единственное представление

«ДО ВСТРЕЧИ В АДУ!»

феерия

В программе:

1. Обращение Сатаны к миру.

2. Великое торжище.

3. Костер до небес.

Начало – за час до восхода Луны.

«Как это получится: костер до небес?» – подумал мальчик.

И решил непременно прийти и посмотреть.

Фома говорил быстро, взволнованно.

– Пойдем с нами! Пойдем, Арсен! Вокруг будет море, – рыбы, птицы, простор, свобода! Не хочу до последнего дня испытывать тоску!

– Не настаивай! – промолвил Арсен задумчиво.

Он помолчал.

– Ты ведь всегда мечтал уйти от людей, Фома, – сказал он.

И заговорил тихо, неторопливо:

– С тех пор как она умерла, смерть не вызывает во мне отвращения. А иногда я хочу смерти. Я вот сказал тебе: с тех пор как умерла… Я неправильно сказал. Она не умерла, она ушла. Оглядываясь, улыбаясь мне. Как бы за перегородку, за стенку. И скрылась там. Но я все равно чувствую ее присутствие.

– Ты не боишься, что окажешься не там, где она? – спросил Фома.

– Нет, – ответил Арсен.

– А мне мерещится: разведут нас, и уже навечно, по разным приютам!

Старики сидели в кухне на табуретах за деревянным столом, на котором стояли тарелки с едой и краснел пузатый графин, наполовину наполненный вином. И как только мальчик вошел в кухню, ему почудилось, что он видит светлую печаль вокруг их лиц, мягко разлитую в воздухе.

– Что, Федя, в подлунном мире нового? – спросил Арсен, обращаясь к мальчику и приглашая его сесть за стол.

– На набережной перед восходом Луны будет спектакль, – сказал мальчик, усаживаясь за стол рядом с Фомой.

– Где же там театр? – спросил Арсен и поставил перед мальчиком чистую тарелку.

– Построили, – ответил мальчик. – Большая сцена за мостом. За Центральным спуском.

И вдруг его охватило внезапное счастье от того, что он как равный сидит среди мужчин в компании Арсена и Фомы.

И мелькнула мысль: «Если бы сейчас с ними был отец!»

– Я вечером посмотрю представление? – спросил мальчик у старика.

– С условием, – сказал Фома, – Будешь осторожен! А лучше не ходи.

– Но мне очень хочется. Ведь я все равно каждый вечер хожу встречать Луну.

– И она отпускает тебя?

Фома всегда называл мать мальчика «она». Он лишил ее имени.

– Да, – ответил мальчик.

– Какие еще события потрясают наш великий город? – спросил Арсен с всегдашнею своею иронией в голосе и глядя на мальчика темными добрыми глазами.

И неожиданно для себя самого мальчик сказал ему:

– Мне пришло письмо-счастье.

Он достал письмо и протянул его Арсену, – ему очень захотелось поделиться с Арсеном и Фомой чем-то тайным, своим.

– Оно пришло мне, – повторил он, выделяя слово «мне».

Арсен водрузил на большой бугристый нос очки и, отставив от себя на вытянутой руке исписанный лист бумаги, начал читать письмо вслух.

– Ты в это веришь? – спросил Фома у мальчика.

– Почему бы не верить? – промолвил Арсен. – Если бы такое письмо пришло мне, я непременно отправил бы двадцать копий.

– А ты скажешь мне адреса людей, которым можно послать письма? – спросил мальчик Арсена.

– Я дам тебе адреса лучших людей в любых частях света, – ответил Арсен.

До самого вечера мальчик переписывал письмо-счастье. Он переписал его еще пятнадцать раз, запечатал копии в конверты и стал надписывать на них фамилии адресатов. Весь мир предоставил ему свои чудесные названия – Австралия, Япония, Индия, Китай, Бразилия, Швеция, Канада, Турция, Марокко, Голландия, Тунис…

Закончив работу, мальчик собрал конверты в стопку; она получилась толстая, тяжелая, и тяжесть ее подтвердила мальчику несомненную силу письма-счастья менять судьбу человека. Он решил, что завтра утром отнесет их на почту, чтобы служитель почты поскорее отправил их.

Глава 3

Когда мальчик вышел из дома, морская набережная на всем протяжении уже была плотно запружена народом и напоминала гигантский шевелящийся рой. Отовсюду слышались голоса, выкрики, внезапный свист, шуршание одежды и шарканье шагов, но над всеми звуками, умаляя их, довлел звенящий гул вертолетов, которых висело в воздухе над морем не менее сотни. Солнце опустилось низко, и вертолеты, подсвеченные от горизонта широким потоком лучей, походили на тучи черных жуков, густо усеявших ало-золотой небесный свод в багрово-коричневых над водою и жемчужно-бирюзовых в высоте облаках. То тут, то там хлопали одиночные выстрелы, шипящие ракеты взмывали вверх и, сгорая, падали в море. Вода была очень высока – мальчик сразу отметил это. Она доходила почти до парапета и все прибывала. Молодежь сидела прямо на гранитных камнях, свесив ноги к воде; множество людей расположилось на тротуарах, мостовой, на крышах автомобилей; в отворенных настежь окнах домов видны были бронзовые от закатного солнца лица, и на всех балконах торчали человеческие фигуры.

Оставив позади морской вокзал, мальчик увидел вдали над набережной яркое сияние. На фоне еще светлого неба оно походило на белый огонь гигантской электросварки. Это была освещенная магниевыми прожекторами театральная сцена. Подойдя к ней ближе, мальчик различил, что вся она окутана белесым дымом. Представление уже началось – грохот электрической музыки доносился оттуда, – и черные толпы людей окружали зрелище. Мальчик не мог видеть того, что происходило на сцене, но догадывался, что там происходит нечто очень интересное, по единодушным возгласам толпы и по тому, что время от времени музыка внезапно смолкала и тогда делался слышным сладкий человеческий голос, многократно усиленный через динамики.

Мучимый желанием поскорее увидеть представление, мальчик торопливо протискивался, проскальзывал между зрителями, получая от подвыпивших мужчин пинки и подзатыльники, и наконец встал на очень выгодном месте возле самых подмостков, откуда было видно все сразу.

Кубический объем сцены до конца в глубину был заполнен обрывками слоистого дыма, который подавался на нее через два отверстия снизу. В дыму на длинной подставке стояли певцы в атласных тогах. На заднике сцены был рельефно изображен величественный дворец на фоне синего неба. Перед дворцом были расставлены искусственные деревья, которые пышно цвели яркими стеклянными соцветьями, от переливчатых пурпурных до оранжевых и желтых. Вокруг них танцевали полуобнаженные балерины и застывали неподвижно, когда музыка прекращалась. Впереди же стеклянного сада на самом краю сцены стоял артист в белом хитоне с драгоценной диадемой на голове. В руках он держал живые цветы. И протягивая обе руки с цветами к зрителям, он возглашал:

– Вы думали, я отвратителен, хитер и коварен! Вы думали, я явлюсь к вам со злобой на уродливом лице и смертоносной ложью на устах и в руках моих будут ядовитые змеи? И вот я перед вами! Но разве уродлив я и безобразен? Разве черные, испачканные кровью одежды на мне? Разве ядовитые змеи обвивают мои руки? Нет! Я пришел к вам в чистых белых одеждах, и в руках моих для вас не ядовитые змеи, а прекрасные цветы!

И он швырнул цветы в толпу перед сценой, а певцы позади него запели:

– Осанна! Осанна! Благословен грядущий в мир князь мира сего!

И вновь заговорил артист, игравший главную роль:

– Итак, теперь я продолжаю то, с чего начал! Бессмертие… Нет для человека страшнее наказания, чем бессмертие! Разве кто-нибудь из вас хотел когда-нибудь бессмертия? Никто! И это известно мне доподлинно, ибо не существует в мире души человеческой, прошедшей мимо меня. И что бы вам пришлось делать, стань вы бессмертны? Вы страдали бы от скуки и тоски! И от этих страданий мучили друг друга. И конца бы вашим мучениям не было, потому что вы были бы бессмертны. Вам предложили бы воспевать славу Богу. Но кто из вас видел Бога? Кому вы будете воспевать славу? Невидимому духу, никогда не жалевшему вас? И что есть более неразумное и бессмысленное, чем петь славу не самим себе, не своим дерзаниям и подвигам, а тому, кого никогда не видели?! Славьте друг друга! Превозносите великих своих! Преклоняйтесь перед совершенствами своими! Я ищу славы не для себя, как обо мне думали и говорили мои враги, но – для вас! Вы – подданные державы моей, и ваша слава радует меня! Бессмертие – великое надругательство над человеком. Я – князь ваш! Я – друг ваш! Я – отец ваш! Я – ваш товарищ! Я – спасение ваше! И я знаю, чего вы хотите. Я изучал ваши желания на протяжении тысяч и тысяч лет. И они всегда были неизменны. Вы жили, как дикари, вы строили дворцы, вы творили поэзию и музыку, вы познавали законы космоса, вы сокрушали прежде созданное вами и опять воссоздавали, но всегда и во все времена вы хотели одного…

Он замолчал, выдержал долгую паузу и особенным, вибрирующим голосом медленно произнес:

– Наслаждения!

– Осанна! Осанна! – запели певцы. – Благословен грядущий в мир князь мира сего!

– Да! Пусть подойдет ко мне тот, кто не хотел наслаждаться! – заговорил вновь главный артист. – И пусть он мне скажет, не лукавя в сердце своем, что он не хочет наслаждения, но желает бессмертия! От пеленок своих вы жаждете наслаждения: еды, пития, сладкого, вкусного. Вы взрослеете, и разнообразятся ваши сладости: сила, власть, богатство, почести, слава, сластолюбие, сладострастие. Как жаждете вы сладкого! О, как жаждете! И я даю вам сладкое! Я не запрещаю вам сладкого!

Вдруг из пластов дыма в руке его появился деревянный крест. Он поднял крест над собою и воскликнул:

– Вот что ввело вас в заблуждение! Вот что отравило ваше наслаждение! Вот знак того, кто влил в вашу сладость горький яд бессмертия! Да. Он вечный враг мой, вечный мой противник в борьбе за ваше счастье. Это он пришел однажды и рассказал вам о бессмертии! А меня назвал человеконенавистником и лжецом. И как он вас обманул! Какую ужасную угрозу вашему счастью он с собой принес! «Распните плоть свою на кресте моем!» – сказал он. А я говорю вам: услаждайте плоть свою, ибо что у вас есть кроме плоти? Итак, я спрашиваю вас: есть ли среди вас такие, которые не предпочтут сладость и сытость – острым гвоздям и позорному кресту? Кто из вас хочет страдания, а не наслаждения, кроме тех малочисленных сумасшедших, потерявших последний разум и надевших на себя одежды скорби? Нет таких.

Он с силою переломил крест о согнутое колено и отшвырнул от себя обломки его.

– Дети мои! – воскликнул он и прослезился. – Славные мои подданные, сыны и дочери плоти и крови! Вот вам мои богатства! Царские венцы – желающим славы: насытьтесь! И горы золота – алчущим: насытьтесь! И оружие тем, кто хочет усладиться победою над соседом своим: насытьтесь! И похотливые, жаждущие прикосновений тела – сладострастным: насытьтесь! Насытьтесь все! Мои сокровища не на небесах, где никто и никогда их не видел, а здесь! Радуйтесь! Вкушайте! Я, верховный ангел света Сатанаил, первым осознал пагубу света и первым отбросил от своего имени позорную приставку «ил»! Я стал для вас Сатаною. Это был мужественный шаг, потому что до меня никто не посмел возвысить свой голос. Сатана! Как прекрасно мое имя! Как торжественно! Повторяйте его и освящайтесь им! Славьте его и поклоняйтесь ему! Са-та-на! Са-та-на!

Послышались редкие голоса.

– Громче! – закричал артист, заводя толпу. – Громче!

И вот уже тысячи хрипели, вопили, скандировали:

– Са-та-на! Са-та-на!

Артист поднял руки, и площадь затихла.

– Тьма! – вдруг торжественно провозгласил он. – Тьма – моя стихия! Я возлюбил ее! И вы ее возлюби́те! Вы уже знаете ее, потому что только во тьме возможно удовлетворить любое желание! Свет не стал бы светом, если бы не был отделен от тьмы! Берите же ее черный огонь! Берите в избытке!

В руке его появился горящий факел.

Певцы и балерины покинули свои места на сцене и ушли через боковую дверь.

– Этот костер – во имя нашего союза в блаженстве и наслаждении!

И он поджег сцену.

Толпа вокруг ахнула.

– Весь мир – бушующее пламя! – закричал он в исступлении. – Похоть плоти! Кипение страсти! Я иду к вам, ваш бог и князь!

Он спустился со сцены и, подняв над собой распахнутые руки, пошел сквозь толпу.

И люди расступались и давали ему дорогу.

Огонь все ширился, горячел.

Возгласы удивления и восхищения слышались кругом.

Наконец зрители шарахнулись в стороны и начали разбегаться.

И мальчик вместе с толпою отбежал от театра.

Когда расстояние до горящей сцены сделалось безопасным, он остановился и стал смотреть на нее издали. Пламя охватило уже всю постройку, гудело, металось, возносясь на огромную высоту и заслоняя своей яркостью прямые лучи заходящего солнца. Вдруг с треском крыша сцены рухнула, выплеснув к небу тысячи искр.