Мастерская Шекспира

Сонеты ему давались легко, и он писал их один за другим. Он понял, что ступил на новую стезю и что эта стезя подвластна ему, как мало какая другая. Графиня-мать обрадовалась призыву нового поэта и одарила гостя. Не щедро. Но у семьи и правда, по их понятиям, было туго с деньгами. Они продавали даже какую-то недвижимость.

Кроме того, Шекспир привез с собой поэму, которую дорабатывал уже здесь, в Тичфилде: «Венера и Адонис». Поэма о неразделенной любви Венеры к красавцу Адонису. Надо уже наконец писать что-то серьезное, а не только пьески для «народного театра»! Поэма была не лучшее произведение его, прямо скажем (следующая, про «обесчещенную Лукрецию», была лучше), но пользовалась успехом долго, особенно у молодых людей – в университетах и юридических иннах (колледжах). А их в одном Лондоне было четыре.

Он придал поэме посвящение, которое нравилось ему самому:

«Его милости Генри Ризли,

герцогу Саутгемптону,

барону Тичфилду…

Ваша милость!

Я сознаю, что поступаю весьма дерзновенно, посвящая мои слабые строки Вашей милости, и что свет осудит меня за избрание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна…

Покорный слуга Вашей милости…»

Во всяком случае, все так писали! Поэма герцогу пришлась по сердцу. Он сразу сказал, что созовет друзей, чтоб автор прочел поэму в их присутствии.

Чтение должно было состояться на следующий день или через день, но он вдруг вызвал Шекспира в кабинет и сообщил:

– Убит Марло!

Уилл был ошарашен:

– Как? Я ж его недавно видел!

– А ты его знал?

– Да, конечно. Мы даже с ним работали вместе какое-то время…

Граф обращался к нему на «ты» – хоть был и много моложе. Шекспир к нему на «вы» и «ваша милость». Общество, сословия, Англия – XVI век. Граф вкратце рассказал все в том виде, в каком дошло до него: Марло уехал в Дептфорд – вероятно, от чумы. Городок в десяти милях от столицы. Может, в пяти… Там встретился с приятелями в таверне. Была пьяная драка… (В те дни это была не редкость!) И один из приятелей убил Марло. Кажется, был спор, кому и сколько платить в таверне.

– Но… может, это дела Уолсингема. Знаешь, кто такой лорд Уолсингем?

– Нет, – сказал на всякий случай Шекспир. Но, разумеется, знал. Это был начальник тайной полиции королевы. Глава контрразведки против католиков и католических стран.

– Ты с ним не откровенничал, надеюсь? С Марло? Поговаривают, он был тоже один из них! Вроде бы от них он ездил в Нидерланды – следить за католиками. (Граф упорно намекал «на них». И было понятно.)

Кстати, граф вскоре после знакомства, несмотря на свою близость ко двору, да и к самой королеве английской, признался Шекспиру, что сам втайне католик. Шекспир, желая понравиться хозяину, сказал, что он тоже. Хотя еще не сделал окончательно выбор меж двух конфессий.

Он вспомнил таинственные отлучки Марло.

– Темная история. Он был большой авантюрист, – добавил граф. – Вообще нелегко нынче с вашим братом! Пред тем арестовывали Кида. Потом выпустили. Якобы он что-то наговорил про Марло… Под пыткой, конечно.

Он выкладывал подробности с некой лихостью человека осведомленного и гордого своей осведомленностью.

– «О нет, здесь ад, и я всегда в аду!..» – мрачно процитировал Шекспир.

– А что это? – спросил молодой граф несколько растерянно.

– Марло! «Трагическая история доктора Фауста».

– А у него была такая пьеса?

– И есть! – сказал Шекспир. – Но она пока не поставлена.

Позже, уже в Лондоне, Филд, типографщик из Стратфорда, который был решительно в курсе всего в столице, показал ему копию полицейского протокола о драке.

«…Названный Ингрэм Фризер… нанес тогда и в том месте упомянутым ранее кинжалом стоимостью 12 пенсов названному Кристоферу Марло смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм…»

Когда Уилл читал это, названного Ингрэма Фризера уже давно выпустили из каталажки.

Давенант пытался представить себе театр Шекспира, каким он может возродиться теперь на том же месте и после всего, что претерпела Англия, и понимал, что все уже вряд ли совпадет с тем, что было.

Конечно, театр должен быть крытый – это Шекспир и его товарищи сами понимали, когда под конец стали чаще играть в здании Блэкфрайерз, на другой стороне реки.

…Широкий прямоугольник, сильно поднятый над полом и будто вызывающе вдвинутый в зрительный зал… Позади крытые помещения. Их замыкают с двух сторон два полукружья: подобье деревянного сарая с узкими ярусами по стенам, обращенными в зал. На самом заднем плане, поперек подиума, длинное толстое бревно, в которое справа воткнут огромный топор, каким в веке XV, да и в XVII рубили головы. Топор, конечно, обращен топорищем к зрителю…

Это видение м-ра Давенанта или уже театр? Мы не знаем. Но если считать, что весь мир – театр…

С боков вглубь пространства сцены тянутся перила моста, уходящего от нас, над перилами – частокол из вздернутых в небо шестов, где на каждом по человеческой голове, давно высохшей и утратившей облик: игрушка, маска…

Прежде чем начать репетицию «Генриха VI», Давенант прочел обращение Гамлета к актерам. Голос его дрожал сперва, и он слышал, как дрожит, – он боялся, что слишком гундосит, и актеры, верно, смеются про себя его дикции… Но после сам почувствовал, что голос обретает силу, и он уже не думал ни о чем…

Прошу вас, произносите эти слова, как я прочел их вам, легко и просто… если же вы будете их вопить, как это делают некоторые из актеров, то я предпочел бы, чтоб городской глашатай прочел мои стихи.

Но будьте во всем пристойны, потому что в потоке, в буре, я бы даже сказал, в самом вихре страсти вы должны соблюдать и сохранять чувство меры, которое придает ей нежность…

Но не будьте также слишком безжизненны, и пусть ваше собственное чутье будет вашим учителем. Согласуйте действие со словом и слово с действием. Особенно следите за тем, чтобы не переходить границ свободной естественности…[1]

«…Нанес упомянутым ранее кинжалом стоимостью 12 пенсов названному Кристоферу Марло смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм…»

«О нет, здесь ад, и я всегда в аду!..» Шекспир чувствовал себя опустошенным.

Вместе с тем он не мог не думать о том, что его роль «ученика», в сущности, сыграна. И начинается другой спектакль.

Конец первой части

Часть вторая. Меркуцио

…Чума на оба ваши дома!

«Ромео и Джульетта»

Почти следом за Марло умер Томас Кид. После общения с друзьями лорда Уолсингема. То была уже «английская» трагедия – не «испанская». У Кида при обыске нашли бумаги, принадлежавшие Марло. (Они с Кристофером дружили и снимали прежде одну комнату.) Их обоих с Марло обвиняли в чем-то, что они вряд ли совершили. Кид раскололся на допросе. Винить трудно, никто не знает, каков был допрос. После этого Марло и убили в Дептфорде.

Шекспир узнал обо всем, когда уже вернулся в Лондон. Главным источником его сведений был по-прежнему круг Саутгемптона. И граф Ризли (или Рэйзли – пишут по-разному) знал все из первых рук – из дворца. Он сказал почти с уверенностью, что от Марло хотели избавиться. Как от проштрафившегося сотрудника Тайного совета или как от драматурга – до конца осталось неясным, кому и чему он служил. Может, чаяли накрутить хвост и прочей пишущей братии?

Шекспир испугался. Его игры с историей Англии вели туда же, ему казалось, – и он приуныл. Кто-кто, а он никогда не был мятежником. Он не хотел в бездну – он боялся бездны.

Минутами ему хотелось даже бросить все и вернуться в Стратфорд, сделаться перчаточником. С расстройства он начал писать в том же Тичфилде еще одну поэму: о попытке украсть любовь женщины и о женщине, оказавшейся в этом случае выше похвал. «Обесчещенная Лукреция». Сюжет валялся под ногами: «Фасты» Овидия, это он знал с детства, с грамматической школы. О Лукреции, жене полководца Коллатина, изнасилованной Секстом Тарквинием – сыном римского царька. Об ее страданиях и самоубийстве при муже. (Династию Тарквиния после того согнали с трона, и Рим надолго стал республикой. В старину случались и такие сюжеты.)

Любовь – не история! Тут вечная тема. К тому же – семейные ценности. Поэма посвящалась, конечно, тоже Саутгемптону.

Женщин Уильям не знал, в чем легко признавался себе. Да, в первую очередь себе – кому признаются в таких вещах? У Овидия его сразило, как Лукреция, нанося себе смертельный удар, еще думает о том, чтоб, упавшей, выглядеть красиво. Какой-то особый способ мышления!

Что касается самой любви… О ней он был только наслышан.

Он женился когда-то на девушке много старше себя и втайне надеялся, что она ему что-то объяснит или откроет, чего он не знал (ему было, повторим, всего восемнадцать!), об этом странном состоянии человека и, главное, о женщине как главной составляющей человеческого рода. Но бедная Энн, хоть старшая, ничего не знала сама, кроме тоски по замужеству, которое задержалось в дороге, – а ей уже 26 и бежало к 27-ми… Она была рослая, грудастая девушка с правильными чертами лица и фигурой, которую можно бы отлить в бронзе… Такую захотят решительно все, кто награжден мужскими свойствами. Он оглянуться не успел, как был засватан: восемнадцать – прыщи на лице, флюиды, гормоны и вечный непокой члена.

Но она умела только мыть, стирать, стричь овец, доить коров, ощипывать кур и еще много чего, что к любви по Петрарке или Боккаччо (что тоже очень важно) не имело никакого отношения. Пришла тоска смертная – хоть вылети в трубу вместе с дымом. Он завел трех детей и стал подыскивать работу на стороне, подальше от семьи…

Когда он вернулся из Тичфилда в Лондон, чума постепенно спадала и была надежда, что воскреснет театр. Он увлекся «чистой поэзией», как он считал («Лукреция»), но стосковался по театру. Кроме того, он признавался себе, что в обеих поэмах он был слабей Марло и его незавершенной «Геро и Леандр». А в театре у него все же что-то получалось. Нет, если признаться, лучше получалось. А тут нежданно умер лорд Стрейндж. («Слуги лорда Стрейнджа». Вот он и умер! Актерам полагалось быть чьими-то «слугами», или они причислялись к бродягам. Так что имя было фасад труппы и вместе право на существование.)

Смерть Стрейнджа тотчас обрамилась слухами. Говорили разное, много говорили. Якобы год назад кто-то прислал лорду письмо, в котором предлагалось ему возглавить заговор против королевы Англии. Он тотчас переправил письмо властям и тем разоблачил заговор. Его благодарила сама королева, но, немного времени спустя, он был отравлен. «Клинок, стоимостью в двенадцать пенсов», поразивший в глаз Марло рукой некоего Фризера, продолжал косить противников или мнимых противников власти. Смерть Кида и Стрейнджа сталкивала Шекспира впрямую с эпохой, в какую он жил.

Он был верующий человек, и он боялся ада. Рая тоже боялся – ибо не знал его. Да и не представлял себе, что он может существовать и что даже Бог, в отличие от человека, мог произвести нечто в самом деле благостное. Что оставалось – видеть рай иль ад по Данте?

Актеры теряли почву под ногами: вдова лорда откровенно дала понять, что ей вовсе не хочется возиться с труппой. В отличие от мужа, она не любила народного театра – может, всякого театра. Они снова оставались не у дел.

Слава богу, их быстро подхватил молодой граф Пембрук. За время длинной эпидемии, а после – правда, краткого – междуцарствия (лорд Стрейндж, граф Пембрук) труппа сильно поусохла в составе.

Нужно было набирать актеров. Однажды Уилл днем пришел в театр – они тогда играли в «Куртине» – и увидел разом несколько новеньких. У двери одного из помещений, где переодеваются, стоял высокий, неотесанного вида парень. Явно моложе его. Шекспир к тому времени уже пообтерся в Лондоне, да и в Тичфилде у Саутгемптона – и мог считать себя почти джентльменом. (Ему так хотелось считать.) Перед парнем стояло широкое бревно на козлах – театральный реквизит, кем-то вытащенный со сцены, а на бревне – поднос с яблоками – зелеными не лучшего сорта. Парень брал одно за другим эти яблоки с подноса и грыз…

– Ты что, у нас новый актер? – спросил Шекспир явно без всякого интереса.

– М-гу… – сказал парень и продолжал хрустеть яблоком. – Я – сын Бербеджа, хозяина Teatruma. Ричард…

Хозяин Teatruma был входивший в силу, сравнительно молодой антрепренер.

«Гляди, у него взрослый сын! И уже актер!.. – подумал Шекспир про старшего Бербеджа. Он немного знал его. – Может, и мой Гамлет со временем…» – но ответил собеседнику одним:

– А-а… – лишь поддерживая разговор. Однако решил быть джентльменом и нехотя представился: – Шекспир Уильям.

И тоже снял яблоко с подноса и принялся грызть. Так они стояли оба и хрупали смачно. Благо, зубы молодые. Молодые волки! Хряп и хряп…

Этому парню суждено сыграть Ромео, Гамлета, Отелло, Лира, Макбета и много кого еще и, в сущности, открыть Шекспира для театра. Стать главным его актером – может, на все времена. Но пока они стоят рядом и смачно хрупают яблоками.

Надо было срочно сочинять пьесу. Новую. Ждут голодные актеры. И он стал писать пьесу о любви. Он почерпнул историю из поэмы Артура Брука – указал ему на нее Флорио, частый гость Саутгемптона, итальянец-протестант (даже в Лондоне редкость!) – тот, что переводил на английский «Опыты» Монтеня. Он, кстати, создал и толковый словарь итальянского языка. Он был много старше не только графа, но и Шекспира. И успел порассказать ему вдосталь об Италии. Для Шекспира пока это была закрытая карта. И он легко путал Верону и Падую…

Мы не станем притворяться, что не знаем: он впервые открыл для себя любовь не в жизни и не в поэме «Лукреция», а сочиняя «Ромео и Джульетту».

Девочка, которую он так и не встретил, и мальчик, которым он хотел быть, но не стал. Молодость кончилась, и надо было – для приличия хотя бы – одарить ее вздохом. Посожалеть о ней.

Он пытался вспомнить свое отрочество, юность, но злила их серость. Он много читал тогда, в школе, их заставляли много читать – даже классиков, Сенеку… Но они никогда не беседовали о прочитанном. Это было то, что надо оттарабанить на уроке и забыть. Выбросить в окно. В перерывах меж уроками все толпились у окон – там двигалась интересная жизнь. Друзей у него не было – товарищи, скорей приятели. Драки… Зубрежка в школе, толки о запретном по подворотням. Пылкие занятия онанизмом. Женщины мелькали мимо, как сны, юбки их завораживали порой, но были неподъемны. И только фантазия лезла на стену и перекатывалась через стены.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Перевод А. Радловой (с двумя вставками из переводов Б. Пастернака и М. Лозинского).