Пленница

Совесть тут же начала твердить ему о том, что грешно и гнусно смотреть на обнаженную девицу, но алчное желание увидеть все до мельчайших подробностей уже через миг заглушило в нем все доводы рассудка. Жадный взор перемещался от полных полушарий ее белых грудей на узкую талию, затем на округлые покатые бедра, далее на стройные ножки и тем же путем обратно. Ее волосы, темные и мокрые, были собраны на макушке в тугой узел, и Матвей любовался длинной нежной шеей и округлыми худенькими плечами.

Эта нежно-соблазнительная картина юного девичьего тела и осознание того, что оно еще не знало мужских ласк, вкупе с нарастающим страстным желанием привели к тому, что ладони Твердышева вспотели, а дыхание стало срываться. Нервными движениями он убирал трубку изо рта и выдыхал белый дым, а затем дрожащей рукой вновь подносил мундштук к губам. Он не отрывал взора от завораживающего вида обнаженной девицы, которая уже ополаскивалась, и еще сильнее придвинулся к окну. В его висках пульсировала лишь одна безумная мысль – войти в баню и овладеть этой невозможно притягательной строптивицей, подчинить ее нежное прелестное тело своим жгучим желаниям.

– Эй, кто это там?! – раздался сбоку неподалеку от Матвея голос деда Анисия.

Он тут же очнулся и затравленно обернулся. Поняв, что в темноте его выдала зажженная трубка, невольно дернулся и нечаянно выронил трубку из рук. В темноте уже ничего не было видно. Он стремительно наклонился, пытаясь нащупать трубку на земле, но ничего не нашел. В следующий миг Твердышев заслышал приближающиеся шаги деда Анисия. Поняв, что времени шарить впотьмах больше нет, он проворно устремился прочь от бани.

Уже через минуту он оказался за воротами. Направляясь к дому старосты, Матвей почти вприпрыжку летел по Вознесенской улице. Осознание того, что он неистово вожделеет эту юную барыньку, вид которой только что привел все его чувства и мысли в смятение, обескуражило.

Он не хотел верить в то, что ее прелести настолько заворожили его, что он словно зеленый юнец подглядывал за ней в бане. Ведь спокойствие его души не могли поколебать ни тяжелая работа, ни упорные долгие месяцы жесткого непреклонного правления на заводе, ни постоянное недовольство заводчан, ни неусыпный цензорский контроль над ним Осокина-заводчика, который слыл самым придирчивым и взбалмошным аристократом в этих краях. Сейчас же Матвей с ужасом осознал, что эта заносчивая девица своим соблазнительным обликом явно намеревалась пошатнуть его мир, заставить забыть о совести и разрушить привычный уклад его жизни. Жизни, в которой не было место диким животным инстинктам, которые четверть часа назад, овладев его существом, толкнули его пойти к этой проклятой бане.

– Нет, не будет этого, – бубнил себе под нос Твердышев, широким шагом направляясь вдоль по улице. – Чтоб эта избалованная девица подчинила мои мысли себе, не бывать этому! Я ей не мягкотелый Тоболев…

Из его трубки, оставшейся лежать на едва пробившейся зеленой траве, высыпался тлеющий табак, который некоторое время шаял, а затем поджег пожухлую прошлогоднюю траву. Разгораясь, языки пламени перекинулись на дрова, что лежали у бани. К тому времени Варя уже вернулась в дом и со всеми домочадцами пила чай.

Глава VIII. Пожар

– Батюшка, наш двор горит! – прямо с порога закричала Маша, вбегая в низкую избу.

– Горит? – вмиг упавшим голосом прохрипел Твердышев, вскакивая из-за стола, где сидел за чарочкой со старостой.

– Мамка за тобой послала, – сбиваясь и тяжело дыша, выпалила девочка, – огонь уже баньку жжет, и к дому подбирается!

– Твою… – матерно выругавшись, Матвей на ходу схватил короткий кафтан и вылетел из полутемной горницы.

Никифор Ермолаевич, хромая, так же схватив тулуп, засеменил за Твердышевым, еле успевая за Машуткой, которая, запыхавшись, бежала далеко позади отца.

Припустив по улице, Твердышев спустя пять минут оказался у своего дома. На пожарище, которое было видно еще от дома старосты, уже собрались ближайшие соседи. Подбежав, он увидел, что люди выстроившись в линию, передают воду в ведрах из колодца, что у соседей. Окинув двор взглядом, он заметил Арину и Варю, которые тоже помогали выливать воду на горящие постройки. Сразу же оценив, что баня полыхает, а огонь завладел конюшней, Матвей подскочил к жене, что передавала ведра дальше, и прокричал:

– Кони где?!

Арина, резко обернувшись на громкий голос мужа, закричала в ответ:

– Вывели ужо всех, там они! – она указала в сторону, где были привязаны два жеребца, и лошадь.

– Медленно! Вот-вот на дом перекинется! – пророкотал Твердышев, обращаясь к самому себе.

– К нашему колодцу не подойти, там жар прям полыхает! – бросила ему Арина.

– Сейчас, – крикнул в ответ Матвей. С ожесточением скинув кафтан на траву, он в одной рубахе, побежал к дому. Схватив попавшееся под руку ведро, приблизился к колодцу, который находился в опасной близости к горящей бане, и крикнул одному из мужиков:

– Никитий, принимай ведра!

Мужик, что стоял впереди длинной колонны кивнул и проворно подбежал к Твердышеву. Матвей начал черпать ведром из большой деревянной кадки, стоящей рядом с колодцем на улице, которая собирала дождевую воду. Теперь она доверху была наполнена талыми водами и набранной заранее водой из колодца. Опаляемый жаром, Матвей с ожесточением кидал ведро в кадку и, стремительно черпая и поднимая воду, передавал ведро Никитию, а от него получал уже пустое. Спустя минуту между ними встал дед Анисий, который принимал ведра у Матвея и передавал Никитию. Последний бегом делал пять шагов к постройкам и выливал воду на полыхающие конюшни.

К ним подбежала Маша, собираясь тоже помогать отцу. Но Твердышев, весь мокрый от жара, который опалял его лицо и тело, едва завидев дочь, строго прикрикнул:

– А ну ступай отсюда! Соплюшек еще здесь не хватало!

Девочка обиделась и бросилась к матери, которая звала ее.

– Дом с другой стороны горит! – прохрипел кто-то из мужиков.

– Оставьте конюшню, дом спасайте! – закричала Арина, озабоченно глядя, как огонь пожирает боковую часть сруба. Люди переместились чуть правее, оставив Твердышева, Никития и деда Анисия со стороны пылающей бани.

– Матвей Гаврилович, сгорим! – закричал через минуту Никитий, который, даже находясь на расстоянии от колодца, где был Твердышев, уже тяжело дышал от нехватки воздуха. – Уходи, Матвей!

Твердышев успел лишь еще раз поднять ведро, как огонь, перекинулся на другую сторону колодца, с противоположной стороны от него. Громко выругавшись, Матвей отскочил от стремительно полыхнувшего колодца и бросился к другой стороне дома, где были остальные. Заметив Варю и Машутку, которые таскали ведра с водой от еще одних соседей. Он приказал им:

– Без вас управимся!

– Своим занимайтесь, Матвей Гаврилович! – выпалила ему в ответ Варя, передавая ведра Матрене Рушенцевой.

Твердышев сверкнул на нее глазами, вновь отмечая, что эта девица явно не собирается слушать его приказов, ибо слишком самоуверенна.

– Сколько добра-то сгорит! – вдруг запричитал дед Анисий, который бегал от одной стороны дома до другой и все всплескивал руками. – И деньги-то все!

– Да шут с ними, деньгами-то! – раздался окрик Арины. – Все живы и ладно!

– Нет, нет, жалко же. Ведь за печкой столько ассигнаций лежит! – уже громче запричитал дед и в следующий момент бросился к горящему дому.

– Дед Анисий, не смей! – истошно закричала ему в спину Арина.

Матвей обернулся на испуганный крик жены и увидел, как старик исчез в дверях горящего дома. Огонь уже перекинулся на поленницу, что была сложена у входа.

– Зачем полез туда? – зло прохрипел Матвей, видя, как с одной стороны дома огонь уже подобрался ко второму этажу, а с другой приближался к двери.

– Не спасти дом-то! – прокричала Арина мужу в ухо.

– Неужели ничего нельзя сделать? – пролепетала Варя, которая только что прибежала от других соседей и принесла ведро воды.

– Чего раскудахтались?! Замолкните, сороки! – отрезал Твердышев, с ожесточением метая воду на крышу. В шеренге до Матвея была еще дюжина мужиков, которые как можно проворнее передавали воду. Однако огонь не только не утихал, а бушевал все сильнее. – Встань вместо меня, Арина! – скомандовал Матвей. – Я, небось, поболее воды натаскаю, чем эти худосочные, – заметил он, намекая на Варю с Машуткой.

Забрав ведра у Вари, он бегом устремился к соседям. Стремительно вернувшись с водой, он вдруг увидел, как Олсуфьева вбежала в дом, который с одного боку уже пожирал огонь.

– Куда, Варвара?! – закричал Матвей, подбегая ближе и ничего не понимая.

– Кошка там ее! – прохрипела Арина, передав очередное пустое ведро.

– Они что, все с ума посходили?! – зло возопил Твердышев, с ожесточением метнув воду на крышу горящего дома, – Анисий выходил?!

– Нет, – отрезала жена, вновь передавая ведро.

Вылив ведра, Матвей не мог заставить себя вновь бежать за водой. Осознание того, что пару минут назад в горящий дом вбежала Варя, терзало его. Горячий пот от жара огня вперемешку с холодным от страха за девушку выступил на его висках. Диким взором он глядел на пожарище, пытаясь в блестящих от зарева окнах разглядеть ее стройный силуэт.

– И где эта бешеная?! – прорычал он.

Спустя минуту, не выдержав напряжения, он, матерно выругавшись, бросил ведра и устремился к двери, окутанной дымом, вслед за Варей. Но Арина проворно схватила его за рукав, удержав, и испуганно выпалила:

– Не надо, Матвей!

– Сгорит же! – ощетинился тот, вырывая руку из цепких рук жены.

Быстро подбежав к дому, Матвей резко остановился у крыльца, так как не смог даже приблизиться к двери. В проеме стеной стоял огонь. Ошалев, мужчина попятился назад от полыхающего нижнего этажа.

В следующий миг внутри горящего дома послышался сильный грохот.

– Лестница рухнула! – закричал один их мужиков.

Обезумевший Твердышев смотрел на языки пламени, которые уже поглотили подвал, нижний этаж и уже вовсю лизали мезонин. Яростная мысль о том, что Варя погребена под рухнувшей лестницей в пожарище, билась в его голове, и ему стало не хватать воздуха.

– Вон она! – раздался истошный крик Арины позади.

Твердышева, оттащив мужа чуть дальше от пламени, указала на окно на втором этаже. Матвей резко поднял голову вверх и увидел девушку, всю грязную от копоти, в проеме окна второго этажа. На руках она держала кошку.

– Кидай! – крикнул Матвей, подбегая к окну. Варенька, не раздумывая, бросила ему сверху визжащее, ошалевшее животное. Он ловко поймал кошку и отшвырнул ее подальше от горящего дома.

– Прыгай! Прыгай! – тотчас громко закричали мужики, подбегая к Твердышеву и размахивая Варе руками.

Не решаясь прыгать с довольно высокого второго этажа, девушка дикими глазами смотрела вниз.

– Прыгай, я поймаю! – закричал Матвей, приблизившись к дому на опасное расстояние.

Огонь был совсем близко и опалял диким жаревом его лицо, но мужчина не замечал этого. Он вытянул руки вверх. В этот момент деревянная крыша затрещала, и все увидели, что огонь добрался до конька. Лишь та сторона дома, где стояла Варя, еще не была полностью охвачена огнем. Девушка сильно закашлялась от дыма, который разъедал ей глаза.

– Сейчас крыша рухнет! – крикнул один из мужиков.

– Прыгай, твою мать, говорю! – завопил яростно Матвей, видя, что еще пара секунд – и пламя поглотит девушку. – Сгоришь, дура!

Варя проворно залезла на подоконник и, как можно сильнее оттолкнувшись ногами, прыгнула вперед, закрыв глаза. Она упала прямо на Матвея, и от силы удара он чуть осел на землю.

– Юбку туши! – закричал кто-то, и тут же девушку окатили из ведра ледяной водой.

Через миг Твердышев стащил девушку с себя и, вскочив на ноги, вновь бросился к пожарищу.

Спустя полчаса тушить перестали. Было очевидно, что спасти дом и остальные постройки не удастся. Выгорев полностью, двухэтажный дом еще долго тлел. Оттого, что двор Твердышевых стоял в стороне от остальных, огонь не перекинулся на избы соседей. Немного позже Матвей, обходя пепелище, мрачно шептал:

– Дед Анисий, бедный, как же он так.

Арина, отправив продрогших на весенней прохладе детей в дом старосты, который услужливо предложил погорельцам кров, ходила рядом с мужем и удрученно лепетала:

– Все сгорело. А деньги-то сколько копили.

– Часть серебра в земле же зарыта, Арина, – заметил он в ответ. – Как догорит, я проверю, может, что и осталось.

Глядя на догорающий дом, красными от дыма и пепла глазами Матвей мрачнел все больше. Он почувствовал, что невыносимо болит рука, и осмотрел ее. Левая кисть, чуть опаленная огнем, ныла. Поморщившись, он вспомнил, как схватился за горящий подол Вари, когда ловил ее, и именно тогда и обжег руку. Заметив краем глаза девушку, стоящую неподалеку, он обернулся к ней и быстро приблизился. Мрачно окинув ее взором, он грозно процедил:

– Ну и какого лешего вы в дом полезли?!

Варя подняла на него потерянные глаза, нервно откинув за спину темную прядь распущенных волос, и промямлила:

– Там кошка была…

– Вот истинная своевольница! – прогремел Твердышев. – Жаль, что не сгорела! Надо было вас там оставить, чтоб более неповадно было вытворять такое!

Она в ответ промолчала и отвернулась от горящего недовольного взгляда мужчины. Он сплюнул на землю и вновь направился к догорающему дому.

Зябко кутаясь в шаль, Варя хмурилась и только тяжело вздыхала. Ее деньги, по большей части ассигнации, и пара серег, которые она успела положить в сумку, еще когда они выбегали из загоревшегося дома, пропали. Ведь когда кинулась спасать кошку, поспешив по лестнице вверх, она зацепилась за что-то сумой, висевшей через плечо. И лишь позже, когда уже выпрыгнула из окна, заметила, что вещей при ней нет, видимо, она обронила все в горящем доме.

– К старосте идите, – властно приказал Твердышев, обращаясь к женщинам. – А то уж скоро светать будет.

– А ты, Матвеюшка? – пролепетала ласково Арина.

– Так надо еще тело деда Анисия отыскать. Я позже приду.

– Григорий Петрович! – воскликнул Твердышев, поднимаясь из-за стола. Седовласый надменный дворянин вошел в заводскую контору. – Какими судьбами вы к нам? На новую продукцию приехали посмотреть?

Осокин важно уселся в предложенное управляющим кресло и как-то оценивающе взглянул на Матвея, что стоял рядом.

– Слышал, что дом твой позавчера сгорел.

– Да, – кивнул тот, непонимающе уставившись на Осокина.

– Поджег?

– Вряд ли, – отмахнулся мужчина.

Последние сутки Матвей напряженно думал о пожаре, который испепелил весь его двор, а дом выжег до первого каменного этажа. Уже под утро, когда они с семьей перебрались на ночлег к старосте, в довольно просторную избу с четырьмя горницами, Твердышева вдруг осенило, кто виноват во всем. Он отчетливо вспомнил, как, боясь быть застуканным у бани, уронил трубку, не затушив ее, и стремительно покинул двор. Пожар начался с бани, как сказала Арина, значит, это его табак начал то пожарище. Но не только себя он винил во всем этом происшествии. Именно за-за этой смазливой девки с яркими, словно у кошки глазами, он наделал глупостей и накануне пожара вел себя как полный дурак.

Все эти мысли вихрем пробежали в голове Матвея, но Осокину он лишь сказал:

– Вчера баню топили и недоглядели.

– Ну, понятно, – как-то сухо заметил Осокин.

– Может, чаю, Григорий Петрович? – вежливо осведомился Твердышев.

– Нет, благодарствую. Ты где с семьей остановился?

– У старосты Никифора Ермолаевича. Две горницы нам отдали на время.

– Так вот, – властно заявил заводчик и встал. Устремив испытующий взор на молодого мужчину, Осокин медленно произнес: – Прямо сегодня езжай на мои склады, что у Троицкого завода. Михаил Дементьевич уже предупрежден. Заберешь у него бревна для сруба нового, сколько нужно, ну и других материалов. И дом новый начинай строить. Негоже тебе, моему управляющему, по чужим избам мыкаться. Уразумел ли? Вот деньги возьми, чтобы мужикам работу оплатить. – Осокин вытянул из кармана камзола бархатный кошелек и отсчитал несколько десятков ассигнаций, положив их на деревянный стол перед Твердышевым.

– Григорий Петрович, зачем вы?! – опешил Матвей.

– Ты, братец, не спорь, а дело делай. Чтоб до Купалы новый дом отстроил и переехал. Я сам проверю! – Осокин повернулся и, опираясь на дорогую трость, направился к двери. Твердышев так и стоял у стола, выпрямившись и непонимающе глядя на старого дворянина. Григорий Петрович чуть задержался у двери и, обернувшись, добавил: – Что, как столб, встал-то? Сказал же, бери телеги, людей и на Троицкий езжай. На три дня освобождаю тебя от работы. Михееч за заводом присмотрит.

Благодаря покровительству Осокина, уже на следующий день Твердышев нашел работников, дюжину мужиков, которые за хорошую плату согласились за месяц справить ему дом, все хозяйственные постройки, конюшню, баню и часть сгоревшего забора.

Дом старосты был простым и просторным. Жил мужик лишь со старой матерью да двумя собаками. Еще в турецкую войну Никифор потерял ногу и ходил колченогим, оттого, видимо, и не мог найти себе жену. Твердышевым выделили две смежных комнаты: проходную горницу, где стояла печка, да маленькую спальню, которая примыкала сбоку. Девочки и Варенька заняли горницу, так как там было больше места. Дети спали на печке, где было теплее, а девушка сбоку на простой узкой кровати. В маленькой спаленке было мало места, и едва поместилась одна кровать для Матвея и Арины.

Оставшись без денег и драгоценностей, Варя впала в уныние и решила, что теперь ей уж точно надо возвращаться домой в Петербург, ибо нечем заплатить за кров старосте и Твердышевым. К тому же вся привезенная одежда сгорела на пожаре. Во всеобщем хаосе Варя успела лишь схватить расческу с заколками, немного белья да пару чулок. Так же остались целыми казакин, подгоревшее платье и белье, что были на ней.

Конечно, можно было отписать отцу в Петербург и попросить денег. Но тогда Андреевский сразу же выяснил бы, где она. Наверняка приехал бы за ней сюда и непременно вернул домой. В этом она даже не сомневалась. Мало того, все бы узнали, что она жила здесь по поддельным документам Варвары Олсуфьевой, а это грозило уже скандалом в полиции, весь все подорожные и документы на проживание здесь были выписаны на другое имя. Потому открывать свое местонахождение перед отцом она не собиралась. Пусть он думает, что она живет в Москве. Письма, написанные рукой Вари, ее двоюродная сестра которая была с ней в сговоре, еженедельно отправляла Дмитрию Григорьевичу, чтобы он был спокоен.

Арина с детьми также не успели ничего вынести из горящего дома. Все уже легли спать, когда загорелась баня. Пожар заметили соседи, которые и разбудили Твердышевых и Варю. Спросонья в спешке Арина накинула на плечи тулуп и, закутав потеплее девочек, выбежала с ними наружу, в тот момент, когда огонь уже пожирал баню. Выскочив на двор, Арина и Варя едва успели вывести из сарая и конюшни животных, которые истошно выли, окутанные серыми клубами дыма. Почти все следующие сутки Арина с Машуткой бегали по селу и ловили сбежавших свиней да уток, которые за ночь разбрелись невесть куда.

Бабка Евгения, мать старосты, оказалась довольно гостеприимной и весело приговаривала, что теперь с новыми жильцами ей легче будет управляться с хозяйством и с живностью.

Уже на следующий день Варя с удрученным видом заявила Арине, что ей, видимо, надо возвращаться в Петербург.

– Отчего же? – удивилась Арина.

– Так денег у меня больше нет, а из милости жить не хочу. Придется вернуться к отцу.

Арина нахмурилась, как будто размышляя над чем-то, и спросила:

– Варвара Дмитриевна, вы ведь не хотите уезжать?

– Конечно же, нет, – вздохнула девушка. – Я пока ничего не сделала для брата. А без него мне в столице горестно будет.

– Да, да, я понимаю. Знаете, что я подумала. У меня в мастерской дел невпроворот, и не успеваю я ничего. Уже давно прошу Матвея, чтобы к нам в дом девушку в помощь взять. Вы только не обижайтесь. Вот ежели бы вы согласились, Варвара Дмитриевна, помогать мне по хозяйству. Да и делать-то не особо много. Живность накормить, прибрать в доме да еду сготовить. Ну и за детьми присмотреть. А то мне неудобно в обед домой бегать, чтобы всех накормить. А за помощь вашу будете жить у нас. Как вам такое предложение?

– Я даже не знаю, – замялась Варя.

Работа по дому, конечно, не была ей противна, но и не сильно прельщала. Все же она была дворянка, а не какая-нибудь деревенская девка. Но сейчас, здесь, в глуши, она явно должна была как-то приспосабливаться, раз у нее не было денег для дальнейшего проживания. Оттого предложение показалось ей весьма заманчивым. Гораздо лучше было остаться здесь и помогать Арине, чем вернуться домой и забыть свою мечту остаться рядом с Олсуфьевым. Варя, выросшая в роскоши, лишь опасалась, что не справится. А насчет того, что по статусу ей не положено мыть полы, она даже не переживала. Вряд ли в Петербурге об этом станет известно, а если и так, все равно в это никто не поверит. Потому она, уже почти решившись, неуверенно сказала:

– Но я никогда не мыла полов и готовить едва умею. А скотину вообще боюсь.

– Это дело нехитрое, – воскликнула, всплеснув руками, Арина. – С уборкой вам Машутка все покажет, да и я. А живность только покормить надо будет раз в день. Утром и вечером я сама. Я научу, чем и как. Коров и коз я сама поутру да вечерком подою. Да и девочки вам в помощь будут.

Варя, которая весь последний день печалилась о том, что ей, видимо, придется уехать, воодушевилась и согласно закивала, благодарно улыбаясь Арине:

– Спасибо вам, Арина Афанасьевна. Что бы я без вас делала? Уже не в первый раз вы помогаете мне. Если бы Матвей Гаврилович согласился, я бы хотела остаться и помогала бы вам по хозяйству.

– Я с Матвеем поговорю, – кивнула Арина. – Рада, что вы решили остаться, Варвара Дмитриевна. А насчет сгоревшей одежды не беспокойтесь. Я уже говорила с Матвеем, на следующей неделе в Кунгур съездим, купим, чего надо. Ведь не все сгорело. Часть серебра, та, что Матвей в земле зарыл, цела осталось. Правда, на выкуп доли копили, но теперь уж что поделать, коли беда случилась.

На удивление Арины, Твердышев согласился сразу. Однако, ехидно оскалившись, он как-то подозрительно поинтересовался:

– И что ж, Варвара Дмитриевна будет полы мести и кур щипать?

– А что, она согласилась, – ответила жена. – Видать, очень ей с братцем здесь остаться хочется. А без денег ее вряд ли кто из заводских примет на постой. Нам же все равно девушку в помощь надо. Знаешь же, что разрываюсь я между мастерской и домом.

– Будь по-твоему, Ариша, – произнес Матвей.

Все последние дни, опечаленный пожарищем, Твердышев даже не думал о том, что Олсуфьева может уехать из поселка. Сейчас же когда женщины все уже решили между собой, он был только рад, подумав, что теперь, живя у них из милости, за еду и одежду, спесь эта великосветская девица поубавит.

Глава IX. Каторжник

В то субботнее утро Матвей вынужденно задержался в доме старосты из-за внезапно порвавшихся стремян. Зайдя в дом, чтобы поменять их, он заметил, как Варя неумело затапливает печь.

– Надо сначала мелкие поджигать, – ехидно заявил мужчина. – А от них и остальные дрова разгорятся.

– Вот вы бы и показали, Матвей Гаврилович, как надо, – ощетинилась Варя, оборачиваясь к нему.

– Покажу, – по-доброму кивнул он и, подойдя печи, присел на корточки. Проворно переложив дрова, он умело разжег огонь.

– Спасибо, – ответила тихо Варенька.

Твердышев выпрямился, пронзительным взглядом прошелся по ее лицу и лишь спустя минуту отвернулся. Быстро собравшись, он вышел наружу, нахлобучив на темные волосы картуз.

Никому ни слова не говоря, уже через два дня бабка Евгения сшила всем погорельцам по чистому новому платью. Даже Варе, которая, по мнению старушки, никогда не носила деревенской одежды, она постаралась и выправила длинную черную юбку в пол и светлую кофточку. Подобную одежду в поселке носили лишь дочь купца и жена воеводы. Варя, довольная, поблагодарила старушку, ибо ей досталась хоть и простая одежда, но все же не сарафан и понёвка, которые поголовно носили местные женщины.

Все последующие дни Матвей пропадал на заводе, уходил засветло и приходил под ночь. Молча съедал ужин и, перекинувшись со старостой парой слов, ложился спать.

Успокоившись насчет жилья, довольная девушка с воодушевлением взялась выполнять работу по дому. Бабка Евгения оставалась с Варей и девочками в избе на весь день. Будучи в преклонных летах, мать старосты почти не передвигалась и, все время сидя в горнице или на улице, вежливо наставляла девушку в том, что следует сделать.

В один из дней Варя под присмотром старушки решила состряпать пирог. Девушка как раз положила слепленную сдобу на лопату, собираясь ставить в печь, как бабка Евгения важно заметила: