Путеводитель по пушкинской Москве

Надежда Осиповна Пушкина

(работа Ксавье де Местра, 1800-е гг.)

Среди нанимателей была и семья Пушкиных, жившая здесь с 24 ноября 1801 г. по 1 июня 1803 г. В то время здешнюю местность называли Огородной слободой, а эта часть Большого Харитоньевского переулка была известна как Большая Хомутовка. Название слободе дали дворцовые огороды и поселения живших при них в XVII в. огородников. Со второй половины XVII в. на территории Огородной слободы селились по большей части купцы, представители высшего духовенства, московской знати.

В сей утомительной прогулкеПроходит час-другой, и вотУ Харитонья в переулкеВозок пред домом у воротОстановился. К старой тетке,Четвертый год больной в чахотке,Они приехали теперь.

Пушкин не раз мысленно обращался к детским годам, проведенным в Большом Харитоньевском переулке. И процитированные строки из седьмой главы «Евгения Онегина» – яркое тому подтверждение. Татьяна Ларина была поселена автором именно «у Харитонья в переулке», т. е. рядом с церковью св. Харитония, что и дала название переулку (построена в 1654 г., снесена в 1935 г.).

Поселившаяся здесь семья Пушкиных состояла из пяти человек: глава семьи Сергей Львович Пушкин (1770–1848), московский чиновник средней руки; его жена (с 1796 г.) Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал (1775–1836); дети – Ольга (1797–1868), Александр и Николай (1801–1807).

Позже у Сергея и Надежды Пушкиных родилось еще пятеро детей. Из них выжил только Лев (1805–1852), остальные же – сыновья Михаил (1811), Павел (1810), Платон (1817–1819) и дочь Софья (1809) умерли в раннем возрасте.

В усадьбе Юсупова в начале XIX в. стояло три каменных дома, один из которых – средний – и был арендован Сергеем Львовичем Пушкиным. В результате более поздних перестроек дом стал частью одного большого здания. Сегодня это левое крыло дома № 21 (по другому мнению, Пушкины обретались в несохранившемся деревянном флигеле).

Юсуповский сад славился на всю Москву, усадебное садоводство на иноземный манер – английский или французский – было в ту пору в большой моде. Маленький Саша Пушкин проводил в саду князя большую часть времени.

«Сад был великолепный. У Юсупова была татарская страсть к плющу, прохладе и фонтанам и любовь парижского жителя к правильным дорожкам, просекам и прудам. Из Венеции и Неаполя, где он долго был посланником, он привез старые статуи с обвислыми задами и почерневшими коленями. Будучи по-восточному скуп, он ничего не жалел для воображения. Так в Москве, у Харитонья в Огородниках, возник этот сад, пространством более чем на десятину.

Князь разрешал ходить по саду знакомым и людям, которым хотел выказать ласковость; неохотно и редко допускал детей. Конечно, без людей сад был бы в большей сохранности, но нет ничего печальнее для суеверного человека, чем пустынный сад. Знакомые князя, сами того не зная, оживляли пейзаж. Пораженный Западом москвич шел по версальской лестнице, о которой читал или слышал, и его московская походка менялась. Сторожевые статуи встречали его. Он шел вперед и начинал, увлекаемый мерными аллеями, кружить особою стройною походкой вокруг круглого пруда, настолько круглого, что даже самая вода казалась в ней выпуклой, и, опустясь через час все той же походкой к себе в Огородники, он некоторое время воображал себя прекрасным и только потом, заслышав: «Пироги! Пироги!» или повстречав знакомого, догадывался, что здесь что-то неладно, что Версаль не Версаль и он не француз. Сад был открыт для няньки Арины с барчуками».[4]

Сергей Львович Пушкин

(с портрета К.К. Гампельна, 1824 г.)

Почти через четверть века после того, как Пушкины жили у Харитонья в Огородниках, в 1830 г. поэт принимается за автобиографию. Он набрасывает «Программу автобиографии», в которой описание своего детства он начинает именно отсюда: «Первые впечатления. Юсупов сад». И в это же время он сочиняет стихотворение «В начале жизни школу помню я», где рисует восхитительную картину сада:

Николай Борисович Юсупов

(с картины кисти И.Б. Лампи, 1790-е гг.)

И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных                                                        скал.Там нежила меня теней прохлада;Я предавал мечтам свой юный ум,И праздномыслить было мне отрада.Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.Все – мраморные циркули и лиры,Мечи и свитки в мраморных руках,На главах лавры, на плечах порфиры —Все наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновенья,При виде их, рождались на глазах.Один (Дельфийский идол) лик младой —Был гневен, полон гордости ужасной,И весь дышал он силой неземной.Другой женообразный,                                 сладострастный,Сомнительный и лживый идеал —Волшебный демон – лживый,                                      но прекрасный.Пред ними сам себя я забывал;В груди младое сердце билось – холодБежал по мне и кудри подымал.Безвестных наслаждений ранний                                                      голодМеня терзал – уныние и леньМеня сковали – тщетно был я молод.Средь отроков я молча целый деньБродил угрюмый – все кумиры садаНа душу мне свою бросали тень.

Стихотворение это лучше, чем какая-либо из возможных иллюстраций, передает атмосферу сада, пленившую будущего поэта.

Пушкин встречался с Николаем Юсуповым после возвращения в Москву в 1826 г., тому есть материальное подтверждение – рисунок художника Николя де Куртейля, запечатлевший поэта в Архангельском среди гостей князя, принимающего поздравления с праздником от благодарных крестьян. Александр Сергеевич бывал в усадьбе и в 1827 г., и в 1830 г. В том же 1830 г. Пушкин публикует в «Литературной газете» стихотворение, посвященное главному вдохновителю и хозяину сада в Огородной слободе, соблаговолившему когда-то допустить в его пределы маленького Александра. Именно к нему, Николаю Юсупову, Пушкин обращается в стихотворении «К вельможе». В этом произведении Пушкин отдает должное князю как одному из ярчайших деятелей своей эпохи:

Церковь Св. Харитония Исповедника в Огородной слободе, 1880-е гг.

Из Петербурга не замедлил высказаться и Фаддей Булгарин. Пушкин собирался ответить непонятливым коллегам критической заметкой «Опровержение на критики», но так и не закончил ее. Уже позднее, после смерти поэта, в 1844 г. Виссарион Белинский сполна расплатился с критиканами: «Некоторые крикливые глупцы, не поняв этого стихотворения, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер великого поэта, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное постижение и изображение целой эпохи в лице одного из замечательнейших ее представителей».

А старика Юсупова Александр Сергеевич не забыл. 27 февраля 1831 г. он пригласил его в числе немногих, удостоенных сей чести, на бал, устроенный молодоженами Пушкиными в их арбатской квартире.

Ты понял жизни цель:                          счастливый человек,Для жизни ты живешь.                        Свой долгий ясный векЕще ты смолоду умно разнообразил,Искал возможного, умеренно                                             проказил…

Стихотворение «К вельможе» было в штыки принято московскими литераторами. Николай Полевой, издатель «Московского телеграфа» вскоре ответил Пушкину обидным памфлетом «Утро в кабинете знатного барина». Александр Сергеевич критики не принял: «Пушкин говорил М.А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов, и затем только он угощал его в своем Архангельском. – «Но ведь вы его изобразили пустым человеком!» – «Ничего! Не догадается!». Пушкин смеялся над Полевым, который в известном послании «К вельможе» видел низкопоклонство»[5].

«На уроки танцевания к Трубецким»

Покровка ул. 22

«Пушкин с сестрою учился танцевать в семействе князя И.Д. Трубецкого, на Покровке, близком к их дому и семейству. Княжны, ровесницы Пушкина, рассказывали мне, что Пушкин всегда смешил их своими эпиграммами, сбирая их около себя в каком-нибудь уголку. В этом доме я имел честь видеть часто мать и сестру Пушкина около 1820 года. Сестра славилась своим умом, живостью и характером между своими подругами».

Михаил Погодин

Александр I. Рис. А.С. Пушкина

Усадьба Апраксиных-Трубецких. Здесь Александр и Ольга Пушкины бывали в детстве, в 1809–1810 гг. Ольга Сергеевна Пушкина, ставшая в 1828 г. в результате тайного и сокрытого (от отца) замужества Павлищевой, вспоминала в 1851 г., что «родители возили их на уроки танцевания к Трубецким (князю Ивану Дмитриевичу)». В детские годы Пушкина князь и действительный камергер Иван Дмитриевич Трубецкой жил в этом доме на Покровке до своей смерти в 1827 г. Трубецкой приходился троюродным дядей Александру Пушкину (по отцу Сергею Львовичу).

Вычурный и грузный внешний вид дома дал прозвище и его владельцам. Их прозвали «Трубецкие-Комод». Комодами звались все члены семьи Ивана Дмитриевича: его жена Екатерина Александровна, урожденная Мансурова, сыновья Николай, Юрий, дочери Аграфена, Александра и Софья.

Действительно, квадратный дом Трубецких напоминал современникам комод (хотя еще в конце XVIII в. его называли ни больше ни меньше как «московский Зимний дворец»). «Москва всех людей метила по-своему. Дом был комод, и Трубецкие стали Трубецкие-Комод, а старика Трубецкого звали уже просто Комод. Трубецкие-Комод жили в своем доме-комоде тремя поколениями; старик, крепконосый, сухой, был уже очень дряхл и глух; всем в доме распоряжалась дочь, сорокалетняя девица Анюта. Александр часто встречал на прогулках Николиньку Трубецкого, гулявшего с гувернанткой. Они познакомились, тетка прислала Сергею Львовичу любезное письмо, и Александр стал бывать у Трубецких.

Николинька Трубецкой был мал ростом, ленив и толст, желт, как лимон. Старый дед доживал свой век и крепко зяб, поэтому зимою непрерывно топили, а летом не открывали окон. Слуги ходили по дому как сонные мухи. В комоде было тихо, душно и скучно. Казалось, и молодые вместе со стариком доживают свой век. Николинька не играл в мяч и не бегал взапуски, он был сластена, лакомка, и нежная тетка его закармливала», – писал Юрий Тынянов. Интересно, что на танцевальных вечерах у Трубецких бывал и маленький Федор Тютчев, живший неподалеку, в Армянском переулке.

«Дом-комод» на Покровке в 1836 г.

(Центральный архив научно-технической документации Москвы)

Усадьба Апраксиных-Трубецких на Покровке сформировалась в результате покупки в 1764 г. графом Матвеем Федоровичем Апраксиным небольших соседних владений. На одном из них, в 1760 г. принадлежавшем поручику Крюкову, стояли каменные палаты (вероятно, 1-я половина XVIII в.). В 1766–1769 гг. были выстроены в центральной части участка главный дом в три этажа и два одноэтажных флигеля по бокам (предположительно по проекту арх. Д.В. Ухтомского, автора снесенных в 1930-е гг. Красных ворот). Восточный флигель был перестроен из упомянутых старых каменных палат Крюкова, поэтому и оказался длиннее западного.

В 1772 г. усадьбу приобрел князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой, отец будущего «Комода» Ивана Дмитриевича. При нем в 1774–1775 гг. строительство было завершено, Западный флигель, прежде короткий, был достроен; высота обоих флигелей была увеличена еще на один этаж. По задумке князя Трубецкого флигеля соединили с главным домом переходами, после расширенными (до 1803 г.). В торце восточного флигеля разместилась парадная лестница.

В 1783 г. парадный двор усадьбы был замкнут в глубине двухэтажным корпусом с проездом посередине, уже в советское время этот корпус надстроили третьим этажом.

«Дом-комод» на Покровке является не только хорошо сохранившимся памятником пушкинской Москвы, это еще и редкий, совершенно необычный памятник русской архитектуры позднего барокко второй половины XVIII в., единственный в своем роде.

«Дом-комод» в наше время

Вспомним, что расцвет барокко, характеризующегося такими свойствами, как грандиозность и пышность, патетическая приподнятость и пристрастие к эффектным зрелищам, совмещение иллюзорного и реального, пришелся на гораздо более ранний период – 1-ю половину XVIII в., а с 1760-х гг. этот стиль вытесняется классицизмом. Вот почему дом на Покровке еще до превращения его в «комод» прозвали «московским Зимним дворцом», построенным Растрелли в 1754–1762 гг. также в стиле барокко. Динамичная ордерная композиция, рисунок деталей, уникальное для Москвы богатство оформления «дома-комода» напоминают самые знаменитые дворцовые здания того времени.

Однако русское барокко не знает таких объемно-пространственных решений в архитектуре жилых зданий. Даже петербургские дворцы 1750–1760-х гг. строились на прямоугольных планах. Что же касается «дома-комода», то его криволинейные помещения разной формы и размера составляют основу планировки, а изгибы их стен непосредственно выражены в объеме здания. Эти выступы, в частности, подчеркнуты колоннами с характерным для эпохи сложным ритмом их повторения. На угловых выступах колонны и фронтоны ориентированы диагонально, что усиливает пластическое богатство здания. Крупные наличники и пышная лепнина почти целиком заполняют стены, особенно со стороны двора. Архитектурная ценность «дома-комода» как памятника русского зодчества подчеркивается и необычной для жилого здания деталью – лепными раковинами в нишах первого этажа.

Торжественную парадность развернутому вдоль улицы усадебному ансамблю придают флигеля. Их продольные фасады, более сдержанные, отделаны уже в формах раннего классицизма. И в этом – яркая иллюстрация перехода от одного архитектурного стиля к другому. К настоящему времени замыкающий корпус усадьбы сохранил лишь сводчатый центральный проезд; боковые здания на узком заднем дворе полностью перестроены.

Богатый интерьер дома-комода характеризуется не только многообразием помещений, но и их сложными, прихотливыми сочетаниями, что позволяет провести аналогию с увеселительными павильонами, навевающую некоторые приемы рококо.

В начале XIX в. дом сильно пострадал во время пожара, но, несмотря на это, основная планировка дома сохранилась. К этому времени относится и оформление уникального овального зала.

Внутри «дома-комода» есть на что посмотреть. Это и нарядные декоративные колонны, и высокие двери ампирного рисунка, и прямые и вогнутые угловые печи, облицованные изразцами второй половины XIX в. (интересно, что до середины прошлого века в доме было печное отопление), и чугунные лестницы (заменившие деревянные во второй половине XIX в.). В советское время была утрачена интереснейшая винтовая лестница в юго-западном крыле здания[6].

С этим домом связана занятная старомосковская легенда о тайном браке Алексея Разумовского с императрицей Елизаветой, произошедшем на следующий год после того, как в ночь на 25 ноября 1741 г. гвардия возвела дочь Петра Первого на царский престол. Влюбленные приехали в Москву, где тайно обвенчались в церкви Воскресения в Барашах (Покровка, 26; постр. в 1652 г., в советские годы значительно пострадала). В подтверждение тайного брака московские старожилы указывали на выточенную из дерева позолоченную царскую корону, водруженную якобы в честь этого венчания на куполе Воскресенской церкви. Теперь, к сожалению, и самой короны нет, как нет и возможности удостовериться в ее существовании.

Но главным результатом все сметающей на своем пути страсти Елизаветы должен был явиться ее подарок Разумовскому – роскошный дворец на Покровке, заказанный ею придворному архитектору Бартоломео Растрелли. Легенда красивая. Однако за правдоподобность ее поручиться трудно, т. к. свадьба если и была, то значительно раньше даты возведения дома.

С гораздо большей долей вероятности (чем в случае с тайным браком) можно утверждать, что Пушкин бывал в «доме-комоде» не только в детстве, но и гораздо позже, после возвращения в Москву. С 1825 г. управляющим делами и имениями у Трубецких служил Василий Дмитриевич Корнильев (1793–1851), в прошлом коллежский асессор и регистратор канцелярии Министерства юстиции.

Сегодня можно лишь догадываться о том, насколько эффективным управляющим он был, – как свидетельствовали современники, бывший коллежский асессор Корнильев жил на Покровке на широкую ногу и даже давал здесь обеды, обычно по вторникам. Пообедать заходили литераторы пушкинского круга: Баратынский, Погодин и другие. Михаил Погодин, между прочим, бывал здесь и в качестве домашнего учителя семьи Трубецких, об интересе к стихам Пушкина своего ученика Николеньки Трубецкого он писал в своем дневнике.

Управляющий пригласил к себе на обед Пушкина, скорее всего, после возвращения поэта в Москву из ссылки. Недаром же в сентябре 1826 г. Корнильев присутствовал у князя Вяземского на чтении Пушкиным «Бориса Годунова». Встречались они и раньше – у Карамзиных в 1818 г.

Здесь же на Покровке встречала гостей и жена Корнильева, дочь командора Биллингса, исследователя Сибири и Севера, участвовавшего в третьей кругосветной экспедиции Джеймса Кука. Было у Василия Дмитриевича и другое существенное родство. Он приходился дядей Дмитрию Ивановичу Менделееву. Старшая сестра химика Екатерина Ивановна часто бывала у дяди-управляющего. Видели здесь и самого Дмитрия Ивановича. Считается также, что он несколько лет прожил здесь, пользуясь гостеприимством дяди, в 1849–1850 гг. (по другой версии, ученый жил в другом доме Корнильева – в Уланском переулке на Сретенке, куда тот переехал после отставки у Трубецких).

План дома князя И.Д. Трубецкого, 1825 г.

(Центральный архив научно-технической документации Москвы)

С середины XIX в. в усадьбе помещалась Четвертая мужская гимназия, основанная в 1849 г. для подготовки к поступлению в Московский университет. Ранее гимназия занимала дом Пашкова. Когда же в 1861 г. дом Пашкова передали Румянцевскому музею, университет приобрел для гимназии «дом-комод», где она и располагалась вплоть до 1917 г.

Гимназия была классической, высшего разряда, с двумя древними языками: латынью и греческим. Она выделялась своим преподавательским составом. Многие учителя, являясь авторами учебников, по ним же и преподавали свои дисциплины. Физику преподавал К.Д. Краевич, автор учебника, словесность – Л.И. Поливанов, математику – А.Ф. Малинин и К.П. Буренин.

Среди выпускников – будущие режиссер К.С. Станиславский, философ Вл. С. Соловьев, ученый-механик Н.Е. Жуковский, меценат С.Т. Морозов, филолог А.А. Шахматов, писатели Н.Н. Евреинов и А.М. Ремизов, певец, солист Большого театра П.А. Хохлов, антрополог Н.Ю. Зограф, зоолог С.А. Зернов.

После Октябрьского переворота 1917 г. усадьбу заполонили те, кого в пушкинское время и на порог бы не пустили, – представители победившего пролетариата. Пролетарии обосновались прямо в овальном зале, где некогда обучали танцам Александра и Ольгу Пушкиных. А «дом-комод», «памятник зрелой гражданской архитектуры», приспособили под коммунальные квартиры. С дровами в первые революционные зимы в Москве было плохо, поэтому новые жильцы сильно мерзли в просторных барских покоях.

С 1924 г. тут находилось общежитие студентов Московского института инженеров транспорта.

После Великой Отечественной войны здесь вновь стали учить танцам, – часть помещений была отдана под Дворец пионеров (первое слово лучше подходит «дому-комоду», чем, например, общежитие). Среди пионеров были будущие поэтесса Белла Ахмадулина и театральный художник Валерий Левенталь. В 1958 г. в здании открылся «Дом комсомольцев и школьников» Бауманского района г. Москвы.

В середине 1960-х гг. к пионерам и комсомольцам подселили научных работников, – во дворец въехал научно-исследовательский институт ВНИИ геофизики. Тогда наконец-то была проведена первая научная реставрация памятника: его фасадам вернули первоначальный облик середины XVIII столетия.

Дворец на Покровке сегодня с успехом мог бы использоваться в культурно-просветительских целях, здесь можно было бы открыть галерею, музей, концертный зал. Но все это реально только после реставрации и приведения в порядок этого уникального памятника московской архитектуры.

«В московском саду графа Бутурлина»

Госпитальный пер. 4а/2

«Ему было десять лет. Александр знал теперь Москву. Знал и переулки, где дома были подслеповаты, как старички, сидевшие тут же, на скамеечках, и нарядный Кузнецкий мост, и широкую Тверскую – дома там были большие, просторные, почти все в два этажа. Дрожки и кареты стояли у подъездов; мужики бойко торговали пирогами. Во французской лавке на Кузнецком мосту блистали яркие шелка. Детей начали воспитывать по-новому. Сергей Львович, побывав у Бутурлиных, Сушковых и еще у кой-кого, однажды вдруг обнаружил, что благородных детей учат танцам».

Юрий Тынянов. «Пушкин»

Няня Арина Родионовна. Рис. А.С. Пушкина

Усадьба Бутурлиных (XVIII в.). Здесь в 1809–1810 гг. Пушкин часто бывал у Бутурлиных – дальних родственников его матери. В усадьбе жили граф Дмитрий Петрович Бутурлин (1763–1829) – библиофил, сенатор – и его жена Анна Артемьевна, урожденная Воронцова (1777–1854). Она приходилась троюродной сестрой матери Пушкина Надежде Осиповне. Отец Бутурлиной Артемий Иванович Воронцов стал крестным отцом Александра Пушкина. Дети Бутурлиных, – сыновья Михаил и Петр, дочери Елена, Елизавета, Мария и Софья – приходились четвероюродными братьями и сестрами Пушкину.

Сохранилось свидетельство поэта и литературоведа М.Н. Макарова, видевшего маленького Александра Пушкина у Бутурлиных: «Когда это было, в 1810, 1811 и в какую именно пору, право, этого хорошенько и точно я теперь сказать не могу. Тридцать лет назад – порядочная работа для памяти человеческой.

Однако ж я очень помню, что в этот год, да, именно в этот, когда я узнал Александра Сергеевича Пушкина, я, начиная с октября или с ноября месяца, непременно, как по должности, каждосубботно являлся к графу Дмитрию Петровичу Бутурлину.

Молодой Пушкин, как в эти дни мне казалось, был скромный ребенок; он очень понимал себя; но никогда не вмешивался в дела больших и почти вечно сиживал как-то в уголочке, а иногда стаивал, прижавшись к тому стулу, на котором угораздивался какой-нибудь добрый оратор, басенный эпиграммист, а еще чаще подле какого же нибудь графчика чувств; этот тоже читывал и проповедовал свое; и если там или сям, то есть у того или другого, вырывалось что-нибудь превыспренне-пиитическое, забавное для отрока, будущего поэта, он не воздерживался от улыбки. Видно, что и тут уж он очень хорошо знал цену поэзии.

Однажды точно, при подобном же случае, когда один поэт-моряк провозглашал торжественно свои стихи и где как-то пришлось:

И этот кортик,и этот чертик! —

Александр Сергеевич так громко захохотал, что Надежда Осиповна, мать поэта Пушкина, подала ему знак – и Александр Сергеевич нас оставил. Я спросил одного из моих приятелей, душою преданного настоящему чтецу: «Что случилось?» – «Да вот шалун, повеса!» – отвечал мне очень серьезно добряк-товарищ. Я улыбнулся этому замечанию, а живший у Бутурлиных ученый-француз Жиле дружески пожал Пушкину руку и, оборотясь ко мне, сказал: «Чудное дитя! как он рано все начал понимать! Дай Бог, чтобы этот ребенок жил и жил; вы увидите, что из него будет». Жиле хорошо разгадал будущее Пушкина; но его «дай Бог» не дало большой жизни Александру Сергеевичу.

В теплый майский вечер мы сидели в московском саду графа Бутурлина; молодой Пушкин тут же резвился, как дитя, с детьми. Известный граф П… упомянул о даре стихотворства в Александре Сергеевиче. Графиня Анна Артемьевна (Бутурлина), необыкновенная женщина в светском обращении и приветливости, чтобы как-нибудь не огорчить молодого поэта, может быть, нескромным словом о его пиитическом даре, обращалась с похвалою только к его полезным занятиям, но никак не хотела, чтоб он показывал нам свои стихи; зато множество живших у графини молодых девушек, иностранок и русских, почти тут же окружили Пушкина со своими альбомами и просили, чтоб он написал для них хоть что-нибудь. Певец-дитя смешался. Некто NN, желая поправить это замешательство, прочел детский катрен поэта, и прочел по-своему, как заметили тогда, по образцу высокой речи. Александр Сергеевич успел только сказать: «Ah! mon Dieu», – и выбежал.