Драма в Гриффин-холле, или Отравленный уикенд

Достав из ящика стола последний апельсин, Себастьян выкинул гнетущие мысли из головы. Тонкая кожура зазмеилась под ножом, обдавая лицо пряным ароматом и заставляя рот наполняться слюной. Из прохладных долек с просвечивающими через пергаментную оболочку зёрнышками он соорудил кособокую башенку и долгое время рассматривал её, наклонив голову к правому плечу. При таком ракурсе солнечный луч, пробившийся через слоистые серые облака, превращал апельсиновые дольки в любопытное зрелище – концентрированный свет пронизывал их насквозь, и мерцающие прожилки образовывали причудливый узор, будто на крыле бабочки.

Что же всё-таки имел в виду отец, говоря о вознаграждении? Эта мысль не выходила у Себастьяна из головы. В последнее время старший Крэббс был одержим идеей написания мемуаров, для чего даже пригласил в Гриффин-холл в качестве секретаря молодую женщину, Айрис Белфорт, умеющую работать с историческими документами. То, что отец выбрал стороннего человека и не воспользовался помощью сына, выглядело как его обыденное пренебрежение, хотя и вызывало некоторую досаду.

В отцовском письме было сказано про особый дар, ожидающий каждого члена семьи. Предчувствие перемен кольнуло где-то под ложечкой и Себастьян, отдавшись на волю фантазии, принялся воображать упоительные картины будущего благополучия. Среди них были и небольшой уютный коттедж с просторным кабинетом – в камине пылал огонь, а сам он сидел за солидным письменным столом красного дерева со множеством выдвижных ящичков; и вечеринки у литературных критиков, где он мог бы завести полезные знакомства; и, возможно, короткие поездки в Торки или Плимут с целью сменить обстановку и немного освежиться, что совершенно необходимо человеку, глубоко погружённому в творчество.

Добравшись в своих мечтаниях до палубы корабля, отплывающего в кругосветное путешествие, Себастьян вздрогнул от порыва ветра, распахнувшего неплотно прилегающую створку окна. Комнату заполнил пронизывающий утренний холод, и листы бумаги со стола разлетелись в стороны. Один из них угодил в мусорную корзину, и Себастьян долго смотрел на него, не в силах встать и навести порядок.

Содрогаясь от озноба, он, наконец, поднялся и, стуча протезом, заменившим правую ногу, закрыл окно на крючок и небрежно собрал части рукописи, не заботясь о том, чтобы сложить листы по порядку. На его лбу снова проступили морщины, губы плотно сжались.

Кляня себя за болезненную слабость, он с решимостью встал, уселся за стол и принялся писать письмо племянникам – Филиппу и Оливии Адамсон, которых в семье уже много лет называли не иначе как «бедняжками». Рано осиротевшие дети, на чью долю выпало достаточно потрясений, теперь уже ничем не напоминали Себастьяну испуганных большеглазых мышек. Филипп превратился в широкоплечего молодого мужчину приятной наружности, а Оливия преобразилась из худенькой сутулой девчушки с обгрызенными до мяса ногтями в серьёзную статную красавицу. Правда, манера племянницы носить какие-то странные, больше похожие на мужские, мешковатые наряды, казалась старомодному Себастьяну сомнительной. Он готов был заключить пари, что в качестве блузок Оливия использует рубашки брата, а её новая привычка появляться всюду в брюках мужского покроя и вовсе его шокировала.

Последний раз он виделся с близнецами год назад, в день поминовения их матери и его сестры, Изабеллы. Тогда они все вместе выпили чаю в закусочной Лайонза на Стрэнде, потом немного прошлись и расстались у Сент-Климент-Дэйнс. Попрощавшись, он долго смотрел им вслед, досадуя на себя за излишнюю сдержанность и неумение вовремя отыскать нужные слова, если они предназначались не для бумаги. Близнецы уходили от него – молодые, высокие, двигающиеся почти синхронно, – и он в тот момент отчётливо понял, что его жизнь перевалила за вторую половину и больше, в общем-то, ждать особенно нечего.

Глава четвёртая, в которой «бедняжки» тоже получают письмо от Матиаса Крэббса

– Ну и что ты думаешь об этом? – спросила Оливия, внимательно глядя на брата и задумчиво постукивая конвертом по деревянному рассохшемуся подоконнику.

Филипп, её брат-близнец, флегматично пожал плечами и затянулся короткой египетской сигаретой. Его губы скептически искривились, между рыжеватыми бровями пролегли две тонкие морщинки. Письмо от дяди Себастьяна пришло ещё вчера и донельзя взбудоражило близнецов.

– Себастьян тоже не совсем понимает, о чём идёт речь. Но всё же хорошо, что он предостерёг нас. От дедушки Крэббса можно ожидать чего угодно. Такой уж он неугомонный старикан, – и Филипп невольно усмехнулся.

– А я, ты знаешь, ничего особенно хорошего не жду, – медленно произнесла Оливия. – Как-то так получается обычно, что идеи, которые приходят в голову дедушке, выходят нам боком. Не думай, что я не испытываю благодарности. Как-никак он заменил нам родителей. Но его забота – утомительное бремя.

Ловко затушив окурок в блюдце, Филипп кивнул и постарался отогнать болезненные воспоминания. На лицах близнецов проступило одинаково горькое выражение, стёршее следы различий, налагаемых полом, и сделавшее брата и сестру почти идентичными. Они и так были крайне схожи, но в моменты раздумий или при определённом освещении изумляли своим обликом столь сильно, что это казалось каким-то хитроумным трюком.

Оба высокие, угловатые, с длинными музыкальными пальцами и миндалевидными серо-голубыми глазами, брат и сестра отражались друг в друге, как в затуманенном зеркале. Даже тембр голоса у них был почти одинаковым: чуть ниже и басовитее у Филиппа, немного более певучий и звонкий у Оливии.

Позже, когда глаза привыкали к изобретательной проделке природы, можно было выхватить из общей картины немногочисленные различия.

Так, Филипп, безусловно, был сложен более атлетично, чем сестра. Его волосы, брови и ресницы обладали истинно британским красновато-рыжим оттенком, тогда как у Оливии по спине струились блестящие каштановые пряди, а ресницы на фоне бледной кожи и вовсе казались угольно-чёрными. Однако, как это ни странно, эти различия только подчёркивали общее сходство близнецов, заставляя предполагать особый замысел божественной игры.

Раздался требовательный стук в дверь, и молодые люди одинаково вздрогнули, не отстав друг от друга и на долю секунды. Оливия спрыгнула с подоконника и отошла чуть правее окна, почти к самой нише, где стояла низкая кушетка, а Филипп, пригладив волосы, отправился открывать.

Хозяйка пансиона, миссис Флойд, тучная меланхоличная женщина с выступающими зубами, сделала движение крупной головой, будто собиралась поклониться, и подняла повыше поднос, где лежало несколько писем и один пухлый небрежно запечатанный пакет.

Рассеянно улыбнувшись ей, Филипп быстро отыскал конверт, адресованный Филиппу и Оливии Адамсон, ещё раз улыбнулся, и, не дожидаясь, когда хозяйка удалится, проворно скользнул обратно в комнату.

Как только дверь захлопнулась, Оливия подлетела к брату и выхватила полученное им письмо. Отбежав к окну, она с лёгкостью устроилась на широком подоконнике, подобрав под себя длинные ноги в мешковатых брюках, и принялась торопливо распечатывать конверт. Когда Филипп передал ей в помощь нож для разрезания бумаги, она уже справилась со своей задачей и теперь читала послание от Матиаса Крэббса.

Чтение заняло меньше минуты. Дочитав, Оливия протянула письмо брату, одновременно громко хмыкнув.

Филипп встряхнул два небольших листа и начал читать вслух, медленно, словно боялся упустить какую-то значимую деталь:

– Дорогие Филипп и Оливия!

Не тратя даром времени (а его у старика осталось немного), я перейду сразу к сути своего послания. Много лет я пренебрегал родственными связями и ратовал за полную самостоятельность каждого члена семьи Крэббс. Кто-то из вас с этим справлялся лучше, кто-то хуже…

– Про хуже – это он тётушку Розмари имеет в виду, не иначе, – усмехнулась Оливия, перебив брата.

Филипп коротко кивнул и продолжил:

– …Тем не менее я горжусь каждым, кто смог устроить свою жизнь без оглядки на мою помощь.

Однако произошло событие, изменившее моё мировоззрение. Не отказываясь от своих убеждений, я всё же хочу каждого из вас вознаградить по достоинству.

Пользуясь тем немногим временем, что мне ещё осталось провести в этой юдоли земных печалей, я хочу пригласить вас в Гриффин-холл и преподнести каждому особый дар.

С превеликим нетерпением я ожидаю вас, Филипп и Оливия, в последнюю пятницу сентября. Надеюсь, неотложные дела не помешают вам посетить своего старика и доставить ему радость увидеть, как возмужали дети его горячо любимой дочери Изабеллы.

– Вознаградить. С превеликим нетерпением. Горячо любимой. Возмужали, – Оливия произносила слова из дедушкиного письма отстранённо, будто цитировала телефонный справочник.

Филипп, дочитав письмо, какое-то время смотрел на него недоумевающе, а затем аккуратно сложил листы, следуя сгибам тонкой, будто папиросной бумаги.

Брат и сестра пристально посмотрели друг на друга.

– Да, дедуля Крэббс умеет удивить, – наконец произнесла Оливия. – Что думаешь? В честь чего, интересно, в дедушке взыграли родственные чувства? Может это быть связано с мемуарами, про которые писал дядя Себастьян?

Филипп неопределённо пожал плечами.

– Глупо гадать. Нужно поехать и узнать, что ему пришло в голову на этот раз. Я не прочь, если честно. Любопытно было бы снова оказаться в Гриффин-холле. Если к выходным погода наладится, то поездка обещает быть приятной.

Оливия мечтательно улыбнулась. Черты её лица смягчились, настороженность сменилась выражением детского ожидания праздника.

– Старый Гриффин-холл… Любопытно, верёвочная лестница всё ещё хранится в дупле нашего дерева?

– Скорее всего, она истлела, – сухо ответил Филипп и тут же прибавил: – Не жди от этого визита многого, Олив. Старому Матиасу нравится вытягивать из людей чувства, ты же знаешь. Не думаю, что он сильно изменился за прошедшие годы. Да и слова о вознаграждении не стоит принимать слишком уж всерьёз. Это может быть всё что угодно, но не то, чего ожидает тётушка Розмари, если она получила такое же приглашение.

– Годы меняют людей. Смягчают их сердца, – не согласилась с братом Оливия. – К тому же дедушка Матиас и правда стар. Сколько ему? Восемьдесят? Восемьдесят пять?

– Семьдесят два. Всего лишь, – уточнил Филипп.

– Да какая разница? – отмахнулась Оливия со свойственной юности бессознательной жестокостью. – А родственников у него осталось не так уж много. Это нормальное желание – увидеть родню, особенно если он неважно себя чувствует.

– С чего ты это взяла? – удивился Филипп. – Из письма? Так уверяю тебя, это он специально. Дедушка Матиас легко переживёт нас всех, а на похоронах произнесёт очередную поучительную речь и с удовольствием выпьет свежего сидра.

– Ты столько лет носишь в сердце обиду на него, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что делаешь себе только хуже? – мягко произнесла Оливия. – В конце концов, он ведь хотел уберечь нас. Не его вина, что всё это… вышло из-под контроля.

– Хорошая память – не всегда благо, – ответил ей брат. – Но забыть то, что было, я не в силах. А вот на твою память, как я посмотрю, повлияло обещанное вознаграждение.

– Не обвиняй меня в алчности, прошу, – жалобно сказала Оливия, – ты ведь знаешь, что это не так. Но разве плохо будет перестать мотаться по этим унылым пансионам и осесть где-нибудь в тихом живописном месте? Не считать каждый пенни, может быть, даже купить небольшой домик с садом… – лицо её вновь приобрело мечтательное выражение, щёки разрумянились. – Ты смог бы жениться и завести детей. Я бы непременно сдружилась с твоей женой, и мы бы жили все вместе, как настоящая семья! Из меня получится отличная тётя для двух или трёх сорванцов. Как думаешь, велики ли шансы на то, что у тебя появятся близнецы? Скажем, парочка глазастых девчонок и двое рыжих разбойников? А в саду будет расти и жимолость, и розы, и мы будем весной пить там чай и поедать горы домашней выпечки с девонширскими сливками.

– Господи, Олив, я и не думал, что тебе настолько не нравится то, как мы живём, – изумился Филипп.

– Так мы поедем? – спросила Оливия брата, взяв его за руку.

– Поедем, – после небольшой паузы ответил тот с нежностью и пожал её тёплую ладонь, но на душе у него было неспокойно.

Глава пятая, в которой Вивиан Крэббс прибывает в Англию и питает горячую надежду на скорое разрешение своих затруднений

Пасмурные дни приводили Вивиан Крэббс в уныние. Её практичный ум и взрывной темперамент требовали постоянной смены деятельности. Жажда ярких эмоций и свежих впечатлений нередко толкала её на безрассудные поступки, но сожалеть о них до сей поры ей не приходилось.

Поезд, который мчал её вглубь острова, двигался сквозь серый безрадостный дождь. Капли жирными кляксами расползались по мутному оконному стеклу, и у девушки вырвался унылый вздох.

В Калифорнии, где у них с матерью было множество знакомых и друзей, она всегда находила себе занятие по душе. Пользуясь большим успехом у противоположного пола, юная Вивиан беззаботно порхала с приёма на приём, в перерывах принимая многочисленные приглашения сыграть в теннис или совершить морскую прогулку. К слову, она была просто ослепительна что в белоснежном платье с матросским воротником, что в костюме для игры в теннис и отлично это сознавала.

Завитые по моде белокурые волосы, прозрачная кожа того оттенка, который называют фарфоровым, губы с нежным изгибом и совсем по-кошачьи маняще-раскосые глаза открывали Вивиан дорогу на экран, но именно этот путь был для неё заказан. Старый хрыч, её английский дед, был, по правде говоря, не совсем уж пропащим стариканом, но одна только мысль, что его любимая внучка, в чьих жилах течёт кровь Крэббсов, будет одной из старлеток в порочном Голливуде, приводила его в исступление. Упрямый и свободолюбивый нрав Вивиан протестовал против навязывания чужой воли, но после угрозы лишить её ежемесячного содержания она утихомирилась. «Ничего, – сказала она себе, когда Крэббс объявил ей свой запрет. – Дед уже старый, а я ещё долго буду молодой и прекрасной. После его смерти я получу солидный куш и смогу делать всё, что мне заблагорассудится». Вивиан была убеждена, что основную часть дедовского наследства получит именно она, ведь остальных родственников Матиас Крэббс терпеть не мог.

Здесь, в Англии, куда она приехала, чтобы уладить с дедом одно небольшое дельце, у неё сразу испортилось настроение. Да, путешествие на «Беренгарии» было вполне сносным и даже не лишённым приятности, но дождь, застигший её в порту, и кислые лица встречающих судно повергли бы в уныние даже куда более жизнерадостного человека, чем Вивиан Крэббс.

«Погощу у деда два дня, не больше. Улажу дело, заберу деньги и смотаюсь на пару деньков в Лондон», – пообещала она себе. В Лондоне у них с матерью были друзья, там кипела жизнь, и не было места этим бесконечным твидовым костюмам, пропахнувшим псиной, и сводившим с ума разговорам о погоде. Что хорошего находил сам дед в английской глубинке, Вивиан искренне не понимала.

Прибыв в Англию без предупреждения, она не сомневалась в том, что старый Крэббс будет рад сюрпризу. Его необъяснимая любовь к ней всегда приводила её в недоумение, ведь такие бурные проявления чувств были ему совершенно несвойственны. Мать объясняла это тем, что старик безмерно обожал Генри, её отца, убитого в самом начале Великой войны[2], и потому всю привязанность, на которую был способен, перенёс на бойкую и хорошенькую внучку. Сама Вивиан отца не помнила, но любила рассматривать те немногие фотографии, которые мать забрала с собой, вернувшись в Америку. На них был запечатлён высокий, ладно скроенный молодой человек с обаятельной улыбкой и золотистыми волосами, всегда в окружении родных или друзей, всегда оживлённый. Чувствовалось, что Генри Крэббс любил жизнь и умел ею наслаждаться. Иногда Вивиан (правда, не слишком часто) задумывалась, как это, должно быть, обидно, умереть в расцвете лет на какой-то глупой войне.

Сочтя, что молодая леди отчаянно скучает и предаётся невесёлым мыслям, попутчик, давно уже поглядывавший на Вивиан, решил действовать.

– Осенняя погода бывает совершенно невыносимой, не правда ли? – мягко произнёс молодой мужчина, указывая раскрытой ладонью на пейзаж, проплывающий за окном. – В такой день, как сегодня, меня начинают посещать мысли о путешествии в тёплые страны. Вообще, сменить обстановку бывает довольно приятно, вы так не считаете?

Промедлив несколько мгновений, Вивиан бросила на него цепкий взгляд и нейтральным тоном ответила:

– Да, полагаю, вы правы. Мир слишком велик, чтобы зацикливаться на чём-то одном.

– О, простите мне мою невоспитанность, – спохватился собеседник. – Я Джереми Эштон, сквайр. Возвращаюсь из Лондона, куда ездил договариваться о поставках нового оборудования для одной из моих ферм.

– Вивиан Крэббс, – сдержанно представилась девушка, мысленно закатив глаза. «Ещё одна деревенщина. Сейчас пустится в рассказы о молотилках и строительстве загонов для призовых свиней. Никогда не понимала, зачем люди с деньгами хоронят себя в глуши».

Беседа грозила иссякнуть, едва начавшись, и мистер Эштон был вынужден вновь проявить инициативу.

– Путешествуете по сельской Англии, мисс Крэббс? По делу или для удовольствия?

– Это деловая поездка, – тут же ответила Вивиан, давая понять всю несостоятельность предположения, что ей могло бы доставить удовольствие путешествие по английской глубинке. – А как вы догадались, что я приезжая?

Джереми Эштон немного снисходительно улыбнулся.

– Вас выдаёт темперамент, мисс Крэббс. Да и английские девушки не так откровенно досадуют на дождливую погоду.

– Вообще-то, я по отцу англичанка, и даже родилась в Англии, – слегка обиженно запротестовала Вивиан.

– Вот как? – удивился её собеседник. – Так может быть, вы приходитесь родственницей Матиасу Крэббсу?

– Матиас Крэббс – мой дедушка, – с достоинством произнесла Вивиан. – А вы-то откуда его знаете?

– Да что вы! – неуместно восхитился Джереми Эштон. – Представляете, а мы с вами соседи. Земли Эштонов и Крэббсов граничат между собой. Так вы говорите, что приехали по делу? Надеюсь, ничего огорчительного? С мистером Крэббсом всё в порядке?

– О, всё в полном порядке, – мило улыбнувшись, ответила Вивиан. – Так, небольшие семейные дела. Нужно повидать дедушку, кое-что уладить…

«Бог мой, знал бы ты, в какую историю я влипла! – вскричала она мысленно. – Повидать дедушку! Да неужели бы я поехала чёрт знает в какую глушь, если бы не этот чёртов, чёртов, чёртов Джимми!»

Из-за мыслей о Джимми у неё снова разболелась голова. Вот ведь паршивец! И она тоже хороша – размечталась, размякла от его сладких речей. Ему даже не пришлось особенно её убеждать, она сама пообещала достать денег столько, сколько понадобится для дела. Разумеется, едва запахло жареным, Джимми сразу же смылся. На её письма он не отвечает, общие знакомые в недоумении разводят плечами на вопрос о его местонахождении.

А ведь это из-за него она влипла в крупные неприятности. Такие поначалу вежливые, такие безупречно элегантные молодые люди, у которых она с лёгкостью получила нужную сумму, в их последнюю встречу наговорили ей такого, что до сих пор поджилки тряслись. Вернуть им деньги нужно было как можно скорее, и промедление могло дорого ей обойтись.

Вивиан тяжело вздохнула и с раздражением посмотрела на попутчика, всю дорогу донимающего её расспросами. Тот, уловив перемену в настроении девушки, понимающе улыбнулся и развернул газету, давая понять, что больше не будет ей докучать. Весь оставшийся путь они проделали молча, и на станции Грейт-Бьюли мистер Джереми Эштон был с ней безупречно предупредителен, но вместе с тем довольно холоден. Однако Вивиан, не думая, что ей доведётся встретиться с ним ещё раз, нисколько не расстроилась и в самом оптимистичном расположении духа устремилась к поместью деда, в Гриффин-холл.

Глава шестая, в которой Айрис Белфорт огорчает весьма симпатичного молодого человека

Собираясь на встречу, которая должна была состояться в Британском музее, Айрис Белфорт, молодая и привлекательная женщина, хотя и несколько безвкусно одетая, была чрезвычайно довольна собой. Её тёмные глаза сияли торжеством, губы еле заметно подрагивали от затаённой улыбки.

Дело, требующее от неё и использования привычных навыков, и приобретения новых, было, в сущности, завершено. Причём увенчалось оно таким головокружительным успехом, что теперь Айрис просто готова была танцевать от восторга. Подобного развития событий она даже и предполагать не могла.

Будучи с раннего детства собранной и целеустремлённой особой, впрочем, не лишённой авантюрной жилки, Айрис превыше всего ценила сложные задачи, где имелась возможность не только продемонстрировать возможности своего ума, но и при удачном стечении обстоятельств помериться силами с достойным противником. Такое интеллектуальное противостояние придавало её деятельности дополнительную остроту.

Рано оставшись сиротой, она тем не менее получила неплохое образование, за что благодарить стоило её дальновидного отца, так как опекуны были в высшей степени равнодушны к ней и сколько-нибудь значительного участия в судьбе девочки, лишившейся родителей, не принимали.

В школе-пансионе царили суровые, практически монашеские порядки, но преподаватели сумели разбудить в способной девочке тягу к знаниям и направить её энергию в нужное русло. Айрис Белфорт по праву считалась лучшей ученицей, о чём опекунам в день её выпуска с гордостью сообщила директриса, пророчащая ей блестящее будущее.

Однако будущее до сих пор не спешило приоткрывать завесу, скрывающую его дары. Пока у Айрис не было ничего, кроме законченной с отличием школы для сирот и серьёзного объёма знаний. Знания эти, безусловно, имели фундаментальный характер и во многом определяли будущее девушки, но сияющих перспектив до сей поры не предвещали. Выйдя из стен пансиона, она была вынуждена сразу же приступить к поиску работы, способной её прокормить, так как отцовские деньги иссякли ещё пять лет назад, после чего поддержкой ей служила лишь крошечная стипендия, выхлопотанная жалостливой директрисой.

Поэтому стечение обстоятельств, привёдшее её в Гриффин-холл, теперь казалось Айрис почти что промыслом божьим. Полученное два дня назад предложение позволяло ей строить самые смелые планы, выкинув из головы сомнительные способы обогащения.

Вполголоса напевая, она сняла очки и положила их дужками вниз на прикроватный столик, ровно по центру. Расчесала частым гребнем коротко остриженные волосы, а потом задумчиво тронула помадой узкие губы. Улыбнувшись своему отражению, девушка аккуратно надела шляпку, чуть сдвинув её на лоб, а после натянула перчатки и, взяв плоскую сумочку-конверт с обтрепавшимися и тщательно подкрашенными уголками, направилась в Блумсбери.

Промозглый сентябрьский ветер заставил Айрис Белфорт продрогнуть до костей в тоненьком твидовом жакете. Когда она вошла под своды музея и, пройдя в мексиканскую галерею, увидела возле мозаичного панно и скульптур ацтеков высокую фигуру светловолосого мужчины, её эйфория испарилась. Тут только она поняла, что совершенно не продумала, как сообщит об изменении своих планов Майклу.

Как только в безлюдном зале раздались шаги Айрис, мужчина сразу же отвернулся от ритуальной мозаичной маски Кецалькоатля и торопливо направился к девушке.

– У меня совсем немного времени, – отрывисто произнёс он. – Буквально десять минут. Сегодня я должен вернуться домой вовремя.

Его поспешность оскорбила девушку. Она даже с некоторым злорадством представила, как вытянется его лицо, как только он услышит от неё новость.

– Я, знаешь ли, тоже весьма занята. Мой поезд отходит с вокзала Сент-Панкрас через сорок минут.

– Ну, прости меня, малыш, – Майкл еле слышно вздохнул и тут же улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой, которая ей всегда так нравилась. – Я совсем замотался. Со всех сторон меня обстреливают, я просто валюсь с ног. Но скоро всё изменится, правда, лапочка? Скоро мы сможем себе позволить немного отдохнуть и расслабиться. Что ты предпочитаешь: Плимут или Борнмут? А может быть, махнём куда-нибудь на континент?

– Я выхожу замуж, Майкл, – спокойно ответила Айрис, и в её тоне не было и намёка на извинение. – Ты должен забыть о наших планах. Я выхожу из игры.

Часть вторая

Глава первая, в которой Матиас Крэббс безмерно рад встрече с внучкой Вивиан и огорчается из-за того, что не может решить её затруднения

Гриффин-холл представлял собой добротный трёхэтажный особняк, выстроенный в раннем георгианском стиле и окружённый пышными кронами разросшихся вязов. Несмотря на повсеместные сложности с прислугой, у Матиаса Крэббса служил целый штат отлично вышколенных работников. Щедрая оплата и приверженность хозяина традиционным ценностям не заставляли их искать лучшей жизни.