Война роз. Книга 2. Троица

– Ну вот, наконец-то мы наедине, – угомонился с поиском граф. – У нее, твоей разлюбезной матери, всюду уши. Даже с родным сыном нельзя поговорить без того, чтобы ее наушники не донесли о каждом моем слове.

– Ну так что ж за новости? – полюбопытствовал Томас. – Я вижу, люди собирают мечи и луки. Опять что-то на границе?

– Нынче нет. Эти чертовы шотландцы вроде как притихли, хотя я уверен, что Дуглас без устали так и рыщет, так и принюхивается к моим землям. С зимой, когда прижмет голод, они как пить дать сунутся, думая разжиться моим скотом. Ну да мы всыплем им так, что вмиг смажут пятки.

– Я о другом, отец, – проговорил сын, скрывая досаду. Дай отцу волю, так он об «этом выжиге Дугласе» будет разглагольствовать часами. – Твои люди. Они укрыли цвета. Кто угрожает нам настолько, что против него приходится пускать безымянное войско?

Стоящий рядом отец, широко, словно хищные когти раздвинув пальцы, поддел сына за кожаный нагрудник и подтянул к себе.

– Невиллы, мой мальчик. Невиллы твоей милейшей матери. Невиллы всегда и всюду. Куда б я ни глянул в своих душевных невзгодах, так они уж тут как тут, вечно у меня на пути! – Граф Перси поднял свободную руку, сомкнув пальцы наподобие гусиного клюва, которым сердито цапнул воздух возле сыновнего лица. – Стоят таким числом, что и не сосчитать. Составляют великолепные брачные партии, прорастают во всех генеалогических линиях, просачиваются в каждое высокородное семейство, в каждый дом! Мало мне того, что меня с фланга когтят проклятые шотландцы, грабительски налетают на Англию, жгут деревни в моих собственных владениях. Не стой я перед ними каменной преградой, пропусти хотя бы одну весну или лето, зиму или осень без того, чтобы не порубать голов их молодой поросли, которую они всякий раз подсылают проверить меня на прочность, так они бы уже хлынули на юг как прорванная, черт возьми, плотина. И где б тогда была Англия, кабы не Перси с его верным ратным служением ей? Однако Невиллам все это пустой звук. Весь вес свой и богатство они швыряют в охапку Йорку, этому песьему щеняке. И он взрастает, поднятый на знамя руками Невиллов, в то время как наши титулы и имения наглым образом отчуждаются. Что это, как не воровство?

– Хранитель западной марки, – нехотя процедил Томас. Сетования отца на эту тему он уже слышал множество раз. Граф Перси между тем все больше распалялся:

– Пример один из многих: титул, что должен был отойти к твоему брату заодно с жалованьем в полторы тысячи фунтов в год, но который в итоге достался опять же Невиллу из Солсбери. Тогда я с этим смирился, проглотил. Проглотил и то, что он заделался канцлером, пока мой король не то грезит, не то дремлет, и проспал уже Францию. И вот я уже наглотался от них столько, что полон по самое горло.

Старик придвинулся к сыну так близко, что их лица едва не соприкасались. Сухо клюнув сына поцелуем в щеку, он отстранил его от себя: дескать, ступай. Но при этом не отпустил, а по въевшейся привычке еще на раз с прищуром оглядел комнату, хотя они явно были одни.

– В твоих жилах течет славная кровь Перси, Томас. Со временем она пересилит и изживет материнскую, точно так же как я выживу Невиллов с присвоенных ими земель. Они были дарованы мне, Томас, ты понимаешь это? Милостью Божией мне дан шанс взять назад все, что они заграбастали. Будь я на пару десятков лет моложе, я бы пришпорил Ветробоя и во весь опор погнал их сам, но… те дни уже миновали. – Направленные на сына глаза старика посверкивали сухим горячечным блеском. – Томас, ты должен во всем этом быть моей правой рукой. Моим разящим мечом, крушащей булавой.

– Как ты меня чтишь, – вымученно улыбнулся Томас.

Будучи уже вторым сыном, в мужчину он вырос, не испытав на себе отцовской любви и приязни. Первородство бесспорно принадлежало Генри, старшему брату, который сейчас с тысячей своих людей находился по ту сторону границы, в Шотландии, с единственной целью: разрушать, жечь и ослаблять дикарские кланы. Видимо, отсутствие Генри и было подлинной причиной того, что отец решил прибегнуть к помощи своего младшего: больше просто некого послать. Сознавать это было довольно горько, но вместе с тем разбирал соблазн доказать свою полезность единственному человеку, к мнению которого о себе Томас был неравнодушен.

– Генри прихватил самых лучших из наших бойцовых петушков, – в такт его мыслям досадливо вздохнул граф. – А мне здесь, в Алнвике, нужны сильные руки на случай, если этот выжига Дуглас ускользнет от твоего брата и двинется на юг насиловать, разорять и грабить. Этот гнусный человек не находит упоения большего, чем отнимать то, что принадлежит мне. Я готов поклясться, что он…

– Отец, – вставил реплику Томас, – я не подведу. Скольких ты отрядишь со мной?

Граф в раздражении от того, что его перебили, умолк и сумрачно шевельнул бровями, но вскоре, кольнув для порядка взглядом, кивнул и продолжил:

– Сотен семь, пожалуй. Двести латников, а остальные, ты уж не обессудь, каменщики, плотники да мелкий люд – кто с копьем, кто с цепом или луком. Но с тобой будет Траннинг, и если тебе достанет ума, то ты будешь внимать его совету – а я предлагаю тебе слушаться его хорошенько. Он знает землю вокруг Йорка, знает и людей. Может, если б ты по молодости не тратил столько времени на попойки и шлюх, я б сомневался в тебе поменьше, а доверял побольше. Тю-ю, да ты никак хмуришься? Не серчай, мальчик мой. Вести отряд в такое дело должен не иначе как мой сын, чтобы люди шли с сердцем. Но все равно помни: это люди мои, а не твои. Следуй за Траннингом, он в скверное место не заведет.

Томас зарделся, чувствуя, как внутри искрой зажигается гнев. Мысль о том, что двое стариков вместе затеяли какие-то козни, вызывала неприязнь. Это не укрылось от отца.

– Ты понял меня? – пытливо спросил он. – Иди за Траннингом и слушай его. Это мой тебе приказ.

– Я понял, – сухо отозвался Томас, с трудом скрывая разочарование. Он-то подумал было, что отец хоть раз ему доверится, поставит над отрядом – именно его, а не брата или кого-нибудь из наемников. А так оставалось лишь с горькой завистью помышлять о том, чего у него никогда не было.

– Ну тогда, может, ты заодно скажешь, куда мне от твоего имени скакать, или мне об этом тоже спрашивать у Траннинга? – сдавленным голосом спросил Томас, за что удостоился от отца кривой унизительной ухмылки:

– Не бери это все близко к сердцу. У тебя добрая правая рука, и ты мой сын, но ты никогда не вел за собой людей, помимо каких-то там нескольких стычек. Тебя люди уважают не так, как Траннинга. Да и как иначе? За ним двадцатилетний ратный опыт, он воевал и во Франции, и в Англии. При случае и за тобой присмотрит.

Граф выждал паузу, наблюдая, как сказанное им воспримет сын. Тот лишь хмурился с глазами, забившимися под навес лба – строптивый, уязвленный. Граф Перси, рассеянно и насмешливо мотнув головой, продолжил:

– Завтра у Невиллов свадьба в Таттерсхолле. Клан твоей матери, как видишь, думает заловить в свои сети очередную рыбку. Будет там и этот павлин Солсбери: ну а как же, сын женится. Настрой у всех благодушный, новую невесту после венчания они думают повезти к себе в Шериф-Хаттон, где у них родовое гнездо. Это до меня донес верный человек, шкурой рискнувший, чтобы доставить весть вовремя. За это я ему, кстати, хорошо заплатил. Так вот слушай меня, Томас. Со своего свадебного пира они отправятся кто пешком, кто верхом, не торопясь, в беспечном настроении, средь погожего летнего дня. А на пути, Томас, их встретишь ты. И, махнув прямиком на ту процессию, перебьешь всех до единого. В живых никого не оставлять. Таково мое повеление. Ты его понял?

Провинченный буравчиками отцовых глаз, сын нервно сглотнул. Граф Солсбери был материным братом, а его сыновья доводились Томасу кузенами. Он думал, что старик пошлет его на какую-нибудь побочную, более слабую ветвь древа Невиллов; никак не на корень самого главы клана. Поступить как велено значило нажить кровных врагов больше, чем он пока нажил за всю свою жизнь. Тем не менее он молча кивнул, не в силах полагаться на свой голос. Между тем граф, вновь видя слабость и нерешительность сына, неприятно, горько дернул губой.

– Отпрыск Солсбери сочетается браком с Мод Кромвелл. Ты знаешь, что ее дядя удерживает под собой исконные маноры Перси, отвергая мои на них притязания. Сдается мне, что мои владения он намеревается отдать в виде приданого Невиллам; что они теперь набрали такую силу, которая заставит меня отказаться от всех своих исков и тяжб. И вот я посылаю тебя явить им справедливость. Показать им власть и силу, которую дерзко попирает Кромвелл в расчете найти тень чужого покровительства, в которой якобы можно укрыться! Так что слушай меня, Томас: бери семь моих сотен и перебей в том кортеже всех до единого. Убедись в том, что среди мертвых находится и племянница Кромвелла – сделай это непременно, чтобы я мог слышать имя Мод в причитаниях ее дяди, когда мы с ним встретимся в следующий раз при дворе короля. Ты понял?

– Конечно понял! – ответил Томас крепнущим голосом, чуть ли не с вызовом.

Чувствовалось, как руки при взгляде на отца предательски подрагивают, но очередной глумливой ухмылки старика он сносить не собирался. Так что отказу не быть. С принятием решения он поджал челюсть, стиснув зубы до боли в голове.

За спиной у Томаса послышался стук в дверь – настолько неожиданно, что оба вздрогнули как два схваченных с поличным заговорщика. Чтобы дверь открылась, Томас посторонился и в следующую секунду мертвенно побледнел: на пороге стояла мать.

Отец весь подобрался; встал, выпятив грудь.

– Ступай же, Томас, – метнул он глазом на дверь. – Добудь честь. Не посрами себя и своего семейства.

– Останься, Томас, – властным холодным голосом велела мать.

Зажатый будто в тисках, младший Перси замешкался, но затем, упрямо нагнув голову, проскользнул мимо матери и порывисто зашагал прочь.

Наедине графиня Элеонор Перси резко повернулась к своему мужу:

– Я вижу, твои стражники и солдаты спешно вооружаются, скрывая цвета Перси. А теперь еще и мой сын проскакивает мимо меня с поджатым хвостом, как отведавшая плети дворняга. Видя все это, позволю себе спросить: что ты нашептывал ему на этот раз, Генри? Какие козни опять затеял?

Граф Перси сделал глубокий вдох, не скрывая торжествующего тона.

– Так получается, ты не подслушивала под дверью, как дворовая девка? – весело изумился он. – Я прямо-таки удивлен. А насчет того, что я затеял, – не твоего ума дело.

С этими словами он попытался протолкнуться мимо во внешний коридор. Но не тут-то было: Элеонор встала на пути и в попытке остановить уперлась мужу рукой в грудь. Граф на это грубо сгреб ее пальцы пятерней и сжал так, что женщина вскрикнула. Он стиснул еще сильней, другой рукой удерживая ее за локоть.

– Прошу тебя, Генри, – страдальчески выдавила Элеонор. – Моя рука…

Он сжал еще, отчего женщина поперхнулась воплем. В коридоре граф Перси завидел спешащего на крик слугу и свирепо пнул створку, чтобы дверь захлопнулась. Хнычущую жену он согнул чуть ли не вдвое, продолжая стискивать ей ладонь и руку над локтем.

– Сделал я не более, чем твои Невиллы сделали б со мной, будь на то их воля, – с елейной нежностью пел он ей на ухо. – Ты думала, я допущу, чтобы твой брат поднялся над домом Перси? Канцлер, а теперь еще и советник герцога Йоркского угрожает всему, что я собой являю и что вынужден защищать. До тебя это доходит? Тебя я взял, чтобы ты произвела мне сыновей, плодородная невиллская невеста. С этим ты справилась. А теперь не смей ни единого вопроса задавать мне о том, что делается в моем доме. Ты поняла? Ни е-ди-но-го!

– Пусти. Ты делаешь мне больно, – корчась от гнева и боли, тем не менее упорствовала Элеонор. – Ты видишь врагов там, где их нет. А напускаясь на моего брата, Генри, ты обрекаешь себя на смерть. Ричард убьет тебя.

Негодующе крякнув, граф Перси с веселой злой легкостью приподнял и швырнул жену через комнату, где она распласталась на полу, и, прежде чем она успела подняться, навалился сверху – весь лиловый, натужный, – с бычьим ревом раздирая на ней неподатливое платье и обнажая кожу. Дергаясь от рыданий и судорожных усилий, женщина пыталась высвободиться, но граф в гневе был адски силен и, невзирая на красные царапины от ногтей на своих руках и лице, одной рукой прижимал жену к полу, а другой выдернул из штанов ремень и, сложив в короткую плеть, размашисто ударил им по изысканной белизне спины Элеонор.

– Не смей… так… со мной… говорить… в моем… доме, – раздельно и зло приговаривал он, нанося хлесткие удары, такие же громкие, как всплески ее стенаний. В комнату никто не входил, хотя усердствовал Перси достаточно долго, пока жена наконец не смолкла и не перестала сопротивляться. Из длинных набрякших рубцов сочилась кровь, окропляя тонкую ткань одежды; Перси хлестал уже реже, с отдышкой, делая перерывы на то, чтобы смахнуть с носа и лба крупные бисерины пота прямо жене на кожу. Наконец он с мрачным удовлетворением снова нацепил ремень и оставил жену рыдать, бросив ей из учтивости покрывало.

Слуги отворили дверь во двор, где шло построение, и стоило Томасу Перси – барону Эгремонту – выйти наружу, как на него словно гром среди ясного неба обрушился деловитый галдеж сотен людей – шум, от которого тревожно екнуло сердце. С некоторым раздражением Томас отметил, что люди его собственного эскорта уже здесь, подкупленные отцом и безропотно ждущие появления хозяина. Одни держали его доспехи и оружие, другие в это время пытались удержать на месте Балиона – здоровенного боевого коня вороной масти, купленного годом ранее за разорительную сумму. Похоже, отец в исходе недавнего разговора не сомневался. Приближаясь в общей сутолоке к своим, Томас озабоченно хмурился, вбирая в себя всю сложность и разноликость картины. А поверх всего этого до слуха доносился хотя и отдаленный, но заполошный визг матери, к которой сейчас определенно прикладывал руку отец (ну прямо свиноматка под ножом мясника). Это вмешательство в и без того нелегкие мысли лишь усугубляло раздражение. Томасу было сподручнее смотреть себе под ноги, чем сносить нежеланное соприкосновение с чужими глазами. С каждым новым стоном и воплем кто-то склабился или, наоборот, хмурился, а неловкость Томаса за мать только росла. Подъем семейства Невиллов ел старика буквально поедом, выжигая его изнутри подозрениями и приступами слепого гнева, хотя в таком возрасте графу больше должно быть присуще тихое житье в свое удовольствие, с постепенной передачей владений своим сыновьям. Когда вытье начало мало-помалу стихать, Томас поднял глаза на окна отцовых покоев. Запускать свои помыслы в действие за дни и даже недели до того, как удосужиться хотя бы известить о своих намерениях сына, было для старика обычным делом.

Быстрыми четкими движениями Томас освободился от кожаного нагрудника и плаща, оставшись посреди двора в одних штанах и короткой котте, уже с темными полукружиями пота под мышками. Здесь понятия о стеснении отсутствовали: десятки молодых людей с веселой бранью и перекрикиванием приплясывали на одной ноге, не успев надеть стальной башмак, или взывали еще о каком-нибудь элементе своего боевого снаряжения, по ошибке уплывшего в какое-нибудь другое воинское расположение. Томас взгромоздился на высокий табурет и терпеливо сидел, пока слуги облачали его вначале в гамбезон с ватным подбоем, а затем поочередно крепили петлями и завязками каждую из частей персонального доспеха. Все подходило по размеру и было ладно пригнано, пускай даже царапины и вмятины на панцире были получены на турнирах, а не в бою; все равно набор хороший, пригнанный в деле. Поднимая руки для надевания панциря, Томас гневливо воззрился на следы от железного мочала, которым какая-то кухарка оттерла благородный герб Перси так, как оттирают сажу с горшка. Был полностью стерт и сине-желтый щиток на шлеме. Выгнув шею, Томас придирчиво оглядел подаваемый меч и тихо ругнулся: изящный эмалевый знак на гарде был предусмотрительно сбит – безусловно, по указанию отца; а ведь этот меч неразлучно находился при своем хозяине с самого двенадцатилетия, когда был торжественно поднесен ему, тогда еще отроку. Смотреть на изувеченное оружие было попросту больно.

Постепенно доспехи были надеты; Томас встал, блаженно чувствуя свою силу и неуязвимость, дарованную броней. Теперь уже не младший сын, последыш в семействе, а барон Эгремонт широко и властно повел рукой, и оруженосец в благоговейном поклоне протянул ему шлем. Водружая его себе на голову, Томас заслышал голос старшего отцова мечника, зычно разносящийся по двору:

«Едва откроются ворота, как нас считай что уже нет: мы в походе, – вещал Траннинг собравшимся. – А потому будьте готовы: скакать обратно, как какие-нибудь приживалки за оброненной господской перчаткой, никто из вас не будет. И никаких личных слуг, кроме тех, что с лошадьми и умеют держать меч или лук. Жгуты сушеного мяса, сырой овес, немного эля и вина – и ничего более! Провизии на шесть дней, скачем налегке – кто отстанет, того не ждем».

Траннинг сделал паузу, бегло оглядывая рыцарей и простых ратников, перед тем как выдать им еще с полдюжины указаний. Заметив среди построения Перси-младшего, он незамедлительно пробрался к нему и встал рядом, сбоку. Томас не без удовольствия поглядел на него сверху вниз (старый воин был ниже ростом).

– Ну так что у нас, Траннинг? – спросил он нарочито небрежным тоном.

Тот поначалу не ответил, а просто стоял, оглядывая Томаса и покусывая свисающий с губы седой ус. В свое время мечник отца обучал обоих сыновей Перси владению оружием и тактике боя. В их жизни он возник так рано, что Томас даже не помнил времени, когда этого человека не было бы поблизости с его гневными окриками насчет неудачно сделанного удара или с требованиями рассказать, кто это, интересно, научил баронета держать щит «как шотландская девица». Не особо напрягая память, можно было припомнить пять переломов костей, сделанных за годы этим краснорожим коротышкой: дважды правой руки, два раза ключицы и один раз мизинца на ступне, по которой Траннинг топнул во время учебного поединка. Каждый из пяти означал недели изнурительной боли в наложенных шинах и убийственные насмешки в случае, если наружу при этом прорывался страдальческий стон. Томас не то чтобы ненавидел или даже страшился отцова приближенного. Истовая преданность Траннинга дому Перси напоминала верность какого-нибудь особо лютого сторожевого пса с седой мордой. Вместе с тем, несмотря на все различие в их с Траннингом положении, Томас – барон Эгремонт – не мог себе представить, чтобы мечник воспринимал его как равного, а уж как вышестоящего и подавно. Уже то, что отец поставил Траннинга во главе летучего отряда, было тому подтверждением. Эти два старых прохвоста были сотканы из одного грубого полотна, без единой проймы доброты или милосердия. Неудивительно, что они так меж собою спелись.

– Значит, ваш отец с вами уже разговаривал, все растолковал? – наконец осведомился Траннинг. – Чтобы вы во всем слушались моих указаний, а домой вернулись в целости и с парой свежих царапин на ваших расчудесных доспехах?

От голоса этого человека впору было содрогнуться. Быть может, от долгих лет рявканья на новобранцев голос у Траннинга стал прокаленно хриплым, а слова выходили вперемешку с утробным задышливым сипом.

– Да, Траннинг, он сказал мне, что поставил тебя здесь старшим. До определенной степени.

– И до какой же именно, благородный мой лорд Эгремонт? – оценивающе глядя, с ленцой спросил мечник.

К своему смятению, Томас ощутил, как сердце гулко стукнуло о прутья ребер, а дыхание вместе с тем замерло. Он лишь надеялся, что мечник не почувствует его напряжения – вероятность слабая, учитывая то, насколько близко и давно они знают друг друга.

Однако заговорил Томас твердо, решив, что не даст отцову приближенному собою помыкать.

– До той самой, Траннинг, где мы с тобой разойдемся во мнениях. Оберегать и защищать честь дома предоставлено мне. Ты можешь отдавать боевые приказы: двигаться, атаковать и так далее, но политику и цели, что мы преследуем, задаю я.

Траннинг, слегка накренив голову и потирая пятнышко над правой бровью, глядел на него усмехающимися глазами.

– Если я скажу вашему отцу, что вы своевольничаете, он ведь вас по голове не погладит. Может и в бараний рог согнуть.

Мечник удивился, когда молодой человек повернулся к нему всем корпусом, встав лицом к лицу.

– Если ты думаешь носить старику на хвосте всякие сплетни, то я сейчас возьму и останусь. Посмотрим, как далеко ты отъедешь от ворот без сына семейства Перси во главе. А еще, Траннинг, ты сделаешься врагом Эгремонта. Ну вот, считай, что свои условия я тебе высказал. Теперь поступай как знаешь.

И Томас намеренно поворотился к своим слугам, объясняя, что надо бы капнуть еще масла, чтобы глаже ходило забрало. На себе он чувствовал пристальный взгляд Траннинга, и от этого сердце продолжало метаться, но в целом уверенность насчет своих слов не иссякала. Он не обернулся, когда мечник бочком удалился; не стал даже смотреть, направится ли он прямиком в замок жаловаться отцу. Скрывая выражение своего лица, барон Эгремонт опустил забрало. Оба они, и отец, и Траннинг, – старики, а те, кто богат годами, несмотря на все свое упрямство и злокозненность, в итоге отступают. Он, Томас, поведет отряд лучников и мечников на дядин свадебный кортеж, а уж с Траннингом или без, это совсем не важно. Томас еще раз вдумчиво оглядел воинство, созванное и отданное отцом под его, Перси-младшего, начало. Из них несколько сот не более чем простые горожане, призванные своим сюзереном на ратную повинность. Но кто бы они ни были – кузнецы, мясники или кожевники, – каждый из них еще смолоду прошел выучку и умеет обращаться с топором, копьем и луком, наработав навыки, могущие оказаться полезными желчному графу Перси из Алнвика. Томас, вновь поднимая забрало, улыбнулся сам себе.

– Всем строиться у ворот! – громогласно скомандовал он.

Краем глаза он заметил, как в отдалении настороженно, рывком обернулась приземистая фигура Траннинга. Ничего, пускай поерзает. «Старики в итоге отступают, – удовлетворенно повторил он сам себе. – А к власти приходят молодые».

Глава 2

Настроение у Дерри Брюера было откровенно гнусное. С сизого, задернутого тучами неба шуршащей завесой свисал дождь и сеялся, тарабанил по выбритой макушке. До этого Дерри понятия не имел, насколько, оказывается, добрая шапка из волос способна впитывать и смягчать сеево дождя. А так, с жестоко подставленной под дробный перестук капель голой маковкой, начинала уже разбухать и постанывать голова, а уши немилосердно чесались. А тут еще эта вымокшая бурая ряса, будучи, видимо, в сговоре со стихиями, мокрой тряпкой похлестывала по нагим голеням и раздражала кожу. Макушку Дерри поутру выбрила не вполне сноровистая рука одного из братьев-монахов, так что ощущение вопиющего неудобства было внове и потому воспринималось еще острей: воистину кара небесная. Странствующая монашеская братия, что тащилась следом по дороге, превратившейся в сплошной серый поток с пузырями, влажно бликовала в полумраке бледными кружками тонзур. У всех с рассвета во рту не было ни маковой росинки; так и шли весь день, нараспев гнусавя псалмы.

Впереди, над еще далекой Пескод-стрит, постепенно прорисовывались величавые стены королевского замка, и нищенствующие братья (пожалуй, единственные, кому хватало глупости торчать под дождем, когда до прибежища рукой подать) принялись позванивать своими колокольцами, громче молиться и взывать о милостыне. Виндзор был городом богатым. Замок, для обеспечения которого он, собственно, и существовал, располагался всего в двадцати милях от Лондона, как и с полдюжины других примерно таких же, находящихся в дне пути от столицы. Местонахождение здесь, пускай и временное, королевской резиденции стягивало сюда из столицы наилучших золотых дел мастеров, портных, торговцев отборными винами и тканями, желающих продавать здесь свои товары. Ну а когда здесь наездами бывал сам король, то весь город наводнялся пестрой говорливой толпой – в целом больше восьмисот придворных дам и кавалеров, слуг и служанок, что аукалось ростом цен решительно на все – от хлеба и вина до ювелирных украшений.

С толикой своеобразного юмора можно сказать, что странствующие монахи-францисканцы также шли сюда, привлеченные позвякиванием монет. Этих грубоватого вида попутчиков Дерри, пожалуй, мог бы назвать довольно расчетливыми нищими. Безусловно, брат Питер красноречиво бичевал перед толпами порочность и своекорыстную натуру человека, но остальные монахи, наряду с кружками для подаяний, все как один держали под полой еще и ножи. Один из братии, дюжий фриар по имени Годуин, выделялся тем, что носил за спиной большущее точильное колесо. Молчун Годуин таскал его, примотав к своим широченным плечам вервью, и сгибался при этом так, что едва мог приподнимать голову и видеть, куда идет. Остальные почтительно говорили, что он влачит на себе вес покаяния за какой-то прошлый грех (какой именно, Дерри спросить не осмеливался).