Плач серого неба

Максим Михайлов

Плач серого неба

Посвящается моей жене Алёне – музе и главному критику.

Отдельная благодарность:

– Маме – за внимательность и поддержку,

– отцу Павлу за интерес и участие.

– Аркадию и Игорю – за создание Хидейка и Карла

ПРОЛОГ,

в котором деньги побеждают гнев,

а урок все же будет преподан

Ночь приползла на улицы из влажной полутьмы весеннего леса. Ее лохматые хлопья забили артерии города и почернели, разбухли, напитавшись густым фабричным дымом. Вимсберг поперхнулся шершавым комом, перестал на миг дышать – но ничтожное мгновение спустя загудела, набираясь сил, просыпающаяся ночная толпа. Зарычали и зазвенели с улиц транспортные сигналы, и далеким ревом прощался с ними уходящий в неведомые дали пароплав.

Ночь забирала свое. Она шумела, содрогалась, жила! И где-то там, в ее дрожащем от немыслимого скопления чувств нутре, едва слышно проскрипела и лязгнула расшатанная дверь роскошной, но очень старой повозки.

Ожившим шорохом скользнул на козлы долговязый кучер. Возницу с головы до пят укрывал серый плащ, будто пошитый из той же унылой мороси, что зарядила с самого утра и не думала прекращаться. Под плащом, надежно укрытые глубоким капюшоном, плеснули мутной желтизной выпуклые глаза с черными семечками зрачков.

Изнутри постучали, и рукав плаща нервно порхнул к хлысту. Свистнуло, всхрапнула норовисто лошадь, застонали лениво колеса.

– В порт, – крикнули в забранное сеточкой окно. Стремительно темнело, и казалось, что карета тянет за собой ночь, укрывая город черным покрывалом.

Тьма наполняла Вимсберг своей особенной жизнью. Она проникала в души, застилала глаза, шептала приятно и лживо. Ее зов манил, опьянял, выгонял на улицы и заставлял дышать полной грудью – до тех пор, пока безнаказанность мрака не разметывал в клочья бесстрастный утренний свет, оставляя лишь стыд, наготу и беспощадную правду.

Днем вода у берега была прозрачной и спокойной – насколько вообще бывает спокойным океан в столичном порту. Но уже к вечеру небо сморщилось и разревелось обиженной девчонкой, которую соседский пацан дернул за пушистую облачную косу. Мириады холодных тяжелых капель взбаламутили воду, и та стремительно помутнела.

В последние годы дожди над Архипелагом шли часто. Кое-где они превращались в настоящее бедствие. Иногда цифры в сухих газетных некрологах не сразу принимались всерьез – трудно было поверить, что на юге и востоке от ливней колонисты, бывало, пропадали целыми деревнями. Такие новости никак не способствовали всеобщему оптимизму, а вовсе даже наоборот: тут и там брожение изъеденных отчаянием умов порождало совсем не лояльные настроения. И на суетливом Материке, и на чопорном Миррионе, и даже, по слухам, на равнодушном Боргнафельде то тут, то там возникали темные личности без явного прошлого, но всецело готовые к яркому будущему. Они с жаром заявляли, будто все мировые несчастья происходят от всеобщего непонимания истинной природы вещей, и так же горячо рвались эту истинную природу объяснить. Слова падали в зараженную сомнением почву и прорастали крепкими, как репейник, сорняками, собиравшими на колючках гроздья готовых учиться одушевленных. Большинство таких кружков не представляло опасности, но кое-где вреда от них было не меньше, чем от бесчинств обезумевшей природы.

Союз Вольных Алхимиков принадлежал к той особенной разновидности наполовину тайных сообществ, которые те, кто был в курсе об их существовании, относили к сообществам скорее полезным. Высшие государственные чины не гнушались обходительности в разговорах с угрюмыми, вечно нездоровыми на лицо учеными в неопрятных фиолетовых одеяниях, придуманных словно в насмешку над синей униформой Магической полиции. Цепные псы Порядка к Союзу не совались – какими бы странными, непостижимыми и часто опасными ни были проделки Вольных, к магии те не прибегали принципиально.

Несмотря на это найти приемную Союза – особенно в крупном городе – было непросто. Требовалось несколько слоев полезных знакомств, а отправляться по добытому через третьи руки адресу приходилось незамедлительно, ведь гарантии, что приемная будет на том же месте завтра, не было.

На этой неделе временная резиденция Вольных Алхимиков расположилась на старенькой лодке. В портовом реестре суденышко числилось, как полноценный пароплав, но назвать его так вслух не поворачивался язык. Поднятые океанским ветром волны бережно покачивали кораблик, а дождь, совершенно возмутивший прибрежные воды, проявил к нему внезапную нежность, тихонько шурша и постукивая по деревянной крыше кают-компании. Двое матросов из числа адептов Союза, отгородившиеся было от стихии прорезиненными фиолетовыми балахонами, сидели на борту и, оголив ноги, беспечно перемешивали ими ворчливый прибой с клубами подступающей ночи.

Но вот океанский ветер, небрежно вороша шелестящие струи, широкой ладонью мазнул по вимсбергскому порту, зачерпнул горсть рваных, выхолощенных расстоянием звуков и осыпал ими юных алхимиков. Те, признав в одном из обрывков фырканье лошади, которую чересчур резко осадил возница, немедленно посерьезнели, натянули сапоги прямо на мокрые ступни и подскочили, одергивая балахоны и стремительно превращаясь в безликие, безрукие и безногие изваяния.

Выходили по очереди. Первым на мостовую спрыгнул богато одетый юноша. Дождь его не пугал, напротив – ледяные ожалы воды словно придавали парню сил. Он мотнул головой, стряхивая особо наглые капли. Намокшая прядь волос на миг подпрыгнула, щекотнув кончик заостренного уха, и плюхнулась обратно на щеку. Юноша замер, блаженно жмурясь и подставляя лицо беззаботным каплям, но тут же спохватился и протянул руку спутнику. Тот уже просунул меж дождевых капель длинный, с горбинкой нос и казался куда менее довольным встречей с водой, нежели его компаньон.

Ухватившись за почтительно протянутую руку, обладатель тоскливо сморщившегося носа тяжело, несмотря на сквозившую во всем его облике хрупкость, ступил на мостовую. Зябко поежился. И широко улыбнулся.

– Ух, что за ночка!

Недовольства как не бывало. Старик, – а второй пассажир был по-настоящему стар даже для альва, коим он, без сомнения, являлся, – радостно впитывал глазами все до капли: серость причала, черноту неба, радужную суету неподалеку. Ночь была хаосом, и хаос был ночью.

Порт бил в глаза ярким светом фонарей и оглушал бурлящим гомоном толпы. Словно узорная рама, темные шершавые громады кораблей с одной стороны и скопище мрачных, вразнобой понатыканных хибар с другой обрамляли живой холст, на котором небрежная кисть широкими мазками рисовала все оттенки бытия. Набережная беспрестанно кипела, переваривала и изрыгала одушевленных всех видов и сортов – радостную матросню с торговых судов, гребцов с галер – до смерти усталых, но полных решимости сторицей восполнить унылые трюмные будни, инженеров с пароплавов, возводивших грязную ругань в степень ораторского искусства. Время от времени в веселом и потном мареве ткались зыбкими тенями полураздетые женщины без возраста с тусклыми деловитыми взглядами, да вытекали из гнилых недр брошенных суден оборванцы с потухшими глазами. И пока первые завлекали фасадами зазевавшихся моряков и заблудших искателей развлечений, вторые не упускали случая оторвать кусок побольше от ценностей, сокрытых не слишком глубоко в одежде ротозеев. Наметанному взгляду не составило бы труда выцепить из толпы нескольких переодетых аристократов, путешествовавших инкогнито. Породистые дамы и господа, изо всех сил старавшиеся сойти за простых обывателей, весьма походили на овечек, отважно забравшихся в волчье логово, и судьба их ждала соответствующая. Знать поумнее предпочитала удобную гавань с морским вокзалом в трех километрах к северу.

– Гаэль, сынок, – радостно вещал старик, – смотри, сколько жизни в этой туше, что зовет себя Вимсбергом. Право, он похож на зверя, издохшего у водопоя. Зверьки помельче селятся в его меху, твари покрупнее дерутся за самые жирные куски, а падальщики бродят кругами и тащат, что останется. И все так привыкают к нему, что даже не чувствуют, как он медленно травит их всех.

Юноша, названный Гаэлем, снизу вверх смотрел на спутника. Несмотря на ласковое «сынок», общего у них было мало… но только на первый взгляд.. Стоило отвлечься от разницы между белизной подчеркнуто скромного костюма альва и сочным разноцветием наряда молодого полукровки – от теплой рыжины чуть распахнутого дождевика до красно-золотых проблесков под ним, – стоило мысленно отнять у обоих бороды, – объемистые белые пряди старика и пучок дерзких каштановых косичек Гаэля, – как оба становились едва ли не на одно лицо. Высокие лбы, скулы, острые уши с одинаково удлиненными кончиками, кофейные глаза…

Хотя вот с глазами дело обстояло непросто. Несмотря на одинаковый разрез капелькой, стекавшей от висков к переносице, и цвет радужек, выражение в них было совершенно разным. Если живой взгляд Гаэля останавливался только во время разговоров или серьезных размышлений, а в остальное время непрерывно скользил по миру, всюду отыскивая что-то новое, то черные точки зрачков его спутника казались просто выжженными дырками. Ничего не жило в них – разве что угадывалось временами некое движение, словно угольно-черная завеса истончалась на миг и приоткрывала что-то еще более темное, неясное и от того особенно неприятное, заставляющее неловко улыбаться и отводить глаза. Даже Гаэль, который явно не чаял в старике души, старался лишний раз в эту тьму не заглядывать.

Тяжело было.

Так тяжело бывает до последнего верить тому, про кого сердцем чуешь – черная в нем душа.

Но юноша не падал духом. Чуйка – чуйкой, как выражалась его не чуждая просторечья бабушка, а дела громче говорят. Сердце – оно глупое, чуть погода изменится – и уже жмется, как порося к свиноматке, а ты сволочей повсюду видишь. Мудрая старушка рассыпала подобные истины щедрыми горстями, и Гаэль с младых ногтей привык проверять друзей делами. До сих пор правило не давало осечек.

Старик всем весом (хотя сколько его там было…) налег на плечо юноши, и неторопливо увлек его к притихшей шхуне. Возница проводил их взглядом. Желтые, испещренные бурыми прожилками зрачки на миг превратились в щелочки-волоски, едва не исчезнув совсем, и тут же разжались, застыли. Бессловесный кучер обернулся к карете и принялся как-то дергано обстукивать колесо. Лошади, испуганно похрапывая, пучили на него глаза.

Вольные фиолетовыми тенями вытекли из моросящей темноты и молча встали перед дверью. Воротники под капюшонами были подняты до самых глаз, да и те едва угадывались в тени. Гаэль помалкивал. Прежде чем они ступили на трап, старик приказал держаться позади, и юноша замер за его спиной, переводя взгляд со спутника на стражей и обратно. Молчание не затянулось.

– Любезные господа… или дамы, – заволновались седые усы, – не могу, простите, разглядеть, полагаю, вы знаете, кто я.

Плечи одного молчаливого изваяния едва заметно дрогнули. Второе бросило на него быстрый взгляд.

– Вижу, что узнаете, – оживился альв, – тогда извольте, любезные господа, доложить о моем приходе госпоже Талите.

Первый страж вновь непроизвольно вздрогнул и отрицательно покачал головой. Гаэль, всерьез озадачившийся половой принадлежностью обоих, забыв про стыд буравил взглядом низы фиолетовых балахонов. Тщетно.

Второй страж положил первому руку на плечо. Тот, щурясь, уставился на товарища, который сердито завращал глазами – иных средств общения ни Гаэль, ни старик не заметили. Но мимического спора хватило: первый, дернув плечом, открыл дверь и исчез во мраке корабельного нутра.

Ворча далеким громом, выполз на небо сонный сутулый месяц, распихал тучное месиво и принялся ворочаться в клочьях тумана. Альв и его спутник скромно переминались на месте. Затосковавший Гаэль искоса щурил глаза на бродившего за моросящей пеленой возницу— тот продолжал одно за одним простукивать колеса повозки. Зрелище было прескучнейшее.

В шхуне тихо шаркнуло, потом забренчало засовами, скрипнуло и отворило дверь. Фиолетовый страж недружелюбно зыркнул на гостей и, конечно же молча, ткнул пальцем в темный коридор. Альв только того и ждал. Дверь за ними захлопнулась, погрузив коридор в совершенную темноту.

По стенам коридора висели ковры, от которых веяло старостью. Не той старостью, что пахнет табачным уютом каминного зала и теплой негой роскошной спальни. Нет, от импровизированных драпировок несло ветхостью, немощью. И, конечно же, плесенью – сырой морской воздух был беспощаден.

Гаэль едва заметно поморщился и уголки его губ дрогнули, но старик успокаивающе сжал плечо юноши и улыбнулся, глядя вперед. Там молчаливый проводник прервал, наконец, бесшумное скольжение и выпростал из тяжелого балахона тонкую бледную руку. «Да он же мне ровесник», подумал Гаэль, и мысль, споткнувшись, вдруг неловко поковыляла в совсем другом направлении: «может, все-таки, не он?..» Но складки ткани все также надежно скрывали очертания, так что вопросу суждено было остаться без ответа.

Дверь открылась внезапно. Не сделай она этого, Гаэль принял бы ее за очередной ковер. Эта мысль так его захватила, что он едва не побежал назад, изо всех сил напрягая глаза, но старик легонько подтолкнул его, и… Они как будто перенеслись через полгорода: больше всего комната напоминала приемную респектабельной конторы в центре Вимсберга – дешевыми коврами здесь буквально не пахло, воздух был лишь чуть влажным, а мебель была дорогой и изысканной. Главным отличием оказалась хозяйка кабинета: презрев заваленный книгами и тетрадями письменный стол, немолодая альвийка в роскошном халате сидела, поджав ноги, на огромном диване у окна. Ее раскосые лисьи глаза чуть сдавливали широковатый ко лбу нос, обильно посыпая щеки мелкими, едва заметными морщинами. Капризная нижняя губа и острый подбородок делали лицо женщины немного квадратным, но это казалось не столь некрасивым, сколь необычным. Юноша, дыхание которого на миг прервалось при взгляде на слишком небрежно запахнутый халат, отметил, что, несмотря на возраст и непривычные черты, Вольная была весьма привлекательной женщиной.

Так что слова, которыми она осыпала старика, стали для Гаэля полной неожиданностью.

– Не представляю, какой идиот явился бы сюда после того, что сделали вы, Альбинос. – Голос хозяйки был тихим, почти шепчущим, но юноше послышался в нем далекий звон туго натянутой струны. – Вы ведь знаете, с кем имеете дело, и должны были предвидеть последствия. На что вы надеетесь? Думаете, статус вас спасет? Что…

– Постойте… – старик безуспешно попытался вставить слово где-то в середине ее отповеди, но лишь отчаянно возвысив голос сумел влиться в словесный поток. – Госпожа Талита, прошу, прервитесь вы хоть на мгновение. Выдохните. К чему громы и молнии? На месте они меня не испепелят, да и хорошо! Ведь я, клянусь, невиновен.

– Да как вы… – начала было побледневшая от ярости альвийка, но гость всплеснул руками с видом смиренным и горестным.

– Да, невиновен! И пусть доказать мою чистоту нечем, да еще и осведомленность в деле служит мне пожалуй, совсем не оправданием, но глупец из таверны – вовсе не мой подручный… никогда им не был!

– Вас видели вместе. Он получил деньги из ваших рук!

– Бедняга клянчил подаяние! Он очень плохо выглядел. Талита, вы редко выходите в город, но поверьте, Вимсберг просто кишит нищими! Шагу нельзя ступить, чтобы тебя не дернули за полу.

– Простите, Альбинос, но вы всерьез уверяете, будто ваша встреча с этим «нищим» в тот же день, когда вы пришли «посмотреть товар»…

– Невероятное совпадение!

– И эта ваша внезапная нерешительность, ваше «я подумаю»…

– Никак не связаны с невероятным совпадением! Я действительно направлялся к себе, чтобы произвести некоторые расчеты и составить смету для заказчика, когда тому бродяге вздумалось просить у меня денег. Знай я, что он провернет, непременно бы постарался предотвратить трагедию. Полноте, Талита! – усы старика танцевали под напором слов, – ведь мои интересы пострадали не меньше ваших! – Он нервным, ослабевшим движением отер с бороды капельку слюны.

– Не знаю, – альвийка смотрела на него чуть иначе. Как если бы пошатнувшуюся злость принялось подталкивать понимание: а ведь и впрямь, что за досадная произошла путаница!

Юноша, который до тех пор только и делал, что осторожно моргал, нервно смыкая ресницы, вдруг осмелился тихонько покивать.

Талита задела его сумрачным взглядом.

– И прошу, – уже тише, с каким-то отчаянным достоинством, пробормотал старый альв, – не называйте меня Альбиносом. Я не подвержен мутациям.

– Не знаю, – повторила альвийка. То ли в ответ, то ли в продолжение мыслей. – Что ты хотел сказать? – Она сердито и пытливо склонила голову на плечо, и острый подбородок стрелой указал на Гаэля.

– Да как бы я мог прервать вас, – забормотал юноша, – просто…

– Просто не бывает никогда, – пока замешкавшийся Гаэль собирал растерянные слова, ввернула Талита, – ты хочешь подтвердить его слова? Может, даже скажешь, что сам был с ним в тот день и все видел? Для этого он тебя притащил?

– Да нет же, – залепетал перепуганный юноша, затравленно глядя на хозяйку корабля, – как… как можно! Я просто кивнул, мол, бывает же! – Его щеки быстро бледнели, – тут вон оно, как вышло. И ничего такого. А про взрыв я только помню, что в газете писали. А Его Превосходительство, – он ткнул взглядом в старика, – с лица тогда так и опали, уж простите за грубость. А я – что я, простой ученик и помощник, госпожа. Куда мне доказывать… Я ни доказывать, ни врать права не имею.

– Неплохо, – улыбнулась Талита одними губами, – нет, правда. – Гнев в ее глазах постепенно уступал место расчетливости. Она вновь обратилась к старику. – Поступим так. Я сделаю вид, что поверила и соглашусь продать вам бочонок «Пещерного грома».

– И вы все так же гарантируете анонимность?

– Скорее да, чем нет. Свидетели, конечно, будут, но выберу я их сама. Вот только одно «но».

– Так и знал, что осложнений не избежать, – облегчение на лице старика вновь сменилось легким беспокойством. Полагаю, вы намерены поднять цену?

– Естественно. Теперь с вас по полтора серебряных за сотню граммов пороха.

– А полсеребряного – не крупновата ли надбавка? Мы же не кулек, все-таки, насыпаем, почтенная.

– Неустойка. В конце концов, вы заключили сделку и пропали. Ах, да. И вы оплатите украденное.

– Жестоко и несправедливо! Я же сказал, что ни при чем…

– Возможно. А возможно и нет. Пусть будет страховкой. Зато я поступлю честно – те триста грамм пойдут по старой цене. Серебрушка за сотню. Согласны?

– Конечно, не согласен, но разве у меня есть выбор? Хотя учтите, это разорит Двор и меня лично.

– У меня есть определенные сомнения, что ваши наниматели вот-вот пойдут просить подаяние. Но я бы на это посмотрела.

– Всенепременно вам сообщу, – отважился на робкую иронию старик. – А теперь, с вашего позволения, пройдем к весам.

– Конечно. Надеюсь, деньги у вас с собой, потому что о кредите я и слышать не захочу.

Но старик проглотил и это оскорбление.

По мерно качавшейся палубе они подошли к неприметному люку на корме. Океан проверял шхуну на прочность, прикидывая, как бы лучше избавиться от плавучих паразитов, резавших его веслами и винтами. Нервная рябь прибрежных вод пестрела пятнами плавучего мусора всевозможных форм, цветов и размеров. Разнообразные отходы жизнедеятельности островками усеивали мелководье. Вдруг на какое-то мгновение особенно крупная куча недалеко от шхуны пошевелилась не в такт волнам, но этого никто не заметил. Кроме альва в чистом белом костюме, но тот ничего не сказал пожилой альвийке и очередному провожатому, походившему на закутанную в фиолетовый кокон гусеницу.

Дверцы люка отворились без скрипа. Гусеница что-то тихо прошелестела в темноту, и сегмент спустя на палубу поднялись большие металлические весы, а за ними – два бочонка. На боку одного красовалась ярко-желтая этикетка с изображением то ли перевернутой кроны дерева, то ли расколотой молнией горы, и крышка на нем была накрепко засмолена. Второй, хотя и нес то же клеймо, был пуст и безмятежен.

Ловко манипулируя гирьками, хозяйка шхуны взвесила сначала пустой бочонок, затем полный, произвела в уме нехитрые вычисления и предъявила альву счет. Откровенно скорбящий старик, немилосердно сотрясая самые основы этикета, задрал пиджак и извлек из объемистого кошеля на поясе двадцать полновесных золотых монет. Пошуровал в кармане и добавил десяток легковесных медяков.

– Не будет ли ваш слуга так любезен помочь Гаэлю дотащить эту тяжесть до кареты? Боюсь, из меня помощник тот еще.

– Не будет, – Талита покачала головой, придерживая улыбку на грани злорадства. – Вольные не могут сходить на берег, если это не несет благо Ордену – таков закон.

– Прекрасно понимаю, – покивал старик, – нам, адептам умственного труда, работать руками всегда нелегко. Что ж, видимо, придется мне. Не торопясь, по-стариковски…

Повинуясь движению его мысли, над бортом шхуны взмыла исполинская волна. Фиолетовая гусеница испуганно сжалась, но женщина, слегка побледнев, только гневно посмотрела на покупателя. Тот пожал плечами. Волна слепилась в грубое подобие гигантской клешни, аккуратно подхватила бочонок и вынесла на берег, обильно посыпав окрестности мусором. Лишь самый внимательный наблюдатель, случись таковой поблизости, уловил бы, как старый альв в белом костюме едва заметно подмигнул крупной куче плавника.

– Пожалуй, нам пора. Не хотелось бы вторично лишиться покупки – район здесь, сами знаете, неспокойный, – старик развернулся и, постукивая тростью по палубе, направился к трапу. Гаэль изо всех сил постарался изобразить равнодушие и вразвалочку пошагал следом.

Сегментов так пять спустя, когда Талита и ее фиолетовый провожатый скрылись в недрах трюма, порыв ветра налетел с океана и, чересчур уверенно для настоящего порождения стихии, тихо открыл дверцы незаметного люка на корме. Второй слишком самостоятельный вихрь небольшим ураганом пронесся у борта и так накренил суденышко, что вновь потерявшие осторожность охранники едва не улетели в прибрежные воды, где с удовольствием полоскали ступни.

Кучер уже загрузил бочонок в экипаж, когда от берега к ним двинулся жуткий горбатый силуэт. Желтоглазый не обратил на нее ни малейшего внимания, зато старик, с удовольствием наблюдавший портовую суету, удостоил подошедшего мимолетным взглядом и, выбросив докуренную едва ли до половины сигару, глубокомысленно заметил:

– Сегодня, Гист, я совершил благое дело. Преподал урок: если кажется, что все предусмотрел, значит, ты просто дурак. Или дура. А ты, Гист, – точка в этом маленьком акте возмездия.

– Да еще какая, – проворчал горбун. Его изъян вдруг оторвался от спины, описал над их головами небольшой круг и завис над мостовой. Это был еще один бочонок с ярко-желтой этикеткой – такой же запечатанный и смертоносный, как его отдыхавший в экипаже близнец. Гист же оказался молодым альвом в обтягивающем трико из теплой водонепроницаемой ткани.

– Сопрел весь, – пожаловался он, оттягивая костюм в особо интимных местах и досадливо морщась. – Гаэль, поможешь снять?

– Фрейлину нашел, – фыркнул тот, не отрывая взгляд от опасно дрогнувшего над булыжниками бочонка. Гист явно выделывался.

– Держи, – старик задумчиво протянул альву термос, – холодный чай. Не бойся, не от алхимиков. И хватит тянуть себя за яйца, время не ждет. Сиах, поехали.

Возница зашипел на лошадей, и карета, быстро разгоняясь, помчалась по выщербленной мостовой все дальше и дальше от пристани.

ГЛАВА 1,

в которой представляется шанс заняться делом, 

а я его отвергаю

– Довольно! – с досадой воскликнул я. – Знаешь, так ничего не выйдет. Повтори еще раз, только помедленнее и внятно, Порядка ради!

Противный мелкий дождь был, казалось, на стороне приставшего ко мне бродяги: с основательностью старого зануды он долбил одно и то же с самого утра. Серое небо Вимсберга превратилось в решето, которым кто-то недоразумительно попытался преградить путь вышним водам. Позже этот кто-то осознал ошибку и попытался заткнуть бесчисленные дыры облаками, но снова напортачил – лишил одушевленных последних крупиц солнечного света.

Мы стояли посреди улицы, собственными шкурами ощущая последствия небесной халтуры, и один из нас был тому очень не рад. К несчастью, это был я. Нелепое вместилище жизни, облаченное в уличную грязь, облако смрада и нечто, что когда-то изготовили на текстильной фабрике, не испытывало ни малейшего неудобства от текших за шиворот ледяных струй. Не дыша, я едва качнулся лицом к настороженным водянистым глазам, под мутно-розовой поверхностью которых виднелись редкие проблески белков.