Доспехи демона

Эл Лекс

Доспехи демона

Глава 1. Кровь

Когда тебя избивают пятнадцать минут подряд, используя все, что попадется под руку, или было найдено в карманах – перестаешь даже чувствовать боль. Может, и больше, чем пятнадцать минут, а, может и меньше – время ощущать тоже перестаешь. Первые пропущенные удары еще чувствуются, первые выбитые зубы еще хрустят во рту, первые капли крови на языке режут металлическим вкусом. Но когда уже не можешь подняться и остается лишь прикрывать голову руками, зная, что все равно не поможет – всего этого уже нет. Отключается боль, заглушенная аварийным выбросом максимального количества боевых гормонов, вкус крови во рту становится привычным и уже невозможно вспомнить, как было без него. Переломанные руки и ноги не слушаются, легкие, пробитые осколками ребер, почти не тянут воздух. Будто потихоньку развоплощаешься, безболезненно теряя саму возможность взаимодействовать с материей этого мира. И все, что остается – лишь звон в голове, перемежаемый хрустом ломающихся под ударами арматуры костей.

И отрешенные мысли.

Грустно умирать в двадцать два года. Еще грустнее умирать в двадцать два года по собственной непроходимой тупости, помноженной на браваду и самоуверенность. И венцом печали – грустно умереть, возвращаясь с соревнований по армейскому рукопашному бою, на которых только что взял золотую медаль.

И, как следствие – на кураже переоценил самого себя и не просчитал ситуацию.

Когда на шее висит золотая медаль, выданная полуголой белозубой красоткой, когда мышцы все еще слегка гудят от заблокированных и нанесенных ударов, когда в голове висит эйфорический туман трех побед подряд – как тут что-то просчитать? Любой почувствует себя героем, захочет быть героем!

И, когда прямо перед носом захлопнет двери и уедет автобус, когда в голову придет решение, что не западло и два километра до дома пешком пройти, и плевать, что на улице почти ночь, когда проходя мимо очередной подворотни услышишь оттуда женские крики о помощи и пьяный мужской смех, когда присмотришься и поймешь, что девчонка, отбивающаяся от пятерых нетрезвых гопников – та самая роскошная блондинка, что вешала тебе медаль на шею…

Тогда желание быть героем легко способно исподтишка превратиться в мысль о том, что ты, собственно, уже герой. Победитель. Воин.

На окрик «Эй, гоблины!» гоблины отреагировали предсказуемо – посоветовали идти дальше и не лезть не в свое дело. Их тоже можно понять – они желали как можно скорее приступить к самому сладкому, не отвлекаясь на всяких мимокрокодилов и уж тем более не затягивая общение с ними, если уж все-таки придется. Но когда мимокрокодилы заходят в ту же подворотню, показательно скидывают с плеча спортивную сумку, снимают куртку и, не торопясь, требуют отпустить девушку – гоблинам тоже начинает хотеться побыть героями.

Только в их понимании это значит «отхреначить лоха впятером до потери человеческого вида».

Первых двоих я грамотно встретил – один совершенно ожидаемо прыгнул вперед с вытянутой в ударе ногой, и я его просто пропустил мимо, встречая второго прямым ударом в лицо. Отчетливо хрустнул нос, все еще бегущие вперед ноги занесло, и гопник плашмя рухнул на асфальт – наверное, даже вырубился.

От удара у меня заболела рука – кажется, я выбил запястье. Бить кулаком без перчаток и даже бинтов – плохая идея.

Второй набросился со спины, повис на шее, заставляя согнуться, зажав мою голову в кольцо из рук. Я не стал сопротивляться, а послушно согнулся, подхватил его ноги и выдернул из-под него, одновременно падая тоже – прямо на его тушку.

Ах, как громко он закашлялся, когда отбил себе легкие!

А я быстро откатился, вскочил на ноги и встретил следующего гопника.

Драться они не умели. Какой там армейский рукопашный бой, они вообще никакого боя не знали – петушиный разве что! Все, что они могли – это кидаться по одному, получать кулаком в нос или ногой в солнечное сплетение и оседать, пуча глаза и восстанавливая дыхание. Они бестолково махали кулаками, пытаясь дотянуться до меня, а я легко уходил от их ударов. Не от всех, конечно, – все же пять человек это десять рук и десять ног, которые пытаются тебя достать со всех сторон, но даже если они и доставали, их вялые смазанные удары едва ли чувствовались, в то время как я успевал солидно насовать в ответ.

Так могло бы продолжаться очень долго, если бы в один прекрасный момент я не начал пропускать все больше и больше ударов, и не почувствовал, что футболка липнет к телу как-то не так, как я привык. Не так, как она это делает, будучи пропитанной потом. И уж тем более от пота на ней не появляются ярко-красные разводы, видные даже в чахлом свете редких светящихся окон.

Это сейчас, лежа на боку, скрючившись в круассан, прикрывая голову руками, а живот – коленями, я могу потратить на мозговую активность все те силы, что до этого тратил на удары, блоки и увороты, ведь двигаться сейчас мне банально не позволят. Потратить – и легко придти к выводу, что у подобной гопоты в обязательном порядке будет с собой нож или кастет. Или, как в моем случае – все сразу. И что они без раздумий пустят их в ход, когда поймут, что ситуация складывается не в их пользу. Этот приговор я подписал сам себе в тот момент, когда зашел в этот переулок и показательно скинул сумку на асфальт. Они бы, может, и рады были бы не доставать все это «говно», но пара нокдаунов и россыпь выбитых зубов разожгли в них животное начало, которое потребовало полного уничтожения противника. Не считаясь с методами и способами. Если бы они с ходу победили меня – с их точки зрения все было бы логично и правильно. Но на это у них шанса не было. Единственным их шансом было сделать то, что они, собственно, и сделали.

Черт, а я ведь кучу раз читал о том, как очередного спортсмена-борца вот так за здорово живешь отправил в гроб какой-то наркоман с десятирублевым ножом! Читал и понять не мог – как вообще так получилось?!

А ведь получилось как-то.

Нет, о том, что надо бросить девушку в беде, конечно, и речь не шло… Но вот увязать в драке по самые ноздри, демонстрируя уже даже не девушке – та сбежала, едва только ее отпустили! – но самому себе, как я хорош и как мощны мои лапищи – однозначно не стоило. Убедиться, что угроза для девушки миновала, заставить как можно больше нападающих одномоментно оказаться на асфальте, схватить сумку и драпать! А то и сумку оставить – лишь бы ноги унести.

Но нет, адреналин и кортизол плюс дофамин сыграли крайне злую шутку. Сперва – заставив ввязаться в затяжной бой, после – заглушив сигналы от болевых рецепторов левого бока, куда в пылу драки совершенно незаметно пырнули ножом. А потом еще раз – по руке, которой я пытался заблокироваться от нового удара.

Оказывается, нож, это штука, которую совершенно невозможно заметить в руке в момент удара. Настоящего удара, которым тебя пытаются как минимум порезать, а не просто наметить его, как на клоунских однодневных курсах самообороны. Осознание того, что это был именно такой удар, приходит уже постфактум – когда из твоей руки фонтаном вырывается струя крови и она резко перестает слушаться, превращаясь в подобие деревянного протеза.

И вместе с кровью из раненого организма вытекают и силы. Быстро, неумолимо, безжалостно. Вместе с ними исчезают из головы мысли о превосходстве над противником, уступая место сначала панике, из-за которой ты начинаешь делать лишние движения и, как следствие, терять силы еще больше. А когда уже и защищаться толком перестает получаться, не говоря уже о контратаках – в голове все заволакивает липким бессильным страхом. Слепым и иррациональным, таким, какой бывает в детском кошмарике, когда ты убегаешь и никак не можешь убежать. И непонятно от чего ты бежишь и куда ты от него бежишь, и возможно ли убежать вообще – страх не задает вопросов, он просто лишает тебя воли, сковывает все тело, мешая сопротивляться и как бы намекая, что чудище уже рядом и вот-вот протянет к тебе свои кошмарные узловатые пальцы. Схватит, поднимет и, утробно хохоча, сожрет.

И это происходит – сзади прилетает кастетом по голове. Или, возможно, дубинкой. Или даже простым камнем. Чем-то твердым и тяжелым, таким, что выбивает из головы вообще все, что там было до этого – и превосходство, и панику, и страх. В оседающем на асфальт теле остается только одна мысль – это конец. Это тот момент, в который приходит понимание – тебя убивают. Не избивают ради потехи, не пытаются проучить за какой-то проступок, а натурально, злобно и не очень умело, но очень активно, убивают. Прыгают двумя ногами на ребра и голову, бьют всем, что подвернется под руку, злобно переругиваясь и отрыгивая в мой адрес нечленораздельные проклятия.

– Герой херов!..

– Спасатель, сука!.. Чип и Дейл к вам спешат!..

– Будешь знать, мразота!..

Их словарный запас невелик, но они изо всех сил компенсируют это старанием. И с их ударами та же история – мой организм рефлекторно занял положение, в котором повреждения минимизируются, и панически отключил болевые рецепторы – так что даже боли не было. Я только вздрагивал каждый раз, когда сдавалась и ломалась очередная кость, и перебирал в голове, как игральные кубики, события из своей жизни.

Оказывается, это не жизнь перед смертью проносится перед глазами, это просто приходит понимание того, что возможное будущее – отныне не возможно, и память начинает отчаянно цепляться за прошлое. Будто говорит – здорово же было, а? Смотри, смотри как здорово было!

Здорово было, когда в семь лет притащил домой щенка со сломанным ухом и почти три дня умудрялся прятать его от родителей под кроватью и подкармливать супом. Здорово было, когда родители не наругали, обнаружив неожиданный сюрприз, и не заставили отнести «туда, где взял», а наоборот – поддержали и рассказали, что с ним делать и как ухаживать. Здорово было, когда родители записали в первую секцию боевых искусств – тогда еще детскую, показушную и смешную, где суровые мальчишки и девчонки в цветных кимоно часами напролет лупцевали воздух под истошные вопли и медитировали, сидя в позе лотоса, а все соревнования сводились к тому, кто четче покажет определенную последовательность движений. Здорово было, когда впервые покрасил волосы в ярко-красный и не очень здоров – когда получил за это от местных гопарей, прикрывающихся стягом скинхед-движения. Здорово, что это стало толчком к тому, чтобы сменить секцию, в которой занимался – уже в сознательном возрасте, и сделав сознательный выбор. Здорово было заняться чем-то, что остается жизнеспособным не только в стенах зала, но и за его пределами. Здорово было сменить цветное дурацкое кимоно на нормальное белое, меняя на нем только пояса. Здорово было встретить на городских соревнованиях девчонку, которая проиграла только по очкам и то – буквально совсем чуть-чуть. Здорово было встретиться с ней после, здорово было встречаться с ней все полтора года. Здорово было гулять с ней, целоваться, заниматься сексом, драться до крови во время ссор. Даже расставаться с ней было здорово – без скандалов и истерик, тихо-мирно обнявшись напоследок, когда ее семья переезжала в другой город.

Здорово было съехать от родителей на съемную квартиру, половину аренды которой оплачивали все равно они – ведь откуда у студента деньги на полноценную самостоятельную одинокую жизнь? Здорово было закончить институт и получить свой диплом инженера вычислительных систем. Конечно, очень здорово было устроиться на первую работу и получить первую зарплату, с которой был куплен гигантский торт для родителей, уже постаревших и начавших сдавать головой к тому моменту. Здорово было смотреть на них, пожилых, морщинистых, но все еще любящих друг друга и слушающих твои «афигительные истории», прислонившись головами друг к другу и держась под столом за руки.

Здорово было выиграть сегодняшние соревнования. И даже здорово, по большому счету, что получилось помочь той девушке, защитить хотя бы ее. Да, это не здорово закончилось, но мозг отчаянно открещивается от всего плохого, что приходит в голову, даже если разумом понимаешь, что эти события были в жизни, и никак их не стереть из прошлого. Смерть любимого пса и четыре дня слез совершеннолетнего здорового лба после, увольнение с работы после подставы со стороны коллеги, которой постоянно помогал, неоднократные вывихи и даже один перелом на тренировках, смерть родителей в разницей в один день и обоих – от инфаркта, пожар в съемной квартире, когда побежал к ним, услышав в трубке телефона врача скорой и забыв выключить чайник… Это все было, но этого всего будто не было. Мозг принимал сам факт наличия этих ситуаций в прошлом, но отказывался вспоминать их, рисовать картинки, раскрашивать их, озвучивать. Сухие протокольные записи о каждом отдельном инциденте вместо красочного кинофильма. И, как ни старайся, одно в другое не превратить.

Тело снова вздрогнуло от очередного удара – вздрогнуло, как чужое, как кукла из баллистического геля, глазами которой я смотрю на мир. Это был даже не рефлекс, а просто закон Ньютона – действие равно противодействию. С какой силой ударили, с такой же тело отреагировало. Для меня оно уже стало чужим, ведь я не мог им даже управлять – лишь отрешенно наблюдать сквозь изувеченные пальцы, как шакалы наносят все новые и новые удары.

– Все, хорош, мы его щас грохнем!..

– Не грохнем, он же спортсмен, сука!.. Выкарабкается!..

– Прекрати, сказал!.. Реально щас ласты склеит!..

– Какой нахер прекрати?! Он мне два зуба выбил, а Толян вообще до сих пор в отрубе!..

– Дело говорит! Этому членососу еще мало досталось, я б его!..

– Кретин, нож убери!.. Так ты его точно в могилу отправишь!..

– Пошел нахер! Чё хочу, то и делаю!

– Мля, нож убери, сказал, ты чё, попутал, что ли?!

– Ты мне еще тут потыкай слышь!..

– Заткнитесь оба нахер! Чё за балаган тут устроили, совсем что ли оборзели?! А ну быром ноги в руки и валим отсюда, пока менты не нагрянули!

– Какие менты, гонишь что ли?!

– Такие! Вы тут вообще-то уже минут пятнадцать это мясо месите! По-любому кто-то мусоров вызвал, вон сколько окон горят! Толяна подберите и кабанчиками отсюда!

Удары наконец прекратились, послышался удаляющийся топот. Я закрыл глаза.

Шевелиться не хотелось. Наверное, потому что я понимал, что не смогу. Я уже почти не мог даже дышать – воздух свободно проливался сквозь меня, не задерживаясь в легких. Сознание отчаянно пыталось уцепиться за остатки реальности, подсовывая мне новые «А помнишь, помнишь как здорово?..»

Но я уже не помнил. С закрытыми глазами ничего не удавалось вспомнить – перед глазами была лишь кромешная тьма.

Вот так и умирают чемпионы по боевым искусствам – в темных переулках. Зарезанные или забитые до смерти арматурой. Или и то и то сразу.

Откуда-то издалека послышались взволнованные голоса, сквозь сомкнутые веки пробился свет, словно пытаясь меня разбудить. Я не открыл глаза – мне хотелось просто умереть. Просто потерять сознание и больше не находить его.

И после того, как ко мне прикоснулись чьи-то руки, через секунду после этого меня отключило.

Глава 2. Холодец

Я открыл глаза.

Я не знаю, как я смог, как у меня вышло, но я открыл глаза. И они открылись.

Правда это не сильно помогло – увидеть ничего я так и не смог. То ли я находился в полной темноте, то ли мне только казалось, что я открыл глаза. Второе вероятнее, ведь, закрывая их, я уже смирился с тем, что снова открыть мне уже не суждено.

Я несколько раз моргнул, последний – с солидными усилием, чтобы точно понять, что со мной происходит. Веки послушно сжались, придавив глазные яблоки и вызвав в них неприятное чувство. Вывод – мне все-таки не кажется. Я действительно жив и даже достаточно здоров как минимум для того, чтобы открыть глаза.

А вот боли я по-прежнему не чувствовал. И дышалось тяжело. Не так, как до этого – когда ты тянешь и тянешь воздух, а он словно насквозь проходит через продырявленные легкие, не задерживаясь в них, а наоборот. Воздух словно сгустили до состояния патоки и диафрагма не справляется с его плотностью, судорожно пытаясь втянуть его в легкие хотя бы по чуть-чуть. Схожие ощущения бывают перед грозой, когда воздух насыщен влагой, и им тяжело дышать… Но это очень слабое сравнение.

В конечном итоге, я кое-как приноровился дышать мелкими короткими вдохами, которые, само собой, не могли обеспечить необходимого насыщения крови кислородом – буквально через тридцать секунд у меня, даже лежащего, начала кружиться голова.

Но я хотя бы мог дышать. Плохо и тяжело, как аквалангист-перворазник, неправильно настроивший дыхательную смесь, но я дышал. Может быть, я лежу на аппарате искусственной вентиляции легких? И на самом деле за меня дышит машина через вставленную в горло трубку? И мне только кажется, что я прикладываю какие-то усилия к дыханию?

Но тогда почему я в сознании? И почему при этом ничего не вижу? И не чувствую трубки в горле?

Я поднял руку и пощупал шею. Трубки не было.

А рука слушалась. Рука, в которой еще недавно не было ни единой целой кости, представлявшая собой кусок изрезанного мяса, сейчас полностью вернула свой функционал, и – я ощупал ее, – лишилась всех ран и повреждений!

Как, собственно, и вторая, которой я ощупывал первую.

Интересно, какие еще сюрпризы меня ожидают?

Я ощупал все, до чего смог дотянуться в положении лежа, после чего сел и закончил дело.

Впору было много думать. Я был совершенно цел и абсолютно здоров. Как будто вся драка, а, вернее сказать, убийство, мне просто приснилась. Руки и ноги были целы и безукоризненно слушались, ребра не ходили ходуном, если на них надавить – значит, тоже волшебным образом срослись, череп был цел, несмотря на то, что еще недавно хрустел и трещал как сухое дерево, облюбованное туристом-шашлычником. Единственный минус – дышать было тяжело. Будто бы ребра срослись прямо так, как были сломаны – проткнув собою легкие. Будто бы те до сих пор не работали толком и не позволяли нормально дышать.

А, может, это просто воздух такой тут.

Понять бы еще где именно «тут». И как я тут отказался. И сколько вообще времени прошло с последнего отпечатавшегося в памяти момента.

Может, прошло уже несколько месяцев? Меня нашли, отвезли в реанимацию, выходили, вылечили… Я же слышал какие-то голоса, прежде чем отключился!

Да нет, чушь.

Для начала – в больницах больных не кладут на холодные камни. Ходили слухи о том, что больного могут оставить в коридоре на каталке, но каталка это, в любом случае, не жесткий каменный пол, который будто вытягивает из тебя тепло. А именно на таком я сейчас и сидел.

Во-вторых, в больницах не бывает темно. Это абсурд, люди придумали окна как раз для того, чтобы в бетонных коробках не было темно. Здесь же было настолько темно, что я не видел даже собственных рук, и не было никакой разницы – с закрытыми глазами ты сидишь или с открытыми.

В-третьих, так не бывает, чтобы пациент пришел в себя сразу целым и здоровым. Технически, меня могли все это время держать в медикаментозной коме, но за такое длительное время, что понадобилось бы, чтобы после всех полученных травм привести меня в норму, у меня во-первых образовались бы пролежни, а, во-вторых, атрофировалась бы напрочь как минимум половина мышц организма. Однако ни того, ни другого нет – я бодр и полон сил, могу шевелиться и у меня ничего не болит. Не говоря уже о том, что после столь длительной медикаментозной комы у меня наверняка что-то съехало бы в голове.

В-четвертых, на мне нет ни одного следа от операций. Тщательное пальпирование всего тела не выявило ни единого шрама, ни единого шва, а это совершенно точно невозможно. У меня был как минимум один открытый перелом и как минимум два глубоких колотых ножевых ранения. Даже если предположить, что все остальное лечили филиппинские хилеры, то как минимум эти три травмы однозначно оставили бы после себя огромные уродливые шрамы. Но не было даже их.

И самое главное – если бы дело дошло до больницы и операций, меня бы совершенно точно переодели. А ведь на мне все та же одежда, в которой я был во время драки. Видеть ее я, конечно. В этой темноте, не мог, но хватило и простого ощупывания, чтобы понять – так заморочиться с раздиранием вещей на ленточки и вымазыванием их в густой липкой субстанции никто бы не то что не стал, а просто не смог бы за неимением итоговой от этого выгоды.

Единственное, что можно было кое-как притянуть к версии о долгосрочном лечении – скованность дыхания, но и это можно было объяснить более простыми способами – я просто в подвале. Я в каком-то подвале с каменным полом и отсутствием, что логично, окон. Это объясняло сразу многое из того, что удивляло.

Но не объясняло самого главного – почему я жив? И не просто жив, а полностью здоров?

Я осторожно поднялся, ожидая, что в любую секунду от недостатка кислорода у меня в глазах потемнеет – так оно и случилось. Но я был готов, поэтому тут же замер и подождал, пока ситуация нормализуется. Стоять во весь рост было неудобно – без какой-либо визуальной информации от глаз вестибулярный аппарат паниковал и сходил с ума. Пришлось раскинуть руки, чтобы стоять, не качаясь.

Первые шаги дались тяжело – после каждого приходилось ждать, когда в голове перестанет шуметь, и вернется чувство равновесия. Через пять-шесть шагов я приноровился и даже рискнул вытянуть одну руку перед собой – в этой темноте немудрено во что-то врезаться. Не удивлюсь, если именно для этого здесь так темно.

Еще через десяток неторопливых шагов, когда я уже окончательно обвыкся и с воздухом и со сбоящим чувством равновесия, вытянутая рука наконец уперлась в какое-то препятствие. Я остановился и принялся ощупывать непонятное холодное нечто с острыми зазубренными краями. Оно было вытянутой формы, плоское, но широкое. В нижней части непонятная штука перерастала в длинный круглый стержень, который заканчивался в нескольких сантиметрах от пола. Или, вернее, полом это не было, скорее какой-то постамент, уже в свою очередь стоящий на полу.

На ощупь вернувшись к непонятно штуке, я ощупал ее с другой стороны – где торчал еще один отросток. Осторожно продвигаясь по нему пальцами, я нашарил место, где отросток расширялся одновременно и вверх и вниз, и влево и вправо, будто ветка, растущая из толстого ствола. Только, в отличие, от дерева, это непонятное нечто было не однородным на ощупь, а постоянно пыталось подсунуть под пальцы новые элементы – какие-то острые грани, зубцы, ребристые поверхности… Сверху у этой штуки аналогичная по структуре круглая фиговина, снизу же штука разделяется на две колонны, оканчивающиеся на том же постаменте.

Кажется, это статуя. Даже определенно, это статуя. Холодная каменная статуя, изображающая кого-то с чем-то в руках. Что-то, скорее всего, является копьем, или другим подвидом древкового оружия, если я верно понял. А вот кем является этот «кто-то» – вопрос. Не исключено, что ответ на него я бы не получил, даже если бы тут было светло – судя по тому, что я нащупал, неизвестный скульптор изобразил свою модель в каких-то доспехах… Не может быть на человеческом организме такого количества выступов и граней, даже если он родился в семье тех… Этих… Кто себе под кожу шарики вживляет и шипы вставляет! Ну точно – доспехи, логично же, что воитель с копьем должен быть одет в доспехи!

Стало быть, я что… В гробнице какой-то?

Это, выходит, меня сочли мертвым и…

Да нет, херня. Во-первых, я мало того, что не мертвый, так еще и парадоксально здоровый. Во-вторых – кто бы стал меня скидывать в гробницу какого-то великого воина? В-третьих – откуда, блин, вообще в современном мире взяться гробнице какого-то там воина? Я взрослый человек и прекрасно отдаю себе отчет в том, что вся эта мистика существует только во всяких там Ларах Крофтах! А в реальности все эти гробницы давным-давно найдены, вскрыты, опечатаны и превращены в музеи!

Ну, конечно, кроме тех, что еще не найдены… Но в такие я бы точно не попал вообще ни при каких условиях – они ведь еще не найдены.

Ладно, посмотрим, что здесь еще есть. Может, я все же найду выключатель, чтобы осветить этот непонятный склеп, или хотя бы дверь?!

Я осторожно обошел статую и пошел вперед, пока не уперся вытянутой рукой в холодную стену. Судя по всему, тут все сделано из одного и того же камня – пол, стены, статуя, наверное, даже потолок… Действительно, склеп.

Только вот мертвечиной не пахнет. Вообще ничем не пахнет, если уж на то пошло. Хотя со здешним воздухом поди пойми.

Я коснулся рукой стены и пошел вдоль нее, не отрывая пальцев от холодного камня. Каждый раз, когда пальцы соскальзывали с плоскости на впадинку, я останавливался и тщательно проверял это место, но каждый раз это оказывался шов между плитами, и я шел дальше. Так я миновал два угла, встретив носом первый, после чего дальновидно стал ощупывать стены насколько рука позволяла впереди себя, и наконец нащупал что-то новое. Впервые за все это время пальцы нащупали не впадину в стене, а наоборот – выпуклость. Причем выпуклость граненую, навевающую мысли о дверной коробке.