Добро пожаловать в обезьянник

Чтобы никто не догадался, как он привлекателен, уравнители надели ему на нос красный клоунский шарик, сбрили брови, а на ровные белые зубы в случайном порядке нацепили черные колпачки.

– Если вы встретите этого юношу, – сказала балерина, – не пытайтесь – повторяю, не пытайтесь – его вразумить!

Раздался скрип и лязг сорванной с петель двери.

В телевизоре испуганно закричали. Фотография Гаррисона Бержерона на экране запрыгала, словно танцуя под музыку землетрясения.

Джордж Бержерон правильно установил причину этого катаклизма: его собственный дом не раз сотрясала та же сокрушительная мелодия.

– О Боже… – выдавил он, – да ведь это, верно, Гаррисон!

Радостную мысль немедленно выдуло из головы оглушительным грохотом автомобильной катастрофы.

Наконец Джордж открыл глаза: фотография Гаррисона исчезла с экрана. Зато в нем появился живой, самый настоящий Гаррисон.

Огромный, лязгающий, в клоунском наряде, его родной сын стоял посреди студии, все еще сжимая ручку сорванной с петель двери. Балерины, технические специалисты и ведущие съежились у его ног, готовясь к смерти.

– Я император! – взревел Гаррисон. – Слышали? Я император! Вы все должны мне подчиняться! – Он топнул ногой, и стены студии содрогнулись. – Даже сейчас, пока я стою здесь покалеченный, хромой и жалкий, я – самый могущественный властелин из когда-либо живших на Земле! А теперь следите за моим преображением!

Легко, точно мокрую туалетную бумагу, Гаррисон сорвал с себя уравнивающую сбрую, способную выдержать груз в пять тысяч фунтов.

Железные грузила рухнули на пол.

Гаррисон запустил пальцы под дужку амбарного замка, которым крепились к шее головные уравнивающие приспособления, и дужка треснула, точно стебелек сельдерея. Он сорвал с себя наушники с очками и разбил их о стену, затем отшвырнул в сторону красный клоунский нос.

Посреди студии стоял юноша, красоте которого мог бы преклоняться сам Тор, бог грома и бури.

– А теперь я выберу себе императрицу! – заявил Гаррисон, оглядывая съежившихся на полу людей. – Первая женщина, которая осмелится встать на ноги, да станет законной владычицей моего сердца и трона!

В следующий миг, покачиваясь, точно ива на ветру, с пола поднялась одна балерина.

Гаррисон вынул уравнивающее радио из ее уха и с поразительной нежностью убрал с плеч уравнивающие мешки. В последнюю очередь он снял с балерины маску.

Она была ослепительно красива.

– А теперь, – сказал Гаррисон, беря за руку свою избранницу, – мы покажем этим людям, что значит танцевать! Музыку! – скомандовал он.

Музыканты поспешно заняли свои места, и Гаррисон снял с них уравнивающие приспособления.

– Играйте на всю катушку, – велел он музыкантам, – и я сделаю вас баронами, князьями и графами.

Заиграла музыка. Поначалу она была самая обыкновенная: дешевая, глупая, фальшивая. Но Гаррисон схватил в руки по музыканту, замахал ими, точно дирижерскими палочками, и пропел нужную мелодию. Потом водрузил музыкантов на место.

Музыка зазвучала снова – гораздо бойчее.

Гаррисон и императрица сначала просто слушали ее – с серьезным сосредоточенным видом, точно подстраивая сердцебиение под музыкальный ритм.

Затем встали на цыпочки.

Гаррисон обхватил ручищами тонкую талию девушки, давая ей в полной мере прочувствовать свою новую легкость.

А потом грянул взрыв радости и красоты – бах! – и они взлетели в воздух, нарушая не только все законы страны, но и законы физики.

Они порхали, кружились, качались, летали, резвились, прыгали и выделывали коленца.

Они скакали точно лунные лани.

Студия была высотой тридцать футов, но каждый прыжок приближал танцоров к потолку.

Они явно вознамерились его поцеловать.

И поцеловали.

А потом, силой собственной воли и любви уничтожив гравитацию, они зависли под потолком и долго, долго целовались.

Именно в это мгновение Диана Мун Клэмперс, Генеральный уравнитель США, вбежала в студию с двуствольным дробовиком десятого калибра в руках. Она сделала два выстрела, и император с императрицей умерли еще до того, как упали на пол.

Диана Мун Клэмперс перезарядила дробовик, прицелилась в музыкантов и дала им десять секунд на то, чтобы снова надеть уравнивающие мешки.

Тут телевизор Бержеронов выключился.

Хейзел хотела сказать Джорджу, что отключили электричество, но его не оказалось рядом: он ушел на кухню за пивом.

Джордж вернулся с банкой в руке и на секунду замер от громкого сигнала в ухе. Затем наконец сел.

– Ты плакала? – спросил он Хейзел.

– Угу.

– Почему?

– Забыла… По телевизору что-то очень грустное показывали.

– А что?

– В голове все перемешалось, не вспомнить, – ответила Хейзел.

– Ну и славно, грустное надо забывать, – сказал Джордж.

– Я так и делаю.

– Умница моя! – похвалил ее Джордж и весь съежился: в голове у него прогремел ружейный выстрел.

– Ух… ну и грохот, я вам скажу! – воскликнула Хейзел.

– Можешь сказать еще раз.

– Ух… ну и грохот! – повторила Хейзел.

1961

Кто я теперь?

[5]

«Клуб парика и маски Северного Кроуфорда» – любительский драмкружок, в котором я состою, – проголосовал за то, чтобы весной поставить «Трамвай “Желание”» Теннесси Уильямса. Дорис Сойер, наш бессменный постановщик, неожиданно отказалась от участия: у нее разболелась мама. Еще она заявила, что кружку давно пора воспитывать новых постановщиков, ведь она не вечна, пусть и благополучно дожила до семидесяти четырех.

Так я стал постановщиком, хотя до сих пор ставил только противоураганные окна и заслоны, которыми сам же и торговал. Да-да, я продавец противоураганных окон, дверей и иногда – душевых кабин. Что же касается театральной сцены, самой моей важной ролью до сего дня был либо дворецкий, либо полисмен – не знаю, кого из них играть престижней.

Прежде чем согласиться на должность постановщика, я выдвинул кружку немало собственных условий, ключевым из которых было позвать на главную роль Гарри Нэша, единственного настоящего актера «Клуба парика и маски». Чтобы вы получили какое-то представление о многогранном таланте Гарри Нэша, перечислю вам его роли за один только прошлый год: капитан Куигг в «Трибунале над бунтовщиком с “Кейна”», Эйб Линкольн в спектакле «Линкольн в Иллинойсе» и, наконец, молодой архитектор в «Синей луне». В этом году Гарри сыграл Генриха VIII в «Тысяче дней Анны», Дока в «Вернись, малышка Шеба», а теперь еще я прочил ему роль Стенли, которую в фильме Элии Казана играет Марлон Брандо. Гарри не явился на собрание кружка и потому не мог согласиться или отказаться. Он никогда не посещал собрания – и вовсе не из-за важных дел, а потому что стеснялся. Гарри не был женат и даже не ходил на свидания, близких друзей у него тоже не было. На собрания он не приходил, поскольку без сценария не мог выдавить из себя ни слова.

Словом, на следующий день мне пришлось отправиться в скобяную лавку Миллера, где Гарри работал продавцом, и спросить его лично, согласен он на роль или нет. По дороге я зашел в контору телефонной компании, откуда мне почему-то прислали счет за звонок в Гонолулу, хотя я никогда в жизни в Гонолулу не звонил.

За окошком сидела дивной красоты девушка, которая вежливо объяснила мне, что компания установила новую машину для выписывания счетов, которая пока не отлажена и иногда ошибается.

– Вряд ли хоть один житель Северного Кроуфорда когда-нибудь позвонит в Гонолулу, – заметил я.

Пока девушка делала перерасчет, я спросил ее, местная ли она. Девушка ответила, что нет: телефонная компания прислала ее обучить местных сотрудниц обращаться с новой машиной. Закончит с этой – отправится в какой-нибудь другой город, обучать других сотрудников.

– Что ж, пока вместе с машинами присылают людей, за мир можно не опасаться.

– Простите? – не поняла девушка.

– Вот если машины начнут приезжать сами, тогда пиши пропало.

– А-а, – равнодушно протянула девушка. Видимо, тема ее не очень интересовала, да и все остальное как будто тоже. С виду она была какая-то деревянная – сама почти машина, генерирующая вежливые ответы от имени телефонной компании.

– И долго вы здесь пробудете? – спросил я.

– В каждом городе я провожу ровно два месяца, сэр, – ответила девушка. У нее были прекрасные голубые глаза, но в них не горело ни намека на любопытство или надежду. Она рассказала мне, что ездит из города в город уже два года – и везде чужая.

Мне пришло в голову, что из нее могла бы получиться отличная Стелла, жена героя Марлона Брандо, жена персонажа, на роль которого я хотел взять Гарри Нэша. Словом, я рассказал ей о нашем драмкружке и заверил, что все мы будем очень рады, если она придет на пробы.

Девушка очень удивилась и даже немного оттаяла.

– Знаете, мне еще никогда не предлагали поучаствовать в каком-то общем деле.

– Посудите сами: нет лучше способа быстро познакомиться со множеством хороших людей, чем сыграть с ними в спектакле.

Девушка сказала, что ее зовут Хелен Шоу, и – к нашему обоюдному удивлению – согласилась прийти на пробы.

Вам может показаться, что Северный Кроуфорд был по горло сыт игрой Гарри Нэша, раз он сыграл в стольких спектаклях. Но на самом деле публика могла любоваться Гарри вечно, потому что на сцене он переставал быть собой и полностью вживался в роль. Когда в актовом зале районной средней школы бордовый занавес взмывал к потолку, Гарри душой и телом перевоплощался в того, кем ему полагалось быть по сценарию.

Однажды кто-то сказал, что Гарри следует обратиться к психиатру – мол, это поможет ему добиться успехов и в настоящей жизни. Глядишь, женится и найдет себе работу получше, чем торговать железками в лавке Миллера за пятьдесят долларов в неделю. Лично я не представляю, что бы такого мог разузнать о нем психиатр, чего уже не знал весь город. Беда с Гарри в том, что его младенцем оставили на ступенях унитарианской церкви, и ему так и не удалось найти своих родителей.

Когда я сказал Гарри, что меня выбрали постановщиком и что я хочу пригласить его на роль в новом спектакле, он задал мне тот же самый вопрос, который задавал всем, кто предлагал ему роль, – и это довольно грустно, если задуматься:

– А кто я теперь?

Наконец пришло время проб. Я устроил их в обычном месте: в аудитории на втором этаже публичной библиотеки. Дорис Сойер, наш бессменный постановщик, пришла поделиться со мной богатым театральным опытом. Мы с ней уселись наверху и стали по одному вызывать к себе кандидатов, собравшихся на первом этаже.

Гарри Нэш тоже явился на пробы, хотя то была напрасная трата времени. Сдается мне, он просто хотел еще немножко поиграть.

Чтобы сделать ему – и себе – приятное, мы с Дорис попросили его разыграть тот эпизод, где его герой избивает жену. Уже одна эта сцена в исполнении Гарри могла бы сойти за целый спектакль, и автором пьесы был явно не Теннесси Уильямс. К примеру, у Теннесси Уильямса не было ни слова про то, как Гарри Нэш, ростом пять футов восемь дюймов и весом сто сорок пять фунтов, берет в руки сценарий и мигом становится еще на четыре дюйма выше и на пятьдесят фунтов тяжелее. На Гарри был куцый двубортный пиджачок от костюма, в котором он ходил еще на школьный выпускной, и крошечный красный галстук с конской головой. Гарри снял пиджак и галстук, расстегнул воротник и повернулся к нам с Дорис спиной, чтобы как следует распалиться. Рубашка его оказалась порванной на спине, хотя и выглядела довольно новой: Гарри нарочно порвал ее для роли, чтобы еще больше походить на Марлона Брандо.

Наконец он обернулся к нам с Дорис: огромный, красивый, самодовольный и жестокий. Дорис читала роль Стеллы, и Гарри так запугал древнюю старушку, что та в самом деле возомнила себя молоденькой беременной девчонкой, выскочившей замуж за похотливого орангутанга, который вот-вот вышибет из нее мозги. Я тоже в это поверил. Сам я читал слова Бланш, старшей сестры Стеллы, и, ей-богу, Гарри даже во мне открыл неизвестно откуда взявшуюся увядающую алкоголичку с Юга.

А потом, когда мы с Дорис потихоньку приходили в себя после пережитого – точно очухивались после наркоза, – Гарри отложил сценарий, повязал галстук, надел пиджак и вновь превратился в обыкновенного бледного продавца из скобяной лавки.

– Ну как, нормально? – спросил он, искренне опасаясь, что не получит роль.

– Что ж, для первого чтения сойдет, – ответил я.

– Как думаете, я получу роль? – Не знаю, почему он всегда делал вид, что роль может ему не достаться.

– Мы уверенно склоняемся именно к вашей кандидатуре, – проговорил я.

Гарри очень обрадовался.

– Спасибо! Спасибо огромное! – воскликнул он и пожал мне руку.

– Не видели там внизу красивую молоденькую девушку? – спросил я, имея в виду Хелен Шоу.

– Не заметил, – ответил Гарри.

Хелен действительно пришла на пробы – и разбила сердце нам с Дорис. Мы сперва решили, что в «Клубе парика и маски Северного Кроуфорда» наконец появилась по-настоящему красивая и молодая актриса: вместо юных девушек нам, как правило, приходилось всучивать зрителю потрепанных жизнью сорокалетних дам.

Но в Хелен Шоу не оказалось ни грамма актерского дара. Какую бы сцену ей ни давали, она оставалась той же очаровательной девушкой с заранее заготовленной улыбкой для недовольных клиентов.

Дорис попыталась ее вразумить, объяснить, что Стелла – очень страстная девушка и полюбила неандертальца потому, что ей был нужен только неандерталец. Но Хелен снова и снова читала строчки с прежним выражением – то есть без него. Мне показалось, что даже извержение вулкана не заставит ее вскрикнуть «о!».

– Голубушка, – наконец не выдержала Дорис, – я хочу задать вам личный вопрос.

– Давайте, – кивнула Хелен.

– Вы когда-нибудь влюблялись? Ну хоть раз в жизни? Я спрашиваю, потому что воспоминания о прежней любви помогли бы вам вжиться в роль.

Хелен глубоко задумалась и нахмурила лоб.

– Видите ли, я постоянно живу в разъездах, – наконец заговорила она. – Почти все мужчины, которых я встречаю по работе, женаты, а неженатых я встретить не успеваю, потому что нигде надолго не задерживаюсь.

– Ну а школа как же? Первая любовь, все эти девчачьи слезы и переживания?..

Хелен снова глубоко задумалась.

– В школе я тоже постоянно переезжала. Отец работал на стройке, и его то и дело направляли на новые объекты. Я не успевала привязаться к людям: только поздороваешься, как уже пора прощаться.

– Гм, – сказала Дорис.

– А знаменитости считаются? – спросила Хелен. – Ну, то есть в жизни-то я ни с кем не знакома, но мне нравятся некоторые актеры.

Дорис взглянула на меня и закатила глаза.

– Ну, в каком-то роде это тоже любовь…

Хелен немного взбодрилась.

– На некоторые фильмы я ходила много-много раз! – сказала она. – А иногда даже воображала, что вышла замуж за какого-нибудь знаменитого актера. Это ведь были единственные люди, которые сопровождали нас всюду, куда бы мы ни поехали.

– Гм-гм, – сказала Дорис.

– Что ж, спасибо вам большое, мисс Шоу, – сказал я. – Спускайтесь на первый этаж к остальным, мы вас вызовем.

Мы стали искать новую Стеллу. И никого не нашли: ни одна мало-мальски свежая девица на пробы не пришла.

– Зато Бланш хоть отбавляй, – сказал я, имея в виду увядших красавиц, которые могли бы сыграть роль увядшей Стеллиной сестры. – Наверно, такова жизнь: двадцать Бланш на одну Стеллу.

– А стоит отыскать такую Стеллу, – добавила Дорис, – как выясняется, что она ничего не знает о любви.

Тогда мы с Дорис придумали хитрость: позвать Гарри Нэша, чтобы разыграл какую-нибудь сцену вместе с Хелен.

– Может, это хоть немножко ее растормошит, – сказал я.

– Было бы что тормошить! – проворчала Дорис.

Мы снова позвали наверх Стеллу и попросили найти Гарри. Он никогда не сидел на пробах вместе с остальными – да и на репетициях тоже. Когда ему не нужно было играть, он тут же прятался в каком-нибудь укромном уголке, подальше от чужих глаз. На пробах Гарри обычно уходил в справочный зал и коротал время, разглядывая флаги разных стран на стеллаже со словарями.

Хелен поднялась к нам, и мы с большим прискорбием увидели, что у нее заплаканное лицо.

– Ах, голубушка! – запричитала Дорис. – Да что же… что с вами стряслось?

– Я ужасно читала, так ведь? – спросила Хелен, повесив голову.

Дорис произнесла ту единственную фразу, какую можно сказать в любительском драмкружке плачущей актрисе:

– Да будет вам, вы прекрасно играли!

– Нет, я ходячий ледник и знаю это, – возразила Хелен.

– Вот еще глупости! Глядя на вас, никто так не скажет.

– Когда узнает получше – скажет. Именно так говорят все, с кем я знакомлюсь. – Хелен расплакалась еще горше. – Но я не нарочно такая! Просто по-другому не получается, когда вся жизнь в разъездах… Только и влюбляюсь, что в кинозвезд! А когда встречаю кого-то в настоящей жизни, меня будто сажают в большую стеклянную бутыль и я даже потрогать никого не могу, как бы ни старалась. – Хелен пощупала руками воздух, словно трогая стенки бутылки. – Вот вы спросили, влюблялась ли я в кого-нибудь. Нет, но очень хочу! Я знаю, о чем эта пьеса, знаю, какие чувства должна испытывать Стелла и почему. Я… я… я…

Новый приступ плача не дал ей договорить.

– Что, голубушка? – осторожно спросила Дорис.

– Я… – Хелен снова пощупала воображаемые стеклянные стенки. – Я просто не знаю, с чего начать!

С лестницы донеслись тяжелые шаги: как будто по ступеням поднимался водолаз в свинцовых башмаках. То был Гарри Нэш, перевоплотившийся в Марлона Брандо. Едва не волоча кулаками по полу, он вломился в аудиторию и, завидев плачущую женщину, ухмыльнулся – до такой степени он вошел в образ.

– Гарри, – сказал я, – познакомься, это Хелен Шоу. Хелен, это Гарри Нэш. Если вы получите роль Стеллы, на сцене он будет вашим мужем.

Гарри даже не протянул руки новой знакомой: вместо этого он сунул оба кулака в карманы, подался назад и с ног до головы окинул Хелен раздевающим взглядом. Та вмиг прекратила плакать.

– Гарри, мне бы хотелось взглянуть, как вы ссоритесь, а потом миритесь, – сказал я.

– Не вопрос, – ответил он, не сводя глаз с Хелен. Эти глаза сжигали одежду быстрее, чем она успевала надеть новую. – Если Стелл в игре, я тоже.

– Простите? – Щеки Хелен стали цвета клюквенного сока.

– Стелл… Ну, Стелла, – это ты. Моя жена.

Я вручил обоим сценарии. Гарри выхватил свой, даже не сказав «спасибо», а Хелен едва сумела протянуть руку – мне пришлось самому сжать ее пальцы, которые отчего-то отказались ее слушаться.

– Мне бы что-нибудь тяжелое, – проговорил Гарри.

– Зачем? – не понял я.

– Ну, по сценарию я должен швырнуть в окно радио, – пояснил Гарри. – А мне что швырнуть?

Я дал ему пресс-папье вместо радио и пошире отворил окно. Хелен Шоу побелела от ужаса.

– С какого места начинать? – спросил Гарри, поводя плечами, как боксер перед боем.

– Давай начнем за несколько реплик до того, как ты выбросишь радио, – предложил я.

– О’кей, о’кей, – ответил Гарри, все разминаясь и разминаясь. Он пробежал глазами по ремаркам. – Так-так… Значит, сперва я вышвырну радио, потом она спрыгнет со сцены, а я ее догоню и вдарю хорошенько.

– Все верно.

– О’кей, детка, – сказал Гарри, исподлобья глядя на Хелен. Похоже, нам с Дорис предстояло увидеть сцену почище знаменитой гонки на колесницах из «Бен Гура». – На старт, внимание… Марш, детка!

Когда эпизод подошел к концу, Хелен Шоу вся взмокла, точно подносчик кирпичей на стройке, и едва стояла на ногах. Она рухнула на стул и свесила голову набок, не в силах даже прикрыть рот. От бутылки не осталось и следа. Стеклянные стенки, не дававшие ей раскисать, рухнули. Воображаемая бутылка исчезла.

– Я получил роль или нет?! – рявкнул Гарри.

– Безусловно, – ответил я.

– Вот так бы сразу! – воскликнул он. – Ну, тогда я отчаливаю… До скорого, Стелла, – бросил он Хелен и вышел, бахнув дверью.

– Хелен? Мисс Шоу? – позвал я.

– Мф? – откликнулась она.

– Роль Стеллы – ваша. Вы прирожденная актриса!

– Да вы что? – не поверила она.

– Я и не подозревала, что в вас столько огня, голубушка! – сказала ей Дорис.

– Огня?.. – Хелен словно не могла сообразить, стоит она на ногах или сидит на коне.

– Прямо-таки фейерверки! Шутихи! Бенгальские свечи! – продолжала Дорис.

– Мф, – сказала Хелен. И умолкла. Вид у нее был такой, будто она собралась всю жизнь просидеть на стуле с открытым ртом.

– Стелла, – позвал я.

– А?

– Вы можете идти, я разрешаю.

Итак, мы начали репетировать: четыре раза в неделю на сцене актового зала районной школы. Гарри и Хелен задали постановке такой темп, что уже на вторую или третью репетицию мы все едва не спятили от волнения и усталости. Обычно постановщик умоляет актеров учить роли, но мне не пришлось этого делать. Гарри и Хелен так слаженно работали, что все остальные считали своим долгом и честью не отставать от них.

Мне невероятно везло – или по крайней мере я так думал. Актеры так пылали на сцене, что после очередной любовной сцены мне пришлось немного осадить Гарри и Хелен:

– Ребята, приберегите немного пороху для премьеры, ладно? Вы же сгорите дотла!

Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, а рядом со мной сидела Лидия Миллер, которая играла Бланш, увядшую полубезумную сестру Стеллы. В настоящей жизни она была женой Верна Миллера, хозяина скобяной лавки и начальника Гарри.

– Лидия, – спросил ее я, – ну что, удалась нам постановка или нет?

– Удалась, еще как, – с укором ответила она, будто я совершил ужасное преступление. – Можете собой гордиться.

– В каком смысле?

Не успела Лидия ответить, как со сцены раздался вопль Гарри: не пора ли по домам? Я кивнул, и Гарри, все еще в образе Марлона Брандо, ушел, раскидывая мебель и хлопая дверями. Хелен по-прежнему сидела на диване с тем же опешившим видом, что и после проб. Ее выжали как лимон.

Я снова повернулся к Лидии.

– Знаете, до сих пор я считал, что у меня есть все поводы для гордости. Я что-то упустил?

– Вы в курсе, что эта девочка влюблена в Гарри? – задала Лидия встречный вопрос.

– По сценарию?

– По какому еще сценарию? Репетиция закончилась, а вы посмотрите на нее! – Она грустно хохотнула. – В этом спектакле заправляете отнюдь не вы.

– А кто же?

– Матушка Природа, и нынче от нее добра не жди. Бедняжка, что с ней будет, когда она увидит истинный характер Гарри? Верней, его полное отсутствие?

Я тоже обеспокоился, но предпринимать ничего не стал, поскольку не хотел лезть в чужие дела. Вскоре Лидия сама попыталась предотвратить катастрофу, но ничего не добилась.

– Знаете, милочка, – сказала она Хелен, – я ведь однажды играла Энн Ратлидж, а Гарри был Авраамом Линкольном.

Хелен захлопала в ладоши:

– Какое это, верно, было блаженство!

– В каком-то смысле да, – кивнула Лидия. – Иногда я настолько входила во вкус, что влюблялась в Гарри всей душой, как Энн в Линкольна. Мне приходилось каждую минуту возвращаться на землю и напоминать себе, что Гарри никогда не отменит рабства, что он всего лишь продавец в скобяной лавке моего мужа.

– О, что вы, он потрясающий! Я еще никогда не встречала таких мужчин!

– Однако в первую очередь вы должны помнить о том, что случится с Гарри после последнего спектакля.

– Простите? – не поняла Хелен.

– Как только занавес опустится, все замечательные качества Гарри исчезнут без следа.

– Не верю, – ответила Хелен.

– Что ж, в это действительно сложно поверить, – признала Лидия.

Тут Хелен немного разозлилась:

– А если и так, мне-то что за дело? Какая мне разница?

– Ну, н-не знаю… Просто я подумала, вам это может быть интересно…

– Ни капельки! – воскликнула Хелен.

Лидия ушла, чувствуя себя такой же никому не нужной старухой, как Бланш в пьесе. После этого разговора никто не осмеливался заговорить с Хелен о Гарри: даже когда поползли слухи, что она решила прекратить разъезды и поселиться в Северном Кроуфорде.

Наконец настала пора показать спектакль городу. Мы давали «Трамвай “Желание”» три вечера подряд – в четверг, пятницу и субботу, – и всякий раз зал рукоплескал. Люди верили каждому слову, произнесенному на сцене, и когда бордовый занавес наконец опустился, готовы были вслед за бедной Бланш отправиться в сумасшедший дом.

В четверг девушки из телефонной компании прислали Хелен букет красных роз. Когда Хелен и Гарри выходили кланяться, я передал ей этот букет, а она вынула из него одну розу и хотела подарить Гарри, но, когда повернулась, его нигде не было: наш Марлон Брандо бесследно исчез. На этой маленькой немой сцене – Хелен протягивает розу в никуда – занавес опустился в последний раз.

Я прошел за кулисы: Хелен так и стояла с единственной розой в руке, а букет отложила в сторону. В ее глазах блестели слезы.