Рынки, мораль и экономическая политика. Новый подход к защите экономики свободного рынка

146

Естественный общественный договор встроен в природные качества индивида. Он может состоять, например, в соглашении сражаться против общего смертельного врага, поскольку такое соглашение соответствует инстинкту выживания. Подразумеваемый общественный договор – это такой контракт, который подписал бы каждый, если бы его спросили, и принуждение к выполнению которого, поэтому, осуществляется по умолчанию, чтобы уменьшить издержки на его исполнение. Хрестоматийный пример договора этого рода дает, конечно, Локк. Стейн в [Stein, 1980, 2] указал, что у Локка фигурируют два разных договора – один касается преследуемой цели, а другой – актора, отвечающего за преследование цели от имени сообщества. В последние десятилетия XX в. различные версии подразумеваемого общественного договора были предложены Хайеком, Ролзом и Бьюкененом.

147

Сегодняшние масштабы налогообложения, с помощью которого финансируются программы перераспределения доходов (особенно на фоне низких объемов дарений и благотворительности) создают впечатление, что во многих странах значительное меньшинство, а может быть, уже и большинство населения не является «естественно социальным» в достаточной мере. Последовательный подход потребовал бы, чтобы они были переведены в разряд граждан второго сорта и, например, лишены права голоса на выборах.

148

См., например, работу [Borges and Irlenbusch, 2007], в которой показано, что внедрение обязательных норм о праве на отказ от покупки при торговле с доставкой на дом, приводит к существенному увеличению случаев нечестного поведения покупателей (такого, как заказ дорого телевизора перед важным футбольным матчем и возврату покупки сразу по его окончании).

149

Политическая наука предложила несколько принципов таксономии политических институтов, встречавшихся в истории человечества, и несколько интерпретаций ведущих классификационных признаков. Так, в [Baechler, 2002] упор делается на реакции на непредвиденные обстоятельства, в [Bobbitt, 2002] предлагается эволюционный механизм, приводимый в движение развитием и требованиями военных технологий, в [Darwin, 2008] внимание привлекается к культурному шоку (возникновение гуманизма), имевшему место в конце XV в.

150

Значение универсализма невозможно переоценить, так как его крах обернулся формированием уникальной особенности, которая де-факто объяснила, почему после крушения Римской империи европейский континент больше никогда не переживал периода имперского правления, вовсе не имея империи в полном смысле этого слова, т. е. не считая его чисто номинального или административного значения (соответственно, Священная римская империя и империя Габсбургов).

151

Данные термины подробно обсуждаются в следующей главе. Предвосхищая это, скажем, что григорианским период назван по имени папы Григория VII, который совершил критически важную институциональную революцию, которая привела к возникновению конкурирующих источников власти. Секулярный период включает в себя столетия, в течение которых религия утрачивала свою способность придавать легитимность политическому порядку. Под веком социальной ответственности имеется в виду бóльшая часть XX в., в течение которого отношение к самой концепции государства претерпело кардинальное изменение (подробнее см. [Hoppe, 2001, ch. 2]). Начиная примерно с Первой мировой войны государство больше не отчитывается перед монархом или элитой, подчиняясь «народу» и/или его представителям, являющимся таковыми лишь в течение определенного времени.

152

Очевидно, первая стратегия явно просматривается в политике испанской монархии, и позже в политике Людовика XIV, которые свели на нет потенциальную угрозу в лице аристократии, преобразовав аристократов в дворян, т. е. превратив класс свободных, но безвластных индивидов в привилегированных придворных, отбиравшихся правителем, зависящих от его воли, разделяемых завистью и ревностью. Примером второй стратегии может служить Венеция, правящая олигархия которой докатилась до регулирования экономики, возведения административных барьеров на вход во множество видов торгово-промышленной деятельности и даже создания – с целью получить симпатии и лояльность народа – государственной службы здравоохранения, которая почти четыре столетия спустя послужила примером для Бисмарка.

153

Так, например, Джон Ло придумал, как увеличить предложение денег, добавив землю и акции к золоту и серебру, поскольку общепринятый монетарный стандарт не смог оказать стимулирующего воздействия на экономический рост. Итогом реализации его схемы стал крах экономики, поскольку реальный ВВП зависит не от предложения денег и не от единиц измерения, и вследствие жадности правителя, который быстро заставил Ло выпускать деньги вообще без всякого реального обеспечения, будь то металл, земля или акции.

154

Нужно признать, что хотя прозрения Р. Бэкона и Фомы Аквинского правомерно считаются двумя из трех краеугольных камней цивилизации Запада (третьим камнем является идея разделения властей и личной ответственности), они были забыты вскоре после их смерти, и в течение следующих двух столетий преобладающим было совершенно иное Weltanschauung (мировоззрение). Вера в человеческий разум сменилась убежденностью в том, что реальный мир проклят и омерзителен, и вся надежда – только на Страшный суд (см. [Delumeau, 1983]). На эти два столетия пришлась Черная смерть (эпидемия чумы), нашествие турок, перманентные войны, включая Столетнюю войну, восстания и разрушения. Серьезным сомнениям была подвергнута даже ценность знаний.

155

В [North, 1994, p. 361] Норт определяет организацию как «группу индивидов, собранных вместе для достижения общих целей».

156

В русском переводе в точности таких слов не обнаружено, в книге IV наиболее близким фрагментом является: «Вследствие увеличения государств по сравнению с начальными временами и вследствие того, что появилось изобилие доходов, в государственном управлении принимают участие все, опираясь на превосходство народной массы, благодаря возможности и для неимущих пользоваться досугом, получая вознаграждение. И такого рода народная масса особенно пользуется досугом; забота о своих собственных делах нисколько не служит при этом препятствием, тогда как богатым именно эта забота и мешает, так что они очень часто не присутствуют на народных собраниях и судебных разбирательствах. Отсюда и происходит то, что в государственном управлении верховная власть принадлежит массе неимущих, а не законам» (Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1983. С. 499).

157

В этом важном аспекте институты и законодательство можно, пожалуй, считать зависящими от предшествующего пути, хотя это и не вполне соответствует строгому определению зависимости от предшествующего пути, которым так дорожат институционалисты.

158

Глубокий критический анализ эволюционистской доктрины Веблена см. в [Sowell, 1967].

159

Строго говоря, старых институционалистов, писавших сразу после Веблена, таких как Джон Коммонс и Уэсли Митчелл, нельзя назвать детерминистами. Однако, верно и то, что этот детерминизм был более или менее скрыт путем введения концепции непредвиденных шоков, которая была принята на вооружение, вместо того чтобы признать, что то, что представляется процессом, зависящим от пути, ex post, вряд ли является таковым ex ante. В частности, заявлять о чьем-то неведении в отношении свойств этого процесса, предположительно зависящего от предшествующего пути, вовсе не то же самое, что признать, – неопределенность просто-напросто делает невозможным приобретение точных знаний о будущем.

160

Та же тема в литературе по проблемам экономического развития и переходным экономикам обсуждается в терминах двух разных вариантов реформ – реформ, осуществляемых сверху, и реформ, осуществляемых снизу. В главе 9 мы будем рассматривать то, какие экономические последствия имеют эти подходы.

161

Возможно, важную роль играет также система сообщающихся сосудов. [Практика перехода с государственной службы в регулирующем органе в частный бизнес характеризуется с помощью английского выражения revolving doors, т. е. вращающиеся двери. – Перев.] Чем сложнее регулирование и чем выше значимость установления прочных личных отношений с государственными служащими, тем более широкие возможности для работы в частных компаниях открываются перед теми бюрократами, которые хотят перейти на другую сторону и стать посредниками между частным сектором и своими бывшими коллегами.

162

Разумеется, доверие к закону зависит также от свойств системы принуждения к его исполнению (включая понятность и прозрачность), от вероятности обнаружения правонарушителя и возможности подать на него в суд, от санкций, предусмотренных за нарушение закона, а также от того, сколько времени требуется для компенсации ущерба.

163

Это характерно и для тех стран, в которых действует система общего права, см., например, работу [Harnay, Marciano, 2007], в которой исследована мотивация судей, действующих в системе общего права.

164

См. об этом у Хоппе, который в [Hoppe, 2001] объяснил, что норма временнóго предпочтения непременно растет по мере того, как общество становится все более демократическим. Более высокая норма временного предпочтения может подталкивать людей к определенным разновидностям экономического стремления к бюрократической ренте (например, к лоббированию протекционистских мер), поскольку связанные с этим чистые выгоды имеют краткосрочную природу, а чистые издержки – долгосрочную (см. [Rizzo, 2008, pp. 895–896]). Такое поведение также затронет распределение инвестиций по временным периодам, вызовет к жизни ошибочные инвестиции и затормозит экономический рост. Похожая линия рассуждений прослеживается в работе [Nicita, 2007], автор которой подчеркивает значимость того, что он называет транзакционными издержками ex ante, которые он определяет как издержки, связанные с неполным определением прав собственности, что ведет к судебным тяжбам и препятствует обмену.

165

Согласно оценке Хайека, данной им в [Hayek, 1960], литература последнего времени, посвященная значимости принципа верховенства права, концентрируется скорее на таких свойствах права, которые расширяют возможности индивидуального планирования, долгосрочного сотрудничества между экономическими агентами и предсказуемости поведения, чем на анализе фактического содержания правовых норм. Иначе говоря, основное внимание уделяется процедурным качествам норм, а не их основаниям. Так, справедливость (и верховенство права) теперь представляет собой критерий, позволяющий не обеспечить такое положение, при котором естественные права индивида надежно защищены, но убедиться, что индивид не подвергается дискриминации. Системным ориентиром является не моральный стандарт, а другие члены сообщества. Например, многие сторонники принципа верховенства права довольны мерами регулирования, если они надежны, стабильны, просты для понимания, предусматривают легкость принуждения к их выполнению и равным образом применимы ко всем, кто занят регулируемой деятельностью. Является сама по себе данная норма регулирования хорошей или плохой, кажется, имеет меньшее влияние на то, будет ли на нее навешен ярлык соответствующей праву. В итоге торжествует консеквенциализм и решение главных содержательных вопросов доверено общественному мнению и сегодняшним моральным стандартам, что закрывает вопрос, должно ли решение вопросов справедливости и легитимности опираться на общие и неизменные принципы или лишь на консенсус.

166

К сожалению, мы редко воздаем должное таким авторам, как Вальтер Ойкен и Франц Бом, принадлежащим к основателям фрайбургской школы ордолиберализма. Также редко упоминаются и те, кто первым указал на важность связи между нормами и экономической эффективностью (этот интеллектуальный долг простирается вглубь веков – до Адама Смита, если не до еще более отдаленного прошлого).

167

Термин «эволюционный» применяется здесь в значении, согласно которому социальное взаимодействие трактуется как такое, которое следует эффективному процессу адаптации; его не нужно путать с другим значением, которому термин обязан эволюционистской школе, согласно которой индивиды необязательно корректируют свое поведение так, чтобы получающиеся социальные результаты были наиболее желательными.