Антидот. Сборник

Вслух он произнес всего лишь:

– Я прекрасно помню отца, бабуль. И все, что он сделал…

Понял, что надо отреагировать:

– Нет, но надо же! – добавил он. – Всегда думал, что мы – сербские евреи из Германии.

Бабушка как-то брезгливо отмахнулась.

– Когда Союз развалили, он обменами занимался, приватизацией квартир, и всем таким, – продолжила она. – По мелочи, конечно. Это мы тут уже поднялись, когда исход начался, особенно перед войной.

– Какой войной, бабуля? – поинтересовался Шварц. Надо признать, что он не сильно удивился разговору – что-то такое подозревал и раньше.

Несколько лет назад бабушка подсунула ему русские книги, явно запрещенные. Для развития. Он пообещал прочитать, но какое к черту чтение в семнадцать лет? Да еще такие толстые и на таком сложном языке! Даже не на русской латинице. В конце концов, отец обнаружил это дело и устроил тёще скандал. Кроме матюков (теперь-то Шварц понимал, что это были именно они), долетали фразы типа: «Еле вырвались… Еле закрепились! А Вы нас подставить хотите?! Родина там, где жить хорошо! И не стреляют на улицах».

– Какой войной, бабуля? – повторил Шварц. – Их столько было.

– Да, уже неважно теперь… какой. А тогда Алекс к дочке моей часто приходил. По работе – она ж паспортисткой трудилась, рядом со мной. Некуда тогда пойти было после института, в девяностые-то. Пристроила… И просто так он забегал. Вот и дозабегался.

– А причем тут фамилия-то? – спросил Шварц, прищурившись.

– А притом! Тогда паспорта меняли. В старых, бессрочных, еще по три фотографии было. Шутили, что советский человек на всех них в одном и том же костюме. А главное, там тогда даже ламинации не было, все черными чернилами вписано. Вот он и дописал себе «-ич» к фамилии. Моей рукой. Ну и еще кое-где по мелочи… они тогда с Анькой подправили. В анкетах, в учетных карточках. Пятый пункт.

– Это же незаконно? – задал глупый вопрос, растерявшийся от новой информации, Шварц.

Бабушка только как-то недобро поморщилась:

– Тогда это несложно было, главное знать… как и где. Ну и наглость иметь определенную, но этого ему не занимать было. Анька уже твоей сестрой беременна была. А новый паспорт у Лёшки уже стал на Старцевича. Поженились потом, она его фамилию взяла.

Уехали мы еще в том веке. Успели. Подъёмные застали хорошие. Тогда в Германии было… лучше, чем здесь. Записались уже Шварцевичами. Я-то через четыре года подтянулась. Раньше не получалось у них вызвать. Ох, и не по себе мне тогда было!

– А почему вы мне ничего не говорили?– возмутился Шварц.

– А зачем? Тем более, что через некоторое время пришлось оттуда перебираться уже сюда. И буквы тогда в фамилии отчего-то… не так записали нам. А мы и не возражали.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь?

– Видишь ли, – вздохнула грандмаа, – сейчас все идет к тому, что тебя после колледжа мобилизуют именно туда. А там все по-другому. Все, понимаешь? И всегда так было. Так что давай-ка мы с тобой начнем сначала! И язык, и не язык. Иначе, можешь и не вернуться.

***

Шварц доехал до перекрестка и повернул не направо, как планировал до взрыва, а налево. Через квартал он еще раз свернул налево и уперся в оцепление. Выйдя из автомобиля, Шварц подошел к полицейскому и, предъявив свой пластик, поинтересовался причиной перекрытия дороги.

– Взорвали холл в управе. Похоже, хотели занести посылку поглубже, да кто-то спугнул. Вон, видишь, в штатском понабежали? Видимо, русские, больше некому. Полгода назад так же начиналось. А потом раз – и второй взрыв. Так что дуй, парень, отсюда подальше. Я-то на службе – при всем своем желании не смогу.

Внезапно из-за крыши девятиэтажки вылетел коптер и из него на скопление людей и машин посыпался дождь узких сиреневых листовок, отпечатанных на пластиковой бумаге.

Полицейские заорали: «Никому не прикасаться, возможно заражение!», но Шварц заметил, как многие украдкой прятали в карманы сиреневые полоски.

Сержант, с которым он только что разговаривал, достал из машины дробовик и с третьего выстрела разнёс коптер на куски. Штатские бросились собирать обломки.

Шварц наступил на одну из листовок, наклонился, поправляя липучки на берцах, и сунул её в карман на штанине.

***

Сев в машину, Шварц вырубил климат-контроль и положил листок на дефлектор автомобильного отопителя. Включил его на полную, проклиная июньскую жару и закрытые окна. Но что делать? Он не курил – зажигалок у него не водилось, а искать другой источник тепла было некогда. Так что оставался такой способ, подсказанный ему когда-то матерым Лисом–Фоксом.

Вначале на сиреневом поле проявился логотип «Детей Союза». Буквы были мелкие и на давно запрещенной кириллице. Где они только умудряются это печатать? Вся оргтехника чипованная, в частном владении местным разрешены только однотипные уродливые коммуникаторы, работающие в аудиорежиме и не позволяющие совершать ничего, кроме лимитированных по суткам разговоров. Все на учете. Сами же просили.

***

«Дети Союза» – организация, запрещенная на территории АР-ЭФ. Дети! Самые старшие из них родились в конце восьмидесятых. Что они знали про Союз? Начитались в дурное время всякого. Да наслушались, насмотрелись… пропаганды.

Советский Союз– империя зла! Это непреложный факт. То-то все нормальные люди и сдриснули с той страны. Миллионы! И мои тоже. Или это было позднее? Да, неважно – цивилизацию здесь только имитировали. Причем во все времена. Вики и гугл врать не станут.

Чуть ли не сто лет назад, после второй мировой, у каждой американской семьи уже были стиральная машина, холодильник, пылесос, телевизор и прочие блага. А на этой территории в большинстве населенных пунктов отсутствовало электричество, не было дорог и паспортов.

Мы уже высадились на Луне, а они даже не успели сымитировать ничего подобного! Не было никакой космической гонки, сплошные фейки. Их же популярный писатель потом раскрыл всю правду о луноходах, снимаемых в студиях. У бабушки была как раз такая книжка. «Омоухпа», кажется.

Они только в двадцать первом веке узнали, что такое йогурт и мюсли!

Шварц мог бы привести еще целую кучу аргументов, но, во-первых, ему было лениво, а во-вторых, на политзанятиях он занимался тем же, что и на скучных предметах в колледже – гонял самолетики в коммуникаторе. Жаль, что при распределении не удалось попасть в центр беспилотной авиации! Среди многочисленных любителей авиасимуляторов, Шварц со своими достижениями по спец.играм выглядел посмешищем. Вот теперь и расхлёбывай.

Те же , кто старался, годами оттачивая навыки перед дисплеем, сейчас сидели на защищенных базах (кто-то вообще… с той стороны лужи). А Шварц, сутки через двое, патрулировал миллионник, наводненный всякой шушерой.

Две недели назад у Фокса отобрали пакет с продуктами. Он даже не успел донести его до авто. Отобрали бы и его, несмотря на оборудование идентификатором личности: наглые русские могли запросто вставить в ухо зубочистку и заставить поехать куда угодно. Но Фоксу повезло – на него напал случайный одиночка. Фокс не стал рисковать и отдал все: пистолет, документы, тазер. Даже кепи и китель.

Хорошо, что сейчас такое уже стало редкостью – последняя эпидемия гриппа выкосила неправильно привитых русских (а «повезло» снова именно этому геному!) почище любой войны.

И что бы там ни говорили всякие отщепенцы, да и наши доморощенные конспирологи, не было это никаким планируемым геноцидом. Грипп – это грипп. Вирус. Раньше какого только не было?! И птичий, и свиной, а теперь вот такой… «русский» грипп. Третий мир. Нищета. Разруха. Антисанитария.

И если первая эпидемия ударила преимущественно по пожилым, хроническим больным и алкоголикам, то в этот раз выжили в-основном две категории. Те, кому повезло раздобыть специальную прививку (например, работая на серьёзных предприятиях, где людей ценили и берегли), и, как это ни удивительно, те, кто питался из магазинов дешёвой сети «15-20». Где, говорят, все мясопродукты были из накачанной антибиотиками и гормонами птицы. Да и всё остальное – сплошная химия.

Как-то так удачно сложилось для низшего сословия. Просто в Москве любителей разносолов было много, вот там и началась эпидемия. Никаких зомби не надо.

Шутили когда-то: «Сеть «Пятнадцать-двадцать» – нас останется 15-20 миллионов!» Сейчас уже не смешно – уже близко.

И если б не было вахтовиков, то в большинстве населенных пунктов титульной нацией стали б азиаты и кавказцы, размножающиеся в последние сорок лет в геометрической прогрессии. И за гринкарту готовых порвать кого угодно в любой точке мира.

Фокс, в своё время, объяснил Шварцу суть неформальной системы сдерживания и тот подивился её простоте и эффективности.

История появления на территории «АР-ЭФ» торговой сети «15-20» была банальна. И, на самом деле когда-то слоганом этих магазинов являлось выражение: «Сеть «Пятнадцать-двадцать» – еда для миллионов!».

В начале Последней Реформы было решено оставить одну глобальную торговую сеть. Для удобства логистики и избежания чехарды с ценообразованием. Предпочтение – тем, кто предложит максимальное количество образцов собственной продукции. Голландцы как всегда подсуетились. А может и не только они. Кто его знает?

С одной стороны неплохо: формально холдинг производит 1520 наименований продуктов и товаров народного потребления. Реально – это ерунда полная: один вид сыра твердого (с гордым названием «SYIR tverdy «15-20»), один вид плавленого, один псевдотворожного. Один «Mayanez «15-20», один «Kuritse mor.«15-20», одна «Мaika cher.«15-20», одна «Мaika bel.«15-20».

Свинство полное! Выбора – ноль! Или «Grusha «15-20» или «Yablok «15-20». Но дешево! Этим и подкупили. Другой товар просто перестали подвозить – спрос был низкий. Может и врали (в крупных городах сохранились дорогущие «Оушан» и «Monetko», повсюду работали так называемые «Аd/magи» (круглосуточные административные магазины), вполне себе открытые для всех. А не только для вахтовиков всех сословий.

Правда цены в них отличались от «15-20» на порядок, и русские забегали туда исключительно за шоколадом и качественным спиртным перед Новым Годом и какими-то другими своими праздниками. И то далеко не все.

Название сети «15-20» произошло отнюдь не от вышеупомянутых 1520-ти паршивеньких товаров, выставленных на унылых витринах. Это были часы работы: «С пятнадцати ноль-ноль до двадцати». Как раз, угадывая к окончанию первой шестичасовой смены на большинстве производств и до начала второй.

Шесть часов интенсивной работы вполне позволяют обеспечить достойное существование и качественный отдых перед новым рабочим днем. Но многие из аборигенов отчего-то предпочитали работать сразу тринадцать часов (включая два получасовых перерыва), то есть с восьми до двадцати одного, и поэтому в будние дни народа в магазинах было немного.

Так что русские – не только нация террористов, это еще и очень странная нация. Даже ничего не соображающий в экономике Шварц не понимал, как можно было так запустить свою страну!

Ладно, хоть спохватились! С горем пополам, да еще и с чужой помощью, опрокинули старую прогнившую верхушку, встали на цивилизованный путь развития. Вот только догонять придётся… ну, о-очень долго!

Тогда, после смены власти, новым правительством был взят курс на борьбу с коррупцией и оздоровление управленческого аппарата.

Поступили нестандартно: провели люстрацию многочисленного чиновничества и ввели английскую систему бухучета и делопроизводства. Полностью, не переводя. Просто иначе получалось неэффективно – дублировать, сканировать, переводить… Соответственно старая прогнившая прослойка была заменена молодыми и эффективными. Теми, кто способен работать в новых цивилизованных условиях. Не беря взяток и виртуозно разбираясь в чужих падежах.

Опять же традиционно неплохо помогали наши консалтинговые компании и армия менеджеров-вахтовиков.

Со временем английский язык основательно потеснил русский как в административной, так и в деловой жизни. А что поделать? Хочешь делать цивилизованный бизнес – таки учи уже английские времена и грамматику!

Очень поспособствовали оздоровлению экономики запрет на обращение наличных денег и отмена чисто депозитных карт. Прозрачность потребления влечёт многое, ребята! Живи на заработанное! Ну и немножко в кредит. Для стимуляции организма.

Удачно провели децентрализацию бывшей столицы, разбросав властные органы по разным городам. Что, правда говорят, особого значения не имело – современные технологии позволяли управлять экономикой и всем прочим хоть из-за океана.

Новые власти признали главенство международного законодательства и общечеловеческих ценностей над местными, все еще несовершенными, законами, в обилии нашлепанными их корыстолюбивыми предшественниками.

Хоть и не сразу, но пришло-таки осознание того, что планета – это наш общий дом. Что Бог создал людей равными, и полезные ископаемые, водные ресурсы и все такое прочее не может принадлежать какой-то одной, даже самой распрекрасной, стране! Нельзя сидеть на мешке с сокровищами, в то время как на другом конце планеты голодают и умирают от голода и жажды миллионы людей! Нельзя думать только о собственном благе, когда горит дом соседа!

Весь мир – это гигантская фабрика. Где-то делают прекрасные автомобили, где-то шьют недорогую одежду, а кто-то располагает чистой водой или шикарными женщинами.

Впрочем, как раз с генами (или чем-то там таким мудреным) местным… как-то не повезло.

***

За две бутылки виски Шварц раздобыл адрес той русской. Далековато. Один из уцелевших спальных районов. Впрочем, после второй эпидемии местных поубавилось настолько, что выжившие даже могли выбирать. И планировку и этаж. Говорили, что сначала планировалось создать что-то вроде маневренного фонда, системы учета и распределения жилья, но просчитав детали, махнули рукой. Саморегуляция при неуклонном снижении популяции обходилась дешевле. И давала аборигенам некую степень свободы. Регистрация по месту жительства была обязательной и носила уведомительный характер. Сменил конуру – приди и заяви! Если не хочешь нарваться на штраф при проверке. Плановой или внеплановой.

***

Шварц отдавал себе отчет об опасностях, подстерегающих вахтовиков в подобных гетто. Заходя в подъезд, он был готов жахнуть тазером или ткнуть ножом. Обе руки уже лежали на соответствующих рукоятках. Но на него просто накинули сеть и ударили по голове.

***

– Зачем ты меня искал? – спросила она.

– Вы же меня наверняка допросили, – Шварц мотнул головой на заблёванный им, от примененной обитателями подвала химии, пол. Помнил он только вспышки перед глазами. – И я по любому все рассказал. Разве не так?

– Допустим, – сказал рыжий, нагло скалясь.– Лубофь с первого раза и все такое.

«Вот,ни фига себе! – подумал Шварц. – Тут уже и диагноз готов… А я-то грешным делом думал – обычное любопытство. А теперь не поспоришь – наука!»

– Кстати, мы, помимо всего прочего, сделали тест, – послышалось откуда-то сзади. -Ты вообще в курсе, что тоже русский?

***

– Не сердись на него, Шварц. Зря ты ему сказал, что национальность – это вопрос самоопределения. Он понял это как намек.

– Намёк на что?

– На его личное несоответствие… декларируемым нами принципам.

– Ничего я не имел в виду! Просто сказал то, в чем уверен. Национальное самосознание – это вещь в себе.

– Он и говорил не о форме черепа, а о ценностях, определяющих национальную идентичность. Просто неясно выразился.

– Его проблема. Я-то причем? Если мне, возможно, осталось недолго, то я вовсе не обязан прогибаться под мнение какого-то бородатого отморозка.

– Он не всегда был таким. Вот послушай, что он написал после той катастрофы:

Я к тебе прилечуВ это небо без звёзд.Я теперь не шучу –Это наша судьба.Я не знаю, как жить,Если здесь нет тебя.Я не рву эту нить:Я голодный как пёс.Я с собой принесуВ это небо без звёздЗолотую парчу.Ты укроешь свой стан.Заметает пургаИ пустеет стакан.Спит зимой УреньгаВ одеяле из роз.Этот розовый блеск,Этот солнечный светГрозной молнии трескНе нарушит… покой…Лес, холодный как сталь,Я прикрою рукой –Сохранится вуаль,Долетит «Суперджет».

– Я не настолько хорошо знаю русский. Непонятны некоторые слова. Но общий смысл ясен.

– Не страшно. Я сама не сразу всё прочувствовала. Но теперь ты понимаешь его личные мотивы? А ведь он тоже бывший… вахтовик. Просто он для себя что-то понял… про эту жизнь. И теперь он здесь.

– Я тоже здесь. И понимаю, что просто так мне отсюда не уйти.

– Почему не уйти? Еще одна инъекция и ты все это позабудешь. Очнёшься где-нибудь в канаве, в сильном подпитии.

– Не торопись. Будем разговаривать до конца. Я хочу вас понять. Сколько у меня осталось времени?

– Ну, с учетом того, что сейчас еще суббота, больше суток. Тебя же никто не хватится в выходные?

– Не знаю. Наверное, нет. Я никому здесь особо не нужен.

***

– Понимаешь, молодой человек, генами определяется многое – устойчивость к болезням, продолжительность жизни, характер….

– Ну, положим, не все решает состав наших ДНК, – возразил Шварц, припоминая лекции. – Человека формирует среда, в которой он варится – культура, социальное окружение, образование. Это все очень субъективно.

– Среду они начали уничтожать в первую очередь, – заметил старик. – И преуспели за последние триста лет.

– Почему вы избегаете прививок? – спросил Шварц, переводя тему. Еще про Великую Тартарию он не слышал! – Они же реально помогают.

– Они бьют по конкретным фрагментам нашего генома. А это потеря генофонда! Ты же видел последствия?

– Какие ещё последствия?

– Как тебе объяснить? Ты про аллели, локусы что-нибудь слышал?

– Вроде бы читал про какое-то смещение локуса. Не помню.

– Ну, я так и думал. Тогда бесполезно… Но я попробую. В двух словах про последствия. Мы имеем полную потерю пассионарности. Покорность. Налицо утрата энергии, куража, интереса к жизни, – сказал старик, закуривая третью подряд вонючую сигарету. – Все за себя. Ни до чего и ни до кого нет дела. Животное существование: дом-работа-дом, пожрать-поспать. Ах да, еще посмотреть телешоу.

– И, если удастся, присунуть супружнице, – подмигнул рыжий. – А удаётся всё реже. Впрочем, это уже неважно. Так выживают плебеи. И не лучше ли сгореть за час, чем коптить небо, даже не понимая, не осознавая, что с тобой?!

Шварц пожал плечами:

– Есть и третий путь…

– Сейчас уже нет! Для нас– нет. Теперь исключительно «или-или». Задача наших акций – напомнить, кто мы. Кем мы были. Кем мы можем стать.

– Нами? – усмехнулся Шварц.

– Нет, не вами! Возможен другой Союз. Технически возможен. Вот, почитай! – рыжий достал из-под матраса тонкую книжку в сиреневой обложке. – Правда, некоторые считают, что время для установления меритократии уже упущено.

– Но ваши методы… жертвы в конце концов…

– Мы стараемся их избегать. Хотя на нас последнее время валят всё – и коммунальные аварии, те же взрывы газа, и психов, не имеющих к нам отношения. Всё. А раньше было наоборот – старались замалчивать даже то немногое, что нам удавалось сделать. Как будто нас не существовало.

– И вас эта перемена не настораживает?

– Ты тоже так подумал? – старик со шрамом даже привстал. Остальные обеспокоенно посмотрели на него.

– Что так? – переспросил Шварц.

– Ну, то, что готовится какая-то серьезная акция против нас?

– Так это логично, – удивился Шварц, изумляясь наивности этих воинственных аборигенов. – Более того, прямо перед ней вас… или спровоцируют сделать что-то такое, что окажется ужасным по последствиям. Для общественного мнения. То есть состоится какая-то грандиозная подстава. Или…

– Или?

– Или вам самим даже делать ничего не придётся. Вкурил?

– Но это же…, – рыжий замялся.

– Что «это же»? Вы же боретесь с «бесчеловечным оккупационным режимом», так? – Шварц обвёл взглядом всех троих, но продолжил, обращаясь только к рыжему. – Так с чего он, этот режим, станет работать в белых перчатках? Ты влез во все это сам и поэтому не рассчитывай, что твою честь кто-то пощадит. Я более чем уверен, что вас всех сделают кровавыми упырями. Сошедшими с ума террористами. В своих низменных целях не щадящими даже… А тут уже выбирайте сами. Кого всех жальче так называемым «народным массам»?

***

Кладбище городка было огромным. Шварц впервые попал в такое место. Раньше он конечно же видел аккуратные воинские захоронения, цивилизованные стены с урнами… Наконец, ритуальное развеивание праха над полями или морем. Но это было там, далеко-далеко…

Здесь же его обступили тысячи глаз варваров с выбитых на мраморе фотографий… Деревца, посаженные когда-то у могил, разрослись и превратили неухоженный погост в настоящий лес.

От обилия крестов, звезд и полумесяцев, множества дат и русских букв Шварцу стало жутко.

– Как-то неправильно здесь, – сказал он, озираясь. Ему казалось, что за ним следят со всех сторон. – Не пойму почему. Неаккуратно, что ли?

– Это еще что! – горько усмехнулась Катя. – Раньше все было еще круче: каждая могила была огорожена. Кто во что горазд. Вплотную. Не пройти, если не знаешь как! Но потом охотники за металлом добрались и сюда. Видишь, многие памятники без табличек? Их тоже посрывали. Когда закончились оградки, столики и скамейки. Теперь остались только камни.

– Но это старые даты смерти! Девяностые, нулевые, десятые, – сказал Шварц. – А ты говорила, что эпидемия началась…

– Погоди, – перебила его Катя. – Мы еще не дошли.

После гужевой дороги, обозначающей видимо межквартальный проезд, сосны и березы сменились рябинами и декоративными ивами. Каменные плиты уже не стояли вертикально, а полностью или частично накрывали могилы. Живые когда-то люди смотрели в грязное безучастное небо.

«Видимо обычай сменился, – подумал Шварц, – или так стало проще: не надо регулярно ухаживать, да и вандалы уже не смогут опрокинуть беззащитный памятник. Только разбить».

Он вспомнил то, что увидел несколько минут назад. Расколотый надвое гранитный обелиск с отсутствующей табличкой, изображением подводной лодки и надписью: «Генеральному конструктору изделия №3642» Александру Максимовичу Полетаеву. Там, где память – смерти нет».

«Какое изделие? – горько думал Шварц. – Консервный нож? Пятое колесо в местной телеге? Какая разница! Кто это помнит? Все разрушено. Нет… Уж лучше прахом над морем».

***

Неожиданно стало светло: они вышли на большую поляну, даже просеку (высоко над головой еле слышно гудели серо-голубые провода, метрах в трехстах высилась опора ЛЭП). Здесь же, прямо на земле стоял огромный бетонный шар, обезображенный многочисленными нечитаемыми граффити.

Шварц вдруг вспомнил: на фоне таких шаров любили фотографироваться улыбающиеся вахтовики. Он видел подобные селфи много раз. Давно. Сразу после второй эпидемии. Он еще не понимал тогда, в чем прикол.

От шара за горизонт уходил десяток параллельных, грубо заваленных заросшей глиной, траншей, обозначенных кое-где жёлтыми с чёрным табличками.

– Газопровод? – с надеждой спросил Шварц, уже догадываясь о страшном предназначении этих гигантских борозд.

– Нет, – сказала Катя. – Здесь лежит мой народ.

***

– Здесь лежит мой народ, – повторила она. – Работяги и студенты. Инженеры и технологи. Врачи и учителя. Менеджеры, водители, чиновники, продавцы. Трудяги, бездельники, умные, глупые. Мужчины, женщины, старики, дети. Ивановы, Кузнецовы, Савельевы, Захаровы… Все они здесь. Это братские могилы. Тогда еще хоть как-то, но хоронили.

И те, кто все это время жил с нами, и чей генотип отличался от нашего, помогали… Тогда они еще помогали. Хотя бы похоронить. Но потом им окончательно все объяснили. И нас даже перестали лечить. Зачем продлевать агонию и тратить ресурсы на обреченных с неправильным локусом? Нас просто стали добивать и сжигать.

– Почему ты так говоришь? Ты же жива?

– Это временно. Нас разом стало очень мало, Шварц. И с каждым годом становится всё меньше. С той эпидемии прошло уже несколько лет, но наши женщины все равно боятся рожать. А жизнь продолжается в детях. А наших мужчин… Ну ты сам всё знаешь. Это геноцид. И после этого нас называют террористами!?

***

– Что-то ты хмурый сегодня, Шварц, – констатировал попавшийся в коридоре Фокс. – Не заболел случаем? Тут это запросто. Не опаздывай, оперативка уже через пять минут.

– Я привит, – хрипло пробормотал Шварц, входя в кабинет, и подумал вдруг: «Что я делаю? Пока не поздно можно ещё заблокировать кнопку самоподрыва тем же скотчем, аккуратно снять этот смертоносный жилет, закрыть его прямо здесь, в кабинете, в своем сейфе (ребятам можно будет сообщить позднее, где лежат ключи и все такое), а самому выйти через западное крыло. Забрать Екатерину и убежать от всех! Туда, куда глаза глядят. За Урал, в Укрэйну, да хоть к китайцам! Люди везде как-то живут. Работают. Влюбляются. Некоторые даже заводят детей. Умирать – не обязательно! Как там было написано?