Конец прекрасной эпохи

Сегодня в Большом зале Московской консерватории Владимир Спиваков дирижирует Российским национальным оркестром. Это первое появление в Москве маэстро после музыкального фестиваля «Владимир Спиваков приглашает…», которым триумфально открылся столичный филармонический сезон. После кульминационного выступления легендарной оперной примадонны Джесси Норман Спиваков с оркестром уехал на гастроли в Италию, Армению, Францию. Корреспондент «Газеты» Вадим Журавлёв, воспользовавшись паузой в плотном гастрольном графике Спивакова, попросил его подвести итоги фестиваля.

– Владимир Теодорович, приезд Джесси Норман в Москву был суперсобытием, которого ждали несколько лет. Во многих публикациях, со слов примадонны на пресс-конференции, было написано, что вы познакомились с Норман через «соседку по парижской квартире». Что это за таинственная соседка?

– «Соседка по квартире» – это настоящий «культуртрегер» по имени Арианна Дандуа, владелица крупнейшей антикварной галереи, расположенной не напротив Елисеевского магазина в Москве, а напротив Елисейского дворца в Париже. Она дружна со многими знаменитыми музыкантами и часто устраивает благотворительные концерты в присутствии первых лиц Франции. Недавно я был на таком концерте выдающихся музыкантов – певца Томаса Хэмпсона и дирижера Пьера Булеза. Это был концерт в поддержку библиотеки Густава Малера, которая хранится в Париже. На нем присутствовала Бернадетта Ширак, министр культуры Франции. Мадам Дандуа дружна многие годы с Джесси Норман. Но она также дружна со мной, и, как это часто бывает, друзья хотят, чтобы их друзья дружили. Она сделала все, чтобы мы с Норман познакомились и подружились. Она организовала нашу встречу в Нью-Йорке, где Норман пришла на мой концерт.

– Такие звезды, как Норман, к тому же плохо идут на официальный контакт. Ведь те, кто уже пытался много раз привезти ее в Москву, связывались с ее импресарио, но из этого так ничего и не вышло.

– Импресарио Норман напутал с ее репетициями и визой, ей пришлось ехать всю ночь из Германии в Париж, где мы с ней репетировали перед концертом. После чего она написала импресарио, что еще одна такая его ошибка – и он может уйти, не попрощавшись. Концерт Норман в Москве казался почти нереальным. Но у Арианны Дандуа – русские корни. Возможно, из-за того, что они ее тревожат, она – не просто светская львица. Она все время хочет сделать что-то неосуществимое. Между прочим, дочь мадам Дандуа носит фамилию Ротшильд. В общем, она не похожа на соседку по коммуналке в Лялином переулке, в которой я жил.

– Что вы думали по поводу фестиваля, когда он завершился?

– Когда над чем-то долго работаешь, то в конце чувствуешь страшное опустошение души. К счастью, у меня было столько работы, что можно было заполнить это опустошение чем-то другим. В новелле Цвейга «Воскресение Георга Фридриха Генделя», которая звучала во время фестиваля, есть такие слова: «Он знал, что свою работу выполнил хорошо». И у меня именно такое ощущение, что бывает крайне редко. В каждом концерте есть что-то, что тебя не устраивает, что возвращается к тебе нехорошими мыслями. И тогда надо еще раз исполнить произведение, что избавиться от них. В целом, я увидел, что фестиваль был нужен не только мне. Ко мне подходили музыканты из других оркестров и говорили, как важно, что появился такой фестиваль. Для Москвы это новая духовная высота. Ведь весы все время склоняются в другую сторону, в сторону популярной музыки, куда вбрасываются большие деньги. Ведь популярное – это не всегда высокое, и чаще всего – некачественное. Мы показали искусство высокое и качественное. И относительно популярное.

Меня спрашивали, будет ли продолжение фестиваля. Я задумался над этим. Надо, чтобы сюда приезжали знаменитые музыканты и видели, какая здесь публика. Но это произойдет не раньше, чем через два года. Ведь именитым музыкантам трудно найти время, если их приглашаешь меньше чем за два года до фестиваля. У меня большое чувство удовлетворения. Мы только что играли с Михаилом Плетнёвым, и он поздравил меня с фестивалем, «каждый концерт которого был событием».

– От Плетнёва услышать похвалу действительно трудно. А то, что сами участвовали в таком количестве концертов, связано с тем, что Джесси Норман «съела» большую часть фестивального бюджета?

– Отчасти да. Хотя в некоторых газетах назывались запредельные цифры ее гонораров. Джесси Норман дала открытую репетицию, по существу второй концерт, на который попали очень многие люди. Получается, что за два концерта она получила гонорар, который значительно меньше тех, что она получает в других странах. На прощальном ужине она сказала со свойственной ей эксцентричностью: «Мне так здесь понравилось, что я сама себя приглашаю приехать еще раз».

– Что она сказала вам по окончании концерта?

– «Как жаль, что этого уже нет». Особенно ей хотелось исполнить на бис песню Штрауса Morgen, в которой я играл соло скрипки. После того, как она спела сцену смерти Изольды, она ушла за кулисы и сказала: «Доставай скрипку!» А я говорил, что у нас еще два биса. Но после следующей песни она снова дрожала от нетерпения: «Ну теперь-то споем Morgen?» Ей ужасно понравилось, но для меня было не так-то просто: после дирижирования трудно играть на скрипке.

– Судя по тому, что примадонна многое изменила в своей интерпретации между репетицией и концертом, вы были единственным человеком, который не получил кайфа от ее выступления.

– Кайф был минимальным. Ее изменения требовали от меня беспредельной концентрации, просто обнажения всех нервов, обострения интуиции и предчувствия. Это было связано с ее дыханием, ее волнением.

– Неужели такие звезды тоже волнуются перед концертом?

– Она очень волновалась перед концертом. После Москвы даже отменила концерты в Латинской Америке и улетела в Лондон.

– Уже третий сезон вы возглавляете Российский национальный оркестр. Ведутся ли уже переговоры о продлении вашего контракта?

– Пока этот вопрос не обсуждался. Работа с оркестром меня полностью удовлетворяет и в человеческом, и в творческом плане. Наблюдается взаимный рост: и меня, как дирижера, и оркестра. Музыканты сейчас понимают меня с полувзгляда. Я доволен оркестром, чего не могу сказать про мои отношения с администрацией.

– РНО, «Виртуозы Москвы», сольная карьера, музыкальный фестиваль в Кольмаре, теперь еще и в Москве… Когда же отдых?

– Выдающийся дирижер Зубин Мета говорил мне в шутку, что отдыхает в адажио симфоний Брукнера. Я пока не получил такой возможности для передышки, поскольку Брукнера буду играть только в 2003 году. До этого придется только работать. Правда, в этом году мы впервые с детьми собираемся провести Новый год в Москве.

Газета, 6 ноября 2001 г.

Владимир Спиваков: «Я передал Джесси Норман часть своей любви к России»

Сегодня в Большом зале Московской консерватории открывается международный музыкальный фестиваль «Владимир Спиваков приглашает…» Знаменитый скрипач, основатель оркестра «Виртуозы Москвы», главный дирижер Российского национального оркестра пригласил принять в нем участие многих международных звезд. Кульминацией фестиваля должен стать концерт великой негритянской примадонны Джесси Норман, которая закроет фестиваль 5 октября.

За несколько часов до открытия фестиваля с Владимиром Спиваковым встретился корреспондент «Газеты» Вадим Журавлёв.

– В свое время именно вы предложили идею проведения фестиваля в честь 100-летия Большого зала Московской консерватории. Но в апрельском фестивале вы даже не участвовали.

– Мне не нравится участвовать в интригах. Большой зал Консерватории мне дорог не меньше, чем другим. Но вокруг фестиваля начались интриги, и я немедленно отказался от участия в нем. Я не был занят в это время, но мне захотелось все же свой фестиваль.

– Но сейчас вы не противопоставляете фестиваль «Владимир Спиваков приглашает…» тому апрельскому форуму?

– Мой фестиваль просто другой.

– Если бы вам дали организовать апрельский фестиваль, удалось бы собрать такой же звездный состав?

– Он был бы не менее представителен. Конечно, Джесси Норман, например, трудно было бы пригласить из-за ее плотного графика. Да и из-за моего. Она без предварительной встречи с дирижером не поет ни одного концерта. По этой причине она только что в Париже отказалась работать с очень известным дирижером Мьюнг Вун Чунгом. И чтобы отрепетировать с ней сейчас в Париже, мне пришлось отменить несколько концертов в Италии, а она ехала всю ночь на машине из Германии. Мы встретились в роковой день, 11 сентября. Нам дали класс в театре Chatelet, где мы с ее пианистом разбирали темпы, дыхание. Оказалось, что она очень преданный и скромный человек.

– О Джесси Норман рассказывают страшные истории, как она обходится с дирижерами.

– Меня все предупреждали, чтобы я не дай бог не делал ей замечаний. Но она оказалась настоящим музыкантом. В малеровском вокальном цикле на стихи Рюккерта она переменила порядок песен, а мне показалось, что и темпы тогда надо поменять. Она послушала и согласилась. Еще я попросил ее увеличить одну паузу в сцене смерти Изольды, а она ответила: «Как вы покажете, так я и сделаю». В конце я вынул скрипку и сыграл ей с листа песню Рихарда Штрауса. И она вообще растрогалась.

– Как великая примадонна реагировала на теракты в Нью-Йорке и Вашингтоне?

– На репетиции мы чувствовали себя просто как в раю. А через 10 минут после нашей совместной работы стало известно об этой ужасной трагедии, и мы пошли в кабинет директора театра смотреть телевизор. По просьбе Норман включили американскую программу. И когда показывали кадры падения небоскребов, она плакала и рыдала, как раненый зверь. Оказывается, ее офис еще недавно располагался в одном из рухнувших «близнецов».

– Много раз всевозможные организации обещали привезти Джесси Норман в Москву. Но всегда говорили, что она выдвигает непомерные требования к организаторам концертов. Вам удалось их преодолеть?

– Нельзя назвать непомерными требованиями просьбу певицы не курить около ее артистической. Наша работа потная, как у циркачей и балерин, поэтому она просит, чтобы в артистической были мыло, полотенце. Рукомойник какой-нибудь. В свое время ничего этого в Большом зале Консерватории не было. И построили недавно именно из-за ее предполагаемого приезда. Так что эта шикарная ванная комната – некий мемориал Джесси Норман.

– Как вам удалось добиться от примадонны участия в открытой репетиции – она ведь никогда в жизни этого не делала, да и без гонораров петь не любит?

– Я долго ей рассказывал о России, о наших людях. Я передал Джесси Норман часть своей любви к России. Рассказывал, что «Виртуозы Москвы» всегда устраивают утренние открытые репетиции, потому что люди не могут купить билеты на концерт. И когда в 10 часов утра полный зал народа слушает музыку – это дорогого стоит.

– У вас уже есть большой опыт организации подобных музыкальных собраний. Вы провели уже 13 фестивалей во французском городе Кольмаре. Не хочется и в Москве сделать свой постоянный фестиваль?

– Мне бы этого хотелось, но не из-за собственного возвышения. Просто с точки зрения того, что это необходимо.

– Собственно говоря, в Москве нет полноценного международного музыкального фестиваля.

– К тому же это необходимо для равномерного развития общества. Когда русский человек приезжает за границу и видит вещи, которых нет у нас, в глубине души он думает: а мы разве хуже? Я тоже живу с этим чувством. Почему у нас не может быть такого фестиваля? Мы можем сделать даже лучше заграницы.

– Вы не зря открываете свой фестиваль в день 95-летия Дмитрия Шостаковича. На посту главного дирижера Российского национального оркестра вы демонстрируете постоянное внимание к композитору.

– Шостакович – главный русский гений ХХ века. Он сделал то, чего не сделал до него никто до него. Он предчувствовал и предвосхитил в музыке все политические события, точно великий прорицатель, наш Нострадамус. С другой стороны, точно апостол, он никогда не изменял себе в творчестве. У него было две жизни. Одна общественная, когда он в качестве секретаря Союза композиторов выступал на партийных съездах. Другая – внутренняя, самая главная. Наша память может не только помнить, но и забывать. В музыке Шостаковича навсегда сохраняются закрепленные эмоции – наши страдания, страх, слезы, радости. Он обо всем успел сказать. В каждом его сочинении торжествует надежда.

Я даже записал со слов Виктора Либермана его некоторые замечания по поводу Пятой симфонии, которая прозвучит сегодня на открытии. Последний аккорд прекрасной третьей части, говорил Шостакович, надо играть как «несказанное блаженство». Не знаю, был ли Шостакович глубоко верующим человеком. Но идеи света, надежды, человеческой любви ему всегда были близки. Не случайно он использовал в первой части Пятой симфонии тему Хабанеры из «Кармен».

– Ваши критики обвиняют вас в популизме, а вы исполняете больше других музыку Шостаковича, которого нельзя назвать шлягерным композитором.

– Музыка – это часть культурного наследия. Нельзя эту часть изымать в угоду публике.

– Еще одним важным событием фестиваля станет совместный концерт ваших «Виртуозов Москвы» и «Солистов Москвы» Юрия Башмета. Означает это, что закончилось многолетнее противостояние двух коллективов?

– Не вижу никакого противостояния. Причины были в другом – в человеческом расхождении. Но идея фестиваля – сближение духовное. Этот принцип восторжествует на нашем совместном концерте.

Газета, 6 ноября 2001 г.

«Конкурс имени Чайковского – это не Олимпийские игры»

Сегодня в Большом зале Московской консерватории состоится торжественное открытие XII Международного музыкального конкурса имени П. И. Чайковского. В последние годы один из старейших музыкальных конкурсов стремительно терял свой престиж. О проблемах и регламентных новшествах нынешнего конкурса корреспонденту «Газеты» Вадиму Журавлёву рассказал знаменитый музыкант Владимир Спиваков, который впервые возглавил жюри соревнования скрипачей.

– Сейчас в мире раздается много голосов против самого факта существования музыкальных конкурсов. Судя по тому, что вы заседаете в жюри разных конкурсов, вы не столь отрицательно относитесь к ним?

– Я как раз отказываюсь от всех предложений, когда мне предлагают возглавить жюри. Так было и в Брюсселе, и в Париже. И единственный конкурс, в работе которого я участвую, – это конкурс имени Сарасате в Испании. Но только в знак благодарности и по просьбе королевского дома Испании.

– Почему вы тогда согласились возглавить жюри конкурса скрипачей нынешнего конкурса имени Чайковского?

– Я согласился по одной-единственной причине. Обидно за то, что конкурс имени Чайковского получил звание несправедливого. Если вы не будете смотреть в справочник нашего конкурса, то вам на ум придут всего пять-шесть фамилий его лауреатов, которые действительно восходят к музыкальному олимпу. И для которых конкурс имени Чайковского был трамплином на пути к этому олимпу. Даже дипломанты первых конкурсов могли бы сегодня претендовать на главные премии. Достаточно назвать Эрика Фридмана или Мишу Майского, который получил шестую премию.

– С чем связано негативное отношение в мире к нашему конкурсу?

– С исключительно консервативным подходом к конкурсу. Все должно развиваться. Общество развивается, и конкурс тоже должен развиваться. Почти все учились раньше в Москве, а сейчас почти все учатся у московских профессоров, преподающих за границей.

– Но можно же что-то сделать, чтобы вернуть конкурсу имени Чайковского реноме?

– Мне хотелось что-то сделать в этом направлении. В первую очередь я изменил программу. Конечно, не все удалось сделать – стереотипы менять очень трудно. Не удалось поменять, например, число российских членов жюри. Их очень много, я считаю. Это создает некую односторонность. А односторонность, как Гоголь писал, это прямой путь к фанатизму. Я изменил программу скрипичного конкурса, сделал ее более современной. Не нужно забывать, что конкурс – это не Олимпийские игры. Здесь не может быть, как в фигурном катании, отдельных оценок за артистизм и за технику исполнения. Думаю, что главная идея конкурса – техника на службе музыки.

– Обычно конкурс имени Чайковского ругают за то, что в жюри здесь сидят сухари-педагоги, которые не способны оценить артистический дар участников. В этом году все четыре жюри конкурса возглавили не только педагоги, но и артисты. Это должно повлиять на решение жюри?

– Я надеюсь. Конечно, не все удалось изменить. С большими трудностями на коллегии Министерства культуры было принято мое предложение: запретить голосовать профессорам, чьи ученики участвуют в конкурсе. К сожалению, не удалось запретить голосование в третьем туре профессоров, чьи ученики играют. Не потому что я не доверяю профессорам. Я столкнулся с тем, что один замечательный скрипач, сидевший со мной в жюри, поставил на первое место своего ученика, который с трудом прошел на третий тур. В данном случае человеческий фактор мешает. Когда я играл на конкурсе в Канаде, председателем жюри был профессиональный судья. Я думаю, что это справедливо.

– И как он руководил работой жюри?

– Этот профессиональный юрист с музыкальным образованием не позволял никакого общения между членами жюри. Но до этого мы еще не доросли. Во всяком случае, в этот раз первый и второй туры конкурса имени Чайковского будут оцениваться по западному образцу. Раньше у нас решение принималось по сумме баллов, а теперь – просто «да» или «нет». Еще решили сделать «может быть», но я это «может быть» не очень понимаю.

– Обычно конкурсанты даже не догадываются о причинах, по которым они не прошли в следующий тур…

– В этот раз мы публично, в присутствии журналистов, встретимся с музыкантами, не прошедшими на третий тур. И каждый член жюри объяснит свою причину, по которой тот или иной музыкант не прошел в финал. Это дает возможность не унижать молодого человека, проявить уважение к его таланту, профессии, к его педагогу.

– Еще конкурс имени Чайковского всегда славился музыкальными туристами. Заведомо плохие музыканты приезжали, чтобы посмотреть Москву.

– Для того чтобы мы не тратили своего времени и не слушали бог знает кого, чтобы они не занимали классы Консерватории, в которых нуждаются другие участники конкурса, было организовано предварительное прослушивание аудиокассет. Определенный репертуар, который давал возможность понять как техническую сторону исполнения, так и художественную. Это не распространялось на лауреатов первых премий конкурсов, которые официально входят в международную лигу конкурсов.

– Вы вспоминаете свое участие в конкурсе имени Чайковского?

– Очень редко. Мое участие было непростым, потому что я только что получил первую премию в Монреале и, естественно, не собирался играть на конкурсе Чайковского. Но за три месяца моего профессора Юрия Исаевича Янкелевича вызвали в Министерство культуры и сказали, что нужно подкрепить команду советских музыкантов, а я должен участвовать в конкурсе. Мне оставалось на подготовку два с половиной месяца. Тогда нельзя было отказаться. Я получил вторую премию, первая досталась Гидону Кремеру, который был вторым в Монреале. Так что мы поменялись местами.

– Можно сопротивляться наплыву музыкальных дарований из Азии, которые заполонили собой весь мир?

– Сопротивляться им нельзя. Я думаю, что Япония, Китай и, надеюсь, Россия будут бороться за призовые места. Дело в том, что японцы сейчас учатся просто везде. Учитывая их необыкновенную трудоспособность и стремление к красоте, невероятную любовь к Чайковскому, думаю, они составят очень серьезную конкуренцию.

– Вы продолжите работу в жюри конкурса имени Чайковского в будущем?

– Работа эта очень неблагодарная, и потеря времени безумная. Так что посмотрим, как это все пройдет. Практически уверен, что это мой первый и последний конкурс.

Газета, 6 июня 2001 г.

Марис Янсонс: «Я прятался под стульями, чтобы услышать репетиции великих дирижеров»

В Зальцбурге легендарным оркестром Венской филармонии дирижировал Марис Янсонс. Выпускник Ленинградской консерватории, много лет работавший ассистентом у Евгения Мравинского, сегодня Марис Янсонс – один из ведущих дирижеров мира. Он возглавляет один из лучших американских оркестров в Питтсбурге. После зальцбургского триумфа Марис Янсонс дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Газеты» Вадиму Журавлёву.

– Сейчас многие дирижеры возглавляют два-три оркестра сразу. У вас – только Питтсбургский оркестр и регулярные выступления с оркестрами Берлинской и Венской филармоний. Это ваше кредо – не распыляться?

– В данное время у меня действительно один оркестр. Но было время, когда у меня было три оркестра: я был вторым дирижером в Петербурге и главным – в Осло и Питтсбурге. Еще был главным приглашенным дирижером в Лондонском филармоническом оркестре. Но распыляться – это нехорошо. Люди могут сказать: «Он хочет много денег!» Не буду кокетничать: дирижеры много зарабатывают. Но могу честно сказать: важнее денег творчество и престиж. Если тебя приглашают лучшие оркестры, это интересно творчески. Но если ты главный дирижер, надо полностью отдать свои силы оркестру, быть отцом семейства. Поэтому необходимо всегда продумывать, сколько оркестров ты можешь обеспечивать по-настоящему, чтобы не было стыдно.

У меня сейчас сложная ситуация. Я принял приглашение стать главным дирижером оркестра Баварского радио в Мюнхене после ухода Лорина Маазеля. Но после этого я получил еще более престижные приглашения возглавить Лондонский симфонический оркестр и амстердамский «Концертгебау». С амстердамским оркестром я уже давно музицирую и очень его люблю.

– В Мюнхене вас так хотели заполучить, там газеты чуть ли не каждый день публиковали статьи на тему, придет или не придет Янсонс.

– Вот такая ситуация. Отказать «Концертгебау» – это неправильно. Брать этот оркестр возможно, но очень трудно совместить два ведущих оркестра в Европе. Я сейчас сижу и думаю, как устроить свою судьбу. Ведь есть дирижеры, которые не хотят быть главными. А я хочу быть главным – и не скрываю этого. Ведь генерал без армии – не генерал. Я был 23 года в Осло главным дирижером и очень рад, что мне удалось сделать из этого провинциального оркестра престижный коллектив. Но я туда вложил столько здоровья и сил!

– Когда вас впервые пригласили выступить с «Винер филармоникер», самым престижным оркестром мира, что вы почувствовали?

– Я чувствовал большую радость, гордость, удовлетворение, но безумное чувство ответственности. Безумно волновался, потому что выше нет ничего. Я учился в Вене – и для меня это святой город. Тогда не разрешали посещать репетиции этого оркестра. Я бегал по залу и прятался под стульями, чтобы услышать репетиции Бернстайна, Крипса, Шолти. Тогда я и представить не мог, что буду дирижировать этим оркестром. Поэтому для меня это святое чувство.

– А как вы оказались в ассистентах у самого Караяна?

– В 1968 году Караян приехал с оркестром Берлинской филармонии в Россию. В Ленинграде он провел семинар для молодых дирижеров. Двенадцать дирижеров выступали перед ним, я дирижировал кодой из Второй симфонии Брамса. Тогда он отобрал Китаенко для участия в своем конкурсе, а меня он пригласил приехать у него учиться. Меня не пустили, но включили в список студентов по обмену. Австрийская балерина приехала учиться в Вагановское училище, а я поехал в Вену. Приехав туда, я сразу позвонил Караяну, и он сказал мне немедленно приехать в Зальцбург. Я был его ассистентом на трех фестивалях. Я был с ним с утра до позднего вечера – вот как мне посчастливилось.

И еще учился в Вене в музыкальной академии. Тогда я по студенческому билету каждый день ходил или на спектакль, или на концерт. И так полтора года. Когда я возвращался домой, у меня все ноги были в синих мозолях. Меня знали все билетеры, они говорили: «Вот идет этот сумасшедший русский!» – и пускали меня часто без билета. Мне было так интересно, я понимал: возможно, я никогда этого уже не смогу услышать. Когда я приехал в Петербургскую консерваторию, я летал. Потрясающие педагоги были в Вене, я там узнал то, чего не мог узнать в Ленинграде: старинную, современную музыку. Был замечательный профессор, который не мог запомнить имена студентов и меня называл Herr Leningrad.