Его птичка

– Эндоскопическую аппендэктомию.

Я неловко улыбнулась, посмотрела на Артура и развела руками.

– Вот эту эндо.... Ты понял.

– Бесплатно? – съехидничал Артур, не сходивший с места, словно врос в мрамор холла.

Люди начали расходиться. Провожавшие и посетители обтекали участников немой сцены, как потоки воды неподвижные камни. Кое-кто поглядывал на нас, но в основном люди спешили выйти на улицу и добраться до дома. Я только порадовалась, что мне не придется идти под ливень, потому что на дождь я любила только смотреть.

– Это в рамках помощи студентам Москвы, – отчеканила я и чуть толкнула ягодицами ноги Ромы. Он без слов все понял, еще раз хлестнул хищным взглядом Артура. Схватив меня за запястье, словно помечая свою территорию, потащил к лифтам.

Я кожей чувствовала взгляд Артура, но все моё внимание было поглощено напряженной влажной шеей. По коже все еще скатывались капельки, падающие с мокрых, от пойманного дождя, волос. Сейчас они казались темными, под стать его настроению.

Я усиленно держала себя в руках, чтобы не слизать эти капли, которым позволено так тесно касаться кожи моего Ромы.

Нельзя так думать. Он не может быть моим.

Но он ревновал.

Только почему я не думаю также о Веселове?

Я попыталась освободить сознание от неправильных мыслей. Даже попыталась выдернуть руку, когда увидела, что мы уже подходим к лифтам. Он только сильнее стиснул запястье, и я перестала дергаться. На мне и так будут синяки. Его клеймо. Одно это сводило судорогой низ живота.

Я прикусила губу и засеменила быстрее, потому что Рома резко увлек меня от лифтов, возле которых собралась порядочная толпа.

Людям, порой, и пару этажей пройти тяжело. Мне нет.

– Я могу и по лестнице.

– Замолчи, – угрожающе прошипел он, и я обратила внимание, как ходят желваки на его скулах, как быстро бьется жилка на шее. Его тело было напряжено, и поступь была резкой, как сильные доли в музыке.

Я должна была испугаться, все его поведение было рассчитано на это. Но мне не было страшно. Только острое возбуждение пронизывало тело до самого сердца, которое так часто билось. Я даже не вскрикнула от испуга, когда он внезапно рванул меня в сторону и припёр к стене.

Я осмотрелась и поняла, что мы в какой-то странной затемненной нише. Я попыталась выглянуть из-за плеча Ромы, но он загораживал мне даже свет, нависая, подавляя, сводя с ума.

Я, сглотнув, облизала губы и, наконец, решилась взглянуть в его бушующие гневом глаза. По его лицу казалось, ему хочется разорвать либо меня, либо то, что на мне.

– Ро….. ман Алексеевич, – дрожащий голос выдавал моё острое возбуждение и страх. Но страх был не перед ним, а перед собой. Я боялась, что прямо сейчас начну буквально валяться у него в ногах, чтобы он погасил тот жар, что разгорелся в моём теле.

Голова кружилась, и я прижалась затылком к прохладной стене, лаская взглядом мужское, словно высеченное из камня, лицо.

Он вдруг сделал резкое движение рукой, так, что я вздрогнула, и прижал четыре пальца мне между ног. Это дьявольски интимное прикосновение обожгло все нервные окончания, что вызвало протяжный стон. Там было влажно, и он не мог не почувствовать это.

Он прикрыл глаза, что-то проворчал и прижался лбом к моему, чтобы прорычать:

– Маленькая сучка.

Я тихо рассмеялась на такое откровенное проявление слабости по отношению ко мне.

– Вы ревнуете, – констатировала я факт.

– Раньше даже не знал, что умею, – после этих тихих слов, он резко отпрянул. Ему не понравилось подобное признание, вырвавшееся невольно. Взгляд стал просто колючим, но это не помешало его руке тянуться по телу вверх, по животу, собирая ткань.

Я задержала дыхание, когда его крупная ладонь сжала мою грудь. Она часто вздымалась, а сосок свободной груди неприятно натирал ткань футболки.

Я вскрикнула – меня словно пронзило током – когда его большой и указательный пальцы сжали сосок через ткань и потянули. Несильно, но бесконечно волнующе.

– Ты говорила, у вас ничего нет.

– Так и есть, – еле слышно прошептала я, чувствуя, что сейчас в голос закричу от полноты чувств.

– Тогда какого же х*ра, Аня, – я ошеломленно посмотрела на него, услышав свое имя. – Он так тесно прижимался к тебе?

– Поцелуйте меня, – захныкала я, уже не в силах сдерживать мольбы о ласке. Чего ради он вообще заговорил про Артура? Разве он не видит, что только его я жажду почувствовать в себе, что только он причина моих порочных снов?

Мои ладони легли ему на грудь, скрытую плащевой тканью куртки.

– Он ничего не значит. Только вы. Только ты.

Его глаза прищурились в поисках лжи на моём лице.

– Бл*ть, – рыкнул он и буквально впечатался губами в мой приоткрытый в нетерпении рот, сразу активно проникая языком и затевая настоящее сражение. Его тело было всё еще напряжённо, словно перед прыжком, а руки властно охватывали тонкий стан, изгибающийся как ива под напором ветра.

Я сладостно застонала ему в рот, когда он сдавил через ткань мои ягодицы, а коленом раздвинул ноги.

– Рома-а!

Услышав этот призыв, он расслабился и грубый поцелуй стал мягче. Теперь он без устали гладил мою выгнутую спину, кожу обнажённых рук.

– Какая же ты сладкая, – прошептал он и стал собирать испарину с моей шеи губами и языком. Мои пальцы вплетались в его влажные волосы, сжимали и оттягивали.

– Скучала по мне? – проронил он, с трудом оторвавшись от моих губ. Его выражение лица было совершенно нейтральным, с легким оттенком издёвки, словно он не хотел только что свернуть мне шею.

По его крепкому телу пробегала слабая дрожь, и я задним умом понимала, что это из-за близости моего тела. Это невольно возвысило меня на небеса, где все радостно рукоплескали моему безмерному тщеславию.

– Знаю же, что скучала, – продолжал Рома, а я кусала губы, размышляя над ответом.

На языке я чувствовала вкус его кожи, на теле остались следы его ревностного пыла, а в сердце стало слишком тесно для кого-то кроме него. Тем не менее, я подняла ресницы и произнесла со всем достоинством, что во мне еще осталось, учитывая молитвы о грехе.

– Не скажу.

Он рассмеялся негромко, но искренне и гортанно. Кивнул, подтверждая моё право на остатки гордости.

– Маленькая неприступная птичка. Как новый врач?

– Ну, вполне, – пожала я плечами, гибкими пальцами поглаживая его влажные волосы и обрисовывая скулы на лице. Я вспомнила о том, какими резкими были движения рук у женщин, осматривающих меня, и склонила голову набок, рассматривая наглое лицо своего сладкого доктора. – Меня никто не лапал, если вы об этом. Ни Нина Валентиновна, ни медсестра. Не помню ее имени.

– Еще бы, – дерзко усмехнулся он. – Ты вручила на это право лишь мне.

– Это когда же? – вскинула я брови. – Вам привиделось?

В этот момент я вспыхнула, вспоминая о своих ночных грёзах. Таких бесстыдных, но таких волнующе прекрасных.

Он оскалился и уже открыл рот, чтобы поразить меня очевидно остроумным ответом, но его прервал короткий звон. Подобный бывает, когда приезжает на этаж лифт.

Рома мягко потянул меня на свет, и я неожиданно заморгала, ослепленная яркостью ламп.

Мы действительно были возле лифта, только двери в пару раз больше, чем у пассажирского в нескольких метрах отсюда. Я огляделась и вспомнила, что именно в этом коридоре устроила истерику по поводу своей операции.

– Приёмное отделение? – поняла я.

– Оно, – подтвердил Роман, и в эту же секунду разъехались двери лифта. В узком, длинном помещении находились двое мужчин в форме санитаров и медсестра – они приветственно кивнули и стали выходить. За их спинами оказался еще один темноволосый молодой врач. Судя по усмешке, обращённой к Роме, его приятель.

Он тут же перевел взгляд на меня и когда выходил, подмигнул.

Остальные уже ушли, а Рома и незнакомый врач с карими глазами в голубой форме тихо о чём-то переговаривались. После этого лицо хирурга помрачнело так, что на нём не осталось и тени недавнего сексуального возбуждения.

Вернулся профессионал готовый спасти очередную жизнь. И ведь не сказать, что он мне нравился меньше, чем горячий любовник. Просто такие крутые, как опасные повороты на гоночных трассах, смены настроения не могли не повергнуть в трепет.

Погруженная в свои мысли, я и не заметила, как мы с Романом вошли в металлическую кабину, где в гладкой поверхности стен отражалось два тела. Одно крупное, подавляющее, а другое хрупкое, вдохновляющее.

Рома с невидящим взором быстро развернулся и нажал на панели за своей спиной кнопку шестого этажа.

Я смотрела на напряженного, ушедшего в себя мужчину и сдерживала поток льющихся вопросов. Я даже переступила с ноги на ногу, напрягая плотно сжатые губы, чтобы не начать беспорядочно стрелять словами.

Вид Ромы давал ясно понять о том, что меньше всего ему сейчас хотелось объяснять что-либо.

Что-то произошло.

Это я поняла и по беглому разговору врачей, и по напряжённому лицу Ромы. Оно стало выглядеть старше и в уголках губ и глаз четко отметились мимические морщины. Это не портило общего впечатления от его привлекательности, но внушало некий подсознательный страх.

Наверное, впервые за два дня я осознала, насколько велика между нами разница в возрасте. Это должно было отпугнуть меня, дать понять, что его интерес ко мне лишь мимолётное увлечение.

Но было уже поздно. Излишне тревожно моё сердце билось при мысли о поцелуях этого сексуального мужчины, а тело робело от безудержной жажды вновь, хоть ненадолго оказаться в его властных руках. Хоть на миг!

Безумие.

– Ты в порядке? – внезапно бросил взгляд на меня Рома.

Я опешила. Неужели он догадался о моих мыслях? Неужели он понял, насколько меня опьяняет один только мужской запах, окруживший меня со всех сторон в этой тесной металлической коробке?

Он ждал ответа, выгнув бровь и наблюдая за тем, как живо сменялись эмоции на моём лице. Я залепетала:

– Я… в смысле? Мы? Или ты имеешь в виду меня, или мой живот… Что?

Рома целую секунду, показавшуюся мне вечностью, оглядывал моё лицо, а потом громко фыркнул. Его величавые плечи расслабились, как будто сгрузили пару мешков с картошкой, а морщины на бесстрастном лице расправились.

Он без слов привлёк меня к себе и накрыл мои губы в настойчивом, но нежном поцелуе.

Я упивалась этим мгновением, отвечая со всей возможной страстью, что заполняла до краев чашу моей влюблённости.

Поцелуй, уносивший меня на крыльях в дальние края экстаза, прервался до обидного быстро. Проход в дивный рай закрылся, и я окончательно вернулась на грешную землю.

– Я спросил про шрам, – со смехом пояснил Роман и сразу поспешно отошёл на другую сторону, потому что лифт уже миновал отметку пятого этажа. Что и правильно.

Застать хирурга в горячих объятиях молоденькой пациентки может и пикантно, но влекло за собой множество проблем.

– Просто, – начала оправдываться я и внезапно взвизгнула, прижавшись спиной к серебристой стенке в поисках опоры. Лифт резко затормозил, задрожал, словно кто-то, невзирая на предупреждение, дёрнул стоп-кран.

Я внимательно обвела взглядом кабину и наткнулась на кнопки, которые уже рассматривал Рома. Я не боялась закрытого пространства, но воздух был горячим и его оставалось всё меньше.

– Какого черта ты остановил лифт?

– Это не я. У меня операция через двадцать минут, – раздражённо сообщил он. – Я поэтому в выходной и сорвался.

В очередной раз, сменив страстность на хладнокровность, Рома стал жать кнопку вызова диспетчера.

– Ой, – пискнула я. – Мы застряли?

Рома быстро кивнул, но не повернулся и не постарался меня успокоить. Этого и не требовалось, но я опять поразилась его способности так быстро сменять один настрой на другой. Даже театральные декорации на сцене не сменялись столь стремительно.

Глава 10. Рома

– Петрович! Почему стоим? У меня резекция через… – я кинул взгляд на наручные часы, подаренные когда-то еще отцом. – Двадцать минут.

– Роман Алексеевич, – прогнусавил голос, искажённый электроникой. – Не положено. В больнице объявлено чрезвычайное положение. Набежали следователи и всех сказали заблокировать до выя…

Судя по звуку ему стало трудно подбирать слова, что и не удивительно. Алкоголь давно и прочно поселился в его мозгу, разъедая его и портя жизнь.

– Я понял, не тужься, – посмотрел на побледневшую Аню. Главное, чтобы не истерила.

Я задумался на мгновение и услышал, как звякнула бутылка и затем стакан. Эти звуки отдавались в моём взвинченном мозгу головной болью. Меня еще не отпустило после близости с Аней, но сознание было чистым. Мне требовалось поразмыслить.

– Рома…

– Помолчи. Лунского опять убить пытались, теперь он на искусственной вентиляции лёгких лежит.

– Кому нужно убивать психа? – тихо спросила она, и я посмотрел прямо ей в глаза, задавая себе тот же вопрос. Но вот у меня в отличие от Ани был ответ.

Он не жилец, а вот его сердце вполне себе функционирует. Нормальное здоровое сердце, подходящее для пересадки. Пересадки нуждающейся девочке.

Страшная правда, открывшаяся мне, могла испугать, но порождала лишь покалывание в пальцах от предвкушения успеха.

Я мог и дальше оставить Лунского на искусственной вентиляции, а мог забрать сердце. Да, тогда план недоброжелателя удастся, но разве меня должны беспокоить чьи-то планы, когда на кону жизнь девочки, Леры Пушкаревой?

Я задышал чаще, а в голове уже стал складываться план предстоящей операции.

– Петрович, – позвал я лифтёра. – Кончай бухать. Дело есть на пару тысяч.

– Вот так бы сразу.

Я услышал сзади смешок и, обернувшись, заметил, что Аня рассматривала свои белые носки и про себя чему-то улыбалась.

Милая. Но сейчас не до нее.

– Марину сюда. Любой ценой, и неплохо бы в обход следователей.

– Дело жизни и смерти? – промямлил Петрович, пытаясь придать голосу твёрдости.

– Мы же в больнице. Тут от каждого дела веет смертью, – с ехидцей в голосе проговорил я. Размышлять о философской стороне бытия не было времени. – Давай живее и накину еще тысячу.

Я услышал скрип кресла, топот ног и с облегчением вздохнул. Оставалось надеяться, что доблестная стража не повяжет лифтера за разящее на пару метров амбре. Тот вообще редко просыхал, но, что поразительно, лифты всегда работали исправно. Петрович держался за свою работу получше любого вируса в человеческом организме.

Никому не хотелось оказаться на улице.

Посмотрев в отражающую поверхность стену, я уловил силуэт, так и не сдвинувшийся с места за весь разговор с лифтером.

Обернувшись, я посмотрел на замершую девушку. Она не спускала с меня больших глаз, словно старалась закрасться в самую суть. Это пока никому не удавалось. Мысль, что она окажется первой, на удивление не была раздражающей.

Хреново.

– Вы что-то задумали, – выложила она, наконец, утверждение. Всего одно, хотя по ее напряжённому лицу было видно, что сотни вопросов, как птицы в клетках, рвутся наружу из её маленького рта.

– Верно, – ухмыльнулся я, чувствуя, что от нервного возбуждения дрожит всё тело. – Если все удастся, я впервые самостоятельно сделаю пересадку сердца.

– О, – она явно такого не ожидала. Возведя глаза к плоской лампе в потолке лифта, Аня закусила губу. Я сдержал рвущийся наружу смешок. Любопытство, как говорится, не порок.

– Ну, спрашивай.

– Если я начну, то вряд ли смогу остановиться, – предупредила она меня и поразила блеском в глазах. От её взгляда, такого искреннего и невинного, внутри всё закипало.

Дай только возможность остаться с тобой наедине, когда голова не будет занята работой, и я тоже не смогу остановиться.

– Тогда задай главный вопрос. То, что спросила, если бы… умирала.

Аня широко раскрыла глаза, удивляясь подобному сравнению. Но это было самое верное. Лишь перед смертью люди начинают говорить настоящую правду, признаваться в проступках, умолять о прощении, жалеть о несделанном. Она сжала губы, обдумывая, что бы спросить.

Я был уверен, что она захочет узнать о моём к ней отношении. И у меня даже был готов ответ, но она безмерно меня изумила, когда открыла рот.

– Почему это так важно для вас: сделать пересадку? Чем эта операция отличается от всех остальных?

Я задумался, не отрывая взгляда от такого спокойного, красивого лица. Мне понравилось, что она не мешала мне, не устраивала истерик, словно знала, насколько важна для меня работа. Чувствовала.

Что ей рассказать?

Как дрожат руки от предвкушения перед операцией? Или о гипертрофированном желании все жёстко контролировать и бессильной злости, когда не получается? Или о приятном чувстве, когда сердце, заведённое твоими руками, начинает биться?

Я опустил взгляд на стройные ноги, белые носки, скрывающие натруженные пальцы. Они действительно не портили ее внешности, но говорили о многом.

– Представь, что ты танцуешь одна. У тебя соло. И все смотрят только на тебя, восхищаются, трепещут перед твоим талантом, – заговорил я медленно и увидел, как в Ане просыпается понимание, словно она знала, что я скажу дальше. – Но тебе уже насрать на них. Ты полностью сосредоточена на деле. У тебя болит и деревенеет спина, а ноги сбиты в кровь. Тебе страшно, голова кружится, но ты не должна показать и тени ненужных эмоций. Тебе хочется лечь прямо там и сдохнуть, но ты продолжаешь! – уже рычал я, чувствуя, как меня лихорадит. Судя по участившемуся дыханию девчонки, она отдалась тем же эмоциям.

– Продолжаешь, несмотря на пот, кровь и боль. Чтобы не облажаться и вытянуть пациента с того света. Настоящее представление, или как там у вас?

– Спектакль, – прошептала Аня, облизывая внезапно пересохшие губы.

– Понимаешь меня?

– О, да. Понимаю, как никто.

Мы еще мгновение стояли друг напротив друга, проникая друг в друга взглядами. Частое дыхание. Шумные выдохи. Сгустившийся воздух. Всё это было преддверием грозы. Всё случилось за считанные секунды. Молния разорвала своим светом наэлектризованное тесное пространство. Губы встретились и прозвучавший в унисон стон только подлил огня в разгорающееся пламя.

–Рома! Роман Алексеевич!

Надменный голос Марины прервал волшебство момента, но улыбки так и не сошли с лиц только что нашедших общий знаменатель людей.

Я отвернулся и сконцентрировался на деле. Я привёл заведующей доводы и аргументы, не терпящие возражений. На десерт добавил о той пользе, что принесёт эта безумная затея нашей больнице.

– Мы получим грант, – сказала за меня Марина в трубку. Я знал, что она боится последствий. – Ты понимаешь, чем это может обернуться?

– У него нет других родственников, кроме сына, тоже торчащего в психиатрии. Риск есть, но выгоды больше. Здесь решает врач.

Я буквально чувствовал, как крутятся шестерёнки в скудном мозгу моей бывшей любовницы.

– Ладно. С Новиковым и анестезиологом сам разговаривай. Я подготовлю документы, – раздражённо заявила Марина и отключилась. Пошла разбираться со следователями. С этим у нее не должно возникнуть проблем. Она еще по молодости могла отмазаться от любого штрафа на дороге.

Я вздохнул с облегчением. Эти пять минут многое решали в моей жизни. Был сделан ещё один шаг на пути к лаборатории по трансплантологии. Теперь даже Марина не сможет отдать руководство кому-то другому. Теперь всё в моих руках. Я посмотрел на свои ладони и сжал пальцы в кулаки. Нервный трепет сжигал меня изнутри. Мне не терпелось взяться за работу. Немногие понимали это. Она понимала.

– Я рада за тебя, – услышал я тихий нежный голос, проникший в затуманенное мыслями сознание.

– Спасибо, – повернулся я к Ане, и резко схватился за стену. Лифт тронулся и уже через пару секунд открылся. – Поесть не забудь, – сказал я не глядя.

Теперь мной владело только одно желание – взяться за скальпель.

Лампы надо головой гудели не переставая. Воздух пропитался анестетиками и парами тяжёлого дыхания операционной команды. На двух столах лежали совершенно разные тела, но с идентичной группой крови и другими жизненными показателями.

В моих руках живое человеческое сердце, когда мое собственное неистово билось. Недоуменный взгляд на цвет органа и понимание. Оттенок был на вид вполне здоровым, но просматривались синеватые прожилки. Я теперь знал, каким препаратом пытались убить Лунского.

Тот лежал на удивление спокойно для недавно буйного недоубийцы.

За стеклом операционной стояли обеспокоенные родители девочки, но я, не отрывающий взгляда от органа, которому предстояло занять новое место в человеческом теле, не обращал внимания на их напряжённые лица.

Приборы известили, что сердце забилось, сатурация выросла, а дыхание восстановилось.

Когда все закончилось и я, переглянувшись с Богатыревым, вышел из стерильного бокса, на меня тут же кинулась женщина со светлыми волосами. Мать Пушкарёвой. Отец девочки стоял поодаль, хотя тоже готов был расплакаться.

– Вы не представляете, что вы для нас сделали! – рыдала мать пациентки. – Мы молились всем Богам, чтобы они спасли её.

– Молились Богам, а спасли её врачи, – хмыкнул я и, пожав руку светлоглазому мужчине, удалился, оставляя родителей радоваться своему счастью.

Мне хотелось улыбаться. Мне впервые в жизни хотелось петь и смеяться. Но больше всего мне хотелось поделиться радостью с той, кто меня поймет. Все получилось. Сердце пересажено и запущено. Оно забилось. Ребенок задышал. Нет гарантий, что орган приживется, но надежда всегда умирает последней. Я, правда, желал этой улыбчивой девочке здоровья.

– Рома, – за спиной послышался бас Влада. – Что теперь с Лунским будет? Димон всё устроил?

– А что ему будет, так и будет лежать в коме, – пожал я плечами, нажимая на кнопку вызова лифта. Мы стояли в ярко-белом коридоре этажа, на котором проводились операции. Здесь каждый знал своё место и ни один микроб не мог бы проникнуть в эту обитель жизни и смерти. Санитарки и медсестры убирались по два, а то и три раза на дню.

– Вся больница гудит о пересадке, – хлопнул меня по плечу Влад и широко улыбнулся. – Такие операции редкость.

– И это хреново. Сколько еще людей ждут такого шанса.

– Ну теперь у тебя будет возможность им помочь.

– Я рассчитываю на это, – согласился я и кивнул дежурным хирургам, которые приехали в лифте.

– Отметим? – спросил Богатырев, но резко поднял руки, когда получил укоризненный взгляд. Я планировал отпраздновать. Но алкоголя нет в программе. Зачем, когда я и так захмелею только от одного поцелуя невинных, нежных губ.

Мы зашли внутрь металлической кабины, где еще совсем недавно к стене прижималась испуганная Аня. Я снова подумал о том, что неплохо бы проверить, поела ли она. Чтобы во время секса не упала в голодный обморок. Такого моя гордость не выдержит.

Я усмехнулся сам с себя. Такой уверенный в её капитуляции, но сейчас я не хотел никого другого. Согласна ли она? Станет понятно, когда мы увидимся.

Только мы вышли с Богатыревым на четвёртом этаже, раздался шквал аплодисментов, проникший в душу, как прохладный воздух в душный летний день. Я улыбнулся. Впервые за много лет – искренне. Врачи, пациенты, медсестры – все подходили, хвалили, восхищались и одаривали меня улыбками.

Сейчас, будучи во власти абсолютной эйфории от успеха, я отвечал им тем же. Не язвил, не грубил, а просто наслаждался моментом.

– Вы такой молодец, – со слезами на глазах говорила медсестра из приемной, Диана. Она подошла одной из первых и после короткого объятия стала сжимать и трясти мою ладонь. Я вспомнил о её матери. Но чувства сожаления даже не прокрались в мой затуманенный успехом мозг. У женщины за пятьдесят не было и шанса на получение донорского сердца.

– Спасибо.

Последним ко мне подошел заведующий хирургическим отделением – Михаил Валерьевич Лавров. Именно этот седовласый, уже отошедший от дел хирург обучал когда-то меня. За что имел мою горячую привязанность и уважение.

Пока он нахваливал талант и решительность своего ученика, я, наконец, заметил тонкий силуэт возле процедурной.

Аня стояла рядом с одной из своих соседок и смотрела прямо на меня. Взгляд, которым она меня ласкала, подливал вина в чашу экстаза от проведённой операции.

Она слушала женщину и смущённо улыбалась. Судя по всему, речь шла обо мне, и это было обычным делом. Обо мне часто говорили. Восхищались, где-то даже боготворили. Почем зря. Но именно её покорная поза и невинный донельзя вид приводили все чувства и плоть в боевую готовность.

– Михаил Валерьевич, – перебил я мужчину, который похоже и не планировал умолкать. – Кабинет узи уже закрыли?

– Мм, должны, – удивлённо пробасил учитель. – Сегодня там Валеева. Она рано уходит.

– Отлично, – я взглядом сказал Ане стоять на месте и посмотрел на бородатое лицо. Лавров мог бы стать самым известным хирургом в стране. Он прекрасно владел своими руками и скальпелем. Однажды спас жизнь женщине, в спину которой вошел осколок ветрового стекла во время автомобильной аварии. Но ему не нужна была слава. Больше всего его занимала семья. Жена и трое детей. Я не понимал этого, но и не осуждал. – Спасибо, без вас я бы ничему не научился.