Крестовый дранг

Весело звенел доспех. Кольчуга с разрезами в подоле, облегчающими посадку в седле, доходила до колен, рукава – до локтей. Воротник – высокий, жесткий, стоячий, благодаря вплетенным в проволоку кожаным ремням, являлся дополнительной защитой для шеи. На предплечье – двустворчатые наручи. Кисти рук прикрыты сафьяновыми рукавицами, обшитыми железными бляхами и кольчужными звеньями. Маленький легкий круглый щит, которым в бою можно не только отражать вражеские удары, но и при случае хорошенько вдарить левой, болтался у седла. На боку висела длинная – больше ста сантиметров – сабля и кинжал с раздвоенной головкой рукояти. На плечах… Войлочная бурка, что ли? А что, плотная свободно висящая ткань – и от холода защитит, и рубящий удар вражеского клинка ослабит, отклонит в сторону.

Странный всадник со странным именем уверено держал поводья. Джигит, ничего не скажешь! Причем в прямом смысле этого слова: нос с горбинкой, жесткие черты лица и колоритные усики выдавали в нем … горца.

Бурцев проморгался. Снег с ресниц слетел, а орлиный профиль лихого наездника все также отчетливо вырисовывался на фоне неба. Ну, ведь, как пить дать, горец! Блин, надо же. Татары, да кавказцы… Что это за иностранный легион тут хозяйничает?!

– Кто такие? – Кербет еще раз объехал пленников. С насмешкой глянул на неудачницу-беглянку, с любопытством – на китайца. – Зачем направляются в псковские земли?

– А вот сейчас все и разузнаем.

Юлдус шагнул к Сыма Цзяну. Вытащил кляп. Спросил по-русски:

– Кто ты, старик? Ты не похож на немца.

Бурцев усмехнулся: «Не похож на немца!» Да уж, точно подмечено…

Китаец молчал. Вопрос повторили по-татарски. Китаец ответил.

– Моя Сыма Цзян, а твоя – дитя шакала! – брызнул слюной взбешенный уроженец Поднебесной.

Кляп немедленно всунули обратно.

– Этот понимает по-татарски, – радостно сообщил степняк. – Только бранится сильно. И что нам теперь с ними делать, Кербет?

– Вызнать, кто главный, остальных – зарубить. Со всеми возиться нет времени. Но самого важного полонянина нужно оставить для Домаша. А может, повезем к князю Искандеру. Поговори еще с кем-нибудь.

Освальд все еще рычал и дергался, Ядвига совсем сникла. Поразмыслив, Юлдус вытащил кляп изо рта Бурцева. А уж он вопросов ждать не стал. Заговорил сам, глядя в раскосые глаза прямо и твердо. Заговорил по-татарски. Без акцента – как на родном.

– У меня есть важная грамота, – четко произнес Бурцев.

Татары уставились на пленника в недоумении. На тюркоязычного воина Бурцев походил так же мало, как Сыма Цзян на германца.

Глава 9

– Грамота? – Юлдус склонился над ним. – Ты гонец?

– Охранная грамота, – уточнил Бурцев. – Она зашита в поясе.

Татары вокруг озадачено переглядывались. Юлдус внимательно смотрел на полонянина. Рука степного воина поглаживала сабельный эфес, Бурцев начинал нервничать. Ну же! Ну! Сейчас главное – сунуть под нос спасительную ксиву, иначе дело – дрянь.

– Немецкие грамоты тебя здесь не уберегут, – честно предупредил кочевник в стальном шлеме.

– Моя грамота дана не немцами.

Тратить время на дальнейшие разговоры заинтригованный татарин не стал. Вытащил из сапога нож, полоснул по кушаку Бурцева…

– Ух, ты! Золото! Красивенькое! – даже измазанная в болотной грязи и связанная с головы до ног Ядвига оставалась женщиной – любопытной и жадной до блестящих побрякушек.

Добжинец тоже не сдержался.

– Что ж ты нам-то ничего не сказывал о своем богатстве, а Вацлав? – в голосе рыцаря-разбойника слышался упрек и детская обида. – Нехорошо это, не по-товарищески – тайком носить золото в поясе. Или хранил его до последнего, а теперь надеешься выкупить у идолопоклонников свою жалкую жизнь?

– Умолкни, Освальд, – грубо оборвал поляка Бурцев. – Это не простое золото. Оно может сейчас спасти всех нас, если ты не будешь мне мешать.

Освальд обиженно хмыкнул. Отвернулся.

– Золотая пайзца?!

Кочевник в шлеме побледнел. Его архаровцы тоже притихли. В благоговейном почтении татары разглядывали блестящую пластину с ладонь величиной. На первый взгляд ничего примечательного: плоский овальный слиток с дыркой и утолщенными краями. Выгравированный на благородном металле сокол в полете, орнамент и письмена – тоже не шедевр ювелирного искусства. Однако эта грубая работа по золоту ввергла воинов степи в состояние ступора.

– Откуда она у тебя? – хрипло выдавил предводитель кочевников.

– От непобедимого Кхайду-хана, внука великого Темучина. Слыхал про такого?

– Ты посланник хана Кхайду?

Узкие глаза азиатов становились все шире.

– Я его друг. А люди, которые сопровождают меня – мои друзья. Так что делайте выводы…

Выводы татары сделали быстро.

– Их нельзя убивать, Кербет, – твердо заявил Юлдус. – У них золотая пайзца хана Кхайду – того самого, что разбил польские и тевтонские отряды в Силезском улусе.

Кербет нахмурился.

– Они могли просто захватить это золото у какого-нибудь ханского военачальника, а теперь морочат нам голову.

– Золотую пайзцу захватить непросто. Двум воинам, старику и женщине такое не под силу…

Татарин говорил убежденно и спокойно. Он не хотел конфликта, но, судя по медленно выползавшей из кривых ножен полоске обнаженной стали, готов был драться в случае необходимости. Взялись за сабли и другие кочевники.

– Да, возможно, эти люди лгут и тогда смерть их будет страшна. Но до тех пор, пока я не узнаю этого наверняка, все четверо находятся под защитой духа великого хана Темучина. Тот, кто причинит им вред, должен умереть. Не пытайся их убить, Кербет.

– Ты… Смеешь… Мне… Угрожать?

Кавказец вспыхнул. Его ладонь тоже легла на сабельный эфес. Свое оружие он не тянул медленно и демонстративно – вырвал сразу. Рука Кербета дрожала от ярости. Дрожь передавалась на металл. Бурцев отметил, что клинок у горца особый – увенчан граненым штыкообразным острием, вроде мизерикордии фон Берберга. Таким, оружием, наверное, удобно не только рубить с оттягом, но и колоть, разрывая кольчужные звенья.

– Я не хочу с тобой ссориться, иптэш, – миролюбиво улыбнулся татарин.

Кербет молчал. Но дышал тяжело и саблю не прятал. Кербет был зол и другом-иптэшем Юлдуса сейчас явно не считал.

– Ребята, уймитесь, – вмешался Бурцев. Теперь он заговорил по-русски. – А то перебьете друг друга, а нас и развязать будет некому. Кто, вообще, у вас тут главный?

И Кербет, и Юлдус в изумлении повернули головы к дерзкому пленнику-полиглоту…

– Воеводой у нас поставлен Домаш Твердиславич, – растерянно пробормотал татарин.

Мягкий стук копыт о снег окончательно разрядил обстановку: в деревню въезжали новые всадники. К поцапавшимся иноземцам спешил воин в богатом облачении.

– Эй, а ну, прекратить грызню! Кербет! Юлдус!

Грузный наездник в летах вклинил коня между спорщиками. Тяжелый прямой меч на боку, круглый червленый щит на спине, в руке – длинное копье. От блеска начищенного зерцала и позолоченного куполообразного шлема с козырьком и защитной стрелкой-наносником резало глаз. Алый плащ, закрепленный на плече золотой застежкой, трепыхался под щитом. Серебром отливала конская сбруя. Белела курчавая борода всадника – и вовсе не потому, что заиндевела от мороза: слишком много в той бороде оказалось седых волос. Немолодой уже вояка… Строгие глаза под густыми бровями смотрели внимательно и испытующе.

– Сталь в ножны! – пробасил незнакомец. – Живо!

Татарин ничуть не возражал против такого исхода. Горец исполнил приказ неохотно.

– Рассказывай ты! – обратился пожилой воин к Юлдусу. – О чем тут у вас спор с Кербетом?

Выслушал, крякнул досадливо, позвал:

– Вейко, ко мне!

Лыжник подбежал.

– Говори, кого в засаду привел?

– Орденских людей, как ты и просил, воевода. Лазутчики это, должно быть. Во всех селениях выспрашивали дорогу в Новогородские земли. Немецкий знают. Хотят скрытно и быстро пройти к Пскову. Говорят, из Польши идут и мыслят примкнуть к Александру Ярославичу. А вот зачем – толком объяснить не могут. Про девку какую-то брешут княжеского рода, да про воинов из другого мира сказки рассказывают. Пляттослоффци, в общем.

«Пляттослоффци»… Блядословцы то есть… лжецы… Странно было слышать это забористое, непривычное прибалту и потому смешно исковерканное чудинским акцентом древнерусское словечко в устах эста. Странно и обидно. Снова дернулся, запыхтел в веревках оскорбленный Освальд. На рыцаря Домаш Твердиславич даже не взглянул. Эст-чудин – тоже.

– А откуда у лазутчиков знак татарского хана?

– То мне не ведомо, воевода. Знака этого я прежде не видел, потому и не выспрашивал о нем.

Домаш задумался, потом обратился к Юлдусу:

– Значит так: развязать всех, но глаз с полонян не спускать. Ежели начнут бузить – зарубить, а пока спокойны – пусть живут. Коли других не добудем, повезем князю Александру этих.

Глава 10

Воевода отъехал к дружинникам. Юлдус остался. К нему и обратился Бурцев, когда тугие путы, наконец, спали с рук и ног.

– Слышь, иптэш, вы вообще кто такие?

Татарин усмехнулся.

– Разгон новгородского князя Искандера, – гордо ответил он. – Ведет нас брат посадника воевода Домаш, а посланы мы вперед, чтоб вызнать силы ливонцев, да привезти князю полонян.

– Хм, а Вейко?..

– Вейко у нас за проводника. Указывает путь через леса и торфяники, подсказывает, где засады устраивать, по весям окрестным под видом охотника бегает – узнает что, да как. Сам-то он из этих мест родом.

– Значит, наврал нам парень, что семью его крестоносцы вырезали?

– Почему наврал? Про род свой – правду сказал. Немцы всех до единого перебили, а паренек на русский берег подался. Домаш его к себе в отроки взял.

– Ну, а вас-то самих какая нелегкая занесла сюда из родных степей?

– Нелегкая? – Юлдус нахмурился. – Вообще-то, союзники мы. Русичи помогали нам в походах на польские и венгерские улусы. Теперь наша очередь. Как говорят здесь, на Руси, долг платежом красен. Вот Бату-хан – брат Кхайду – и прислал отряд отборных нукеров и стрелков на помощь иптэшу своему князю Искандеру… Сам ханский нойон Арапша нас привел. Я служу при нем десятником-унбаши.

Бурцев хмыкнул. Выходит, против крестоносцев вместе с Александром Ярославичем будут биться и татары? Забавно… Хотя… Союзники ведь, в самом деле, должны помогать друг другу. Если союз крепок. А тут с этим, похоже, все в порядке.

– А Кербет при ком служит? Он ведь не русич и не степной воин, так?

– Да, он с кавказских гор. Черкес. На воинскую службу в Твери поступил. Отличился бесшабашной храбростью, был возвышен, стал сотником. Тоже привел свой отряд к князю Искандеру и поставлен под начало Домаша.

– Черкес, говоришь? Хм, было б интереснее, если б он чеченцем оказался.

– Чеченцем?

– Это народ такой воинственный, тоже на Кавказе живет.

– Ну, может быть, Кербет и чеченец. Просто здесь всех пришлых из тех краев черкесами кличут.

– Вот как?

Больше Бурцев на эту тему вопросов не задавал.

– Тихо! – Юлдус вдруг вскинул руку.

Татары замерли. Дружинники Домаша и Кербета тоже поутихли. Бурцев прислушался. Низкий далекий гул… Знакомый, похожий… похожий на… Неужели? Он побледнел. Да не может того быть!

– В чем дело, Вацлав? – встревожился Освальд. – На тебе лица нет!

Ядвига звркала по сторонам, стараясь определить источник звука. Сыма Цзян испуганно втянул голову в плечи. Всадники хватали оружие, кони тревожно переступали с ноги на ногу. Звук нарастал. А потом…

– Крест! Знамение! Змей поганый!

Тишина умерла. Сразу, вдруг. Испуганные крики неслись отовсюду. Обнаженные клинки, копейные наконечники и просто пальцы указывали в небо. Кто-то читал молитву, кто-то крестился. Кто-то заунывно скулил.

Возникшая над лесом точка, действительно, издали напоминала и воспаривший к небесам крест и летящего дракона. Но точка быстро приближалась. Росла, раздавалась прямо на глазах, внушала ужас одним своим видом. И вряд ли кто-то, кроме Бурцева подозревал, на что способна такая птаха.

Нет, вовсе не ристалищное поле видели они в Дерпте за колючей проволокой. И не выровненный ипподром для зимних скачек. А-э-ро-дром – вот что! Взлетно-посадочную полосу, построенную цайткомандой на самой границе с русскими княжествами. Чтоб было, откуда взлетать винтокрылым машинам люфтваффе, переброшенным из будущего силой арийской магии.

Кто сказал, что платц-башни годятся для отправки в прошлое только живой силы? Ничего подобного! Если в цайт-прыжок можно захватить «шмайсер», почему бы не взять с собой и боевую технику? Центральный хронобункер СС, наверняка, достаточно просторен, чтобы вогнать туда небольшой военный самолет. А башня перехода в Дерпте… Она ведь давным-давно разрушена, и межвременной портал открывается нынчев просторном куполе над древними руинами. Следовательно, стены, коридоры, лестницы и низкие своды арийской постройки уже не воспрепятствуют материализации боевой машины с приличным размахом крыла. Вот фон Берберг и обеспечил своему крестовому походу поддержку с воздуха!

Замысел удался на все сто… На сто девять… «Мессершмитт-109» с фашистскими крестами на крыльях заходил в атаку над перепуганными воинами новгородского разгона. Самолет летел низко, за малым не касаясь брюхом верхушек елей: так удобнее расстреливать столпившихся внизу всадников. Уже можно разглядеть угловатый фюзеляж и бешено вращающийся винт. Пушки на крыльях и пулеметы в носовой части истребителя, правда, еще молчали. Но скоро заговорят и они.

– Это что, какая-то магическая птица? – допытывался Освальд.

– Хуже! – выдохнул Бурцев.

И заорал во всю глотку:

– Воздух! Ложись!

Кричал он по-русски, однако и Сыма Цзян, и Освальд, и Ядвига все поняли правильно. Китаец и полячка бухнулись в снег у ближайшего дома почти одновременно с Бурцевым. Добжинец чуть замешкался, но мгновение спустя тоже неловко растянулся рядом. Стена убогой крестьянской хижины и неглубокая канавка под ней – не ахти какое укрытие, да другого-то нет!

Спешились и залегли еще пара воинов Юлдуса. Остальные медлили. Кто-то в шоке пялился на приближающуюся крылатую смерть, кто-то разворачивал быстроногих коней…

Спасти надо… Спасти хоть кого-то! Но тут, блин, нужны особые методы убеждения. Бурцев поднял высоко над головой свою золотую пайзцу, крикнул по-татарски – строго, как и подобает обладателю ханской наградной пластины:

– Лежать! Именем великого Темучина! Волею извечного Тенгри и всемогущей Этуген!

Степняки расторопно полезли с седел.

Пилот ВВС цайткоманды нажал на гашетку.

«Мессер» открыл огонь.

Гром, раздавшийся среди ясного неба, заглушил и вой атакующего штурмовика, и вопли людей, и лошадиное ржание. Фонтанчики холодного снега, горячей крови, разорванных кольчужных звеньев и щепы прошитых насквозь моостовских домишек наметили старухе с косой путь по брошенной деревне. И старуха пошла, поскакала вприпрыжку по указанному форватеру. Своим ржавым, но безжалостно острым орудием сегодня она махала от души.

Глава 11

Для пушек дела не нашлось. Живые мишени внизу, хоть и обвешались металлом с ног до головы, были все же ну очень легкобронированными, и экономный летчик люфтваффе ограничился пулеметами.

Но грохот стоял адский. Кони перестали повиноваться всадникам. Всадники под пулеметным огнем сначала теряли разум, потом – жизнь. Пули сшибали дружинников с седел, валили в утоптанный красный снег лошадей. Незримость смерти пугала пуще самой смерти. Живые и пока невредимые воины от ужаса кричали громче раненых. Раненые боялись шевельнуться и замирали в оцепенении, подобно убитым. А умирающие в пробитых доспехах и с развороченными внутренностями сучили в предсмертной агонии ногами, словно стремясь бежать вслед за живыми.

Все это длилось считанные секунды. Доли секунд… Но до чего же долго тянулись эти мгновения.

Стрельба прекратилась, по барабанным перепонкам ударил рев самолета. Ударил, бросил в снег стоявших еще на ногах и сидевших в седлах. Брюхо фюзеляжа и крылья с крестами пронеслись, казалось, над самыми головами. Оглушив, ошеломив, раздавив, расплющив, полностью лишив воли и рассудка.

Эта психологическая атака оказалась даже более действенной, чем обстрел. Взбесившиеся кони с диким ржанием метались между домами, давя всех и вся на своем пути. Некоторые волочили запутавшихся в стременах всадников. Некоторые – собственные потроха. Люди рвались к узкой калитке. В давке карабкались через низкий частокол. Каждый стремился поскорее покинуть страшную деревню. Словно за ее пределами можно было сейчас найти спасение.

А «Мессершмитт» уже делал новый заход. Ему оставалось лишь добить вконец обезумевшего врага. Самолет снова шел низко и на этот раз летел с противоположной стороны.

– Адово исчадие! – в ужасе кричали русичи.

– Сихер! Жин усал![7] – вопили татары.

– Лежать! – надрывался Бурцев, – Всем лежать, мать вашу! В укрытие!

Его не слушали. Люди поднимались и лезли на деревенскую ограду. Домаш и Кербет – пешие, заляпанные не то своей, не то чужой кровью – еще пытались образумить воинов, пытались построить для боя… Глупцы! Воевать с самолетом!

Две или три стрелы все же полетели навстречу штурмовику. Не долетели. «Мессер» ответил длинной очередью. Ударил точно в толпу. И толпы не стало.

Люди снова валились друг на друга. Сыпались с тына. Скользили в крови. Снова самолет утюжил Моосту. Снова дружинники Домаша и Кербета катились по снегу, словно сбитые кегли.

Заложило уши, а Бурцев все кричал:

– Лежать, где лежите!

– Ле-е-ежать! – пробасил Домаш.

Неужели дошло?

– Лежать! – вторил Керебет.

Ну, наконец-то…

В этот раз не поднялся никто. То ли верили дружинники своим командирам безгранично, то ли силы окончательно покинули уцелевших воинов. Третью очередь пилот выпустил без особой нужды: вряд ли он мог отличить среди распластанных тел живых от мертвых. Зато коней летчик пострелял почти всех. Вероятно, просто так – из спортивного интереса.

Снова оглушительный рев пронесся над деревней. Потом рев превратился в отдаленный-отдаленный гу-у-ул…

Бурцев поднял голову, стряхнул снег с волос. Все! Авианалет закончен. «Мессершмитт» снова становился едва заметной точкой на горизонте. И возвращаться, кажись, больше не собирается. Пока не собирается.

– Опять невидимые стрелы? – Освальд перекрестился.

Рука добжиньца дрожала.

– Опять, – кивнул Бурцев.

Ему тоже было не по себе.

Сыма Цзян и Ядвига приподняли головы. Живы… А остальные? Вокруг – по всей деревне валялись недвижимые тела. Неужели полег весь отряд Домаша? Нет. Когда гул стих окончательно, Бурцев начал замечать слабое шевеление. Слишком слабое… Немногим, очень немногим посчастливилось пережить воздушную атаку.

Люди поднимались, испуганно смотрели вверх, озирались по сторонам. Ошеломленные воины медленно приходили в себя. Бурцев прикинул потери. Убитых, раздавленных, затоптанных – больше половины. Среди уцелевших – две трети раненных. Много тяжелых.

Юлдус подволакивал простреленную ногу. Воевода Домаш Твердиславич морщился от боли: ему перевязывали левое плечо. Вейко сам обматывал кровоточащую ладонь. Кербет удивлено пялился на пробитый кавказский шлем-танж и машинально утирал снегом красные струйки со лба. Повезло черкесу – пуля прошла по черепу вскользь, только кожу ободрала.

Лошадей осталось десятка два. Все – напуганные, нервные. Прядают ушами, косят глазом, раздувают ноздри. У многих порвана сбруя, седла сбиты набок.

Кровь была всюду, кровь была почти на всех. Однако недавние пленники Юлдусовой засады не пострадали: Бурцев вовремя выбрал для себя и своих спутников более-менее укромное местечко. Вот и отлежались благополучно. Остальные-то падали, где придется. Об укрытии мало кто думал.

Домаш приказал заняться лошадьми и тяжело раненными. Потом подошел к Бурцеву. Оправил набухшую повязку, глянул, хмуро…

– Тебе знаком этот летающий змей?

Бурцев кивнул.

– Что означают кресты на его крыльях? Он заодно с немцами?

Еще один кивок.

– И много у ливонцев таких… гадов?

Бурцев пожал плечами:

– Мне это неизвестно.

– Жаль… Если эти летающие огнедышащие твари выступают на стороне ливонцев, мечами и копьями одолеть их будет непросто.

Непросто? Оптимист этот Домаш… Бурцев промолчал. Вообще-то, он подозревал, что с «тварями» мечи и копья не совладают вовсе. Самолет цайткоманды клинком на лету не перерубить, копьем не сшибить, да и стрелами его не больно-то закидаешь.

– Значит, так… ты, – палец Домаша ткнулся в грудь Бурцеву, – поедешь к князю Александру Ярославичу. Расскажешь все, что тебе известно. Коня тебе дадут.

– Без них, – Бурцев кивнул на своих спутников, – я никуда не поеду.

– Хорошо. Может статься, и им будет, о чем поведать князю. Юлдус!

Татарин подъехал на низкорослой лошадке – посчастливилось-таки спастись степной кобылице. Лук кочевника – в наспинном саадаке, стрелы – в закрытом колчане. В руках – копье с крюком и бунчуком из конского хвоста. Нога Юлдуса уже перевязана. Причем, в седле сидеть опытному кочевнику рана ничуть не мешала.

– Сколько у тебя осталось воинов? – поинтересовался Домаш.

– Пятеро могут сражаться. Еще один при смерти.

– Бери этих пятерых, бери Вейко в проводники и веди полон… гостей наших веди к Исменьскому урочищу – к Мехикоорме. Туда как раз подступает сейчас из Пскова войско Александра. Вы должны встретиться с князем. Поедите через торфяники, потом – лесами, самыми короткими тропами. Двигаться скрытно, но быстро.

– А как же вы?

Домаш Твердиславич сдвинул брови:

– Мы останемся здесь. У меня слишком много раненых и слишком мало лошадей. Далеко нам все равно не уйти.

– Но если немцы…

– Тогда будем держать оборону в Моосте, – жестко оборвал воевода. – Сколько сможем, столько и продержимся. Даст Господь – немцы пройдут стороной. Или подмога от князя Александра подоспеет.

Немцы стороной не прошли. И помощи остатки разгона Домаша и Кербета не дождались.

Глава 12

Небольшой отряд – пяток татарских лучников под предводительством Юлдуса, лыжник Вейко, севший на этот раз в седло, Бурцев и его спутники – едва-едва успели выйти из деревни. Перевалили небольшую гряду с редкими чахлыми и кривонькими березками, когда опять началось… Тишину леса вновь нарушил зловещий гул.

«Мессер» возвращается? Нет, звук иной – глухой какой-то, надсадный, с металлической лязгцой… Татарские всадники, наученные горьким опытом, заранее сползли с седел, привязали коней к березкам и испугано всматривались в небо. Да только не там шприт глазами Юлдус со товарищами. Бурцев тоже спешился, вытащил из седельной сумки бинокль фон Берберга, вернулся к пройденному невысокому холмику, залег на вершине…

Все верно! Не вверх пялиться надо, а ниже. Туда, где уже пришел в движение молодой ельник. Где многотонная махина подминала под себя хрупкие деревца, где сыпался от тяжелого рокота мотора снег с хвойных лап. Где выползал из леса новый дракон, новая змеюка в крестах.

Танк!

Бурцев сплюнул. Ну, конечно! Если в прошлом у немцев появились люфтваффе, почему бы не забросить туда и панцерваффе? Цайткоманда действовала по всем правилам военной науки. Сначала авианалет, теперь вот добивающий танковый удар. А за танком…

Бронированная машина припечатывала снег, оставляя позади глубокую колею. Следом тарахтели два мотоцикла с колясками. Гитлеровцы в эсэсовской форме с сосредоточенными лицами тряслись по примятому гусеницами бездорожью. На груди мотоциклистов болтались «шмайсеры». Над люльками торчали в турелях пулеметные стволы.

Ну, точно, как в старом добром кино про фашистов! Вот только замыкали процессию не эсэсовцы и не солдаты Вермахта. Полусотня закованных в броню орденских братьев с оруженосцами ехала в арьергарде. Непривычные к новому походному порядку рыцарские кони воротили морды от вонючих выхлопов, но, повинуясь острым шпорам наездников, все же покорно шли по пробитой колее. Тяжелые подкованные копыта дробили и затаптывали следы мотоциклетных шин и гусеничных траков.

Блин! Так сразу и не скажешь, что смотрится более дико: танк с мотоциклетками на фоне средневековых рыцарей, или ливонская конница, плетущаяся в хвосте моторизированной цайткоманды. Впрочем, одно общее сходство у этой бредовой ударной единицы, несомненно, имелось. Кресты: черные тевтонские на белых плащах и щитах. И черные фашистские, с белой окантовкой, на танковой броне и мотоциклетных колясках. Да, ребята все-таки нашли друг друга… Сквозь тьму веков дотянулись, сцепились крестами. Союзнички, мля!

Рядом скрипнул снег – к Бурцеву подползали остальные. Осторожно поднимали головы над невысокой грядой, смотрели, разевали рты.

Танк приближался к деревне. Все понятно: пилот «Мессершмитта» сообщил по рации об обнаруженном скоплении противника и попросил разобраться. Вот и рвется в драку бронированная махина. Прет напролом – через кусты, деревья и сугробы, оставив далеко позади «группу поддержки». А чего бояться танку в тринадцатом веке? Не копий же и мечей, в самом деле? Такой машине даже стрелять сейчас не нужно – намотает, нафиг, любого противника на гусеницы вместе с кольчужкой – и дело с концом!