Свобода

– Это серьезно. С твоим именем?

– Нет. И права.

– Что, может тебе и паспорт поддельный нужен?

– А вы можете?

Сергей Сергеевич рассмеялся.

– Это не моя специализация. Срок?

– Как можно быстрее.

– Это недешево.

– Я понимаю.

– Два дня, и вот сумма, – Сергей Сергеевич написал на листочке бумаги. – И лучше все сейчас. Сам понимаешь.

Андрей отсчитал нужную сумму денег и передал Сергей Сергеевичу.

– Отличный мотор! Как сумел?

– Кредит.

– Молодежь! Тачку оставляй, спрячу. Позвоню, как будет готово. Бывай.

Забрав вещи Оксаны с вокзала, Андрей вернулся домой.

– Как я это потащу? – увидев, сколько всего Оксана затолкала ему в рюкзак, спросил он.

– Сам просил.

– Ладно, остальное я сам выберу. Глупый вопрос, возможно… у тебя есть, где можно пару дней перекантоваться?

– Говоришь, как заправский уголовник. Придумаю.

– Прощай, моя ипотечная квартира. Прощайте, мои кредиты. Грустно…

Только сейчас Андрей осознал, что так запросто, в один миг, прощается со своей прежней жизнью, фактически, ломает ее, и отправляется в неизвестность.

За небольшую плату Андрею с Оксаной позволили провести две ночи в каморке одного из ночных клубов, в которых как-то бывала Оксана.

Через два дня на автомобиле с новыми номерами и с новыми документами Андрей с Оксаной выехали из Москвы.

– 6 –

– Ох, дуреха, ты дуреха! И когда ты образумишься? Тридцать лет уж за спиной, а она ни при муже! – сетовала мать на Марию. – На тебя обращать внимание уж скоро перестанут. Ну, что, что ты так смотришь на меня? Забудь о нем! Чудес не бывает. Пятнадцать лет в три года не превратятся. А он уже три года, как сидит.

– Мама! – воскликнула Мария. – Довольно меня мучить!

Мария хлопнув дверью, вышла из дома.

Случилось это четыре с половиной года назад в Волгодонске, в самом центре. Она прогуливалась после работы, как услышала за спиной твердый мужской голос:

– Прошу прощения, девушка, разрешите вручить вам этот замечательный букет. Он настолько красив, что подойдет только самой красивой девушке.

Это был Слава, Вячеслав Кортнев, майор в отставке, всю жизнь отслуживший на Дальнем востоке, а после отставки устроившийся на работу в Ростовскую АЭС. Ему было под пятьдесят, ей не было тридцати. Она мгновенно в него влюбилась. Когда мать узнала о разнице в возрасте, чуть с ума не сошла. Но отставной майор произвел на нее такое приятное впечатление, что она сдалась при первой же встрече с ним.

Через год они начали планировать свадьбу. Но тут произошел случай, перевернувший всю их жизнь. Маша работала официанткой в одном из ресторанов Волгодонска. О работе они со Славой договорились заранее. Сразу после свадьбы она увольняется и превращается в домохозяйку. А если уж очень не терпится, то идет работать на станцию, к нему. «Официантка это не та профессия, которой можно гордиться и работать всю жизнь». А Маша выросла в деревне, всю жизнь в огороде, ни образования, ни связей. Отца она не знала. Всю жизнь с матерью, всю жизнь на земле. Лишь позже, когда ей минуло двадцать пять лет, они сумели продать свой деревенский дом и переехать на окраину Волгодонска, также в отдельный дом.

А случай был такой. Маша заканчивала смену, а Слава ждал ее в том же ресторане, где они и собирались поужинать. К слову сказать, именно в этот день отставной майор намеревался сделать Маше предложение руки и сердца. До окончания смены оставалось пятнадцать минут, нарядное платье Маша приготовила.

За одним из столов гуляла компания, судя по всему относительно высокопоставленных чинов города. Все они были в изрядном подпитии. И один из них стал приставать к Маше. Причем приставания он сопровождал грязными шутками, да намеками, вызывавшими дружный смех компании. Ни прошло и двадцати секунд, как возле их столика возник Вячеслав и попросил извиниться перед девушкой. Он был послан в той же грязной форме и под тот же громкий хохот. Недолго думая, Вячеслав схватил обидчика за шиворот и вытащил из-за стола. Все тут же поднялись со своих мест, а через минуту завязалась драка. А итогом драки стал труп того самого обидчика Маши. Слава не рассчитал силы. И был это труп заместителя начальника РОВД. Несмотря на то, что убийство было непредумышленным и предполагало максимум четыре года лишения свободы, дело обыграли так, что Вячеслав получил пятнадцать лет колонии строгого режима и был отправлен отбывать срок в Пермский край.

А Мария писала обращения во все возможные органы власти, ждала и надеялась на чудо. Она ждала своего любимого Славу, и ни о ком другом думать не хотела.

Странная вещь – жизнь.

Мартовский снег не хотел таять. Он не то, что не таял, он продолжал плавно оседать на землю, готовую к весне. Морозило.

– Слышь, Могила, и долго мы в этой берлоге торчать будем? – спросил Кортнев.

– Ты, Корт, меня слушай, это моя третья ходка. Рано еще. К тому же снег пошел. Следы, как на ладони. Скажу, когда по округе лазать перестанут. Тут, если что, подземный ход есть. Укроемся, не выдернут.

– И ты уверен, что об этом месте никто не знает?

– Что ты по десять раз одно и то же гоняешь? Знают, кому надо. Для добрых воров ничего не жалко.

– Я не вор.

– Ты свой, брат. Один бы я не слинял. Ты так подсобил, что я все тебе выложил. Ты наш, нашей братии.

– Наконец, хочу спросить тебя, вы всю страну тайниками законопатили?

– А как же. Как узнать, в какой зоне окажешься? Эта карта бесценна. Кое-где и деньгами разжиться можно. Оружием! На Кавказе его море. Как после войны раскидали, так и осталось. Кому без надобности, возвращает.

– И не один тайник не открыли?

– Все может быть, Корт, я не все знаю.

– Тут все, и паспорта новые сделать можно?

– Вот ты докопался. Память короткая? Это, как энциклопедия, как путеводитель по воровской земле. Только я не хочу так быстро разбегаться. Понял?

– Да понял я, понял. Давай спать.

Уже неделю, как Кортнев сбежал из колонии вместе с вором по кличке Могила. Так называемый справочник, которым Могила обещал поделиться с Вячеславом, был довольно объемным, и не всегда понятно написанным. Но одно, где-то в самом конце, Кортнев отметил сразу. Было это написано как бы между строк, но смысл он понял. И состоял он в том, что если путеводитель этот попадет в руки чужого, не входящего в братву, к которой принадлежал Могила, человеку, его надлежит немедленно кончить. При Могиле Кортнев редко брал справочник в руки, лишь так, полистать, да картинки посмотреть, поэтому он был уверен в том, что Могила не знает о том, что Вячеслав ждет от того удара в спину. Хоть он и помог Могиле сбежать. Хоть и достиг на зоне уважения, чем он поначалу не гордился, но после привык, и к концу второго года был в авторитете, о чем узнали не только в его колонии. И случилось это не потому, что все знали, за что он сидел, конкретно, за кого, а просто был он сам по себе таким. И сейчас он ясно осознавал, что он уже далеко не майор Российской армии, он Корт, блатной, авторитет.

Когда съестные запасы начали подходить к концу, на удачу, снег прекратил падать, а наоборот, начал таять, они вышли из укрытия и двинулись на запад. Начиналась весна.

«Маша, я иду к тебе, – с содроганием сердца, думал Вячеслав. – Скоро мы снова будем вместе!»

Могила с Кортневым искали брод через реку. Было это уже километрах в ста от колонии. До первого тайника оставалось совсем немного.

– Умыться бы, – сказал Могила. – Давно такой воды не было. – Он присел на корточки на берегу и зачерпнул воду руками.

– Согласен, – сказал Кортнев, в тоже время, заметив незнакомые нотки в интонации Могилы. Он присел на корточки, но просто смотрел на воду.

Могила закончил умываться и поднялся, отходя от берега. Вячеслав продолжал сидеть, не теребя речную гладь. Он еле расслышал шаги за спиной и тут же в отражении реки увидел, как Могила замахивается ножом. Кортнев в мгновение ока отскочил, перехватил руку Могилы, выбил нож, и оттолкнул нападавшего ногой. Нож лежал возле ног Вячеслава.

– Я ждал этого, – сказал он. – Ты не представляешь, как тяжело мне было засыпать каждый раз, зная, что ты можешь во сне перерезать мне горло. Кстати, почему ты этого не сделал? – Кортнев подобрал нож.

– Ты брат, в авторитете. Я уважаю тебе. Хочешь верь, хочешь нет. Не хотел, чтоб ты сдох, как собака. Не правильно это.

– А в спину правильно? – Кортнев подходил к Могиле.

– Э, ну что ты. Давай мирно разбежимся, прямо здесь. Я Могила, ты знаешь.

– Знаю, что сдашь меня своим корешам. Ведь эту библию я тебе не отдам.

Могила зло смотрел на Кортнева. Он был в отчаянии.

– Есть еще перо? – спросил Вячеслав.

– Одно, ты же знаешь.

– Тогда, прости.

Кортнев вонзил нож в сердце Могилы.

Мария работала официанткой в том же ресторане. Несколько раз, после того, как Славу отправили отбывать срок, она пыталась устроиться либо на саму станцию, либо на предприятия, смежные с ней, либо каким-то образом, имеющим к ней отношение, либо на какой другой завод города, ее никуда не брали.

Май полыхал, весна бежала навстречу лету, которое здесь уже было в самом разгаре. Весна рвала душу Маши. Слезы уже не спасали, закралась опасная тоска.

Ее смена подходила к концу. За окном было еще светло, и она собиралась по окончании работы прогуляться по городу. Домой идти не хотелось. Последний разговор с матерью не пускал ее в родные объятия. А такого рода разговоры неумолимо набирали обороты и учащались в последнее время. Мария услышала, как хлопнула входная дверь.

– Маш, обслужи последнего на сегодня, хорошо?

– Без проблем, – ответила та.

Она взяла меню и направилась к мужчине, который только что вошел и, присев у входа, развернул газету, полностью, таким образом, закрыв себя.

«Интересный гражданин, – подумала Мария. – Кто газеты тут читает, да и, вообще, читает газеты?»

– Чего изволите? – спросила она подойдя.

– Маша, не подавай вида, я просто хотел убедиться, что ты тут. – Мужчина опустил газету.

Меню выпало из рук Марии.

– Слава, – дрожащим голосом произнесла она.

– Принеси мне чашку кофе и все. Я буду ждать тебя снаружи. Ты когда заканчиваешь?

– Прямо сейчас, – ответила Маша, еле сдерживая слезы, и в то же время, улыбаясь.

– И меню подними. Успокойся. Нельзя, чтобы кто-нибудь тебя сейчас в таком состоянии увидел. Готова?

– Да, – Маша мигом вытерла слезы, подняла меню и отошла от столика.

– Слава, Слава, – твердила Маша, пока они удалялись от ресторана.

– Подожди, дорогая, давай где-нибудь присядем. Вон, парк, наконец.

– Тебя выпустили? – спрашивала Маша, когда они присели на лавку. – А мама не верила, все женихов мне навязывает.

– Маша, выслушай меня внимательно, – серьезно проговорил Кортнев.

Маша удивленно взглянула на него.

– Маша, – повторил Вячеслав. Но тут же не выдержал и что есть силы обнял Марию. – Машенька, как долго я к тебе шел, как мне тебя не хватало, только о тебе я и думал… Маша.

– Слава. – Мария опять заплакала.

– Меня не выпустили, – спустя некоторое время проговорил Кортнев. – Это побег. Я в розыске. Ты понимаешь, что это означает?

Мария испуганно кивнула.

– Если я попадусь, то сяду уже до конца дней своих. Но, пятнадцать лет, это почти то же самое. У меня новый паспорт. Я не Слава. Я Алексей Федорович Котов. Но, лицо я не поменял. – Слава усмехнулся. – Так что, не все так гладко. Оставаться здесь я не могу, как нельзя, чтобы кто-нибудь здесь меня увидел, даже твоя мама. И даже сейчас я рискую. Не исключено, что за тобой ведется наблюдение. Прошло уже… но я не мог иначе. Я не выдержал. Рискнул – прямо в ресторан! Я пришел за тобой.

– Славочка, я готова пойти за тобой, куда ты скажешь! – в сердцах воскликнула Мария.

– Не торопись, Маша. Подумай. Ты потеряешь ту жизнь, что у тебя есть, что была всегда, ты станешь моей соучастницей, ты будешь также в бегах, пока я что-то не придумаю. Это очень тяжело. Для меня тоже. Я не хотел этого сначала, но не смог ничего с собой поделать. Мне просто необходимо было тебя видеть. Я… это подло, подло с моей стороны, я признаю, но, любимая…

– Слава, я на все согласна. А эта жизнь, о которой ты говоришь… разве это жизнь? Я будто в заточении, так же, как и ты был совсем недавно. Если ты заберешь меня, я вздохну свободно. И пусть я стану сообщницей, пусть окажусь в бегах. Я готова, я готова на все, лишь бы быть с тобой.

– Подумай, Маша, – настаивал Вячеслав.

– Я хочу забыть эту жизнь.

– Подумай. Сейчас в тебе говорят эмоции. Возьми столько времени, сколько хочешь. Я буду ждать. Но подумай хорошо.

– Нет, Слава, я уже все решила.

– Маша, прошу тебя. Не показывай вида, что что-то произошло. Думаю, твой дом может находиться под наблюдением, как и ресторан. Но, я так хотел… совсем потерял бдительность. Я… я потерял голову, только сейчас это понимаю. Но, может все обойдется. Каждый день я буду ждать тебя в восемь вечера на том самом месте возле реки, где…

– Где ты впервые поцеловал меня.

– Да, Машенька.

– Если ты решишься, то возьми все необходимое… Боже, что я творю…

– Я поняла, Слава. Я хорошенько подумаю. А ты будь осторожен.

Конечно же, и за домом Марии, и за ней самой велось наблюдение, велось с первых дней, как Кортнев был объявлен в розыск. Но прошло два месяца после побега, а он все не появлялся в Волгодонске. И наблюдение постепенно ослабло, ослабло до такой степени, что его фактически сняли, выполняя лишь дежурные проверки в рамках соответствующих инструкций. Кроме того, укомплектованность кадрового состава не позволяла использовать сотрудников только лишь для того, чтобы круглосуточно сидеть в засаде или бродить за выделенным объектом, больше ничего не делая. Да и сам Кортнев не попадал в разряд преступников, на охоту которых имело бы смысл кидать целую армию. И бывшему майору повезло!

На следующий же вечер Мария прибыла в условленное место, неся в руках небольшую спортивную сумку.

– Маша!

– Слава, я думала всю ночь, весь день, но это даже не важно, я думала все эти три года. Мне не в чем сомневаться. И эта никчемная жизнь, с которой я так и не смогла поладить, пусть остается здесь. Я ведь и на станцию пыталась устроиться, и на завод, все, как ты и хотел. Но, у меня не получилось. Образования нет… Боже, о чем я?

– Машенька, я люблю тебя, – не сдержался Кортнев.

– А как я тебя люблю, Слава!

– Ты мне все после расскажешь. Нам пора. Ты куда хочешь поехать?

– К морю, – сказала Маша и рассмеялась.

– К морю, так к морю. Тут недалеко. Как раз, в Черкесию заглянем.

– Зачем?

– После расскажу. Идем, нам нужно успеть на автобус.

– На море? – снова рассмеялась Маша.

– Не сразу, думаю. И, Маша, помни, будь осторожна. Что ты матери сказала?

– Ничего. Я ей позвоню, когда мы будем далеко. Но, я не смогу ей объяснить. Это же… мне так ее жаль. Но… что я могу сделать?

– 7 –

Жил в Москве Петр Ильич Гордон. Когда-то на правах партнера он открыл фирму по продаже мужской одежды. Был это сначала магазин, позже переросший в сеть, и довольно успешную. И был Петр Ильич кроме всего прочего генеральным директором этой самой фирмы. Уже почти двадцать лет. Сейчас ему было уже под шестьдесят. Каким образом он стал успешным бизнесменом, он до сих пор сам понять не может. По-хорошему, все дела вел его партнер, основные вопросы решал именно он, а Петр Ильич был директором, ну, и партнером. Как он решился вложиться в совершенно неизвестный ему бизнес? Он вспоминает то время, и ему кажется, что его загипнотизировали. Или жена уговорила выложить почти все деньги, что он заработал в проектном институте, будучи руководителем направления. Как он стал руководителем направления? Для него это тоже загадка. «Какой я руководитель? – искренне удивлялся он сам себе. – Какой я директор?» Петр Ильич был настолько нерешителен, что не мог ни слова сказать, ни первый шаг сделать в каком бы то ни было направлении. Талантливый человек талантлив во всем, – так говорят. Он и в институт поступил только по наказу отца, и именно в тот, который выбрал отец. Отец же устроил его по окончании института на работу. Также, не спрашивая сына. И там он проявил себя, как грамотный специалист. Но, как думал сам Петр Ильич, все это происходило по наитию. Через пятнадцать лет работы в институте появился будущий партнер, предложивший открыть свой бизнес. Жена познакомила. Петр Ильич согласился. И он генеральный директор. У него взрослый сын, который работает в той же сети.

Все замечательно у Петра Ильича! Успех! Что это? Везение, чудо? Возможно, но уже много лет подряд Петр Ильич находится в жутком нервном напряжении. Не из-за проблем на работе, нет! Из-за самой работы, из-за предыдущей работы, из-за института, в котором он учился. И это не все, из-за жены, которая его ни во что не ставит, и, просто-напросто, презирает, из-за сына, который его ненавидит, и отцом никогда не называет. Почему? Как так могло произойти?

– Я в детстве мечтал стать писателем, настоящим, великим писателем. Я видел себя за столом, заваленным книгами, бумагами, перьями и заставленным чернильницами. Это некая мистификация. Но, это была мечта. И писал я с самого раннего детства, но никогда никому ничего не показывал. Стеснялся, боялся, что засмеют. Не решался, одним словом. А делал я только то, что мне велели. Изучал то, что велели, ходил туда и так, как мне велели. Велели поступить – поступил, велели пойти работать именно туда – пошел, велели открыть бизнес – открыл. Мне было все равно. Я хотел быть писателем, а всю жизнь утопил в том, что мне не то, что бы было неинтересно, меня от этого вводило всегда в такую тоску, что ком подбирался к горлу, и я думал, меня стошнит от самого себя. Вы думаете успех, это хорошо? Несомненно. Но, только, если это твой успех, личный, или тот, в котором ты принимал активное участие, с интересом, заметьте, с запалом. А не из-под палки. Но, я очень слабый человек. Я трус и неудачник. Именно, неудачник. Я сломал свою жизнь. А ведь мы с женой любили друг друга. Как вышло, что она перестала считать меня мужчиной? Каким должен быть отец, чей сын работает в его же компании, чтобы его, отца, сын ненавидел, стеснялся внутри той же компании того, что он его отец? Что это вокруг?

Тоска, дно, позорный столб, бездна, тюрьма…

– Получается, что я сам закабалил себя в свою ненужную мне жизнь. И, если бы сам! Я наблюдал за тем, как меня вяжут и направляют туда, куда я совсем не хотел идти. Да, у меня много денег. Но, зачем они мне? Если тебе плюют в лицо даже твои близкие люди, какое значение имеет твой статус? Вы думаете, я директор? Да со мной не здоровается даже охранник. Забывает что ли? Уважение? О чем вы? Я не знаю, что это такое. Самоуважение? У меня никогда его не было. Что это?

Тоска, дно, позорный столб, бездна, тюрьма…

– Я в рабстве у собственного малодушия, слабости. Философ Фома Аквинский считал малодушие грехом. Я грешен. Ведь самоубийство это тоже грех. Я убил собственную жизнь, я потопил свои мечты, свою цель, я пал под гнетом окружающих меня людей и обстоятельств. И в то же время, я грамотный инженер и управленец. Как так? Но мне это не нужно! Я повторяю. Мне больно…

Дно, бездна, тюрьма.

– Я своими руками, управляемыми кем-то другим, соорудил себе тюрьму. Я малодушен и жалок. Да, я порой плачу. Не могу с собой ничего поделать. Почему? Из жалости к самому себе. Вы где-нибудь видели плачущего над судьбой успешного с виду человека. Я устал. Я бешено устал. Я устал жить такой жизнью. Я больше не в силах терпеть это презрение… но, господи, я не могу ничего с собой поделать. Как завоевать уважение такому человеку, как я, да еще в таком возрасте? Жизнь прошла, словно и не начиналась. Вы думаете, это все выдумка, фантастика? Всякое бывает. Я не лгу, я даже для этого слишком слаб.

Петр Ильич сидел в своем кабинете поздним вечером. Рабочий день давно закончился. Жена не звонила ему, ей было все равно, где он пропадает, он это прекрасно знал. Он сидел, опустив голову.

– Что мне делать? Я больше так не могу. – На его глазах выступили слезы.

Вдруг что-то промелькнуло прямо перед ним.

– Господи… – Он протер очки.

Вдруг в кабинете погас свет, и даже свет с улицы, на которой было еще довольно-таки светло, словно сжался и забросил в помещение темноту.

– Что это? – прошептал он.

Тишина. Снова что-то промелькнуло перед глазами. Петр Ильич начал крутить головой и вдруг ему показалось, что он видит женский силуэт, закутанный в черный плащ.

– Что со мной? – еле выговорил он. Какое-то незнакомое ощущение охватило его, словно огонь полыхнул в его голове.

Свет зажегся. Все было, как прежде.

– Я схожу с ума?

– Ты помнишь, что мы идем завтра на банкет? – спросила его жена, когда он вернулся домой.

– Помню.

– Что? Ты можешь четче ответить?

– Помню, – немного громче произнес Петр Ильич.

– Фрак не забудь взять на работу. Ты с работы поедешь?

– Я, да, с работы, возьму…

– Вот ты мямля. Все, встретимся уже там. И я прошу, либо молчи там, либо отвечай «да», или «нет». Только не позорь меня.

– Так это банкет для…

– Это не твое дело. Я все сказала. Я позвоню, а то ты еще забудешь. Ты же… Ладно. Все.

Петр Ильич не мог заснуть всю ночь, он то и дело поднимался с кровати и подходил к окну (они с женой спали в разных комнатах). И вдруг что-то его будто толкнуло, толкнуло изнутри него самого.

– Я же еще могу что-то исправить? Я же не при смерти. И даже, если я буду при смерти, то я хотел бы оказаться совсем в другом положении. Но, что я могу? – Он сел на кровать. Слезы снова навернулись на его глаза. – Опять, опять. Как скоро стихает порыв. Но, это впервые в моей жизни! Пусть мгновенный, но это порыв. Боже мой! И мне нет и шестидесяти. Я еще смогу стать писателем. Боже, боже мой!

Фрак он забыл. Он, покидая офис, даже забыл о том, что его, вообще, нужно было взять. Выйдя на парковку, он подошел к своей машине, большому серебристому внедорожнику, «Range Rover», когда зазвонил телефон. Это было жена. Он принял вызов и поднес телефон к уху. Тут же он скорчил лицо, что-то прошептав, и сказал в трубку:

– Нет, не взял.

Судя по тому, как менялось выражение его лица, на той стороне его отчитывали, и далеко не в мягкой форме. Его глаза постепенно становились влажными. В этот самый момент он ясно вспомнил, что с ним произошло накануне вечером в офисе. Ночные мысли вихрем пронеслись у него в голове, и он ощутил тот же жар пламени.

– Если я козел, то кто тогда ты? – прокричал он в трубку неожиданно для себя самого. Он опустил руку и глубоко выдохнул, оглянувшись по сторонам. Он снова поднес трубку и четко произнес: – Я не пойду на этот чертов банкет. Плевать я хотел! Делай, что хочешь. А я… Я… я уезжаю! Да, уезжаю прямо сейчас! Это не имеет значения. Все, считай, меня больше нет. Прощай!

Петр Ильич тяжело дышал. Отдышавшись, он со всего маху разбил телефон об асфальт и, сам того не ожидая, громко рассмеялся. Он смеялся и смеялся, не пытаясь остановиться. Он смеялся до слез. Но это были уже другие слезы. Немного успокоившись, он поднял голову и закричал во все горло:

– Это я! Теперь это буду только я! Я сам! Я!

Через час он покинул Москву, направив свой шикарный автомобиль на юг.

Жил в Москве Иван Владимирович Шоцкий, полковник Министерства Внутренних Дел. Коллеги называли его по-разному: «железный Феликс», «робот», «машина УГРО», «Железный человек», «ходячие погоны». И все это не из дружеских побуждений, или из злости, это не было юмором, не было чем-то надуманным. Это происходило само собой. Его не боялись и не считали своим, его не уважали и не испытывали презрения. Как к нему относились? Никак. Он был, действительно, машиной. Ему было сорок пять лет. Жена ушла от него почти десять лет назад, забрав с собой дочь, сказав, что больше не может жить с бездушным агрегатом, рабом погон и всей этой системы. «Ты, словно раб лампы!». После развода Шоцкий не видел ни дочь, ни жену.

Он был первоклассным исполнителем. Одет всегда с иголочки, строго по уставу. Он жил по уставу. Он сам был уставом. И к нему, если и относились как-то, то точно так же, как можно было относиться к уставу, или инструкции. Не было ни одного приказа, отданного ему, которого бы он не выполнил с точностью до последней запятой. Это была его жизнь. Он жил системой. Такого исправного служаку еще нужно поискать, как отзывалось о нем начальство. «Выполнит все, что ему прикажут, рекомендую. Прикажете пустить себе пулю в лоб, пустит, не задумываясь. Скажите «фас», отыщет все, что прикажете. Талант к службе».

Этим талантом пользовались все, не исключая тех, кто был младше его по званию. А что касается вышестоящего начальства, так те просто считали его своей вещью, которую можно было использовать по любому, в первую очередь, конечно же, служебному назначению.