Номер 1

Одиночество бывает приятно, когда у тебя есть друзья, от которых хочется отдохнуть. Но если вокруг тебя огромное количество сумасшедших, с которыми и поговорить-то не о чем, то в этом случае одиночество является самым суровым, самым жестоким наказанием. Оно медленно, но верно убивает твою душу, расплывается сознание, растекается разум, мозг становится похож на желе, делая тебя одним из них. В лечебницу не отправляют психов, их из нее выпускают, как из своего рода школы. А на выпуске выдадут диплом, с количеством выпитых тобой препаратов и вручат фотографию с надписью каллиграфическим почерком на обороте: «выпуск такого-то года». Если с головой у тебя все в порядке, и если ты вдруг ни с того ни с сего совершаешь что-то сумасшедшее, и если тебя отправляют сюда, будь уверен, отсюда вернешься уже напрочь съехавшим с катушек.

Огромное серое пятиэтажное здание, построенное в форме буквы «П» вокруг небольшого подобия парка, предназначенного для коротких ежедневных прогулок под надзором и пересеченного несколькими асфальтированными прогулочными дорожками с деревянными скамейками вдоль них. И ты вынужден бесцельно топтать траву в компании душевнобольных, делая вид, что ты один из них, пытаясь слиться с этой многоликой толпой, пытаясь не привлекать лишнего внимания, которое тебе же выйдет боком, стараясь не сделать чего-нибудь такого, что может спровоцировать твоих новых друзей на конфликт, который в любом случае окончится для тебя не самым приятным образом: закованный в смирительную рубашку, ты будешь часами бродить по пустой три на три метра мягкой комнате в абсолютной сводящей с ума тишине, или тебя пристегнут толстыми жесткими кожаными ремнями к койке, накачав наркотиками, чтобы ты как можно быстрее отключился, и чтобы как можно дольше не приходил в себя, переставая быть угрозой для порядка в этом маленьком идеальном королевстве, управляют которым жалкие, неудавшиеся тираны недоучки.

Бывшее военное учреждение, обнесенное металлической сеткой с колючей проволокой над ней для пущей уверенности. На окнах металлические решетки, чтобы самые умные, такие, как ты, не сделали того, что повредит имиджу заведения. Ведь оно призвано спасать и лечить заблудшие души, помогать бедным сынам и дочерям божьим сбившимся с пути, чему твоя попытка суицида никак не будет содействовать. Все должно служить определенной цели, и чем благороднее эта цель, тем больше лишений ты будешь переносить, и тем больше ты будешь страдать здесь, в одиночестве, забытый друзьями и родными. Ведь кому захочется ехать куда-то в неизведанную глушь лишь для того, чтобы навестить чокнутого друга или родственника, ведь проще сказать всем, что ты умер и не позорить честь семьи тем, что в роду у вас есть психи. Они даже соорудят фальшивую могилку на ближайшем кладбище, куда на твои похороны пригласят всех друзей и знакомых и будут говорить со всей искренностью о том, какой ты был хороший человек. А ты тем временем, будешь гнить в этом богом забытом месте, находясь в глуши, в изоляции от внешнего мира, ты сможешь, наконец, в полной мере насладиться прелестями одиночества и стать членом этой замечательной общины.

Говорят, в тесноте, да не в обиде. Но иногда уж лучше быть обиженным и в гордом одиночестве проводить время. В палате, битком набитой братьями по несчастью, ты будешь засыпать и просыпаться. В палате, где одновременно живут пятьдесят человек, где койки сдвинуты так тесно, что ни о каком свободном проходе между ними и речи не идет, и чтобы пробраться к своей постели, придется пробираться по чужим телам и головам, и гневные крики и жалобные стоны будут провожать тебя до твоего места. В палате, где кроме коек нет и намека на мебель, лишь тумбочка у твоей постели, которую тебе придется делить еще с десятью новыми друзьями, а порой даже тумбочку у тебя отберут. И ты будешь вынужден хранить все свои вещи под матрасом или под подушкой или на подоконнике, где обязательно их сопрут сразу же, как только ты отвернешься. Твое жизненное пространство ограничено краями твоей постели и жалким кусочком свободного места на прикроватной тумбе – жалкий клочок площадью в полтора квадратных метра – это твоя новая среда обитания, твой новый дом. А если очень повезет, то тебя разместят в коридоре, где каждый, кому взбредет в голову ночью сходить в туалет, будет спотыкаться о твою постель и будить тебя, и вряд ли ты сможешь вернуться ко сну, ведь за ним, повинуясь стадному чувству, последуют его друзья, все так же спотыкающиеся о тебя.

Голые растрескавшиеся стены, скользкий пропахший хлоркой пол – вот твой новый дом, люби его. Забудь о домашнем уюте, забудь о предметах интерьера, о декоре, о самых простых украшениях – ничего этого ты не встретишь здесь. Лишь монотонно-серые стены, разрисованные древней, как сама земля, паутиной трещин, будут сопровождать тебя везде и всюду, куда бы ты ни пошел.

Прежняя жизнь исчезает, уступая место жестко регламентируемому, прописанному до последней секунды распорядку дня. Подъем в шесть, первая доза лекарств, завтрак, вторая доза лекарств, обед, и снова лекарства, затем ужин, очередная доза таблеток и спать. Так называемый режим закрытых дверей в полной мере соответствует своему названию. Единственное место, куда ты можешь свободно пойти – туалет. Остальные двери наглухо заперты, и ключ добыть нет ни единого шанса. В перерывах между приемами пищи и лекарственных препаратов, ты будешь проводить время в так называемой комнате отдыха, где единственным твоим развлечением будет игра в шашки против полу-умного соперника, а вокруг вас соберется толпа поклонников, каждый из которых будет болеть за своего претендента на звание местного чемпиона.

Или же тебя выведут на прогулку в местное подобие сада, где за тобой и еще кучкой отдельно взятых индивидов будет вестись постоянное наблюдение. Каждый твой шаг, каждый вздох будет замечен и доложен твоему лечащему врачу, который, как ни странно, искренне переживает за тебя и всем сердцем желает твоего скорейшего выздоровления. Они будут выгуливать тебя, как домашнее животное, и давать пинка всякий раз, как ты совершишь какую-нибудь непростительную глупость.

Вероятно, кому-то такая жизнь покажется раем на земле. Тебя кормят и поят три раза в день. Водят в ванну и убирают за тобой, если ты сам не в состоянии дойти до туалета. Для кого-то это место может показаться первоклассным санаторием или даже курортом, местом для отдыха, куда съезжаются все сливки общества, ведь только здесь ты можешь завести знакомство с самой английской королевой и Наполеоном Бонапартом в один день. Разве не чудесно было бы познакомиться с Сальери или Моцартом, или даже с самим Далай-ламой или Ганди. А лекарства, которые ты каждый день будешь получать по расписанию, унесут тебя в самую волшебную и прекрасную страну. Там ты можешь стать мудрым правителем или отважным героем и спасти прекрасную принцессу или, если так хочется, ты можешь быть отъявленным злодеем и вершить свое собственное правосудие. Ты можешь быть, кем угодно, и делать, что хочешь, там, куда тебя унесут эти волшебные синие, зеленые и красные шарики. Съешь один, и тогда счастье и радость мягко опустятся на дно твоего желудка, все тревоги исчезнут, и ты будешь свободен. Абсолютно.

Со временем ты начнешь осознавать, что ты уже не тот, кем был когда-то. Поймешь, что твой мир, там за стеной, уже не твой. Ты станешь потерян для своей реальности. Ты перестанешь ей принадлежать и будешь вспоминать о своей прежней жизни, как о каком-нибудь приятном воспоминании, где ты мог что-либо изменить. Здесь же твоя вера в это уже не имеет значения, и выбор уже не принадлежит тебе. Ты станешь марионеткой, пленником этой системы, словно кузнечик, запертый в спичечном коробке, ты можешь лишь мечтать о том, чтобы вырваться на свободу. Твоя жизнь уже не будет принадлежать тебе. Ты станешь всего лишь цифрой в одном из их отчетов. Ты статистический материал для будущих учебников по психотерапии. Ты всего лишь тысячная доля процента в их исследованиях, не способная повлиять на общий результат. Ты станешь никем. Даже имя у тебя отберут, ты станешь просто очередным пациентом с номером на груди. Один из тысяч, десятков тысяч, миллионов, не имеющих права голоса. То, во что ты когда-либо верил, уже не имеет смысла здесь. Здесь другая вера. И со временем она поглотит тебя, поработит так же, как и миллионы до тебя. Ты станешь тем, кого они хотят видеть перед собой. Тем, кто для них удобнее. Ты станешь рабом, работающим за еду. Их, так называемая, трудотерапия, призванная через работу вернуть тебя в общество и помочь адаптироваться, это всего лишь ширма для узаконивания этой новой рабовладельческой системы. Никто не станет следить за соблюдением человеческих прав душевнобольных. Армия безмозглых рабов, не способных к самостоятельному адекватному мышлению, готовая служить властвующим здесь господам в обмен на пищу и очередную пригоршню билетов в волшебную и сказочную страну грез. Самые что ни на есть титанические усилия будут приложены лишь для одной цели – удержать тебя здесь на как можно больший срок. Ты будешь жить, как раб, есть, как раб, спать, как раб, даже в туалет ходить, как раб. Ты ощутишь на себе всю прелесть спартанской системы воспитания и перевоспитания. Ты будешь есть только тогда, когда тебе скажут, и только то, что тебе скажут. Одно и то же блюдо на завтрак, обед и ужин семь раз в неделю, пока тебя не станет выворачивать от одной только мысли о еде. И ничто не в состоянии это изменить, ты будешь продолжать есть это, ведь инстинкт все равно силен в тебе, ты хочешь жить, пусть так, но жить. Тело твое будет ныть и стонать от побоев и синяков, которыми тебя будут угощать в изобилии. Ты будешь спать в одной комнате с полусотней таких же, как ты, в одном крошечном помещении, как животные на ферме. Но ты будешь жить.

Каждую неделю тебя и все твои принадлежности будут изучать под пристальным вниманием, изымая у тебя любой колющий или режущий предмет, все что угодно, что может причинить вред тебе или кому бы то ни было еще. Любой острый предмет, будь то бритва, ножницы, нож или вилка, которые ты можешь стащить и припрятать, отберут у тебя с легкостью, ты для них не опаснее маленького ребенка с конфеткой.

Забудь о своих друзьях и родных. Никто не захочет ехать за тридевять земель, чтобы увидеться с тобой. Даже если кто-то и решится, то никаких интимных встреч и доверительных бесед не будет. Под строгим и пристальным взглядом одного из здешних управленцев ты будешь общаться с тем, кого принесет сюда. Каждое слово, которое ты произнесешь, будет заранее отрепетировано тобой. Ты будешь говорить только то, что они хотят, чтобы ты сказал. Ты не сможешь пожаловаться, не сможешь попросить помощи. Для них ты будешь в полном порядке, и не дай бог, чтобы ты ненароком обмолвился об истинном положении вещей, иначе ты прямиком отправишься в изолятор, с голыми бетонными стенами и холодным каменным полом, без света, еды и воды. Неделю или больше ты проведешь в одиночестве, страдая от голода, холода и жажды, взывая, моля о помощи, но никто тебя не услышит. Ты будешь наедине с собой и с Богом, любым на твой выбор, но вряд ли он поможет тебе в этот страшный для тебя час. В этом заведении господствует Сатана собственной персоной в обличии начальника этого чудесного заведения.

Или тебя могут бережно укутать в смирительную рубашку, лишая свободы движения. Ты можешь брыкаться, кататься по полу, но, если ты не Гудини, освободиться самому тебе не удастся. И тебе придется героически нести этот крест, невзирая на то, что даже самостоятельно поесть или сходить в туалет тебе будет не под силу. Ты станешь их игрушкой, объектом для насмешек и издевательств. Ты будешь лишен большей части того, к чему привык, что для тебя является само собой разумеющимся. Тебе придется унижаться и просить, умолять этих выродков помочь тебе, а они будут смотреть тебе в глаза, плевать тебе в лицо и смеяться, наблюдая за твоими мучениями, пока, наконец, одному из них не надоест этот твой цирк и его мощный кулак не соприкоснется с твоим незащищенным животом, сотрясая внутренние органы и заставляя тебя падать на колени и терять контроль над своим организмом. И ты на себе испытаешь чудовищный зов природы. А они будут все так же стоять, схватившись за животы, и смотреть на тебя, корчащегося на полу в гигантской луже своих испражнений. Двое из них схватят тебя и поволокут, как мешок с мусором, в сторону ванной. Они закинут тебя внутрь и включат воду на полную, а ты будешь лежать все так же связанный, купаясь в струях холодной воды. Она будет отрезвлять тебя и не давать отключиться от собственной вони и отвращения к себе. Когда-нибудь, когда им надоест смотреть на твои мучения, они разденут тебя и дадут жесткую мочалку. И целого куска мыла не хватит, чтобы отмыть тебя дочиста и избавить от запаха. А ты будешь тереть себя до крови, в попытке смыть все это отвращение с себя. Ты будешь тереть и тереть себя, не смотря на боль, не смотря на кровавые отметины от мочалки на твоей нежной бархатной коже, так не привыкшей к такому суровому обращению.

Под конец тебя, наконец, отведут в твою палату, где ты с огромным трудом будешь пробираться через завалы человеческих тел, так неудобно разлегшихся на пути к твоей койке. Ты ляжешь в постель, укроешься одеялом до подбородка и с досадой, на более сильные чувства ты уже не будешь способен в эту ночь, обнаружишь, что часть твоих вещей исчезла с твоей части тумбочки, и ты знаешь, что бесполезно пытаться их отыскать. Ты навскидку прикинешь в уме, кто бы мог взять твои вещи, но вскоре забудешь об этом, ведь все твои мысли вернутся к сегодняшним событиям, ты вспомнишь свой новоприобретенный опыт. Ты будешь возвращаться к этим событиям снова и снова, прокручивая их у себя в голове раз за разом, переживая заново каждый раз всю ту душевную боль и унижение, которые испытал и которые навсегда оставили в твоей душе неизгладимый след. И ты втайне затаишь злобу на тех свиней, что подвергли тебя этому. Ты будешь представлять в деталях, как отомстишь им, как ты расправишься с ними. Из когда-то вежливого и скромного парня ты медленно будешь превращаться в прогнившего насквозь мерзавца, в садиста. Ты осознаешь, что частичка твоей души была убита в этот день и эту пустоту заполнят их боль и страдание.

Затем твои мысли снова вернутся к тому, с чего все началось. Ты вспомнишь, кто ты на самом деле и что ты за человек. И ты поймешь, что ты не сможешь сделать всего того, о чем мечтаешь в глубине души. И в тот момент тебя впервые за всю твою несчастную жизнь посетит мысль о самоубийстве. Ты будешь перебирать в голове различные варианты, начиная с перерезанных вен и заканчивая петлей на шее. Ты почувствуешь, что это верное решение и что завтра же ты это сделаешь. Но чем больше ты будешь думать о суициде, тем страшнее тебе будет становиться. Ты поймешь, что не можешь вот так просто уйти из жизни. Не смотря ни на что, ты все же хочешь жить, пусть так, пусть в постоянном страхе и унижении, но ты будешь жить. Ты сделаешь все, приложишь все возможные усилия, лишь бы цепляться за эту тонкую хрупкую соломинку, которая зовется жизнь. Самосохранение – мощный стимул. И глубоко в душе ты сохранишь этот едва блещущий лучик надежды, что однажды тебе повезет, что однажды Бог заметит тебя в этом дьявольском царстве и протянет тебе ладонь, и ты будешь спасен. С этими мыслями, более или менее успокоившись, ты провалишься в сон без сновидений, а на утро ты будешь чувствовать себя на удивление хорошо, ведь ты жив, а, значит, надежда еще есть. Быть может, сегодня госпожа Удача отвернет от тебя свою спину и улыбнется, глядя тебе в глаза.

Я отчетливо, до мельчайших подробностей помню свой первый день в этом богом забытом месте. Мы ехали минут сорок. Старая, ржавая, разваливающаяся на части, держащаяся на одном лишь честном слове машина скорой помощи везла меня по извилистой и ухабистой дороге. Водителя, кажется, совсем не заботили ни моя сохранность, ни сохранность казенного автомобиля. Он будто специально на ухабах давил на газ, вместо того чтобы сбавить скорость. Машина подпрыгивала на кочках, как гимнаст на трамплине. Металл скрипел и стонал, но колеса продолжали уверенно прокладывать себе дорогу по этому нелегкому и бугристому пути. В задней части машины, где я сидел под охраной, окон не было. Я мог лишь, руководствуясь ощущениями, мысленно представить, что происходит снаружи. Мне казалось, будто меня везут в самое сердце ада, настолько неровной была дорога, что ни в какое другое место привести нас она никак не могла.

Я был крепко пристегнут к креслу, но даже это не помогало мне оставаться на месте во время невероятных автомобильных кульбитов. Кресло было жестким, и, когда автомобиль подпрыгивал, я каждый раз ударялся о сиденье и спинку. Будто везли не живого человека, а стог сена на прокорм скота. Позвоночник глубоко впивался в твердую поверхность кресла, отчего боль разливалась по всему телу, отчего на нем появлялись синие кровоподтеки.

– Куда мы едем? – Осмелился я спросить у своего сопровождающего.

Тот смерил меня холодным взглядом и сказал жестко:

– Заткнись.

Больше я его ни о чем не спрашивал. Я боялся, что если еще раз заговорю с ним, то все может не ограничиться грубым тоном, мне не хотелось получить удар от натренированного в этих делах специалиста. Всю оставшуюся дорогу он мерил меня пристальным взглядом, отчего казался похож на змею, готовую к прыжку. В какой-то миг лицо его переменилось. Зрачки сузились, превратившись в две тонких полоски. Из ноздрей повалил густыми клубами черный дым. Он ухмыльнулся, обнажив острые, похожие на кинжалы зубы, растущие в несколько рядов, как у акулы. Раздвоенный язык на мгновение высунулся из пасти и сразу же скрылся. Салон в машине тоже переменился. Крыша покрылась толстым слоем ржавчины, осыпающейся, как осенний листопад, на каждой кочке, на каждом повороте.

Я инстинктивно вжался как можно глубже в кресло, отчаянно пытаясь найти защиту. Улыбка на лице сопровождающего расплылась еще шире. В глазах его отражалось желание поскорее вонзить мне в шею острые, как бритва клыки. Он подался вперед, отчего я весь съежился на кресле и зажмурился, как какой-нибудь испуганный ребенок, увидевший чудовище в чулане.

Когда я открыл глаза, все вернулось на круги своя. Охранник все так же сидел напротив меня, не скрывая садистскую улыбку.

Машина сбавила ход и, наконец, со скрипом остановилась. Двери распахнулись и мой надзиратель, не церемонясь, выволок меня наружу. Был вечер. Солнце уже опустилось за горизонт, уступив трон луне. Надо мной возвышалось невысокое пятиэтажное здание. Серые стены, железные двери, металлические решетки на окнах. Свет, падающий из окон, рисовал на земле узоры, похожие на огромные распахнутые нечеловеческие пасти, а тени от решеток наполняли эти зияющие пасти зубами.

Двое санитаров, похожих друг на друга, как две капли воды, отвели меня внутрь. Один из них вручил дежурному какие-то бумаги, касающиеся меня. Тот кивнул и меня повели дальше, в кабинет к, как мне показалось, психиатру. Кабинет был просторный, стены увешаны различными дипломами, благодарностями и фотографиями, на которых он пожимал руки людям мне неизвестным, но явно имеющим авторитет в определенных кругах. Он сидел за столом, перебирая какие-то бумажки. Братья-близнецы усадили меня на стул перед врачом, и вышли, оставив нас наедине. Он так и продолжал возиться со своими бумагами, делая вид, что меня здесь нет. Наконец, он снизошел до меня.

– Так, значит, вас зовут Оскар. – Сказал он сдержанно. – Я могу к вам так обращаться?

Мне не было никакой разницы, как он меня называет. Я кивнул. Мой отрицательный ответ все равно ничего бы не изменил. Он тут главный, он будет обращаться ко мне так, как сам этого захочет.

– Кстати, меня зовут доктор Смит. У меня здесь ваша больничная карта. Очень занимательно.

Он отложил мою карту и посмотрел на меня холодным, изучающим взглядом. Наверное, паук так же смотрит на муху, попавшую в его паутину и тщетно пытающую вырваться. Я ответил на его взгляд. Мы смотрели, не моргая, друг другу в глаза. Я чувствовал себя некомфортно под его тяжелым взглядом, всеми силами стараясь не опускать или не отводить в сторону глаз. На лбу появилась горячая испарина, я почувствовал, как мои щеки и уши заливаются краской. Глаза начали слезиться. Струйки пота стекали по лбу, по щекам, собираясь капельками на подбородке и на кончике носа и капая вниз. Из подмышки тонкой соленой струйкой стекала капля пота, щекоча и заставляя ерзать, как если бы под рубашку залетело насекомое. Взгляд врача давил все сильнее, подавлял волю к сопротивлению. Я почувствовал, что больше не могу терпеть его взгляд на себе и опустил глаза.

– Галлюцинации, видения, хождение во сне, буйное поведение. Все это признаки острого психического расстройства, – он говорил это так, словно был рад такому пестрому букету психических расстройств и тому, что я оказался здесь, в его лапах. – Государство поручило мне заботу о вас и ваше лечение. – Теперь он говорил, как с маленьким ребенком. – Я уверен, что наше сотрудничество принесет огромную пользу вам, мне и обществу.

Я не ответил ему ничего. Я лишь слушал, прекрасно понимая, что он имеет в виду на самом деле. Я осмелился поднять глаза, он все так же смотрел на меня. Его палец нажал кнопку, расположенную на столе. Раздался короткий звонок. Дверь распахнулась, и вошли двое моих прежних проводников. Смит кивком головы указал на дверь. Меня подхватили под руки и вывели. Меня повели дальше по коридору, только теперь уже меня тащили два жутких существа. Большие головы были увенчаны рогами. Вместо носа два крошечных отверстия, похожих на щели для мелочи в автоматах с дешевым, на вкус напоминающим мочу, кофе. Из зубастой пасти свисает длинный змеиный язык. На руках по три пальца, каждый из которых оканчивался острым когтем. А ноги заканчивались копытами. От страха я не мог пошевелиться и боялся даже представить, куда меня несут. Каждый их шаг гулко отдавался в ушах, словно бой барабанов. Меня несли спиной вперед, отчего ноги волочились по полу, оставляя глубокие борозды на, казалось бы, твердом мраморном полу. Я вдыхал запах серы, заставляющий желудок выворачиваться наизнанку. Наконец, отворилась какая-то дверь, и меня заволокли в нее.

Это было тесное пустое помещение с металлическим столом в центре и ярким, режущим глаза освещением. На противоположной стене была следующая дверь. Сопровождающие вернулись в свое прежнее обличие.

– Раздевайся. Вещи на стол. – Приказал один из них скучающим голосом.

Мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Я снимал вещь за вещью, выкладывая их на стол. Один из санитаров заполнял какой-то бланк, второй складывал мои вещи в мешок. Когда я полностью разделся, они оба изучающее осмотрели меня, переглянулись, обменявшись только им понятными знаками.

– Пошел дальше, – сказал один из них, указывая на дверь.

Дверь вела в просторную душевую. Такая же белая и чистая, как и предыдущая комната. Душевой шланг свисал с потолка, напоминая мертвую змею. Я встал под ним и повернул кран. Я ожидал, что он оживет и петлей обмотается вокруг моей шеи. И я повисну в десятке сантиметров над полом, не способный сделать вдох. Жизнь будет медленно покидать меня, и лишь одна мысль будет радовать меня. Когда ноги перестанут дергаться, все мышцы в моем теле полностью расслабятся, выплескивая продукты жизнедеятельности на пол, и двум братьям санитарам придется соскребать все это с пола. Но вместо этого, на меня водопадом полилась прохладная вода.

Я помылся, смутно сознавая, что, вероятно, это мой последний нормальный душ. Когда я закончил, один из братьев бросил мне какой-то сверток.

– Одевайся, – сказал он.

Это была одежда. Белый комбинезон на липучках и белые тапочки. Второй брат подошел ко мне, когда я оделся, грубо схватил за руку, задрал мне рукав и приложил мне к запястью какой-то прямоугольный металлический предмет. Тысяча игл вонзилась в запястье, проникая под кожу. На руке остался отпечатанный черной краской номер.

– Пациент номер один два три пять восемь. – Сказал он. Второй брат записал продиктованный номер в какой-то документ.

Затем меня повели по очередному коридору, по каждой стороне которого через одинаковые промежутки располагались двери в палаты, запертые на ночь. Один из братьев держал меня, а второй открыл дверь одной из палат. Окон на двери не было, и заперта она была на три замка. Около пятидесяти коек, прижатых тесно друг к другу, так, что прохода почти не оставалось, были расположены в этой палате. До некоторых коек можно было добраться только по головам.

– На, – сказал первый брат, протягивая мне две пилюли и пол стакана воды.

– Что это? – Решился я спросить.

– Пей, – сказал второй брат тоном, не терпящим возражений. Я подчинился. – Теперь лезь туда. – Он указал мне на мою койку, стоящую почти у самой стены. Окруженная со всех сторон другими спящими пациентами, она была неприступна. Увидев мое замешательство, первый брат сильным ударом в ухо свалил меня на пол. Когда я поднялся на ноги, он повторил: