Конь Огненный

– Вы уверены? – переспросил генерал.

Граф Адонаньев отложил занимательное чтение на край стола и сделал это с заметной неохотой. Было видно, что «столь блестящий ум» и в самом деле соскучился по серьезной работе, и с удовольствием оставил бы эти каракули у себя, почитать на сон грядущий. Но и специфику работы своего гостя он тоже прекрасно понимает, и, посему, не смеет просить. Соболев, знавший своего старого приятеля как облупленного, без труда уловил все эти нюансы и, улыбаясь про себя, предложил.

– Оставьте. Просмотрите на досуге более внимательно и напишете свое заключение по каждой из представленных э…э… штук. Разумеется, ваши услуги будут должным образом оплачены моим ведомством.

– Пустое, – отмахнулся Данила Афанасьевич, расцветая, как роза.

– А вот и мы, – провозгласил Женя, вступая на террасу, – Утро доброе, Данила Афанасьевич. Где моя большая кружка?

Самара появился гораздо тише, поприветствовав хозяина мягкой улыбкой и, увидев незнакомца, послал графу вопросительный взгляд. Граф вежливо встал. Поднялся и гость, неторопливо и с большим достоинством.

– Позвольте представить вам, ваше превосходительство, моих гостей: Глеб Николаевич (тот коротко кивнул) и Евгений Алексеевич. Генерал Соболев, Пятое Делопроизводство, – и, сообразив, что сия загадочная цифра ни о чем не говорит его гостям, добавил, – Военная разведка, господа офицеры.

Те немедленно подобрались, позабыв о булках.

– Не знаю, стоило ли… – в сомнении проговорил генерал.

– Эти господа смогут помочь вам гораздо больше, чем я, – сказал граф и, подавая знак, первым опустился на свое место, – Они… Дело в том, дорогой друг, что они прибыли к нам… из будущего.

В тишине раздался громкий звук: генерал Соболев поперхнулся чаем.

Не вставая с места, Женя постучал его по спине.

– Благодарю вас, молодой человек, – прокашлялся Соболев. Обведя всю компанию внимательным взглядом, он был вынужден признать, что никто тут не намерен смеяться над ним, и никто не был похож на умалишенного. Он требовательно посмотрел на своего старого приятеля.

– У меня есть основания им верить, – развел руками Данила Афанасьевич.

– Позволите узнать, какие?

– Мои крестьяне помогли им вытащить из болота их э… аппарат. Он стоит в сарае. Изволите взглянуть?

3. Английский костюм – и пистолет

«Но спор в Кейптауне решает браунинг

И англичане начали стрелять…»

– Примерно… не соврать бы, – Соболев сосредоточенно побарабанил пальцами по массиву письменного стола из дуба, которым, при нужде, вполне можно было подпереть Пизанскую башню, чтобы так уж не клонилась, – Году в девятом на Высочайшее имя пришло довольно забавное письмо от некоего Ивана Семчина, австрийского подданного, но жителя Львова. Он писал государю, что изобрел «машину до уничтоживания неприятельских крепостей, называемую «Обой». Я назвал письмо забавным, потому что этот Иван по-русски писал с большим трудом и такими дикими ошибками, что, понятно, письмо его государю никто не показал. Тем более, что заканчивалось оно тривиальной просьбой дать денег «дабы можно было соделывать модель…»

– Этот неграмотный Иван приложил какой-нибудь чертеж своей чудо-машины? – спросил Самара.

Глебу было очень трудно сосредоточится на разговоре, потому что окна квартиры, небольшой (по местным меркам) и огромной на взгляд Глеба, выходили на Лиговский проспект. Глеб то и дело отвлекался на то, чтобы посмотреть на неторопливо фланирующих дам под кружевными зонтиками (язык не поворачивался назвать их женщинами или, не дай бог, бабами) и суетливые пробежки каких-то мужичков в забавных головных уборах, похожих на помесь кепки с фуражкой. Из приоткрытого, по случаю летней духоты, окна доносились фыркание лошадей и смачная ругань извозчиков, в которой, не смотря на отменную нецензурщину, все же присутствовал некий столичный лоск… Петербург. Столица Российской Империи.

Этот Петербург отличался от того, который он знал, примерно так же, как ребенок в костюме медведя на утреннике отличается от настоящего зверя, встреченного в лесу. Все было иным. Все было подлинным, большим, давним, вросшим корнями в брусчатку мостовой и гранитные набережные. Это был именно Санкт-Петербург, а не бывший Ленинград. И это было для Глеба странным и непривычным. В деревне, у Данилы Афанасьевича, эти различия все же не так шибали по мозгам.

– Если это можно так назвать, – скривился Соболев, – вы же видели эти каракули? К ним прилагалось описание… Такой билиберды не изобретал даже месье Жюль Верн в своих романах! Естественно, технический комитет Главного Военного Управления, рассмотрев эти, с позволения сказать, чертежи, признал модель утопической и в просьбе отказал.

– Угу, – кивнул Глеб, догадываясь, что последует за этим.

– Неграмотный Иван оказался достаточно ушлым, чтобы пропихнуть свою идею кайзеру, – кивнул Соболев, – ну а тот, похоже, решил, как наш дорогой Данила Афанасьевич, что: «что-то в этом есть».

– Все это понятно, – влез Женя, которому надоело сидеть в углу, как примерному мальчику, и помалкивать, пока старшие занимаются важным государственным делом: толкут в ступе воду, – кайзер дал изобретателю денег и модель он «соделал». Видимо, удачно. Но при чем тут…

– Да не мог он ничего «соделать» – с досадой отозвался генерал. – Год назад он погиб.

– Сам?

– Странные вопросы вы задаете, юноша, – пожал плечами Соболев, – разумеется, помогли. Не могли же мы допустить, чтобы ЭТО… вылезло откуда-нибудь из-за кустов на наших солдатиков.

– Да уж, – поежился Глеб, разглядывая фантастический рисунок, изображающий… наверное, танк – а как это еще можно было назвать?, на шести паучьих лапах, бодро перелезающий через овраг и, между делом, постреливающий сразу из четырех крупнокалиберных пулеметов. Краем глаза Самара заметил, что явился вышколенный денщик и накрыл стол к ужину. Приборов он поставил три, значит, «господа офицеры» были приглашены, а сам денщик – нет. Субординация, однако! Женя шумно обрадовался крепкой ухе и, гораздо тише, небольшому графинчику с прозрачной жидкостью.

Глеб перевернул лист – и замер, потрясенный, на какое-то время даже выпав из реальности.

– Кореец, – севшим голосом позвал он, безжалостно обломав Женьке весь кайф от обоняния свежесваренной ухи, – смотри! Тебе это ничего не напоминает?

– Мать моя… достойная женщина! – ахнул Женя.

Рисунок изображал самолет, а вернее, аэроплан начала прошлого века: хрупкую фанерную конструкцию с винтом спереди и пулеметом сзади. Судя по двум парам крыльев, это был биплан, а проще – этажерка.

Брат-летун, похоже, основательно влип. Спереди его атаковал до боли знакомый «летающий топор». И еще один, его брат-близнец, заходил в хвост…

– А эта-то хрень здесь откуда? – отмер Женька, переводя изумленный взгляд с Глеба на генерала.

– Я бы тоже хотел это знать, – пожал плечами тот, – легко отдал бы остатки волос за любое количество достоверной информации.

Погладив начинающую лысеть макушку, Соболев кивком пригласил гостей за стол.

– Я бы отдал и больше, – задумчиво проговорил Глеб. – Этот летающий топор – очень странная штука. Мне не отделаться от мысли, что в том, что мы оказались здесь, виноват именно он. И если удастся заполучить его… может быть, получится… отыграть все обратно.

Женька, все еще в шоке, только кивнул, выражая полнейшее согласие.

Генерал обвел обоих ОЧЕНЬ внимательным взглядом.

– Похоже, мы договорились, – резюмировал он.

– Договорились – о чем? – с набитым ртом спросил Женя.

Самара переспрашивать Соболева не стал, похоже, их с генералом мысли текли в одном направлении.

– Здесь есть одна проблема, – заметил он, – Ни я, ни мой друг не знаем немецкого.

– Совсем? – уточнил генерал.

– Хенде-хох и Гитлер капут, – хихикнул Кореец.

– Кто такой Гитлер? – удивился генерал, и, не получив ответа, махнул рукой, – ладно, пока это не важно. Французский?

Оба авиатора синхронно покачали головами.

– Английский. Свободно.

– Ну, английский вам там не понадобиться, – сказал Соболев.

Звук, который вклинился в разговор, оказался низким, монотонным гудением на пределе слышимости. Кореец насторожился, не понимая, что такое. Встрепенулся и Глеб. Соболев остался спокоен, хотя он-то как раз все услышал и понял. Но, не счел нужным прерывать ради странного звука свой обед.

Звук прервался внезапно, а через несколько секунд за плечом генерала бесшумно возник денщик.

– Вызывают, Ваше благородие.

– Я занят.

– Простите, но это Эрман.

Соболев сдвинул брови и, чуть резче, чем необходимо, отодвинул тарелку.

– Прошу меня простить, господа. Дела.

Дверь в столовую он прикрывать не стал, и господа авиаторы, невольно навострившие уши, отчетливо услышали разговор, который, похоже, никто и не собирался от них скрывать:

– … Вот как. И где? В «Сорреле?» Ах, у Панаева… И что, там и в самом деле стреляли? Из английских пистолетов? – Глеб с Корейцем переглянулись, похоже, в столице творилось что-то интересное, – И что? Ага… Говоришь, половой помог? А он… Да, я помню эту историю, конечно, смелый парень. И где теперь эти, с английскими пистолетами?.. – генерал помолчал, вслушиваясь в доклад невидимого собеседника, – Это плохо, – резюмировал он, – а сам господин… князь? А, в участке?! А вот это хорошо. Это, милый мой, очень хорошо. Надеюсь, ему не дали понять, что его инкогнито, как бы это помягче сказать… давно уже не инкогнито? Хорошо. Ну ладно, спасибо за новости. Что? За плохие тоже. За плохие – в особенности. Благодарю за службу.

– Что-то случилось? – спросил бесцеремонный Кореец, когда генерал вновь появился в столовой.

– Хорошие вести, господа. Похоже, мне только что удалось купить вам билет до Берлина в мягкий вагон. И на счет английского… Похоже, дорогие мои, я глупость сморозил. Так то.

Высочайший указ 1907 года строжайше запрещал иметь в трактирах граммофоны, «ради сохранения тишины и благонравия»… Но где вы видели трактир без граммофона? И кто, скажите ради бога, пойдет в такой трактир, пусть даже поесть щей с потрохами в нем можно на две копейки? Нет, господа, дураков ищите в другом месте. Просто так пожрать можно и у себя в столовой.

Трактир «Старое место» на Песчихе был правильным заведением. Без музыки его посетители не обедали, не говоря уже об ужине, когда наряду с балычком и раками здесь можно было насладиться даже звучанием румынского или еврейского оркестрика.

А граммофон был знатным – с большой блестящей трубой и мощной пружиной. И запас пластинок – немаленький, на любой вкус. От увертюры к «Тангейзеру» до матерных частушек.

Давешний «кавалер», благополучно избавившись от букета, заодно отделался и от образа верного, но пренебрежительно отставленного кавалера. Небрежно бросив на лавку потрепанный лапсердак и оставшись в сероватой косоворотке и простых штанах, заправленных в сапоги, он с аппетитом наворачивал вчерашние щи с требухой, поданные ему хамоватым половым… Половому, он, кстати, не теряя спокойствия, нагрубил в ответ, не лишившись при этом ни настроения, ни здорового молодого аппетита.

…Кто бы мог предположить каких-нибудь пять лет назад, что потомок древнего рода, бывшего в родстве с князьями Тверскими, выпускник Университета и самый завидный кавалер на сто верст вокруг, сможет так спокойно обходиться не то, что без фиалки в петлице, а и без самой петлицы. Да и без многого другого. Правду говорят: «какова шерстка, таков и зверь».

Порубать щец – это было важное, но не единственное дело. И даже не главное. В "Старом месте" частенько назначали встречи неблагонадежные элементы – уж больно удобно: зал просматривается хорошо, а в случае чего есть целых два запасных выхода на две разные улицы.

Паша ждал третьего члена группы. Но вместо него неожиданно появились совершенно другие личности. Заметив кривое отражение одной из них в блестящем боку самовара князь слегка удивился. Что здесь делали чистокровные британские моряки, которых он успешно скинул с хвоста еще в Гельсинфорсе?

Или не слишком успешно?

Посетители трактира деловито стучали ложками, не забывая прикладываться к графинчикам, а князя незаметно и грамотно "брали в клещи". Он насчитал четверых, а, значит, как минимум – еще двое сторожат на улице.

Не меняя выражения лица, сытого, расслабленного и, решительно, всем довольного – Паша положил ложку и хлеб и достал браунинг калибра 7,65.

Князь отлично знал своих оппонентов – настоящие волки, наглые, бесстрашные и очень умелые. У него было, максимум, два прицельных выстрела. А потом придется срываться, бежать, сшибая стулья, палить в белый свет, как в копеечку, словом – бестолково суетиться.

Самовар подарил ему две бесценные секунды. Их надо было использовать с толком.

– А вы уверены, что это мой размер? – с сомнением протянул Глеб, тщетно стараясь рассмотреть свою спину в небольшом круглом зеркале, – Подмышками тесно. И брюки как-то неудобно сидят…

– Помилуйте, ваше благородие! – почти оскорбился портной, – лучшее ателье столицы! Поставщик Его Императорского Величества.

– Ну, Императору, может, и сойдет, – ляпнул бестактный Женька, – ему в этом только стоять в короне. Ну, в крайнем случае, сидеть. А нам бегать и лазить придется!

– Костюмы сидят как влитые, – оскорбленный до глубины души портной выпрямился, намереваясь, видимо, облить ничего не понимающих клиентов холодным презрением и гордо удалиться, но тут вмешался Соболев.

– Петька, не дури, – слегка морщась, произнес он, и обиженный портняжка немедленно замолчал, – сделай так, чтобы господам было удобно.

– Но если углубить пройму и расширить в бедрах, костюмы будут выглядеть мешковато.

– Не страшно, – улыбнулся Самара, – нам в них не девушек охмурять.

– Как скажете, – Петька демонстративно отряхнул руки, – хозяин – барин. Изделие номер два. Прошу меня простить, но у нас ТАКОГО не шьют. Так что пришлось купить в мастерской у мадам Катиной, – портной скривился так, словно был вынужден выругаться матом в присутствии учениц Смольного института.

– Мадам, наверное, увидев тебя, решила, что к ней заявился сам апостол Петр и принес ключи от рая, – посмеиваясь, предположил Соболев.

– Понятия не имею, что она там подумала. Я в это сомнительное заведение не хожу. Я послал приказчика.

– Давай, не жмись, – Женька с интересом потянулся к свертку, который терпеливо дожидался своей очереди на краю огромного стола и сунул в него свой любопытный нос.

Первым делом из свертка появились башмаки. Несколько грубоватого фасона, похожие на древние футбольные бутсы: высокие, на шнуровке и небольшом каблучке. За ними – длинное и довольно скверно сшитое шерстяное платье мышиного цвета…

– Шарман, мля, – прокомментировал Кореец.

– По-моему, в этом можно только мусор выносить. И то по ночам, – оценил Глеб.

– Что за клиент, – посмеиваясь, проговорил Соболев, – ничем ему не угодить! Что вас не устраивает на этот раз, господин Рагозин? Обычное платье женщины сословия крестьянского, либо мещанского. И размер ваш.

– Да все устраивает за тремя исключениями. Я – не крестьянин, не мещанин, и, тем более, не женщина.

– Это поправимо, – сказал невозмутимый Соболев и, посмеиваясь, поманил к себе портного. А тот, неторопливо выудив из наполовину распотрошенного свертка еще один предмет, шагнул к Глебу и, забавно щурясь, предложил:

– Извольте разоблачиться, ваше благородие.

– Что? – поперхнулся Глеб. На его лице отразился экзистенциальный ужас.

– До пояса, – уточнил портной. Господа авиаторы все же разглядели, что именно портной держал в руках. Это было одно из пыточных изделий, все еще сохранившихся, не смотря на волшебные лучи доктора Рентгена и фотографии, показавшие всему миру, что происходит с печенью, селезенкой, желудком и прочими внутренними органами женщины, когда их сдавливает ЭТО!

– Корсет! – ахнул Женька, – чтоб мне пропасть, это корсет. И что, вы намерены упаковать Глеба туда?

– Не вижу другого способа сделать мужчине бюст.

– Бюст – это ботва, – отмахнулся Женька, – но куда вы денете его… Тут же стальная пластина, кажется… или кость. Все между ног перетянуто.

– Не волнуйтесь, это мы отрежем, – отозвался портной, извлекая из того же свертка устрашающих размеров ножницы. Глеб, что называется, сбледнул с лица, – Я имел в виду, от корсета отрежем, – быстро поправился портной. Женька бестактно заржал, и, через секунду, Самара присоединился к нему.

– А вы уверены, что сможете его туда упаковать, – с сомнением протянул Соболев, сравнивая довольно крупного летчика и изящные размеры корсета.

– О, не сомневайтесь, – уверенно ответил портной, – не таких упаковывали. И в гораздо меньшие объемы.

– А дышать я смогу? – уточнил Глеб, стаскивая рубаху.

– О да, – заверил его портной, – если неглубоко и не слишком часто.

…Это было больше всего похоже на то, как добросовестная хозяйка взяла за углы кухонную скатерть и, как следует, встряхнула ее, чтобы не осталось ни крошки.

Фон Шромберг уже собравшийся уезжать, и внимательно следивший с крыльца за шофером, выгоняющим авто, полетел с этого крыльца кубарем в ровно подстриженную траву. Пенсне треснуло, а окрестности огласил длиннейший и заковыристый немецкий мат. Шофер, молодой солдатик второго месяца службы, мог бы несказанно обогатить свой лексикон, но, к сожалению, именно в этот момент он был неспособен к науке. Фриц Венс сидел, скорчившись, у заднего колеса и зажимал руками уши. Секунду назад по ним ударила волна мощного взрыва, скинувшая господина полковника с крыльца и заодно разворотившая всю заднюю часть мастерской.

Сквозь пролом были видны обгоревшие стены, покореженные остатки каких-то конструкций и выпуклый бок печи, на первый взгляд, совершенно неповрежденной.

Рядом шлепнулся ботинок. Фриц с недоумением посмотрел на него и парню стало дурно – из ботинка торчала нога, оторванная по самое колено.

Возле полковника появились люди, помогая подняться, интересуясь его самочувствием, на взгляд Фрица, излишне назойливо. К нему, например, никто не подошел. Шромберг отмахнулся от непрошенной помощи и бросился к развороченной стене мастерской.

Внутри все оказалось еще хуже, чем снаружи. Из двух десятков рабочих, трудившихся в мастерской, пострадали все. Насколько серьезно, еще предстояло установить доктору. Но уже сейчас было понятно, что оборудование придется по большей части закупать снова. Печь, которая снаружи казалась неповрежденной, при ближайшем рассмотрении произвела на полковника самое удручающее впечатление: восстановлению она не подлежала.

– Господин полковник… Господин полковник… С вами все в порядке?

Шромберг обернулся, отстраненно отмечая, что головой вертеть как будто больно. Впрочем, это были мелочи. Сущие мелочи в сравнении с катастрофой, которая произошла здесь несколькими мгновениями раньше.

– Что случилось? – спросил он и удивился, каким хриплым, чужим стал его голос.

Грузный мужчина в простой рабочей куртке, испачканной гарью и кровью, пожал плечами.

– Она вдруг взорвалась.

– Вдруг?! – фон Шромберг изо всех сил попытался сдержаться и не повторить свой давешний пассаж, обогатив его новыми словами и выражениями, – Зачем, вообще, было пытаться разогреть печь до такой температуры?

– Но иначе никак, – развел руками его собеседник. Он, похоже, почти не пострадал. Во всяком случае, руки-ноги-голова были целы. Он лишь, время от времени, встряхивал головой, как пес, которому в ухо залетел слепень. Но способности соображать не утратил, – нам нужно изогнуть под нужным углом листы, толщиной в 100 мм (дюймы!).

– А уменьшить толщину брони нельзя? – резковато спросил Шромберг, уже полностью отошедший от взрыва, и прикидывающих, как объяснить кайзеру то, что произошло здесь.

– Если это сделать, машина будет просто непригодна для той цели, к которой я ее предназначил.

– Но за счет скорости…

– Скорость тоже придется уменьшить, – толстяк поморщился, – к сожалению, нам не удалось выжать из существующего двигателя нужную мощность.

– Не понял. Вы же обещали, что нужная мощность будет?!

Полковник не угрожал, но голос его похолодел на несколько градусов и стал колючим, как кусты ежевики.

– Если нам удастся добиться нужной толщины брони, у нас все получится, – убежденно сказал толстяк.

– Пока у вас получилось вот это! – фон Шромберг мотнул головой, указывая на развалины мастерской и развороченную печь, – потрудитесь оказать помощь тем, кому она еще нужна. Остальных похороните внутри периметра.

– Да, – кивнул толстяк, – выпишите пропуск для пастора.

Полковник обернулся всем корпусом, потому что шея немилосердно болела, глаза его, лишенные привычной брони из стекол пенсне, сощурились так, что превратились в две едва различимые щелки.

– Пастора? Может, еще гражданскую панихиду с участием всех родственников покойных? Вы знаете правила? Гражданским запрещено находится на территории объекта.

– Но не можем же мы похоронить людей без последнего напутствия? – растерялся толстяк.

– Почему? – неприятно удивился Шромберг, – у вас мало лопат? Или тех, кто умеет держать лопаты в руках? Сколько вам нужно времени, чтобы привести здесь все в порядок?

– Десять дней? – не то спросил, не то ответил толстяк.

– Что?!

– Пять, – тут же поправился он.

– Хорошо, – кивнул Шромберг, – через пять дней работы должны быть возобновлены. Это приказ. Посмотрите, в каком состоянии этот болван, мой шофер. Если он жив, то сможет ли вести машину. И – потрудитесь отыскать мои очки.

4. Джеймс Бонд на общественных началах

Лучшее, что может мужчина сделать для женщины –

это бросить ее как можно скорее…

Опасения Глеба, что образованный и неглупый Павел Энгельгард не поверит в заокеанского социалиста, борца за свободу и счастье американского народа, угнетаемого капиталистами, да еще с какого-то перепугу арестованного местными жандармами и сунутого в участок… если разобраться – бред ведь редкостный!, – не оправдались. Как и прочил мудрый и циничный мужик, генерал Соболев, «американского революционера» бомбист скушал за милую душу и еще добавки попросил. И всю ночь Самара был вынужден угощать «князя» историями о страданиях простого народа за океаном, о мужественной борьбе своих мифических товарищей, о том, как его чуть не схватили сатрапы и он, уехав на Аляску, пересек по льду Берингов пролив, чтобы оказаться на Чукотке… И все это на безупречном английском, которым он и в самом деле, хвала маме и английской спецшколе, владел вполне прилично. И, слава богу, что не пришлось толкать эту туфту по-русски, иначе Самара точно вывихнул себе мозги, пытаясь не проколоться, и не ляпнуть что-нибудь про мобильный телефон, джинсы или хот-дог. В Америке Глеб не был ни разу в жизни.

– Но ведь у вас республика, – третий час домогался «товарищ», мешая английские слова с русскими, которые Глеб старательно «не понимал», – и права человека. Как же так?

– Пропаганда, – пожимал плечами Самара, чувствуя неизъяснимое наслаждение от того, что мешал с грязью светлый образ американской свободы и демократии задолго до появления самих этих понятий, – гнешь спину на хозяина от рассвета до заката, получаешь сущие гроши, да и то с задержкой. Не зарплата – а батон в нарезке. И еще – инфляция, девальвация и… Да, совсем забыл – у нас еще расизм.

Расизм Павла не впечатлил. В глубине души он и сам не считал чернокожих братьев, еще не полностью слезших с пальм, полноценными людьми. Полное взаимопонимание и доверие было достигнуто только перед рассветом… А спустя часа три, или чуть меньше, «сладкую парочку» с извинениями, принесенными сквозь зубы, проводили до дверей. Где они и расстались. Князя, как особу высокородную, ждал за углом провожатый, невысокий, худощавый парнишка в студенческой курточке и неприметной серой фуражке, каких на этих улицах было множество. Пропустив Павла шагов на двадцать вперед, он аккуратно пристроился следом.

Глеб, как человек самостоятельный, пошел сам и через те же двадцать шагов, только в противоположную сторону, его принял полицейский возок.

«Хвост» Павел обнаружил почти случайно. Князь про себя изумился, но виду не подал. Попав в участок случайно, за драку, пусть даже и со стрельбой, он никак не ждал такого сюрприза, и, выходя из переулка на широкий проспект, проверился больше по привычке… Как оказалось – полезная привычка. Неприметного паренька в студенческой фуражке и чесучевом пиджачке он «скинул» простейшим способом – поймал извозчика, сунул ему двадцать копеек и, соскочив в ближайшей подворотне, с удовольствием полюбовался, как филер проследовал на другом извозчике за пустым уже экипажем. Когда кареты скрылись за поворотом, Павел отлепил спину от прохладной кирпичной стены и, не торопясь, двинулся в сторону Лиговки.