Материнский инстинкт

Яна мельком взглянула на экран телефона, чтобы ещё раз убедиться – опоздание неминуемо – и застыла, увидев дату. Цифры острыми иглами вонзились в глаза. Сердце пропустило пару ударов и зашлось в сумасшедшем темпе.

– Остановите, – и резко передумала: – Нет, в другое место везите, на Комсомольскую, тридцать.

Машина затормозила, зарываясь колесами в размокшую землю, грязью забрызгало не только двери, но частично боковые стекла. Водитель тихо выругался и недовольно пробурчал:

– Приехали.

Яна быстро расплатилась и открыла дверь. Ноги тут же увязли в слякоти, от промокания спасли высокие голенища сапог, но холодная жижа неприятно облепила обувь, создавая ощущения сырости. Дорога, засыпанная гравием, была всего в полуметре от того места, где сейчас стояла Яна.

Она стиснула зубы и сделала первый шаг в сторону кладбища. В голове разом исчезли все мысли, звенящая пустота пульсировала, растекаясь по всему телу. Яна рывками продвигалась вперёд, будто ноги вязли в песке, руки плетями висели вдоль тела. Со стороны она выглядела как зомби, возвращающийся домой на погост.

У квадратного чёрного памятника с белым каменным голубем, примостившимся в правом углу, Яна остановилась и тут же рухнула прямо на мокрую скользкую траву. Отрешённый, истекающий болью взгляд упёрся в табличку: «5 апреля 2010 – 23 октября 2012 года. Спи сыночек-ангелочек».

Яна не помнила, сколько простояла у могилы сына, джинсы промокли, ноги занемели, лицо покрылось соленой слёзной коркой. От неожиданного прикосновения к плечу она слегка вздрогнула и, не оборачиваясь, произнесла:

– Ты же обещал прийти после обеда.

Павел зябко повёл плечами и приподнял воротник пальто.

– Когда мне удобно, тогда и прихожу, – он наклонился и поставил в вазу роскошный букет из белых лилий. Поправив цветы, недовольно пробурчал: – Ты, как обычно, без цветов.

Яна поднялась с колен и оглядела бывшего мужа. Они не виделись с тех пор, как подписали документы о разводе и разделили имущество. Павел больше не походил на безусого мягкотелого юнца, отрастил бородку, изменил стрижку, даже одеваться стал по-другому. Куртку и джинсы сменил на чёрное длинное пальто и классический костюм. Яна внешне не изменилась, и мужчина смотрел на бывшую жену с толикой отвращения и непонимания. Заплаканная и грязная – сейчас она выглядела лет на пять старше своих тридцати и вызывала только жалость.

– Ты плохо выглядишь, – прямо заявил Павел, отчего-то желая унизить когда-то самого близкого человека.

– Я знаю, – бесстрастно ответила Яна.

Мужчина виновато отвёл взгляд, пряча руки в карманах.

– Ты знаешь, я женюсь, – Павел сам не понял, как сказал это. Последнее, в чем хотелось признаваться на могиле собственного сына, – это то, что он окончательно разлюбил его мать.

Яна не знала, как реагировать на эту новость, хотелось напомнить, что печать на бракоразводных документах за полгода ещё не высохла, но поняла, что ей всё равно.

– Зачем ты поставил этот памятник. Дима никогда не любил чёрный цвет и голубей, кстати, тоже. Ему воробьи нравились.

Павел словно ждал предлога, чтобы высказать всё, что накипело за последнее время, всё, что не высказал жене после похорон.

– Я хоть что-то решил! Хотя бы что-то для него сделал! Кто-то же должен был взять себя в руки?! Между прочим, он был и моим сыном тоже!

– Твоим сыном? – едко процедила Яна сквозь зубы. – Ты хоть раз за полтора года уложил его спать, покормил? Кто укачивал, когда у него болел животик или резались зубы? Ты помнишь, как пахли кудряшки на затылке твоего сына? Ты знал, что он боялся светящейся собаки, что ты ему подарил? Он для тебя был очередной заполненной графой в паспорте: женат, есть ребёнок.

Глаза Павла гневно сузились.

– Вот, значит, как? А кто взял на себя все хлопоты о похоронах? Ты хоть что-то сделала? Нет, у бедной Яночки крыша поехала, у неё сил не было. Мне, думаешь, легко было? У меня выбора просто не было!

Яна оттолкнула Павла и пошла к выходу из кладбища. С бывшим мужем у них не осталось ничего общего, даже воспоминания разнились.

Боль утраты продолжала скрести сердце когтистой лапой, заставляя рывками глотать воздух. Чёрная дыра в груди за прошедший год никуда не делась, а всё так же поглощала мысли и чувства.

Дима умер полтора года назад. В тот день в мире остались только чёрно-белые краски, душа обзавелась никогда не заживающей кровоточащей раной – время не справлялось с обязанностями лекаря.

Воспоминания ударили в лоб, отбрасывая Яну в прошлое.

Дима заболел вечером. Заходясь от плача, переходящего в истерику, он указывал на животик. Яна сразу решила ехать в больницу, но Павел рассердился, заметив, что по любому поводу к врачам не наездишься, к тому же ночь на дворе. Советовал дать молока и уложить спать. Яна с трудом уговорила Павла завести машину и ехать в ближайшую больницу.

Плачущего ребёнка принял молодой врач. Осмотрев его, он направил родителей на рентген. Дима постепенно затих, только побелел и устало свесил ручки. Тогда Павел ворчливо заметил:

– Ты, видимо, что-то съела, вот у сына и заболел живот.

Яна кормила ребенка грудным молоком и тщательно следила за рационом, но иногда позволяла себе вольности: вечером съела целый апельсин.

Врач бегло осмотрел рентгеновский снимок и успокоил родителей:

– Всё в порядке. У детей такое бывает. Скушал что-то не то. Попейте «Смекту» и «Бифидумбактерин». – Он быстро выписал рецепт и с лёгкой улыбкой выпроводил их за дверь.

Дима заснул ещё на обратном пути. Яну пугала его вялость и практически полная неподвижность.

– Паша, как-то не так он выглядит. Почему он такой слабый?

Муж сосредоточенно вёл машину и, не поворачиваясь, ответил:

– Димка накричался, устал. Среди ночи по врачам его таскали. Утром проснётся как огурчик.

Уложив сына спать, Яна легла рядом, продолжая крепко сжимать маленькую ладонь. Она боялась заснуть. Вдруг к ней за помощью придёт какой-нибудь призрак и придется оставить Димку? Она не готова была спасать других, когда в ней нуждался собственный ребёнок.

Яна не поняла, когда это произошло. Дима всегда спал беспокойно, ворочался и просил грудь не меньше трёх раз за ночь, особенно когда болел. Это был его детский антидепрессант. Но в этот раз он не проснулся, даже ни разу не пошевелился. Яна тронула его за руку – она была еле тёплая. Ещё не допуская в голову страшную мысль, Яна вскочила и включила свет. В искусственном свете, лицо сына выглядело белым и странно симметричным. Она кинулась к нему и принялась трясти. Голова Димы откинулась назад, руки и ноги безвольно повисли.

Остальное Яна припоминала смутно. Павел вызвал «скорую», врачи установили, что Дима умер всего через два часа после обследования в больнице. У ребёнка оказался загиб тонкого кишечника. Доктор по неопытности не смог увидеть этого на рентгеновском снимке, не захотел позориться перед более опытными коллегами и не обратился к ним за советом. Из-за нелепой врачебной ошибки Яна потеряла сына и смысл жизни.

Больше всего её удивило, что мир не заметил отсутствия маленького мальчика. Всё так же светило солнце, опадали листья с каштана под окном, сосед выгуливал собаку.

Павел выждал два дня после похорон и отправился на работу. Со дня смерти сына они не сказали друг другу и десяти слов, но в мыслях обвиняли друг друга. Пропасть между ними росла с каждой минутой, с любым несказанным словом и утаённой эмоцией. Пока Яна витала в безвременье, погружённая в своё горе, Павел добился суда над врачом. За халатность, стоившую жизни человеку, тот получил пять лет колонии строгого режима. Павел рассчитывал, что совершенное возмездие вернет Яну к жизни, но она словно таяла с каждым днем, превращаясь в собственную тень.

23 октября 2012 года умер не только Дима, но и его мать, и то, что её сердце продолжало биться, ничего не меняло. Яна мучила себя бессонницей, пила литрами кофе и энергетические напитки, лишь бы не погрузиться в сон. Она не хотела никого спасать. Впервые она задумалась о природе странного дара и впервые его возненавидела. Почему никто не пришёл предупредить, что Дима умрёт? Почему она спокойно видела радужные сны в то время, когда её сын погибал в полуметре от неё? Как она могла не почувствовать, как под её ладонью из самого дорогого человека по капле утекает жизнь? Почему она спасла сотни совершенно незнакомых людей, но не смогла помочь своему ребёнку?

Яна терзала себя вопросами и молила об избавлении от способности общаться с призраками.

Развод не стал неожиданностью. Яна не могла смотреть в лицо Павла и не вспоминать его нежелание ехать в больницу и спокойную уверенность, что Дима проснётся в полном здравии. Павел винил её в том, что она упивалась горем и забыла о существовании мужа. Ему необходимо было выговориться, облегчить душу, выплакаться в конце концов, но она не видела его, словно он стал одним из ночных гостей, ожидающих возможности наведаться в её сны.

После посещения кладбища Яна вернулась домой, отключила телефон и достала из холодильника бутылку коньяка. Она уже не помнила, откуда в доме взялся алкоголь, – может, кто-то подарил, может, сама купила. Бутылка оказалась всё ещё запечатана. Первую рюмку она осушила залпом, закашлялась, тут же налила вторую. Постояв несколько минут, прижала горлышко к губам и быстро, захлебываясь, выпила почти половину. Рот обожгло, желудок взбунтовался, готовясь избавиться от ядовитой жидкости. Яна не стала дожидаться, когда её вырвет, и кинулась в ванную комнату.

Дорогостоящий напиток весь без остатка отправился в недра унитаза. Вытерев рот тыльной стороной кисти, Яна опустилась прямо на кафельный холодный пол и зарыдала. Где-то на задворках сознания пульсировала мысль, что теперь её точно уволят и она лишится возможности узнать лучше странного психолога с холодными глазами.

Вечером Яна снова включила телефон и сразу же обнаружила шесть пропущенных звонков и два сообщения. Звонили с работы, разумеется, озабоченные прогулом. Сообщения пришли от Карины. Яна сразу же ей перезвонила.

– Карина, привет.

Трубка в одно мгновенье ожила, казалась, даже завибрировала от взволнованного голоса.

– Янка, что случилось? Ты почему не пришла на работу? Диплодок тут тебя с какашками своими мезозойскими смешала.

Яна печально уточнила:

– Меня уволили?

Карина довольно хмыкнула и поспешила похвастаться:

– Шиш ей, старой корове! Я прикрыла тебя. Сказала, что ты в больнице, ехала на работу, и тут тебя скрутил аппендицит, телефон разрядился и всё такое. Кажется, поверили, – и погодя уточнила: – Ну кроме Демьяна. Его фиг обманешь! Кивал так сосредоточенно, когда я заливала, а потом посмотрел на меня с жалостью и ухмыльнулся. Ну, ты не бойся, он всё равно не скажет, если сразу смолчал.

– Спасибо, – Яна, не задумываясь, солгала: – Я и правда приболела, кашель жуткий, попрошу отгул хотя бы дня два.

– Ну, выздоравливай. Не забудь про чеснок с медом – офигенное средство.

Яна попрощалась и снова отключила телефон.

Раз коньяк не пошёл, созрела идея напиться водкой или вином.

Два дня Яна не выходила из квартиры, практически не вставала с постели. Напиться не получилось. Едва она вливала в себя стакан с алкоголем, как организм поспешно очищался методом рвоты. Плотно задёрнутые шторы не впускали свет, создавая в помещении фиолетовый полумрак. Яна даже не знала, когда заканчивался и день и наступала ночь. Не хотелось есть, не хотелось спать, хотелось просто умереть. Она постепенно впадала в состояние чёрной тоски: как оказалось, та не ушла, а просто отступила на время, затаившись в уголках подсознания.

Звонок в дверь Яна услышала не сразу, сквозь пух подушек до сознания добралась тоненькая трель. Яна встала и медленно побрела к двери, нимало не заботясь о слежавшихся нечёсаных волосах и мятой пижаме. Открыв замок, она едва успела отступить назад, как в квартиру влетел отец с двумя пакетами, наполненными продуктами.

Григорию Николаевичу хватило беглого осмотра, чтобы догадаться, как его дочь провела последние два дня. Он крепко обнял Яну за плечи и прижался губами к её волосам.

– Эх, Янковский, – его колючая щека коснулась горячего лба дочери. – Бери пакеты, пойдём кушать.

Яна всё так же послушно, без единой эмоции на лице, взялась за ручки пакетов, принесённых отцом, и побрела на кухню.

Пока Григорий Николаевич наскоро готовил несложный ужин, Яна сидела на табурете, поджав под себя ноги, и рассеянно водила пальцем по стеклу. Весёлые легкомысленные разговоры не помогли встряхнуть дочку, тогда мужчина поставил на стол жареную картошку с колбасой и прямо сказал:

– Я знаю, что тебе больно, это, наверное, невозможно пережить. Напиться пробовала?

Яна чуть заметно кивнула:

– Не получилось.

– Всё равно бы не помогло. Время не вылечит. Сразу скажу – ты никогда не забудешь Димку, но от тебя зависит, какие это будут воспоминания.

Яна даже не смотрела в сторону отца, её плечи ссутулились, руки сжали край столешницы?

– У нас не было красок, а на улице шёл дождь. Я достала черничное варенье, и мы разрисовали старую простынь. Димка весь извалялся и стал сладким, словно черничный пирожок.

Григорий Николаевич постарался улыбнуться.

– Помнишь, однажды летом, когда ты привезла его к нам, он наелся собственных какашек. Ты сначала подумала, что это шоколад, и отругала нас с матерью. А Димка все чавкал, пока ты бесилась и обещала больше никогда не оставлять внука таким беспечным бабушке и дедушке.

Накормив дочку, Григорий Николаевич заставил её принять душ и лечь спать. Оставшись в одиночестве, он расположился на кухне в компании бутылки водки и мясной нарезки. Раньше он не думал, что роль отца окажется настолько сложной.

***

Яна летала между пузатых ватных облаков, расправив руки, словно крылья. Спокойный тихий сон излечивал, успокаивая израненное сердце. Небо потемнело, подул ветер, и уже через секунду краски начали привычную бешеную пляску. Полёт оборвался падением на ромашковую поляну. Яна зажмурилась, не желая видеть очередного просящего о помощи. Лёгкий сквозняк коснулся плеча, влажный ветерок облизал руки и живот, трава колола спину. Яна не открыла глаз, но по ощущениям догадалась, что её тело полностью обнажено. Как ни странно, она не почувствовала смущения, не возникло желания прикрыться.

– Можешь открыть глаза, – голос гостя звучал звонко, словно колокольчик, и одновременно размыто, не выдавая эмоций.

Яна приподнялась на локтях и, наконец, решилась осмотреть поляну. Ярко-оранжевые ромашки с фиолетовыми лепестками выглядели дико на фоне вполне обычной зелёной травы. Всего в метре от неё зависло облако тумана, постепенно оформившееся в трёхлетнего ребёнка.

Девочка слегка шевельнулась и печально выдохнула:

– Ты знаешь, зачем я пришла. Моя сестра умрёт, если ты не вмешаешься. – Говорила она на удивление по-взрослому, не коверкая и не искажая слова.

Яна сосредоточенно кивнула.

– Я не хочу больше никому помогать. Я устала.

– Ты должна.

Яна встала и решительно повернулась спиной к маленькой гостье.

– Не должна. Не знаю, откуда вы приходите, как обо мне узнаете, но передай всем, что я отказываюсь от этого дара.

Она сделала шаг и замерла, оторопело всматриваясь в даль. Там, где заканчивалась поляна, начинался редкий сосновый лесок, чахлые деревца смешно растопыривали колючие ветки. Из-за стволов выглядывали знакомые уже старики. Вместо глаз – провалы, лица искажены в крике. Стоило только моргнуть, и они исчезли, оставляя после себя тёмную дымку.

– Ты видишь меня такой, но я умерла в тот же день, когда родилась. В раю все дети растут до тридцати трёх лет и все взрослые, когда бы они ни скончались, возвращаются в этот же возраст. Я умерла три года назад.

Яна обернулась и ошеломленно уставилась на девочку.

– Как это произошло?

– Это же случится с моей сестрой. Мать родила меня втайне ото всех, замотала в простыню и выкинула в мусорный бак около котельной.

На какое-то время Яна полностью лишилась дара речи. Скинув оцепенение, она шепотом переспросила:

– Что сделала?

Образ начал рассеиваться, последние слова призрака прозвучали как удаляющееся эхо.

– Её зовут Марина Шалюкова. Дом сорок два по улице Батарейной. Спаси мою сестру, пожалуйста.

Поляна поплыла под ногами, земля и небо одним рывком поменялись местами, Яна снова почувствовала, что летит, но в этот раз в пустоту. Не успев испугаться приближающегося падения, она открыла глаза и проснулась.

Быстро натянув первую попавшуюся под руку одежду, она схватила с тумбочки пистолет и вбежала в кухню.

– Папа, ты на машине?

Григорий Николаевич недоумённо пожал плечами.

– Ну да.

– Отвези меня на улицу Батарейную, дом сорок два. Это далеко? – Задавая вопрос, Яна на ходу надела куртку.

Григорий Николаевич не стал уточнять причины странного поведения дочери, быстро накинул пальто и вышел из квартиры вслед за ней.

Ехать оказалось недалеко, но город, как назло, пробки внезапно образовались даже на тех улицах, где они встречались редко. Яна нервничала, кусала ногти и теребила плечо отца, уговаривая поторапливаться.

Едва машина затормозила во дворе дома, Яна толчком открыла дверцу и кинулась к ряду баков, сиротливо прижавшихся к стенке котельной. Запах гниющего мусора ударил в нос, едва Яна приоткрыла крышку первого контейнера. Пальцы дрожали, быстро перебирая шелестящие пакеты, сердце билось где-то в горле, мешая дышать. Бумага, очистки, старые вещи, коробки: руки машинально откидывали мусор, без всякой брезгливости копаясь в зловонной куче. Яна с содроганием ожидала прикосновения к телу ребёнка и даже не заметила, как по лицу заскользили слёзы.

Когда она передвинулась ко второму баку, сзади приблизился Григорий Николаевич.

– Что мы ищем?

– Ребёнка.

Григорий Николаевич сначала решил, что ему послышалось, но, увидев, как сосредоточенно Яна копается в контейнере, не обращая внимания даже на потревоженных крыс и облезлых котов, понял, что она говорит совершенно серьёзно.

Не успел он приступить к поискам, как Яна сдавленно вскрикнула и аккуратно приподняла окровавленный свёрток. Непутёвая мамаша замотала новорождённую в простыню, на которой рожала. Яна отогнула складки ткани и замерла. Девочка не двигалась, прижав к груди маленькие кулачки, глаза плотно закрыла. Влажные тёмные волосики облепили вытянутую голову. Из свертка выглядывали острые синие коленки и часть пуповины.

Григорий Николаевич наклонился над плечом Яны и боязливо взглянул на шокирующую находку.

– Он жив?

– Звони в скорую. Она дышит. Повезло, что мусорные баки полные, не успела замёрзнуть.

Пока ждали врачей, Яна замотала ребёнка в куртку и укачивала, напевая песню, которую когда-то пела своему сыну. Малышка хныкала, ворочалась, водила носиком в поисках еды, её маленькие пальчики обхватили указательный палец Яны, и она, посасывая его, немного успокоилась. Жестокость молодой матери, выкинувшей новорождённую дочку в мусорный бак, словно тухлую рыбу или дырявый ботинок, никак не укладывалась в голове. Каким нужно быть чудовищем, чтобы пойти на такое? Содрогнувшись, она прижала ребёнка к груди и вновь расплакалась. В годовщину смерти сына она спасла другого маленького человечка, возможно, подарив миру нового учёного или изобретателя, а может, просто хорошего человека.

5 глава. Гостья

Демьян всегда с удовольствием ходил на работу. В отличие от многих несчастных, вынужденных просиживать время на нелюбимой должности, он выбрал профессию по сердцу.

В первом классе Дёма с серьёзностью, не свойственной возрасту, объявил родителям, что станет сыщиком, будет носить револьвер и широкополую шляпу. У него обязательно будет боевой конь и верный товарищ. С возрастом мечта обрастала новыми деталями, видоизменялась, но сердцевина осталась прежней. Больше всего Демьяна увлекали погружения в человеческую натуру. Ещё не окончив школу, он постиг истину, перевернувшую его сознание – внутренняя жизнь людей интересней большинства увлекательных приключенческих книг, которыми он зачитывался с детства, игнорируя телевидение.

В старших классах он уже не мечтал о карьере доморощенного детектива и трезво оценивал сложности содержания коня в городской квартире. Товарищ у него, правда, появился. Правда, не особенно боевой. Как и Кеша, Демьян служил постоянным предметом насмешек, но его это не волновало. Ему даже не приходилось делать вид, что обидные прозвища и шутки его не тревожат. Злые насмешки на самом деле отскакивали от него, как мячики для пинг-понга, не задевая чувства. В школьные годы Демьян не был задирой, много читал, занимался в самой непопулярной секции в школе – лёгкой атлетике, носил очки. В общем, представлял собой эталон заучки-зануды.

Демьян знал о большинстве одноклассников то, в чём они никогда не признались бы даже самим себе: их слабости, проблемы, тревоги и заранее прощал им глупое поведение. Очень быстро он догадался, что многие люди, в том числе его ровесники, носят «маски» и являются заложниками ожиданий других. Крайне редко встречались те, кто охотно ломал стереотипы и отвергал устоявшиеся рамки. Большинству было вполне удобно прятать своё «я» за привычным образом. На каждого ученика Демьян составил анкету, где подробно расписал особенности характера, склонности, фобии и причины носить «маску». Позже он решил своё хобби превратить в профессию и не прогадал. Навыки «раскопок» в людях, приобретенные ещё в школе, обрели опору в виде научного скелета и стали для него способом существования.

Демьян поднялся по лестнице, вежливо кивая на приветствия студентов, на мгновенье замер перед дверью. Карина не особенно беспокоила и грубила намного реже, а вот «оплот женской справедливости» во главе с Диплодоком регулярно портил настроение. Преподавательницы восстали против него, объявив бойкот, а их предводительница накатала несколько докладных, забыв на время о великой миссии по выживанию лаборантки.

К счастью, сегодня Софья Даниловна намеревалась выспаться и явиться только к третьей паре. Сергей и Карина мило беседовали около чайника. На пустовавшем три дня столе лаборантки стояла спортивная сумка. Если верить Карине, два дня назад Яне вырезали аппендицит. Такой регенерации можно только позавидовать.

Демьян достал ноутбук и демонстративно отвернулся к экрану, игнорируя злой взгляд недавней любовницы и виноватый – Сергея. О некультурном поступке психолога уже начали ходить легенды, обрастающие новыми подробностями. С одной стороны, Сергей был солидарен с Демьяном, а с другой – рад, что милая преподавательница освободилась от этой бесперспективной симпатии и частичка её внимания теперь, возможно, перепадёт ему.

На столе зазвонил телефон. Никто из присутствующих не двинулся в сторону трезвонящего аппарата. Демьян раздражённо вздохнул и протянул руку к трубке. В коридоре раздались торопливые шаги, и в комнату влетела Яна. Опережая мужчину, она схватила трубку и, запыхавшись, поздоровалась.

Слушая собеседника на другом конце провода, она рассеянно кивала и хмурилась. Демьян наблюдал за переменами на её лице: удивление, злость, грусть, ярость и показное равнодушие.

Положив трубку, Яна развернулась к преподавателям и спросила:

– Звонила мама Шалюковой Марины. Просит куратора написать на неё характеристику. Кто её куратор?

Карина заинтересовалась:

– Зачем ей?

Демьян не отводил взгляда от Яны. Она вздрогнула, губы превратились в тонкую линию, кулаки сжались так, что на ладонях остались следы ногтей. Он не мог никак сопоставить незатейливую просьбу матери Шалюковой и реакцию Яны. Его пару упомянутая студентка пропустила.

Он развернулся к Сергею.

– У тебя были занятия на третьем курсе?

Сергей медленно кивнул, вспоминая список отсутствующих:

– Её не было. Староста сказала, что по болезни.

Демьян на мгновенье нахмурился и спокойно пояснил:

– Марине понадобится академический отпуск, если только родители не помогут ей с ребёнком.

Карина изумленно выдохнула и завизжала, подпрыгивая на месте:

– Ребёнок? Она родила, что ли? Да ладно! Я думала, она на плюшках разъелась, а тут ветер перемен надул, – она всплеснула руками, – а папик кто? Вот бы штуку такую сделать, чтобы попискивала при приближении настоящего родителя. Так точно вопросов о том, кто породил, не будет.

Демьян не слушал щебет Карины, он продолжал наблюдать за Яной. Ненависть и грусть искажали её лицо. Известие о ребёнке не было для неё новостью, кроме того, она явно знала гораздо больше остальных, и эти знания отражались смесью сильных чувств в мимике и жестах. Она успела опустить глаза, прежде чем первая слеза покатилась по щеке, и быстро вышла из комнаты.

Демьян проводил её взглядом и снова углубился в свои лекции. Яна вернулась только после звонка, когда остальные преподаватели разошлись на занятия. Увидев Демьяна, она сначала отступила, но потом уверенно прошла мимо него и села к компьютеру.