Против стрелки

Против стрелки

Виктор Каган

Оле и детям

© Виктор Каган, 2020

ISBN 978-5-4498-1204-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Старинных часов простота заводная …»

Старинных часов простота заводная —ни гирьки, ни ключика, ни электроник —как грамота древняя берестяная,приметы наивной прабабушкин слоник.Осеннего солнца весёлые пятнатанцуют на лета задумчивой тризне.И крутишь дрожащую стрелку обратно,пружину держа в напряжении жизни.

«Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовой…»

Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовойпамять движется по кругу серебристою плотвой,её держит на прицеле ум – бессменный часовой,и душа вослед им плачет безутешною вдовой.Шли-пошли без слов и песен, миновали день вчерашний,солнце село за спиною, дым рассеялся домашний,шли тропою неизвестной, шли дорогою всегдашней,шли бог весть чему навстречу – чем страшней, тем бесшабашней.Над повинной головой небо звёздною канвой,яви путаные карты, снов недрёманый конвой,в сбруе жёсткой календарной дни-бурлáки бечевой,время ухает совой, всё сначала, всё впервой.И спасибо, что живой, что ведут воспоминаньясквозь обманчивые знанья, сквозь незнанья, заклинанья,сквозь забытые признанья, через знаки препинанья,сквозь судьбы напластования в прожитóго собиранье.Вспоминаешь сам не свой.Пахнет прелою листвой.

«Если есть гром, значит где-то был шорох…»

Если есть гром, значит где-то был шорох,шёпот с неясным началом в таинстве немоты.Если есть взрыв, значит где-то должен быть порох.Если я ещё жив, значит где-то должна быть ты.Где-то должно быть то, что не знает начала,ибо начала нет, значит не будет конца.В гульбище пьяном трезвая птица кричалаили молчала пьяная громче молчанья творца.Так умирает год. Так начинается новый,в нём продолжается старый, вертится круговерть.Так не бледнеет запах сломанной ветки сосновой,так не кончается жизнь пусть даже всхлипнула смерть.Так начинается сказка ярче отбывшей были,так начинается песня в горле глухой немотытам, где слова бессильны, там, где начало забыли,где расплывались в тумане, но не горели мосты,где расходились у камня на перепутье дороги,слагаясь в ещё неизвестные даже богам пути,где на газете вчерашней стол накрывали богии мы у них парой синичек светло трепыхались в горсти.

«Cвет подёрнутый тусклой теменью…»

Cвет подёрнутый тусклой теменью.Словоложество. Суевременье.Не спаслись и не убереглись.Колокольный звон в отдалении,тишины сквозь грохот моление,дней концы и начала сплелись.Мысль вслепую колотится в темени иотзывается в сердца биении,ду́ши камнем падают ввысь.Время стуже и время калению.Время гневу и время смирению.Говори, пророк, не таись.Говори, Соломон и юродивый,пока в землю неслышно восходим ипрорастаем травой в облака.Говори. На твоё говорениеотзывается благодарениеза дыханье, что длится пока.

«От А до Я, от мира до войны…»

От А до Я, от мира до войны,от óберега до смертельной неги,от звонкой альфы до немой омеги,от первой до последней тишины.И все пути сливаются в один,и не сойти, как мы с ума сходилии на игле Кощея жили-были,и золотых не знали середин.Уже без водки воздух всё пьяней,пустое дело – тело конопатить,и время не копить, а просто тратитьи быть богаче тем, что стал бедней.И дела нет, зачем и почему —какая разница? Ни сердцу, ни уму —что есть, то есть, так, стало быть, и надо,и нечего завесы слов плести,пока открыты смертные путина сколько хватит времени и взгляда.

«Отеческих пенат всё тот же лик…»

Отеческих пенат всё тот же лики тот же сквозь знакомый облик дух,всё тот же воробьиный чик-чирики тот же бред зияющих прорух,и хан, и хам, и сказки. Исполать.В трёх соснах разгулявшихся стихийплутает речь и слов не отыскатьдля выдохшихся песен ностальгий.Да и к чему отыскивать слова,размазывая слёзы по лицу?Так на ладони бабочка мертваи что на крылья сыпать ей пыльцу…

«Всё главное уходит в сноски…»

Всё главное уходит в сноски,когда слова без них мертвы.И ветер шевелит обноскивчера ещё живой листвы.Две даты на могильном камне.За жизнью жизнь – за облака.И дай бог памяти, пока мнене стукнет гвоздь гробовщика.Слов неприкаянно немотство,попытка говорить грешна.Но отзывается сиротстванеутолимая вина.Вороний грай, как дождь, прольётся.Замрёт дыхание в тиши.Цветы пожухнут. Боль свернётсякалачиком на дне душии станет греться дальним светом,пока то ль к счастью, то ль, увы,ещё на свете я на этом,по эту сторону травы.

«Когда словам не вынести тщеты…»

Когда словам не вынести тщетыдо смыслов сокровенных достучаться,тогда приходит муза немотысуровая, как дух старообрядца.Садится у стола и смотрит в стол,сплетает пальцы словно ждёт чего-то,а на плече её сидит щеголи пьёт с виска немую каплю пота.Чего ты ждёшь? Она молчит в ответ.Зачем пришла? Она в ответ ни звука.Глядит в окно, закату смотрит вследи щурится на тени близоруко.Потом вздохнёт, попросит огонька,закурит, скажет, ладно, хватит дуться,ты, парень, не валяй-ка дурака,коль смыслы будут, то слова найдутся.И растворится, выпустив кольцои в нём пропав, надев, как плащ на плечи.В углу мышонком прошуршит словцои скроется до пробужденья речи.

Александру Избицеру

Что это, господи? Господи, что?Звёзды наплакали, ветры напели?Глас твой сквозь три ха-ха-ха шапито?Отсвет купели? Разливы капели?Клавиши радуги? Струны дождей?С запада ветер или с востока?Нота любви? Саксофон водостока?Плач пересмешника? Крик лебедей?Это момент между явью и сном,это мгновенье длиною в столетье —лопотуном, шептуном, молчуном,разноголосица и разноцветье,хитросплетенье начал и концов,горечь веселья, печали улыбка,бой барабанов, звон бубенцов…празднично, знобко, призрачно, зыбко.Это на стенке трепещущий лист,это из сора души воспаренье,это прикрывший глаза пианист,это на кончиках пальцев прозренье,это надежды звучащая плоть,это любви безответное счастье,это отчаянной веры щепоть,это созвучие и соучастье,это начало концов и начал,это двуногая страсти тренога,досточки клавиш, последний причалутлой лодчонки уставшего бога.

Дмитрию Бавильскому

1Подбой заката спорит с белизнойсияющего дня. Молчи и слушай.Дым приторен над миром и страной.Кукушка надрывается кликушей.Поклоны бьёт святая простотато кесарю, то богу, то мамоне.Семи ветров сквозная духота.Кощеева игла в яйца бутоне.Чахоточный румянец суетына бледности застывшего мгновенья.А жизнь взыскует тихой простотыне чаянного слепотой прозренья.И ты стоишь – кепчонка набекрень,душа поёт и матерится тело,и простота обманчива как тень,отброшенная светом в тьму пробела.2Фаворский цвет мерцает на свету,в Преображенье достигая пикаи превращаясь в запахи и звукилиствы под ветром и травы в овраге,в птичий и собачий печальный грай,в светлую печаль, что так похожана остывший чай… и день прозрачени призрачен… и словно напоследокмелькнёт предчувствие и в тишине растает…закат сгущается, в лесу деревьев лицасливаются в колеблющемся ликеи августовский светсплетается неслышнов щекочую вязьсентябрьских паутин…

«Что давно потерянным ключам…»

Что давно потерянным ключамдо того, где свечи жгу теперь я?Что за птица прилетает по ночам,бьётся о стекло, теряя перья?Что за рыба бьётся на блесне?В чьих руках сгибается удило?Что за эхо плачет в тишине?Что за тишина в аду горнила?Что за блажь – вопросы городить?Что за дурь – искать на них ответа?Тянется растерянная нитьАриадны за полоской света.Дышит неостывшая зола.Теплится душа в озябшем теле.Светятся в морщинах зеркала.Вьются заоконные метели.Женщина заваривает чайпосреди земной юдоли ада,задевая тени невзначай,прозеленью вспыхнувшего взгляда.

«Слово просится прочь, как стреноженный конь…»

Слово просится прочь, как стреноженный конь.Мелкой дрожью по коже дыханье свободы.Взгляд распахнут по-детски. Горло помнит супонь.Пастернаковских скул немотою обводы.Слово просится в голос. Но воздух так густ,что на волю из лёгких не вылететь речи.За грудиной горит несгорающий куст.И холодный огонь на оплывшие свечи.Слово просится стать. Но под стать тишинетает в терпком неспешном раздумьи молчанья,чтобы выпасть кристаллом на листа белизне,наконец обретая способность звучанья.

«Песчаный скат на волжском берегу…»

Песчаный скат на волжском берегу.Неслышный разговор воды и неба.Качаются бессонные буйки.Сладость корки хлеба.Игла молчит в стогу.Ещё зелёные пахучих трав валки.Не дремлет щука и карась не спит,и на горе посвистывают раки.Сюда вернуться и начать сначала.Срок жизни не допит.Полощет память враки.Воздушные дворцы и на колу мочало.В зияньи переполненных пустотобманом соблазняет простотаи девкой жмётся к сбрендившему веку.Река уже не та.И ты уже не тот.И дважды не войдёшь в одну и ту же реку.

«Думалось, будет всегда…»

Думалось, будет всегда,а пролетела и скрыласьв непоправимости милость.Перебираешь года,то вспоминаешь и это,всё, что казалось простым.Чувствуешь чувством шестымшорох небесного света.Сколько осталось – бог весть.Греет любви наважденье.В день отгоревший рожденьятихо на кухне присесть,чокнуться с тающим небом,выпить, вздохнуть, помолчать.Памяти грустной печать.Стопка, накрытая хлебом.

«Время смеялось, плакало, пело…»

Время смеялось, плакало, пело,в небо стучалось, билось о дно,с ритма сбивалось, парило, летелo.Господи, как это было давно.Мало не много, много не мало.День занимал собой ширь бытия.До горизонта лежало начало.Морем казалась дня полынья.День был длиннее долгого года.Год был короче мелькнувшего дня.Неутолимого голода кóдадень завершала, звеня и маня.Но ворожа, заклиная, пророча,таяли дни, растворясь во вчера,завтра рождалось в таинстве ночии умирать начинало с утра.Пахло грибами, костром, листопадом,снегом, распутицей, пыльной жарой,дни уменьшались под времени взглядоми заплетались густой мишурой,переливаясь в минувшей минуте,перекликаясь с кукушкой в часах,и разлетались, как шарики ртути,как между пальцев песок в небесах.Тиканье сердца. Шорохи света.Заново учишь, что знал наизусть.Вертится в воздухе жизни монета.День ото дня всё прозрачнее грусть.

«Пустим пó кругу, словно папаху…»

Пустим пó кругу, словно папаху,тёртой кепочки простоту,коль не голому на рубаху,так одетому на наготу.И, настроив перо, как лиру,тронем строчки тугую нить,то ли пó миру, то ли по мúруотпуская слово бродить.Ошалевшей от крови эпохенаплевать на него и забыть.Не пророки мы, а скоморохи —словом слёзы сквозь смех будить.А когда потянется к небуи в песок поплывёт душа,положить на стакан ломоть хлебаи уйти в никуда, не спеша.

«На солнце проступающие пятна…»

На солнце проступающие пятна.Цветущий на болоте чернотал.Отдай слова, верни слова обратно,мой бедный бог, что я тебе шептал.Ты что-то отвечаешь мне невнятно,а что – не различить, не разобрать.Прошу тебя, верни слова обратно,что я набрался глупости сказать.Дождей морока в жести водостока.Хоть пой, хоть плачь, хоть милости проси.Мой бедный бог, тебе там одиноков твоём необозримом небеси.На стрелке ходиков заснул безумный кочет,проспит лису рассвета и хана.Слепая полночь бредит и пророчитпровидческим безумием пьяна.Мой бедный бог, перелистнув страницусвоих заветов, падает во тьмуи всё, что ночью будет ему сниться,к утру окажется ни сердцу, ни уму.

«Догорит заката парус…»

Догорит заката парус,плач утихнет, смолкнет смехи рассыплется стеклярусзвездопадом из прорех.Покачнётся мирозданье,встанет дыбом окоёмждать с разлукою свиданья,встречи небыли с быльём.Нечисть ночи карты мечет,дрыхнут кочеты на вышке,на руке у бога кречетчереп взламывает мышке.Смотрят с двух сторон в окошкосквозь патину бытиянеба ветхая рогожка,тела утлая ладья.

«Что будет, будет. Что прошло, прошло…»

Что будет, будет. Что прошло, прошло.Что есть, то есть, а больше и не надо.В календарях запуталось числои шёпот в шелестеньи листопада.Далёкий шум запутался в тиши.Цвета, слегка подёрнутые дымкой.И ни души. Замри и не дыши,для мира обернувшись невидимкой.Патина сентября вздыхает под рукойи пощекатывает щёку паутина.Дать волю кисти и немой душе покой,чтоб проступила на холсте картина.Грибов и прели дух плывёт, пьяня.День длится, как застывшее мгновенье,и в мимолётном отпечатке днясквозит, себе не веря, откровенье.

«Слегка подтаявшая летняя жара…»

Слегка подтаявшая летняя жара.Дней убывающих меж пальцев долгота.Стук яблок и каштанов. И с утрасквозь краски августа мерцает нагота.Дымится терпкий чай. В окно луна глядит.Прекрасна женщина. И мой сурок со мной.А память школяром растерянным твердит:«Война, войны, войне, войну, войной».Твердит, пророчит, бредит, правду врёт,кукует, каркает, восходят трели в плач.Jam session августа. И ночи напролётв траву роняет головы палач.Слепая мошкара летит на свет.Остывший чай подёрнут плёнкой сна.За стенкой глухо кашляет сосед.И ржавчиной листва обагрена.

«Не по велению детской считалки…»

Не по велению детской считалки,не бормотаньем липучей гадалки,не по совету голосом скучным,не объективным расчётом научным,не лотерейной цифрой случайной,не в гуще кофейной надеждой нечаянной,не ожиданием чуда чудесного,не манной небес подаяния пресногои не молитвой то криком, то шёпотом.Пóтом и кровью.Кровью и опытом.

«Осеннее зарёванное небо…»

Осеннее зарёванное небо.Не сладок дым и приторен распад.Красноречива блажь. Косноязычна треба.Ночная перекличка невпопад.Собою переполнены пустóты.Бездонны хляби вечной маяты.И безголосый голос: «Что ты? Что ты?»из подземельной гулкой высоты.А с пересохших губ слетает словои падает в пожухлую траву.И старый бог с повадкой птицеловаиз слов слагает о себе молву.

«Всё тоньше книжка записная…»

Всё тоньше книжка записная.Зачем она? Уже не знаю —живых всего наперечёт.А речка времени течётсквозь пальцы по земному краю.Уносит имена и даты,и лица тех, кто был когда-то.Скорбящий в радости чудак.Скользящий солнечный пятак.Горят на памяти заплаты.Жгут листья. Дым витает сладок.Шуршит осенний беспорядок.Щекочет щёки холодоки всё, что помнил назубок,бежит от речи без оглядок.И проступает соль земнаяна лбу, когда с судьбой играя,вдруг заиграешься до слёз.Так плачет крап на картах грёз,когда тасуешь их, сдавая.Ночь всё длинней, а ночь короче.Клони́тся день к бессонной ночи.Земная длится канитель.Мягка небесная постель.О чём там ходики хлопочут?

«Было голодно и одиноко…»

Было голодно и одиноко.Было сыто, весело, пьяно.Что таращишься, дно стакана,как бездонное божье око?Серебрится звёздное просо.Зарастает ржавчиной лето.Лебединая шея вопроса.Воробьиный лепет ответа.Опадает сказок короста,голос памяти глуше, тише.Или это не память – простошорох лет по дырявой крыше?И катая меж пальцев годы,дни и даты перебирая,тихо ждёшь у моря погоды —заблудившегося трамвая.

«Богом не прочитанный извет…»

Богом не прочитанный извет.Жизнь ломала да не обломала.Посреди осыпавшихся летпамяти провалы и прогалы.На стакане с водкой сохнет хлеб —только успевай менять и плакать.В неизбытой нежности свирептлен ласкает солнечную мякоть.Тихо осыпаются слова.Запах прели, дыма и свободы.И по праву вечного родствасмерть у жизни принимает роды.

«И что с того, что прячется в мешке…»

И что с того, что прячется в мешкенемой судьбой заточенное шило?К закату вечер и рука в руке —и это есть, а то, что было, сплыло.По водам хлеб. И на столе ломóть.И соль ещё не потеряла силу.Ещё с душой аукается плотьи вяжет жизнь смолёные стропила.Закат с рассветом делят небеса.Сосуд небесный не оскудевает.И на щеках солёная росашагреневую кожу омывает.

«На закате светло…»

На закате светло.На рассвете темно.Заплутала в часах шестерёнка.Время дышит в окно.Память крутит кино.Спотыкается старая плёнка.То, что было потóм,то, что будет вчера,на рябом проплывает экране.Занебесное счастье,земная хандра,шиш в кармане и ёжик в тумане.То, что будет, пройдёт.То, что было, не зря.А пока посидим на дорожку.Бабье лето шуршитна свету октябрянаяву, в полусне, понарошку.Неразборчива речь.Невесомы слова.Звёздный крап на бубновом валете.И в ладони ладоньсловно свет волшебстваотражается в будущем лете.

«Тягучая бессонная тщета…»

Тягучая бессонная тщета,продавленность небесного матраца.Растерянных мгновений маятав беспомощном усилии собраться.Слепая госпитальная тоскаколотит в грудь трухлявою клюкою.И даль близка, а близость далекаи слово бьётся болью под рукою.Смущается желанья нищета.Забыть, забыться, пóд руку забитьсяволшебнику, где стихнет суетаи молится душа, а не божится.В булгаковской ночи́ висит луна.Ночной обход неутолимой боли.Пьянит таблетки сонной белена.Стихает стон в беспомощном глаголе.Сны, путаясь в часах, безбожно врути не найти концов – всё шито-крыто,стучат в висок осколками минутчетыре всадника, горят коней копыта.Но не смыкает взгляда изумруди тихо дышит рядом Маргарита.

«Ноябрь. А всё ещё тепло…»

Ноябрь. А всё ещё тепло.Старик. А всё ещё живётся.Под кожей, кажется, крылопрорваться в поднебесье бьётся.И госпитальная тщета —урок чистилища тягучий.Дрожит земная нищетаи тянется счастливый случай.Зеленоглазая судьбатвою не выпускает руку.Молитва. Исповедь. Мольба.Надежда на её поруку.Свеча луны висит в окне,как память— не греша, не каясь.Жизнь забывается во сне,крылом от света прикрываясь.

Леониду Латынину

…в ту ночь, когда слетел последний лист…

О. Генри

Под ногами докошенной жизни стерня.Дозовёшься едва ли, зови, не зови.Только ангелы плачут в аду без меня.Только боги смеются по локоть в крови.И ещё не сорвавшийся с кромки земной,но уже заглянувший за дымчатый край,согреваюсь нетленной любви купинойи держусь за свой маленький aд или райэтой жизни шалавой, шальной, шебутной,бесконечно короткой, святой и грешнóй,несказáнной, безумной, упрямой, чумной,безутешной, потешной, всего лишь одной.Ей в ответ, откликаясь на выдох и вдох,смерть играет на дудке за левым плечом,из подземного царства взмывает Молóх,сныч скрипит под заржавым старинным ключом.Но не молкнет озябших пичуг пересвистсквозь заката кровавый подбойи дрожит на стене нарисованный лист,и любовь говорит: «Ты живой!»

«Чёрное, белое, зло ли, добро ли…»

Чёрное, белое, зло ли, добро ли,бред, откровение, блажь дурака,ангелы, черти, пифии, тролли,выбиты в камне быть на века?Богово – Богу. Логово – волку.Братьям по финке. Сестрáм по серьгам.Зёрнами бьёмся в свою кофемолку.Дождичку молимся по четвергам.Рак на горе заливается свистом.Нéмы кукушки. Молчат соловьи.Виснет луна пятаком серебристым.Господи-боже, твои мы, ничьи?С грохотом крыша сползает у мираи ни житья уже, и ни бытья.Но за стихи́рой вступает стихи́раи не стихает любви лития.

«От снега первого до почек…»

От снега первого до почек.От почек и до листопада.И неразборчив жизни почерк,как шорох замершего сада.День спотыкается о вечери падает в объятья ночи.Язык прозреньями увеча,Кассандра пьяная пророчит.А до утра ещё полвека,а, может, век, а, может, вечность.И медленно сползает с векаслезой нечаянной сердечность.Гуляют желваки по скулам,улыбка дыбится оскалом.Бессильным стариком сутулымбог робко жмётся по вокзалам,тревожно вглядываясь в лица,надеется увидеть сына.А дух, как бабочка-ночницав руке слюнявого кретина.Под хрусткой белизной рубахидуша ещё чего-то чает.И три слона на черепахев раздумьи хоботом качают.

«Если о чём-то и думать, то о тебе …»

Если о чём-то и думать, то о тебе —жизни, любви, речи молчанья за чаем,танце теней на стене, мерцающей в небе судьбе,где и нечаянный вздох так не случаен.Если о чём-то и петь, то не о войне и стране,а о солнечном зайчике, пляшущем на пороге,горло щекочущем дне в наполненной тишине,где за плечами дышат наши смешные боги.Если чего и хотеть, то не заново жизнь прожить,не обрести бессмертье и маяться в нём одномуВечным Жидом, а просто дышать и житьв нашем над пропастью вечности шатком дому.Если чему-то быть, то пусть это будет что есть —отмеренность времени, где и секунда век,стол под крышей, где можно вдвоём присестьи слушать как за окошком дышат звёзды и снег.

1948

Кто видел ангелов – тот светится и сам…

Виктор Кривулин

На дне двора-колодца драный коти музыкант с побитою гармошкой.Мальчишка, позабыв про свой компот,трёт муть стекла то носом, то ладошкой.Сипит гармонь и музыкант хрипитслова простые песенки нехитрой —на жалость бьёт и двор слезой кропит,и грезит, как спасением, поллитрой.Ему из окон дарят пятаки,завёрнутые в мятые бумажки.Послевоенные голодные денькиу времени под палкою в упряжке,холодный ветер с четырёх сторон,свинцовых туч грохочущие глыбы,затворов лязг, этапный перегон,заботы властной стонущие дыбы,и стынут по оврагам образа,пустые к небу обратив глазницы.Но счастлив шкет и светятся глаза,и песенка несёт его, как птицу,уносит из колодца к небесам,в голубизну из серости суконной.Кто видел ангела – тот светится и сам.И шкет в окне – прозрачною иконой.

«Самолётная линия наискосок…»

Самолётная линия наискосокнадорвала небес голубую страницу.Позабытое детство стучится в висок,как цыплёнок в яйце на свободу стучится.Это старость впадает в младенческий раж,отпуская на волю рассудок и память.Это время пустилось в бессонный куражпод зимы разгулявшейся пьяную зáмять.Это птица стремится обратно в яйцо,растеряв по земле разноцветные перья.Это просто щекочет прохладой лицои душа замерлá в подреберье.Это просто билетик пустой попугайдостаёт из корзинки. Он знает,что пока не открыт мне ни ад и ни райи мой рейс без меня улетает.

«Как больно прорезаются крылá…»

Как больно прорезаются крылáсквозь слабость растревоженную плеч.Как рвётся в небеса побег ствола,не зная, что придётся в землю лечь.Как плачет птица под мечом луча.Как тихо подбирается гроза.Как радуга касается плеча.Как в кровь стирают кожу железá.Как в полдень накрывает землю тьмаи кошки сéры в серном запахе, и мирсползает в мрак со слабого ума,и гладит шею ласковый вампир.И в яви сна является отец,и мать зовёт, ну где же ты, сынок?А ты стоишь – стареющий малéц,и небо начинается у ног.

«Вот и день на минуту длиннее…»

Вот и день на минуту длиннее,хотя ночи и длится урок,и в декабрьской смурной ахинеене проснётся под снегом сурок,не споют клавесины капели,не подхватит залётный сквореци весенней прозрачной пастелина рассвет не положит творец.День длиннее, а ночь не короче.Утро в полдень и не мудреней,и в четыре сгущение ночизажигает огни фонарей.Время тянется медленно, вязко.Глохнет в отзвуке тонущий звук.Прожитóго сухая замазкаопадает с опущенных рук.Голос веры, любви и надеждышепотком сквозь шуршанье снегов.Жизнь и смерть дышат зябко, а междузаметает следы двух шагов.

«Перед новым годом, как перед жизнью новой…»

Перед новым годом, как перед жизнью новой,которая, если и будет, то дай бог не хуже старой,карты раскинешь – валет ухмыльнётся бубновыйс авоськой в руках, наполненной стеклотарой.Скажет: «Ладно, не парься, дела-то на копейку,я вот потёртая морда в блёклых веснушках крапав пасьянсы не верю, ибо судьба всего лишь индейкада и у той оторвана хитрой лисицей лапа».Скинемся на бутылку. Сбросимся на вторую.Третья сама нальётся. Закусим хлебом и солью.Тут-то я и поверю, что как-нибудь перезимуюи встречу весну в обнимку с любовью своей и болью.А за весною лето закатится в бабье летои осень золото сбросит к ногам матереющей стужи,и снова достану карты и вызову дух валета,и мы с ним выпьем за то, чтоб было опять не хуже.

«Всё будет так, как должно быть…»

Всё будет так, как должно быть,даже если будет иначе.Если кораблю суждено плыть,бог ему океан наплачет.Мир, как ни крути, ни кромчи,лишь сам себе соразмерен.И если правят бал палачи,господь изощрён, но не злонамерен.Дрожит на нитке дождя капля добра.Тоска, сколько ни крась, всё зеленее.Кровавый пятак заката катится во вчера,утро опять не будет вечера мудренее.Лучше меньше да лучше, как говорил Ильич.Впрочем, ну его к чёрту – жить хорошо хоть плохо.Дня зажигаю свечку – зябнущий старый хрыч,а что остаётся делать, коли темна эпоха?Будет, что будет и вовремя. А если я виноват,то тем лишь, что был собою и не хотел иначе.Бог напрягает ухо – мудр и глуховат,и говорит: «Да ладно, не виноват тем паче».

«День отойдёт на пять минут…»

День отойдёт на пять минутза сигаретами и канет.Часы с кукушкою взбрыкнути захлебнутся. Время встанет.Настанет вечность. Что тогда?Подтянет гирьки бог лениво?Застынет бреда чехарда?Окаменеет вздох прилива?А ничего тогда. Лишь тыпотрёшь седок висок устало,взглянув с небесной высотына то, что жизнь не перестала…

«Над сорока сорокáми сóрок воровок-сорóк…»