Вот и я вхожу к тебе и сажусь на стульчик около твоей кроватки. Ты радостно протягиваешь мне свои маленькие ручки. Потом крепко обнимаешь меня, сложив ладошки и положив их под свою нежную щёчку.

Как всегда просишь меня рассказывать о моём детстве: о тех интересных историях, которые со мной происходили в жизни. И я с удовольствием выполняю твою просьбу – и рассказываю до тех пор, пока сон не смежит твои ресницы…

Тогда я сажусь за стол и записываю то, что рассказала тебе, чтобы ты потом могла ещё раз перечитать, и прочитать это своим потомкам.

Так слушай же, счастье моё, что я буду тебе рассказывать…

Иллюстрация Т. Н. Поливановой

Часть I. Детство

Глава 1. Вхождение в жизнь

Рано или поздно приходится размышлять о «коловращениях» своей жизни.

И вот однажды, думая об этом, пришла к выводу, что моя жизнь проходит в параметрах каких-то как бы качелей, которые по своей, или Божьей воле, то вздымают тебя на приятную высоту, то опускают до отчаяния низко.

Но выводы эти были сделаны мною позже.

А в данный момент «моя светлость», только что появившаяся на свет, – на том уровне, на котором находились мои «качели», – торжественно водворялась во… нет, не во дворец, что было бы неплохо! а в довольно жалкого вида церковный сарайчик.

Вряд ли это сооружение, приготовленное для хранения церковной утвари и прочего церковного хлама, с уголком, отгороженным для стоящих в нём лопат, чтобы рыть могилы, могло бы быть пригодным для человеческого жилья.

Но тем не менее меня там ожидали две мои сестрички, братик, всё болеющий скарлатиной, и очень старенькая парализованная мамочкина свекровь.

Находясь в младенческом возрасте, я решительно не могла протестовать против вселения меня в такие «непрезентабельные апартаменты». Да ещё справедливости ради надо сказать, что в тот момент меня не интересовало ничего, кроме материнской груди, которой меня, слава Богу, не лишили. А могли бы да ещё как!

Но об этом – позже.

Глава 2. Филя и Сидулька

Ласковый луч солнца, нежно прикоснувшись к щеке, разбудил меня. Открыв глаза и сладко потянувшись, вспомнила вдруг что надо быстро встать и скорее посмотреть: не убежал ли из сада ёжик, который сам пришёл ко мне в гости!

Его приход не удивил меня. Ежей было много, но не все подходили ко мне так близко, как этот Филя. Я назвала его «Филей» за его смешную мордашку. Он брал еду из рук, особенно любил печенье, с удовольствием, похрюкивая, пил молочко.

При воспоминании о его существовании сделалось ужасно весело. Подпрыгнув, совсем собралась бежать в сад, но в этот миг, так некстати, вошла моя нянечка Варенька. Я люблю её, и она меня любит, но, как мне кажется, слишком злоупотребляет моим терпением.

Увы, в данный момент мне не удаётся быстро выбежать в сад, где в коробочке под кустом сирени очень ждёт меня он, мой Филя, зная, что я принесу ему что-нибудь вкусненькое. А няня, как всегда, будет целовать меня, бормоча всякие нежности, потом, помогая мне одеваться как будто я маленькая, заставит обязательно умыться.

А время не ждёт, но мне приходится подчиниться нянечкиному понятию о моём воспитании, и я подчиняюсь чтобы не огорчать её.

Быстро умываюсь и прошу разрешения «на минуточку», пока накрывается стол к завтраку, сбегать в сад. Няня разрешает «именно на минуточку», сделав при этом строгими свои милые глазки.

Схватив печенье, я уже лечу к тому самому кустику, где должен быть мой Филя. Но, увы, коробочка пуста. Он ушёл!

Страшно огорчённая я возвращаюсь к завтраку чуть не плача.

Нянечка утешает, предполагает, что к вечеру он обязательно вернётся, и обещает, если Филя не вернётся, подарить мне настоящего кролика. Это меня вполне устраивает и меняет настроение моих мыслей.

Вообще-то, я хочу совсем не этого. Хочу, чтобы хоть кто-нибудь подарил бы мне настоящего пони. На нём я бы лихо скакала, поражая своих приятелей, которые могли бы видеть меня!

В мечтах: я уже «скачу» в диких прериях на самом бешенном диком мустанге! У меня в руках – копьё! Я – «друг индейцев», Ястребиный Коготь, – сражаюсь с «бледнолицыми»… Но в тот момент, когда я уже посылаю копьё в ближайшего «врага», няня, опять-таки некстати, заставляет меня выпить чашку молока.

Вот так всегда! Никогда не даст ничего «додумать»!

Я так глубоко погружаюсь в свои мечтания и так трудно расстаюсь с ними будто выплываю из какой-то неведомой глубины.

Мечты о пони у меня давно, но ездить верхом мне приходилось только на нашей коровке Сидульке, что мне разрешает сама мамочка!

Обычно это происходит так: тёплым предзакатным вечером, когда небо ещё изливает благостное тепло, сидим мы с мамочкой на скамейке около палисадника, окружающего нашу школу, где мы живём, так как моя мамочка учительница, и, отмахиваясь веточкой от приставучих комаров, ждём нашу коровку идущую домой с дневного выпаса.

Вот и наша «красавица» отделяется от стада, не спеша направляется к нам и склоняет свои аккуратные рожки как бы «здороваясь» с нами. Мамочка даёт ей кусочек хлеба с солью и, погладив её по белой шейке, сажает меня верхом на её жесткую тёплую спину, и я сразу воображаю себя «отважным всадником» или «всадником без головы», в зависимости от настроения, и гордо въезжаю на наш чистый уютный двор. Там меня мамочка ссаживает с Сидульки, тем самым спуская с моих «заоблачных» мечтаний.

Нянечка, напоив меня тёплым парным молочком, снова велит умываться, «мыть ноги»… Так как же, как не босиком шлёпать по тёплым лужам и бархатной тёплой дорожной пыли? Ведь это так здорово! Но вот, пожалуйте вам! Обязательно надо «мыть ноги», руки, лицо? Надоедает ведь!

Наконец все эти неприятные процедуры закончены и я, зацелованная няней, лежу в своей уютной постельке, где никто до самого утра не прервёт моих сладких мечтаний. И во сне я буду мчаться на диких мустангах, защищая «краснокожих», и ласкать своего милого, славного пони…

Глава 3. Цыганёнок

Теперь мы живём в прекрасной квартире «красной» школы. Её называют так из-за стен, выложенных очень хорошим красным кирпичом.

Вокруг школы – палисадник с чудесной чугунной решёткой каслинского литья. Там в многочисленных кустах сирени среди других кустов были у меня свои «тайные» местечки, где я проводила всё своё время. Это было моё жизненное пространство.

Школьный участок переходил в великолепный, большой, многоцветный луг, уходящий к подножью темневшего вдали леса.

И вот однажды чудесным солнечным утром выбежала я из дома, окунувшись в ещё свежую чарующую прохладу, – и вдруг нечто необыкновенное привлекло моё внимание: у самого леса, как чудное видение, возник настоящий цыганский табор!

Вот это да! Как жалко, что у меня нет бинокля, который давал подержать мне недавно приезжавший ненадолго брат. Но и без него я вижу шатры, горящие костры, пасущихся коней в том конце луга. Боже мой! Как интересно!

Из литературы я уже знала о цыганах, что они «шумною толпою» везде кочуют, а ночуют в изодранных шатрах!

Целый день жадно, заворожённо, вглядываюсь я в сторону табора и мечтаю попасть туда, в этот совершенно незнакомый, новый, интересный мир! А вечером ещё ярче горят костры, издали доносятся звуки гитар, и незнакомые песни звучат, завораживая ещё больше меня тем миром!

Но я знаю, что моя нянечка, очень верующая, считает цыган «ужасно бесчестными людьми вроде дьявольского порождения, бездельниками, которые только и умеют обманывать, воровать всё что можно украсть, особенно, детей и лошадей».

Но меня это нисколько не пугает даже каким-то образом ещё больше подстёгивает моё любопытство: «Ну как и что сделать, чтобы она позволила мне хоть на миг увидеть вблизи это немыслимое чудо? Нет, ничего не выйдет», – сокрушённо думала я.

И вот однажды, как всегда, не отрывая взора от табора, заметила я маленькую фигурку, отделившуюся от табора и идущую, как мне показалось, в сторону школы.

Расстояние уменьшалось, и я уже могла видеть, что это – мальчик.

Я помахала ему рукой, и он в нерешительности остановился. Я позвала его, и он подошёл ближе. Теперь я могла как следует рассмотреть неожиданное явление.

Это был настоящий цыганёнок! «Постарше меня», – подумала я.

Он стоял, опустив кудрявую лохматую голову, ковыряя землю грязной босой ногой.

Исподлобья внимательно сквозь спутанные кудри смотрели на меня громадные чёрные глаза такой немыслимой красоты, каких мне никогда не приходилось видеть.

На нём была яркая грязная рубашка, а штаны, как и полагалось мальчику в его возрасте, – с дырами на коленях.

Некоторое время мы молча рассматривали друг друга. Наконец, нарушив затянувшееся молчание, я спросила:

– Ты из табора?

Он утвердительно мотнул лохматой головой.

– А как тебя зовут?

– Андрюшка, – ответил мальчик. – А тебя?

– Меня – Лида.

Секунду помолчав и откинув со лба волосы, он снова внимательно посмотрел на меня своими прекрасными глазами и вдруг спросил:

– А можно, я буду звать тебя Ладой?

Мне это понравилось и я, конечно, разрешила.

Мы оба дружно рассмеялись, и это как будто сблизило нас. Стало так радостно и легко! Мне определённо нравился этот паренёк, совершенно непохожий на наших мальчишек, с которыми я дружила.

Я предложила поиграть «в прятки».

– А можно? Не заругают?

А я уже быстро произнесла свою любимую считалочку:

– Ак, пук, мэ, абель, фабель, думане, ики, пики, грамматики, ин, клин!

Ему вышло «прятаться» – и он мгновенно скрылся в кустах густой крапивы около огорода да так, что я долго не могла его найти. Пришлось сознаться в этом. Андрюшка быстро появился, ещё более грязный, покусанный крапивой, но очень довольный тем, что ему удалось так «здорово» спрятаться.

Я уже обдумывала: «Где бы спрятаться мне?» – у меня, конечно, было больше возможностей: я-то знала окрестности лучше!

Но в это мгновение вышла из дома няня. Увидев цыганёнка, она издала такой вопль, что мой неожиданный приятель исчез в одно мгновение ока!

Няня ещё некоторое время бормотала всяческие «проклятия» всему цыганскому роду, соображая:

– Не украл ли что-нибудь этот чёртов цыганёнок?

А мне было так обидно за полюбившегося мне мальчика: «Который, – горестно думала я, – уже не придёт ко мне никогда!»

Ночью не спалось, думала: «Ни убежать ли мне в табор: жить там, ездить с цыганами по всему свету?! Как это, должно быть, интересно! А мамочка? Как она посмотрит на мой побег? А как я буду без её нежных любимых рук? Нет, нельзя огорчать самого любимого на свете человека – и она любит меня. Нет, нельзя!»

Утром тихо вышла из дома. Табор был прикрыт пеленой тумана. Моё настроение было совсем испорчено: даже то, что можно было видеть, – не видно! Сев на берегу пруда, по которому плавали утки, я грустно думала о «несправедливости взрослых».

Стало ужасно жалко себя, уже собиралась заплакать, как вдруг почувствовала, что около меня кто-то стоит! Это был, конечно, он – «мой цыганёнок»! Он присел около меня на корточки и сказал:

– Здравствуй, Лада! Посмотри, что я принёс тебе?!

В его грязной «лапке» была фигурка лошадки, вырезанная из дерева.

– Видишь, это я сам сделал! Это мой жеребёнок! Когда он вырастет, будет моим конём! Отец мне подарил… Я назвал его Орликом. Я так люблю ездить верхом!

– А я как люблю! Я так люблю лошадей!

– Хочешь, пойдём в табор? Я покажу тебе своего Орлика. Пойдём, не бойся.

– Нет, не могу, – с трудом выдохнула я. – Мне не разрешают.

И тут уж я горько заплакала. Андрюшка осторожно дотронулся до моего плеча и сказал:

– Не плачь, Лада! Я буду каждый день приходить к тебе, если ты хочешь?!

– Боже мой! Конечно же, хочу! – воскликнула я, с тревогой однако поглядывая: «Не появилась ли няня?»

А дни стояли тёплые, благостные, пронзённые чудным запахом цветущих трав и цветов в палисаднике, куда каждый день благополучно проскальзывал через решётку мой новый друг.

Теперь он приходил в чистой яркой рубашке и не очень изодранных штанах. Блестя своими прекрасными глазами, непременно вынимал из-за пазухи какой-нибудь «дар». Он никогда не приходил без «даров» – это были яблоки, орехи или что-то ещё.

Ему доставляло удовольствие приносить радость. Он был вообще очень добрым и чувствительным пареньком.

Я с большим вниманием слушала его рассказы о своём таборе, о животных, разделяющих их далеко нелёгкую жизнь, о забавных случаях его жизни.

А однажды я узнала, что моя сестра Августа часто бывает в таборе, дружит с Андрюшиной сестрой Марией, что они вместе поют романсы и цыганские песни. Также я узнала, что у Августы очень хороший голос и что ей подарили «настоящую» цыганскую гитару.

Я была поражена: «Ей можно ходить в табор, а мне – нет! И что, что ей восемнадцать лет?»

Вот кого надо просить взять меня в табор! Андрюша одобрил мой план, но я всё-таки сомневалась в благополучии его исполнения. Но я не успела попросить сестру взять меня в вожделенный, ставший родным, табор.

В тот, далеко не счастливый для меня, день состоялась наша последняя встреча. Андрюша бесшумно, как всегда, проскользнул в наш «тайник» и царственным жестом извлёк из-за пазухи кулёк с конфетами! Это было замечательно – такая редкость в то время! Андрюшка с радостью смотрел на мой восторженный облик по этому поводу, но мне показалось, что он чем-то удручён.

– Андрюшка! Спой мне что-нибудь по-цыгански! – попросила я.

Он не заставил меня повторять мою просьбу. Быстро вскочив на ноги, запел приятным хриплым голоском песню, красиво разводя руки и притоптывая в такт ногой. Потом несколько раз ритмично хлопнул ладошками по ногам, так и мелькавшим в воздухе.

Это было так красиво и ловко, что я невольно залюбовалась им, удивляясь: «Как может такой, маленький мальчик, и так здорово петь и танцевать?!»

– О чём эта песня? – спросила я, восторженно и горячо хлопая в ладоши.

– Тебе правда понравилось? – смущённо спросил он.

– Вот, если бы ты в табор пришла, то увидела бы как танцуют наши парни и поют наши женщины! А песня о том, что мы, цыгане, свободны, как ветер, и летим туда, куда зовёт нас наше цыганское счастье и воля! – гордо сказал маленький цыган.

Но, по-видимому, наши голоса были услышаны няней, и она, обнаружив наш «тайник», всплеснула руками и, ругаясь, прогнала моего милого товарища, крича:

– Чтобы ноги твоей не было у нас!

А Андрюшка, убегая, крикнул:

– Я люблю тебя, Лада! Я женюсь на тебе!

– Это что ещё за слова?!! – воскликнула няня.

– Выдрать бы надо этого нахального цыганёнка! – кричала она и, схватив меня за руку, потащила домой.

Обливаясь слезами, я ещё не знала, что эта наша прекрасная встреча была последней: ночью табор исчез так же, как и появился, внезапно и навсегда.

Спустя некоторое время я узнала, что местное население, как и моя няня, не любили цыган и приписали им какую-то «кражу» в деревне: табору пришлось срочно уехать – и он исчез навсегда.

А дружба с чудесным пареньком оставила в сердце щемящую тоску, пронзившую меня на всю жизнь немыслимой «цыганской страстью».

Гитару же я полюбила как живое существо и, перебирая струны, старалась извлечь звуки, напоминающие те, что слышала я от своего незабвенного цыганёнка.

Глава 4. Моя няня

Воспоминания о няне начинаются у меня с летнего утра, когда, не совсем ещё оторвавшись от очередного пленительного сновидения, я уже ощущаю присутствие нянечки. Она раскрывает шторы на окнах – и в комнату врываются снопы солнечных лучей, а вместе с этим лучезарным светом слышится её ласковый голос:

– С добрым утром, любимка моя!

Она склоняется надо мной, и я как бы внезапно обхватываю её шею руками и крепко сжимаю в своих объятиях, отвечая поцелуями на её ласки.

Нам никогда не надоедает вот так встречать каждое утро! Мне так хорошо, так приятно слушать её нежные слова, пока она помогает мне одеваться.

Мамочки нет дома, она уже на работе. Ночью ей приходится проверять многочисленные тетради своих учеников, а летом – уезжать на различные конференции преподавателей. Вот нянечка всегда со мной и любит меня ужасно! А любить-то меня, мне кажется, довольно трудно: была я страшной шалуньей, что и говорить!

И много хлопот доставляла своим близким: то чудом не угодила в реку, съехав на саночках осенью по только что выпавшему снегу с крутой горы – в это время меня пытались выловить баграми из пруда, что был рядом с домом, посчитав, что я утонула; то убегала за трактором далеко от дома – тогда случайно проходивший мимо брат увидел меня спящей на опушке леса и спящую принёс домой; то пол в кухне «мыла» дефицитным подсолнечным маслом при помощи нового красивого шарфа мамочки, а однажды я расписала стены столовой такими фантастическими фигурами, что потом с трудом удалось ликвидировать моё «творчество».

А нянечка всё это – и не только это – переживая, продолжала любить меня беззаветно и самоотверженно, а я её – просто обожала! На её милом стареющем лице выражение мягкой доброты только иногда сменялось огорчённым недовольством моим поведением. И хотя я изо всех сил старалась не огорчать её, мне не всегда это удавалось.

Был у нянечки недалеко в деревне свой маленький уютный домик – «крошечка в три окошечка», напоённый запахами трав и мочёной брусники, – очень любимой мною – мне казалось, что это чудо никогда не переводилось в чистенькой деревянной кадушке. И я, бывая у нянечки, лакомилась брусничкой, сколько душе моей было угодно!

Иногда, с разрешения мамочки, ходили мы с нянечкой в лес за грибами. Походы в лес для меня были фантастическим праздником!

С вечера нянечка брала меня в свой милый домик. Ложились мы спать рано, чтобы утром пораньше встать и, как она выражалась, «по холодку» отправиться в наше путешествие. Утром нянечка, как всегда, ласково будила меня и мы, выпив по чашечке молока, выходили на улицу в утреннюю свежесть, которая как-то по-особенному охватывала, удаляя остатки ночного сна.

Ещё стоит полумрак: ни темно, ни светло.

Но вот, незаметно появляются первые проблески зари, и над лесом медленно выходит солнце, ярко освещая всё вокруг. И, как в сказке, появляется золото ещё несжатой пшеницы и васильки – редкими вкраплениями, синеющими в ней. На фоне розового неба в нежном свете наступающего утра начинают пролетать птицы.

Ради этой немыслимой красоты стоит рано проснуться!

И вот мы входим в душистую неповторимую прохладу леса! Я забываю о цели нашего прихода сюда несмотря на то, что в руках моих маленькая, красиво сплетённая, корзиночка. Лес сразу завораживает!

Я уже гляжу во все глаза и не могу наглядеться на царство различных деревьев. Каждое из них дарит мне только ему присущую красоту и радость. Кажется, что находишься в заколдованном мире и даже сама я – одно из этих созданий.

Сколько времени проходит, не знаю. И только голос нянечки выводит меня из этого состояния, словно пробуждая меня:

– Пора идти домой, любимка моя. Что стоишь, широко раскрыв глазки? Устала, наверное?

– Нет, нянечка, не устала я! Как хорошо здесь! Как славно дышится! Так бы всё время и любовалась лесом! Ты только посмотри, нянечка, как красивы белые стволики берёзок, ведь на них что-то нарисовано! А как величаво смотрит ель на тонкую рябинку. Как изящна она в украшении красных гроздьев, как будто танцует на круглой полянке в середине хоровода других деревьев. А на опушке – посмотри – могучий дуб, как витязь, охраняет более слабые деревья. А птицы – ведь это их лес – они царят в вершинах лесного царства!

– Ах ты, фантазёрка моя! – прерывает она мои восторги. – А что ж корзиночка твоя пуста?

А нянечкина – полна прелестных грибочков!

Выхожу из леса с большим сожалением и небольшой усталостью: «Ничего, что пуста моя корзиночка, зато сколько чудесных впечатлений осталось у меня от леса!»

– Нянечка, мы ещё пойдём за грибами? Пожалуйста, пойдём!

– Конечно пойдём, детка моя, если погода постоит.

Однажды, когда нянечка, приболев, оставалась у себя, я, соскучившись по ней, не спросив мамочкиного разрешения, убежала к ней в её милый моему сердцу домик.

Нянечка мне очень обрадовалась, накормила меня и уложила спать. Дело было к вечеру и я, не подумав, что мамочка будет волноваться, крепко уснула.

Не слышала я, как в домик вошла мамочка, – не знаю, какой разговор у них был – только меня разбудили и мы отправились домой под лунным небом под песни цикад.

Ночь была тёплой. Звёзд было такое множество… Казалось, они так близко, что вот только встань на цыпочки – и сможешь дотронуться до них рукой! Хотела посоветоваться на счёт этого с мамочкой, но не решилась. Она молча шла, высказав всё, что думала о моём поведении, и только похлёстывала прутиком по моим голым ножкам. Но я не обижалась на это, понимая свою вину.

В отсутствии нянечки произошёл ещё один случай.

Гуляя около дома, не видя ничего интересного во дворе, решила я побегать по улице, что мне, в общем-то, не разрешалось. Но там, возможно, могло и произойти что-то.

В поле моего зрения оказалась рыженькая лошадка, запряжённая в тяжёлую деревянную телегу. Лошадка неспешно шла, отгоняя взмахом хвоста и головы вьющихся над ней насекомых. Мужик, сидящий на телеге, по-видимому, спал, уронив голову на грудь. Подбежав к боку телеги, я ухватилась за что-то руками, подогнула ноги – и поехала.

И вдруг, неожиданно, руки мои сорвались – и я полетела под задние колёса тяжело нагруженной повозки. Попади я под них – от меня осталось бы «мокрое место»! Но Бог спас, я попала головой в ступицу колеса и, с выдранным клоком волос, с головой, перемазанной кровью и дёгтем, прибежала домой.

Мамочка, придя в ужас, стала отмывать мою буйную головушку. Она не бранила меня, а только горестно спросила:

– Когда же ты будешь у меня человеком?

На что я с достоинством ответила, что «я уже человек»:

– …только вот руки сорвались.

Нянечка, узнав об этом (происшествии), страшно расстроилась, говоря, что «была бы (она) здесь»:

– Этого не произошло бы…

Но я не согласна: «Что, я без нянечки не могу существовать? Я уже большая!»

Глава 5. Переезд в Дудино

Я уже совсем большая: мне скоро «стукнет» шесть лет! А главное, мы почему-то переехали из прекрасной «красной» школы в школу в Дудино. Почему? Мы об этом никогда не спрашивали мамочку: «Переехали, значит, так нужно».

Маленькая комната, где нам предстояло жить, ни в какое сравнение не шла с нашей прошлой квартирой в «красной» школе. Комната была мрачноватой: единственное, правда большое, итальянское окно выходило на север; и солнце никогда не заглядывало к нам (в комнату).

Но что такое «комната», когда вокруг школы был громадный сад? То, что он был запущенным, нас не волновало! Новое место – это всегда интересно! А «сад с красивой рябиной, где играли с тобой, для меня и для Нины – навсегда дорогой…»

Школа стояла во главе большой деревни на высокой горке, которая почти от калитки сада спускалась к замечательной реке Уводь, что сулило нам множество интересных моментов в жизни!

Дудино было в четырёх-пяти километрах от Новых Горок, в которых осталась наша «красная» школа. Горки в то время были своеобразным культурным центром: там располагались две ткацкие фабрики, две школы, больница, церковь и только что построенный клуб с кинозалом, большая баня и прочие «культурные мелочи» в виде почты, магазинов и лавочек. Но всё это было уже «не нашим» – «нашим» теперь были наш сад и прекрасная Уводь.

В саду, огороженном высоким забором, было несколько фруктовых деревьев, множество цветов вроде «Царских кудрей», «Золотых шаров» и других неприхотливых, но милых сердцу, цветов.

Аллеи акаций дарили нам весной свой дивный аромат и, отцветая, давали множество стручков, из которых мы делали свистульки, соревнуясь в их звучании.

А какие замечательные были старые берёзы, причудливые сучья которых были нашими «домами», «скакунами» и «сторожевыми башнями»! Эти милые берёзки были участниками почти всех наших игр!

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4