Луша. Продолжение романа «Хорошо ли нам будет там, где нас нет?» Роман в шести томах. Четвёртый том «Луша» и пятый том «Луша и Марк»

Работает на телестудии, передачу ведёт. Каждую пятницу показывают её по местному телевидению. Ну, всё сам увидишь. Ты где собираешься жить? Надолго приехал?

– Не знаю, мама, – сказал Марк, обняв тёщу за плечи. Она ему сейчас казалось такой родной и близкой. – Если можно, я пойду на летнюю кухню, а вы пожалуйста, возьмите сумки из багажника. Всей роднёй собирали меня – всё вам и детям – мой только один черный чемодан.

– Да, конечно. И я поставлю чай, приготовлю ужин, иди позови её.

– Спасибо. Не надо; я в восемь часов заезжал в кафе, поел.

– Чай попьём. Я постелю тебе здесь, – она показала на диван в зале.

– Хорошо, спасибо.

Марк подошёл к двери летней кухне, остановился.

Сердце его сильно билось: «Как она встретит меня? О чём она сейчас думает? Какой она стала?» – думал он, крепко сжимая металлическую ручку двери. Марк открыл дверь. Луша сидела на разобранном диване, прижавшись спиной к стене и держа на коленях тетрадь. Она что-то писала в ней, а рядом лежали исписанные листы бумаги, увидев его, она как бы оцепенела, а потом соскочила с дивана, взявшись обеими руками за спинку стула, стоявшего рядом.

– Здравствуй, – сказал Марк.

Она молчала, продолжая удивлено смотреть, на него.

Какой—то момент, они оба молчали, смотря друг другу в глаза.

Луша не изменилась, такая же красивая: огромные глаза, пышные волосы, стройная фигура, нежная кожа.

Марк пошёл к ней, Луша сделала шаг назад, прижалась спиной к стене, отгораживаясь от него стулом, отрицательно качая головой, произнесла дрожащим голосом:

– Это неправда, я не верю. Так не бывает.

Он положил руку на спинку стула, между её руками, потянул к себе. Она не выпускала его, продолжая отрицательно качать головой, в глазах у неё стояли слёзы.

Марк резко, с силой потянул стул на себя, отбросив его с шумом назад, взял Лушу за плечи, провёл руками по шее, по голове, поднимая её красивые волосы вверх, очень тихо сказал:

– Это правда. И так бывает, коль это есть сейчас.

Она отвернула от него голову, отвела в сторону взгляд, стояла, прижавшись к стене спиной, крепко сжимая кулаки.

Марк взял её кулаки в свои руки, прижал к своим щекам. Ему так сейчас хотелось ощутить тепло её ладоней на своём лице, как это было раньше. Если они ссорились или не виделись долго, Луша всегда первая брала его лицо в свои ладони и целовала, осыпая быстрыми поцелуями, тихонька смеясь. Марк так часто это вспоминал.

Сейчас он ощущал на своих щеках её крепко сжатые кулаки. Прижимая их к своим губам, стал целовать, не сводя с неё своего радостного взгляда.

Он сам разжал Лушины кулаки и прижал ладони к своим щекам, почувствовав, знакомую до боли, теплоту её рук. Из Лушиных глаз потекли слёзы. Марк обнял её, прошептал:

– Всегда любил, люблю и буду любить до конца дней своей жизни.

Марк и Луша не уснули в эту ночь. Они не говорили ни о чём, а только ласкали и ласкали друг друга, осыпая поцелуями. Уже рассвело, в доме хлопнула входная дверь.

– Мама идёт доить корову, – прошептала Луша.

Натягивая на неё одеяло и закрывая её с головой, он так же тихо смеясь, сказал:

– Я ей не покажу тебя, скажу, что я тут один всю ночь спал.

Она обхватила его тело под одеялом обеими руками, и, крепко прижавшись к нему, тихо засмеялась. Когда мать вошла, они притворились спящими, отвернувшись к стене, она взяла подойник, хлеб корове и вышла.

Завтракали уже поздно, в 9 часов утра, когда вернулся с дежурства Виктор Владимирович. Проснулись девочки. Увидев Марка, они повисли у него на шее, обнимая и целуя, и уже не отходили от него не на минутку.

– Мне надо ехать сегодня, – сказала Луша

– Я увезу тебя.

– Нет, я уеду на электричке.

– Мы должны всё решить сейчас. Я хочу забрать тебя с детьми с собой в Германию.

– Да, должны что-то решить, но только то, что приемлемо для всех, прежде всего, для детей, а их у меня четверо.

– Я понимаю и сделаю всё, чтобы вернуть тебя. Если у тебя будет десять детей – заберу вместе с ними. Луша освободилась из его объятий, отошла к окну.

– Всё это мечты, а жизнь есть жизнь. Когда-то мы разрушили то, что сейчас нам надо собрать и склеить.

Марк подошёл к ней, обняв, сказал:

– Мы не разрушили главного, то на чём и вокруг чего всё создавалось, и ты это знаешь. А так же, ты знаешь, что не ты, не я с другими уже не сможем создать, даже немного похожую на нашу, совместную жизнь, такую, которая была у нас. Это значит, что жизнь наша пройдёт тускло и безрадостно. Кроме этого, мы будем создавать для других жизнь тусклую и безрадостную, в том числе и для наших детей.

– Мне всегда казалось, что могу всё, если захочу, и я это доказала своей жизнью себе и всем. Не могу ответить подлостью на подлость, на хамство хамством, на жестокость жестокостью. Ты даже не можешь себе представить, с какими людьми мне пришлось встретиться, в каком обществе я побывала, и кем сейчас стал… – она замолчала. Глубоко вздохнув, проговорила, – не знаю как с этим бороться и чем противостоять… Я хотела развестись с ним ещё год назад, но он сказал, что если я это сделаю, заберёт у меня детей. Если же уйду к тебе, то увижу твою смерть своими глазами, в любом уголке земли и в Германии тоже.

– Какая дикость! Надо же, как напугал! Как страшно! – проговорил Марк, смеясь.

– Ты напрасно смеёшься. Два года, пока тебя здесь не было, он очень изменился. Я сама не знала о нём ничего, кроме того, что он открыл бюро по охране предпринимателей от рэкета, воров, вымогателей. Что за этим бюро кроется, я узнала год назад, тогда и решила уйти от него. Вот тогда-то… он мне и сказал, что не отпустит меня теперь по двум причинам: потому что любит, и потому что я много знаю. Я научилась всего добиваться и достигать желаемого в том обществе, где в конечном итоге побеждает добро, но сейчас в России побеждает тот, кто имеет деньги, власть и, значит, силу. Все добрые помыслы уничтожаются на корню – перекрываются деньгами. Среди таких людей мне совершенно не за что зацепиться. То, что он меня любит, наверное, это правда, и особенно за то, что со мною не стыдно появиться в людях, однажды сказал: «не у кого такой нет». Я уже всё передумала и решила: остаться жить так, как живу. Ради тех, кто мне дорог. Я должна пожертвовать собой. Самая главная моя задача – это вырастить детей и чтобы у тебя всё было хорошо.

– Без тебя и детей?.. Да, ты права, прежде всего, мы должны подумать о детях, а потом о себе. Но я уже тебе сказал, что мы не сможем создать для них условия для жизни, где будет царить любовь и уважение, где они будут иметь пример, как создать семью, а это значит, что полноценных людей мы не вырастим.

– Всё очень, очень сложно, Марк, очень. Ты даже не можешь себе представить, как это сложно. Речь сейчас идёт далеко не об этом, а о самом главном – о жизни и смерти. Тебе это трудно понять. Я бы хотела,

чтобы ты это понял, не соприкоснувшись с действительностью. Очень тебя прошу: уехать назад, очень прошу! Если ты не уедешь, то будет очень много неприятностей, у нас у всех.

У него много врагов, но самым главным он считает тебя. Однажды, я видела, как он расстреливал твою фотографию, которая при нём случайно выпала из Алёнкиной книги.

Он подобрал её с пола, долго смотрел на неё, затем положил в карман и вышел. Примерно через месяц привёз меня в свою фирму, в тир, и стал тренироваться в стрельбе. Выстрелив все патроны из пистолета, принёс то, во что стрелял. Это оказалась твоя фотография, изрешечённая пулями. Положив её передо мной, сказал: «Если я его увижу когда-нибудь с тобой рядом, хотя бы раз, то сделаю с ним это».

– Ох, как страшно! – с иронией сказал Марк, – Я, кстати, тоже умею драться, и если ты помнишь, не сколько не хуже его. А это «панты». Я его хорошо знаю на убийство он не способен. А ты напугалась, да? Я только приехал, а ты меня уже назад отправляешь.

– Да, напугалась, потому что думаю, что все заказные убийства в нашем городе, в основном, проходят через его фирму. А ты говоришь, что знаешь все его способности.

– Значит, где-то перешагнул черту. Очень странно.

Марк знал о заказных убийствах, о расправах между собой преступных групп в России. В сегодняшние времена перестройки спорные дела решались «по понятиям». Сейчас, слушая Лушу, ему было трудно поверить в то, что это может коснуться его лично и его семьи.

Страха он не чувствовал и совсем не был намерен собрать свои вещички и быстро уехать назад в Германию, как советовала ему Луша. Всё, что она говорила, не вызывало у него страха за себя, а сейчас он ощущал только одно желание: вот так, держать её в своих объятиях и не выпускать никогда. «Не выпустить бы её из своих рук, как это уже сделал однажды, и потерять эту радость, которая сейчас в душе» – подумал он, – исчезнет эта радость, то на её место придут тоска, переживания, ожидания и борьба с самим собой, чтобы не скатиться в безделье, в безразличие ко всему, что происходит вокруг, не деградировать, остаться с человеческим лицом».

– Не уезжай сегодня, я прошу тебя, – попросил Марк, целуя её. Луша молчала, прижавшись к нему; в глазах стояли слёзы.

– Я прошу. Уедешь завтра рано утром, позвони. Она согласно кивнула головой.

После обеда Марк зашёл в летнюю кухню и увидел на столе аккуратно сложенную стопочку исписанных листов. На верху стопки лежала тетрадь, которая ещё вчера показалась ему знакомой.

Это был дневник, который они вместе когда-то начали писать, в первый год совместной жизни. Сначала писали о себе и для себя, как письма, потом, после того как родились дети, всё внимание было приковано к ним, как они росли, набирали вес, начали ходить, разговаривать. С 1992 года записей в дневнике не было до 1997 года. От последней до начала новой записи, сделанной Лушиной рукой, полстраницы было закрашено чёрной тушью.

«1997 год. Наступил новый год. Я и дети в деревне у мамы с папой. Тётя Оля тоже с нами. Ничего не жду хорошего от наступившего Нового года, только молю Бога, чтобы все, кого я люблю, были здоровы. Перебираю сейчас всех в памяти и желаю им добра. Я знаю, ты тоже это делаешь в Новый год. Это было нашим с тобой правилом, поздравить в мыслях всех тех, кого помним и любим, пожелать им счастья. Будь счастлив!»

Прочитав это, у Марка подступил комок к горлу. Он сжал кулаки. Ему хотелось завыть волком. «Как глупо, – прошептал Марк, – как глупо! – Если бы можно было вернуть то время».

Он помнил, как злость, обида, ревность бушевали в его уме и он не нашёл другого пути, кроме того, как пойти на разрыв. Ему в тот момент казалось, что другого выхода нет. Уже после, когда появилось возможность всё обдумать без эмоций, без злости, он нашёл много других способов разрешить свои проблемы. Марк понял, что безвыходных, тупиковых моментов не бывает, и что в каждой ситуации можно найти правильный выход «без разломов и разрывов». Есть больное воображение, ведущее человека в тупиковое состояние, в этот момент весь Ум упирается в одну точку и, как правило, она всегда оказывается моментом, когда свершается необдуманный поступок. Это потом уже, Марк пришёл к мысли, что в такой ситуации, надо на время уехать от того места, где заболело воображение «тупиком», сменить работу, но не крушить, то, что было выстроено для жизни. Не разрывать замкнувшимся вокруг тебя круг неудач, а выскользнуть из него и понаблюдать за этим твоим критическим, тупиковым моментом со стороны, и только потом принять решение.

Это понимание пришло к Марку потом, в Германии, тогда, когда он уже напринимал решений, как ему казалось, выходил из замкнутого круга неудач. Сейчас, прочитав запись Луши, сделанную ею 3 года назад, он ощутил тупую боль в своём сердце и ясное понимание того, что можно было сохранить семью.

С 1997 года дневник писала только Луша. Все эти годы она разговаривала с ним через дневник.

«25.03.99. – (последняя, вчерашняя дата)

Какой тёплый хороший вечер. Мне так давно не было так хорошо и спокойно. Уложила девочек спать. Весь вечер они расспрашивали о тебе, смотрели фотографии. Здесь мы всегда говорим о тебе свободно, много и здесь я разговариваю с тобой через этот дневник. Это бывает так редко, но бывает и я рада, что имею такую возможность, хотя бы такую. Знаю нельзя жить прошлым – это плохо и грешно, а я и не живу прошлым, живу, как зомби, тем что даёт каждый следующий день, не сопротивляясь ничему, а только мне очень хорошо и тепло на душе, когда я здесь и могу вспоминать, думать о тебе. Почему мне так хорошо сегодня? Особенно хорошо! Тепло и радостно на сердце. Может быть, ты думаешь о нас? Что-то не даёт мне сегодня…»

Запись была не закончена.

Вошла Луша. Он не закрыл дневник, продолжал смотреть в него, не поднимая на неё глаз.

– Почему ты тогда не остановила меня?

– А ты бы остановился?

– Мне казалось, что ты не любишь меня. Предала, значит, не любишь.

– Я тебя не предавала никогда. Марк взял её за плечи, крепко сжал до боли.

– Зачем ты сейчас мне говоришь неправду? Скажи зачем? Ведь есть же доказательства – дети.

– Я не предавала тебя никогда. Это ты усомнился во мне. Поверил всем, но не мне. Предательства не было. Была только ложь. Сплошная ложь.

– Ложь – это не предательство?

– Я не организовывала эту ложь. Она сделала свое дело. Потом и я была вынуждена лгать всем: тебе, ему, себе тоже. Ложь во спасение, есть и такое. В то время я думала не о себе, а в первую очередь о детях, которые были и которые должны были родиться. Вы же думали только о том, кому я достанусь. Как два быка вцепились друг в друга с одной мыслю – победить.

– О чём ты говоришь?! Кто дрался?! Кто, в кого вцепился?!

– Ты знаешь, о чём я говорю. Он победил тебя, но не потому, что силён, а потому, что моя злость на тебя и обида плескалась в то время через край. Ты не имел права так поступать со мной! Ты не имел права оставлять меня! Ты не имел права не верить мне! Я не могла даже себе представить, что в тебе может проснуться такой зверь: непримеримый, яростный, крушащий всё на своём пути. Для меня это было неожиданностью. За всё время, пока мы были вместе, до того, я не слышала от тебя плохого слова, и вдруг, – она говорила это дрожащим голосом, из глаз её градом текли слёзы. Марк держал её за руки выше локтя, крепко их сжимая.

– Ну, скажи же мне тогда правду сейчас.

– Правда в том, что дети, сыновья, твои.

– Что?! Что ты сказала?!

– Отпусти меня, мне больно.

– Поверишь ты в это или нет, не знаю, да и это не имеет большого значения. Ситуация сложная. Для меня сейчас главное то, чтобы прекратилась эта ложь, между мной и тобой – она измучила меня, не даёт мне покоя. Сейчас ты знаешь всё. Дети родились здесь, в нашей больнице, первого декабря. Я сама дописала в справку о рождении тройку – получилось тридцать первое – дата в ней была написана только цифрами, не знаю почему – так было – точнее я её подделала. Нехорошо это, но это так. В роддоме они зарегистрированы первого декабря, документы выданы на 31. Сообщили всем, что родились мальчишки – 31 декабря. Правду знают: мама, папа, тётя Оля, больше никто. Когда я рожала, Артёма в городе не было, он приехал только в январе к тому сроку, который я ему сказала. Так, вот получилось… Сообщили ему 31 декабря. Всё прошло гладко, как по маслу, не возникло ничего, чтобы эта ложь разрушилась.

– Зачем тебе это надо было делать, зачем?

– Зачем? Чтобы жить дальше. Я же уже тогда сказала тебе, что ребёнок должен родиться не твоим, а ему сказала, что ребёнок – его. А ты бы поверил мне тогда, три года назад?

Марк опустился на стул, обхватив голову руками, простонал.

– Что же мы наделали? Как же теперь нам всё это распутать?

– Распутать? Это невозможно. Ты должен выполнить мою просьбу – уехать.

– Спасибо, я уже однажды, даже дважды уехал. Теперь уже без вас не уеду никуда. Если нужно будет, останусь здесь навсегда.

– Ты так ничего и не понял.

Луша подошла к нему, прижала его голову к себе, сказала:

– Мне страшно умирать, когда ты рядом, и совсем нестрашно, когда тебя нет, и нет надежды, что ты будешь со мной, но мне ещё страшнее мысль о том, что наши дети останутся без нас. Когда я думаю о том, что могу оставить их сиротами, и что они могут попасть в то общество, в котором сейчас находится Артём, меня охватывает ужас и хочется вцепиться руками и зубами в любую соломинку, чтобы жить дальше.

– Мы же умные с тобой люди, неужели не сможем придумать что-то, что могло бы решить наши проблемы, цивилизованным способом? – спросил Антон.

– Ты давно не был в России. От цивилизации, в прежнем понятии, здесь избавлялись с самого начала Перестройки – ещё при тебе начали, сказав, что у нас её нет. Сегодня всё перестраивает, как бы, свобода, но это не она, а вседозволенность, беззаконие. И на этом что-то строится, но точно не цивилизация и даже не капитализм. На обломках бывшей советской цивилизации возвели такой беззаконный кошмар и ужас, название которому ещё, кажется, не придумали. Дикий капитализм, по сравнению с ним, выглядит нераспустившимся бутончиком, а итальянская мафия – невинным младенцем. Сейчас «ЭТО» превращается ещё во что-то; награбленное одними, грабится другими у тех, кто награбил раньше. Безнравственность, жадность и безмозглость повсюду – как грязь с кровью течёт по всем страницам и перетекает в жизнь.

– Не может быть, что бы эти люди были умнее и хитрее нас.

– Они не умнее и не хитрее, у них сила в другом: жестокость, безнаказанность и деньги. Есть деньги – есть сила; нет денег – ты никто, или тебя просто среди них нет. Те, у кого нет денег, все работают за мизерную плату или вообще бесплатно на заводах, фабриках и так далее. Работают на эту беззаконность, не осознанно, с одной единственной целью – выжить, сохранить свою жизнь и жизнь своих детей. Люди живут в страхе потерять работу, за которую не получают зарплату, живут как в заколдованном, замкнутом круге лжи, созданным нашими журналистами. Самое удивительное то, что сами мы – журналисты, в большинстве своём, тоже в этом круге. Руководят нами, через наше подсознание, специально подготовленные для перестроечных дел люди. Если кто-то из нас кричит настоящую правду, её переделывают в правдивость, как говорят у печатного станка, и она бьёт по сознанию людей, а от них, как бумеранг, отскакивает и прилетает к тем, кто хотел сказать правду, да так, что появляется мысль не трепыхаться, помолчать, прикрыть глаза.

Помнишь Ваню Журавчика – Журавлёнок – он так подписывал свои статьи, молодой паренёк, пришёл работать к нам после университета последним. Так он начал собственное расследования того, почему нет нигде правды о том, что зам прокурора города Светлого, был убит за то, что завёл дело на местного олигарха, а когда его попросили прекратить это дело, он рассказал об этом всему своему небольшому 25 тысячному городу. Ваня родился вырос в этом городе, и всех там знал. Да… нет Вани – сбила машина и не на смерть, а в больнице помогли умереть. Перед этим он принёс мне статью, в которой было описано убийство зам. Прокурора. То, что оно заказное, особо и доказывать-то не надо было, всем было понятно, но все дела были закрыты, а у Вани, как я поняла были те документы, которые перед своей смертью зам. прокурора, фамилия его – Смирном Юрий Дмитриевич, передал кому-то. Говорят, документы пропали.

Вот его статья, которую Ваня мне передал.

«Люди, не слушайте нас – выключите все радиоприёмники! Люди, не смотрите телепередачи – выключите телевизоры. Люди, не читайте газет и журналов – не покупайте их. Люди, уйдите с тех рабочих мест, где не платят вам зарплату – в один день, в один час. Сделайте это, и вы поймёте, что произошло с вашей стране, в кого превратили вас и продолжают превращать, те кто имеют власть над вашими умами. Этим самым вы выйдите, вырвитесь из искусственно созданного вокруг вас информационного круга лжи». «Против каждого яда – есть противоядие». Люди, вас в этой стране, за время перестройки, превращают в рабов, лишая социальных благ, возможности развиваться духовно и нравственно. Ваших детей отравляют наркотиками, убивают или превращают в жмотов, в смердиковых, в потенциальных преступников. И при всём при этом не произошло ни революций, ни войны. Задумайтесь над этим! Вы тоже можете, этим же методом, без революций и войн избавиться от рабства: выбейте из рук ваших поработителей то оружие, которым они вас порабощают – заткните уши, закройте глаза, перестаньте работать там, где хотя бы один день не отплатили вашу работу. Сделайте это! Сразу же разрушится информационный замкнутый круг вокруг вас. Затем разрушится тот кошмар, который сегодня есть в вашем сознании. Кошмар этот имеет название – СТРАХ».

Да… вот такую Ваня статью мне передал. Понятно, что она останется в моём столе. Когда его похоронили, я показала её Артёму и сказала: вот возьму и скажу в эфире это – сколько успею. Надо было видеть, как он сбесился. Я никогда его такого не видела. Схватил меня прижал к стене, взял за горло и просто прорычал: «Не смей! Слышишь не смей даже думать об этом деле с Журавлёнком! Оно такое… – даже я тебя не спасу. Ты похоронишь не только себя, но и меня с детьми рядом с тобой положат. Ты поняла меня!? – Пришлось согласиться. Потом извинился, но повторил вопрос: «Ты поняла меня?!»

– Давай я поговорю с ним по-мужски.

– Ты ничего не понял. Я же тебе всё объяснила.

– Ну почему ничего не понял. Всё понял: что он нагонял на тебя страх, пытаясь этим самым удержать возле себя. Это значит – другого способа не имеет.

Человек он не глупый, хоть и связал свою жизнь с отъявлёнными негодяями. То, что он убивает, очень трудно поверить. Если он перешагнул эту черту, то не только Ульяновская мафия, но и российская, разумеется, получила хорошего кадра, если нет – то есть надежда, что с ним можно договориться.

Луша сидела против Марка на диване, обхватив колени руками, положив на них подбородок, смотрела на него своими огромными карими глазами.

– Какие у тебя чудные глаза, – сказал он, – смотрел бы и смотрел в них. Жил всё это время как в тумане, как скованный. Такое чувство, что меня, после того, когда я его увидел у тебя, кто-то стал водить за ручку, как слепого, и при этом спутал руки и ноги.

– А ты изменился и сильно.

– Постарел?

– Нет. Возмужал и немного поправился.

– Да, есть маленько, брюки стал носить на размер больше. В последнее время злоупотреблял немецким пивом. Немцы очень хорошо его делают.

– Да, я слышала, но сама не пью.

– Также занимаешься танцами, гимнастикой.

– Нет, только аэробикой, и только дома, дети ещё маленькие, не хватает время, хотя тётя Оля всегда со мной, помогает. Вот и сейчас живёт с нами в новом доме.

– Да, я знаю от мамы, что Артём построил дом, и вы переехали жить в него.

– Переехали. Он такой огромный, у каждого своя комната, обставленная дорогой красивой мебелью, все полы коврами дорогими застелены, камин есть, сауна в подвале. Всё, как в лучших домах российских мафиозников. Ко всему этому охранник – садовник, сигнализация. Сам в доме бывает очень редко. Находится, в основном, в старой квартире; переделал её в гостиницу и офис. В новом доме тоже есть шикарный кабинет, оборудованный по всем современным олигархическим правилам – с библиотекой из новых, ещё не разу никем нечитаных книг.

Мне купил машину – девятку «Жигули». Сказал, что если научусь на этой ездить, купит «Мерседес». Я отказалась учиться, объяснила это тем, что боюсь водить машину и поэтому не буду. С ним езжу очень редко. На работу добираюсь на автобусе, всего одна остановка, или пешком, а в деревню приезжаем на электричке, не далеко до станции, доходим тоже пешком. У детей школа рядом.

– Ты жестоко наказала меня. Я не разу не видел мальчишек, если бы я знал, если бы я знал! Говорят, что они сильно похожи на тебя.

Луша отрицательно покачал головой.

– Нет. Волосы только белые – мои, а остальное всё твоё, глаза, чёрные брови. У нас с тобой цвет глаз одинаковый. Ты, наверное, не знаешь, потому, как не разу не видал, что ресницы и брови у меня такие же белые – белёсые, как волосы. Я крашу их в парикмахерской специальной краской с 12 лет.

– Ты шутишь? Да… Ну, если ты умудрилась, такое от меня скрыть…

– Нет, не шучу. Ты обо мне ещё много чего не знаешь, когда-нибудь я расскажу тебе всё.

– Ты хочешь рассказать мне ещё что-то, от чего у меня получится инфаркт? Сегодня ты это чуть не сделала. Мне казалось, что я так хорошо тебя знаю.

– Ты знаешь меня после 17 лет, а что было до… Мне пришлось много работать и много пережить. Ты даже не можешь себе представить, что мне пришлось сделать для того, чтобы… – она замолчала, прикусив нижнюю губу. Марк сел с ней рядом, одной рукой прижал её к себе.

– Скажи, я буду знать.

Не отвечая на его вопрос, Луша сказала:

– А мальчишки получились смешанные и очень симпатичные. С каждым днём лицом и характером всё больше начинают походить на тебя. Совсем недавно, тётя Оля спросила меня: «Что будем делать? Мужики-то растут и на Марка становятся похожими?»