До нескорого, она же

Я молчала.

– Но мне от тебя ничего не нужно – этим займутся другие. Только один вопрос. Ответь мне на один вопрос, Яна. Прошу тебя. В знак нашей былой дружбы.

– Былой? – уточнила я, так и не повернувшись.

– Друзья не хранят секретов друг от друга, Яна, – сказал он с горечью. – Друзья не обманывают. Друзья не предают. Ведь ты всегда могла обратиться ко мне!..

– А ты всегда мог обратиться к моему отцу. Как будто я не знаю, что его слово для тебя – закон. А в выборе между законом и любовью… Ты порядочный человек, Влад, и я знаю, что бы ты выбрал.

Мне показалось, что он вздохнул.

Теперь не выдержала я. Напомнила:

– Я все ещё жду твой вопрос.

– Да, – отозвался он. – Вопрос. Кого тебе было приятнее целовать, Яна? Его – или меня?

И тут я поняла.

Поняла, что Влад стал свидетелем сцены, произошедшей между мной и Кириллом.

Поняла, что это он держал меня, когда я вернулась после разговора с Янтарной.

Поняла, что он знает – поцелуй ему не приснился.

Ощущения стереть сложнее, чем слова.

– Целовать? – я хмыкнула. – Я помню лишь об одном нашем с тобой поцелуе. Том самом, который тебе приснился. Увы…

– Можешь больше меня не обманывать, – отрезал Влад. – Я больше тебе этого не позволю. Я знаю, что это ты целовала меня тогда… Целовала, чтобы коснуться души, чтобы сбежать…

– Что ж, – отозвалась я равнодушно. – Радуйся.

Мне захотелось заплакать.

Вернуться на диван, уткнуться в подушку и реветь, как маленькой девочке, жаловаться на судьбу – и в первую очередь на себя.

За что? За что? За что?..

Мне кажется, Влад это почувствовал.

Я услышала, как скрипнула кровать. Учуяла его приближение. Заметила ладонь Влада, потянувшуюся к моему плечу, и сама отвела его в сторону, чтобы Влад меня не коснулся.

– Для тебя это все – игра, – заметил он. – Ты играешь со мной и моими чувствами. Играешь со своим отцом и мешаешь ему защитить тебя. Даже с тем твоим белым… играешь. Позволяешь приблизиться, чтобы потом резко выгнать. И смеешься. Над всеми нами смеешься.

– Я не смеюсь, – отозвалась равнодушно.

На этом терпение Влада закончилось. Кресло пришло в движение – он сам развернул меня, чтобы посмотреть в глаза.

И я посмотрела в ответ.

Подняла голову и посмотрела, если теперь я могу только смотреть.

Влад взялся за ручки кресла, перекрывая вход, и склонился ко мне.

– Смеешься, – повторил он.

Совсем близко.

– Не смеюсь, – стояла на своем я.

– И даже сейчас, – он на мгновение прикрыл глаза – темно-серые, грозовые глаза. – Даже сейчас ты со мной играешь. Ждешь, кто сдастся первым, ждешь, пока я сломаюсь… а я так близко, так близко к тому, чтобы сломаться.

Мне стало жалко его.

Но и себя я тоже жалела.

А потому продолжила… ну да, пожалуй, все-таки играть.

– Татьяна Валерьевна дома? – спросила тихо.

Влад безнадежно улыбнулся и ответил:

– Нет. Только ты – и я. Скоро приедет твой отец, и он доставит тебя до дома.

– Насколько скоро?

– Совсем скоро.

Он все ещё нависал надо мной и читал по моим глазам меня же. И тогда же я попросила:

– Можешь, дашь мне выйти?

Влад послушно отступил назад, и я поинтересовалась будничным тоном, будто никаких признаний перед этим не было:

– А почему ты не отправил мне ту фотографию? – и кивнула на потухший ноутбук.

Влад ухмыльнулся.

– Должно же и у меня быть что-то, о чем ты не знаешь?..

Отец приехал минуты через три. По ощущениям. На часы я больше не смотрела. Подошла к окну, отодвинула шторку – темную сетку, отливающую лиловым и бордовым, и принялась смотреть в окно. Комната Влада находилась на южной стороне, и окно выходило в хорошо обустроенный двор. На улице, радуясь солнышку, тусовалась малышня. И я вдруг захотела стать очень маленькой и сбежать. Или хотя бы вернуться к той одиннадцатилетней Яне, которой я была на момент знакомства с Владом. Чтобы, когда отец его представил, я не улыбнулась (и этим дала Владу мотив), а отвернулась в сторону.

Может, тогда мы были бы сейчас лучшими врагами.

Так Влад хотя бы остался в моей жизни не просто бывшим другом.

Так он вообще бы в ней остался.

Три минуты.

Три минуты солнца, клонящегося к горизонту.

Три минуты дыхания Влада в разнобой с моим.

Три минуты безнадежности.

А после раздался звонок, и Влад пошел открывать, оставив дверь незакрытой, и я направилась следом, и меня преследовали страх, и предвкушение, и разочарование.

Дверь распахнулась. Отец вошел внутрь. Пожал руку Владу, как будто тот был не учеником, а сыном. И только потом посмотрел на меня и произнес всего лишь два слова:

– Ты готова?

– Пальто, – ответила я. – И сумка.

Отец посмотрел на Влада.

Влад кивнул, и отец кивнул в ответ. Потом обратился ко мне, даже на меня не взглянув:

– Я буду ждать тебя внизу.

Он не делал мне никаких предупреждений, но слова отца прозвучали так, что предупреждения не требовались.

Влад снял с крючка пальто, протянул мне. Подал ботинки. И даже подсказал, где (на пуфике) взять сумку. А потом указал мне на дверь. И все молча, молча, молча.

Я задержалась перед зеркалом, чтобы поправить волосы и завязать шарф. После этого и в самом деле взялась за ручку двери. Но, прежде чем уйти, спросила:

– Могу я дать себе совет? Как бывшему другу?

Влад медленно (молча) кивнул, и тогда я произнесла:

– Присмотрись к Вике. В самом деле, присмотрись. Она вспоминает о тебе всякий раз, когда мы оказываемся рядом…

Я опустила ручку и вышла в подъезд.

Но не успела дверь захлопнуться, как я призналась:

– Именно ради того, чтобы заполучить тебя, она активировала тот портал, самый первый, который перенес нас к Янтарной. Лишь ради тебя.

Последним, что я увидела, были глаза Влада, удивленные глаза, будто он только что проснулся.

Я толкнула ручку двери и побежала по лестнице.

Восемь этажей.

На секунду понадеялась, что физическая усталость выветрит из моей головы все мысли. Однако я спустилась вниз, почти не устав. И мысли все же остались.

Когда-то я чуть не сбежала из дома.

Мне тогда было лет тринадцать, и у отца случился последний на моей памяти отпуск. Он целыми днями сидел дома, и я тоже сидела. И однажды, где-то спустя неделю, отец заявил, что мне хватит просиживать свою жизнь, что лучше бы я занялась чем-нибудь более полезным, чем компьютерные игры, что скоро я совсем одичаю… И все в таком духе.

Я не выдержала – тогда ещё не постигла терпение. Закинула в рюкзак пару яблок, консервы и все свои сбережения – тысячи полторы рублей, что ли… Схватила велосипед, тот самый мой велосипед, первый и единственный. И выскочила наружу, помчалась куда-то далеко, за город, в начале этой поездки мечтая только об одном – никогда не возвращаться, никогда больше не выслушивать ничего подобного.

Вернулась.

Когда достигла окраины города и поняла, что ещё сотня метров – и силы меня покинут. Сходила в кафе, купила себе молочный коктейль. Успокоилась. И вернулась. А отец будто даже не заметил моего отсутствия. Лишь кивнул, завидев меня и велосипед…

Сейчас у меня с собой не было ни яблок, ни консервов. Ни даже денег. Только сумка, полная учебников и тетрадей, пенал с канцелярскими принадлежностями, ключи от моего – не моего – дома и новый телефон, на который я копила деньги последний год.

Да и куда мне было теперь бежать?..

Когда понятно, от кого, но не понятно, к кому?.. Если никто теперь не вызывает доверия? Никто. Лишь только Яр, но я даже не знаю, где он живет.

Яр.

Мне вдруг очень захотелось с ним увидеться, но я понимала, что в ближайшее время осуществить это не получится.

Покинув подъезд, я принялась искать взглядом машину отца – черную, с затонированными окнами. Но лишь только одна из машин возле подъезда показалась мне знакомой, и эта машина принадлежала… точно. Я разглядела его. Виктор. Белый маг. Давний тетин знакомый. И Пашкин папа.

Спереди вместе с ним сидела тетя. Теперь спереди.

Завидев меня, она махнула рукой, и я неуверенно двинулась их в сторону. Неужели у отца настолько мало времени, что он не пожелал даже завести собственный автомобиль? Неужели отец настолько ко мне равнодушен, что согласился мириться с белым? Он ведь тоже не любит белых…

Я села назад, справа, тогда как отец сидел слева.

Поприветствовала водителя – едва слышное «Здравствуйте» и отвернулась к окну.

Клетка.

Эта машина была для меня клеткой.

И я не знала, где сейчас Янтарная. Быть может, тоже задыхается от нехватки воздуха?

– Яна, – произнес тихий голос, когда мы отъехали от подъезда Влада.

Это была моя тетя. Когда-то моя настоящая тетя.

Я повернулась к ней, ожидая обвинений и нотаций, но тетя смотрела на меня с нежностью во взгляде, и на секунду мне даже показалось, что я была именно ее дочкой. Родители всегда прощают. Даже если ты совершил самый ужасный из поступков, если на тебя сыплются обвинения, если кажется, что ты попал в тупик – они все равно будут на твоей стороне. Они будут бороться вместе с тобой, даже если соперником окажется целый мир.

Когда я была маленькой, ощущала все именно так.

Но с возрастом спал плед иллюзий; и если в тете, моей тете, Наталье Заболоцкой, ещё теплился шанс когда-нибудь меня простить, то в отце я ничего такого не ощущала.

Я кивнула.

Не знаю, зачем, но я кивнула, глядя на нее, и тогда тетя отвернулась, будто я сделала ей больно. Не поворачиваясь ко мне, тетя сказала:

– Сначала мы отвезем Алексея, а потом доставим до дома тебя.

– Опять дела? – не удержалась я от вопроса.

– Решаю твои проблемы, – ответил отец, хотя вопрос предназначался и не ему.

Больше всего мне хотелось крикнуть, что единственная моя проблема – это мой отец, и утаить, что жизнь себе порчу именно я сама. Но я промолчала. И тогда отец продолжил, будто ему не терпелось похвастаться:

– Влад сообщил тебе, что сообщник Янтарной захвачен?

Кирилл.

У меня быстрее забилось сердце, но я постаралась ничем себя не выдать.

– И самое интересное… – протянул отец, будто хотел надо мной поиздеваться, – что мы узнали почти все сведения, в которых нуждались.

Быстро.

Такой была моя первая мысль.

А за ней последовала вторая. Так вот, почему ты задержался на три томительные минуты?

– И что же ты узнал? – я повернулась к отцу.

Но он будто бы не услышал мой вопрос – и вместо ответа произнес:

– Ученик Янтарной оказался послушным парнем. И рассказал нам все почти сразу, как только мы пообещали, что это поможет спасти тебя. Удивляюсь, откуда в таком юном молодом человеке такое желание спасать тех, кто, как оказалось, в спасении не нуждается.

Из моей груди вылетел невольный вздох.

Я вернулась к дверце машины, прижимаясь к ней так, будто она – самая дорогая вещь в моей жизни. И просила ее: пожалуйста, пусть это окажется неправдой. Пусть отец придумал это специально, чтобы ещё больше вывести меня из равновесия. Я не настолько дорога Кириллу, чтобы он променял благо своей учительницы на мое спасение.

А даже если так.

Даже если так, значит, он ничего не понял. Он не поверил, что Янтарная – мое спасение. И погубил нас обеих? Не мог же он погубить нас обеих?

От ужасающих мыслей у меня разболелась голова, и я почувствовала, что начинаю постепенно уходить куда-то… вне…

Он солгал.

Отец ли, Кирилл. Не имеет значения. Не имеет значения, потому что не может быть правдой.

Вскоре отец вышел из машины. Я не знала места, к которому он направился. Это было двухэтажное здание, не такое масштабное, как особняк, в котором проводились шабаши, но по-своему красивое: светлое, с белыми колоннами, оно будто источало спокойствие.

А у меня спокойствие всегда ассоциировалась со смертью.

После ухода отца дышать в машине стало легче. Я наконец оторвалась от дверцы, откинулась на спинку и прикрыла глаза.

Домой.

Оказалось, я произнесла это слово вслух, потому что тетя ответила:

– Верно.

И тогда я, выпрямившись, покачала головой и призналась:

– Мне кажется, у меня больше нет дома.

Тетя повернулась ко мне и взглянула с удивлением во взгляде:

– Почему ты так считаешь, Яна?

– Дом – там, где тебя ждут, – я пожала плечами, повторив то, что уже говорила про себя. – Или хотя бы там, где ты никому не противна.

Я посмотрела на Виктора, его русые-белые волосы, точеный профиль и морщинки в уголках глаз. И выдала, не продумав ничего прежде – эти слова как будто созрели в сознании помимо моей воли и только ждали возможности вырваться, ведь и слова стремятся к свободе:

– Скала хранит тепло внутри… Но это не делает ее слабее, напротив, лишь укрепляет, затачивает камни, – я смотрела в глаза тети, мечтая увидеть в них отклик. – Но лед, растаяв единожды, навряд ли вернется к прежнему состоянию. Понимаешь? Тепло для льда слишком опасно.

Я вглядывалась в два черных колодца.

В них были нежность и беспокойство – но больше ничего.

– Что ты пытаешься сказать? – уточнила тетя.

Я покачала головой.

Теперь не пытаюсь.

Нет смысла говорить, если тебя не понимают.

Не знаю, сколько времени мы добирались до квартиры моего отца – я перестала ориентироваться в пространстве, потерявшись вне его. Но добрались, и это был факт. Машина остановилась, и я уже собиралась попрощаться с тетей, как она сообщила, что проводит меня.

Я сразу заподозрила подвох.

Будто она не верила, что я дойду.

И подозрительность моя только увеличилась, когда из машины вышел Виктор, такой высокий по сравнению с моей тетей.

– И вы желаете меня проводить?

– А вы имеете что-то против? – уточнил Виктор.

Видимо, все ещё обижался. Помнил наш первый-последний разговор. Но правда заключалась в другом: с тех пор я поменялась, чрезвычайно поменялась, с ног на голову, с головы на ноги… с бока на бок…

Он обошел машину, открыл багажник и достал из него большой наполненный продуктами пакет с логотипом известной сети магазинов. Захлопнул багажник – и подошел к нам.

Я посмотрела на пакет с сомнением.

– Это мне?

Тетя обеспокоенно кивнула, взяла меня за запястье, свободное от кандалы, и потянула к подъезду. И я, как слепой котенок, последовала за ней, все ещё доверяя. Доверие потерять сложнее, чем кажется. Тем более, если оно с годами лишь укреплялось. Одним ударом, даже метким, эту стену не разрушишь.

Мы вошли внутрь.

Остановились возле лифта. Молча.

В окружении тети и Виктора я чувствовала себя донельзя неуютно. И если белых магов я никогда не любила, то вот тетю… С тетей я всегда чувствовала себя в безопасности, даже когда она не обладала магией. А теперь это чувство испарилось.

Лучше бы она ничего не вспоминала.

Лучше бы я тогда не целовала Влада.

Но ни один волшебник не обладает даром поворачивать время вспять – по крайней мере, мне на глаза они не попадались. И сожаление о том, что случилось, не может ничего исправить.

Лифт довез нас до седьмого этажа и выплюнул на лестничную клетку, прямо перед квартирой моего отца.

– Открывай, – произнесла тетя.

Как будто я не знала, что надо делать.

Однако ключ никак не находился, а потом отказывался попадать в замочную скважину, и с дверью я провозилась, по крайней мере, в пять раз дольше, чем обычно. А, когда дверь все-таки распахнулась, замерла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь.

Не зря.

Виктор протянул мне пакет с продуктами, и тетя произнесла:

– Это тебе, Яна. Ты сможешь приготовить себе ужин.

Пакет я взяла – доверие вновь меня подвело. И заметила:

– Спасибо, конечно, но… Вы не войдете внутрь?

Тетя покачала головой.

И я все-таки перешагнула, потому что теперь помимо сумки одиннадцатиклассника на мне висел ещё и пакет, и это было уже выше моих сил.

Дверь захлопнулась, едва я оказалась внутри, и я, как наивная дурочка, в первые секунды поверила, что это бушует сквозняк. Однако дверь не распахнулась, когда я попыталась ее открыть, хотя была незамкнутой.

Я прислонилась к дверному глазку, вглядываясь в подъезд. Мои спутники все ещё стояли там, и тетя как раз заканчивала активацию охранного заклинания. Я знала, что это охранное заклинание.

Пара секунд – и она посмотрела на меня, потому что почувствовала, что я смотрю на нее. Посмотрела – и произнесла достаточно громко для того, чтобы быть услышанной:

– Мне правда очень жаль, Яна.

Что-то рухнуло.

Если не вся стена, то хотя бы ее часть, и я не имела власти построить ее заново.

– Надеюсь, тебя заставил мой отец, – пробормотала я, глядя, как они отдаляются, возвращаются к лифту. На третьем шаге не выдержала, крикнула:

– Тетя! – Она обернулась, потому что не могла не обернуться. – Пашка? Как там Пашка?

– Он знает, – ответил вместо нее Виктор.

– Он счастлив? – уточнила я.

Тетя кивнула.

И я отлепилась от звонка, потому что больше не могла смотреть.

Сползла по двери и сжалась подобно бутону, но не розы, а никому не нужного сорняка. Да так и замерла, забыв про чертовы продукты. Испортятся, не испортятся – какая теперь разница? Конечно, протухшие яйца я могла бы скинуть Виктору на голову, но что-то мне подсказывало, что он не придет.

Никто не придет.

Я услышала шорох в коридоре и произнесла:

– Ты был прав, мой зайчик. Ты был прав.

Прежде чем поднять пакет, я его пнула. Не со всей дури – а дури у меня много. Так, едва-едва, лишь чтобы немного успокоиться. Пнула и подняла. Кто знает, насколько долго я здесь останусь? А умереть от голоду не хочется. Я буду долго жить, очень долго, я всех переживу и ещё успею посмеяться, оставшись одна.

На самом верху пакета лежали зерна для Хомячидзе, и это только усилило мои опасения.

А ниже обнаружились продукты из самых разных отделов. Семь яблок. Две коробки молока. Крупа: гречка, овес, рис. Рыба в виде консервов. Консервы в виде фасоли. Морковка. Картошка. Шоколадка. Маленькая, на самом дне. Быть может, от тети.

Но вдруг пожар?

Вдруг дом вспыхнет, как лист бумаги, и в живых останутся все, кроме?.. Они вообще думают о моей безопасности? Ладно о моей! Но здесь ещё Хомячидзе, мой мальчик, и его отец тоже обошел стороной, хотя сам дарил мне его почти полтора года назад.

Хотел, чтобы я училась ответственности.

Разгрузив продукты, я пошла к себе в комнату.

(Школу, получается, опять придется прогулять).

И потянулась к магпочте, потому что знала – там меня ждет нечто. Вот только магпочты на месте не обнаружилось. И я поняла, что отец уже успел прибраться и в доме. Только когда? Когда умудрился? И как быть дальше?..

Радовало лишь то, что доступа к моим письмам отец не имел – они открывались только на определенную душу. В этой чудесной коробочке, пусть белые и считали ее своим собственным изобретением, сочетались обе магии. Белая позволяла перемещать послания, но черная давала возможность их получить…

Я упивалась хотя бы этим.

Раз больше нечем.

Вытащила телефон, зная, что меня ждет ещё одна подстава, и не прогадала. Связь в квартире пропала, хотя всегда ловилась превосходно. Я совершила обход, не постеснявшись даже заглянуть в кабинет отца, но все было тщетно.

Зараза.

Даже на улицу высунула руку, почти не боясь угробить новый телефон, но квартира будто была защищена с запасом, чтобы лишить Яну любой связи с миром.

А так уж хорош охранный контур?

Я хмыкнула.

Я могла бы – в самом деле могла бы! – проверить прочность отцовской защиты… использовав для этого окно, широко распахнутое. Затормозил бы меня воздух? Но я не стала этого делать. Потому что жить я пообещала самой себе.

Ужин.

Как много в этом слове.

Когда я ела в последний раз? Утром? Но что там была за еда…

Я взяла йогурт – обезжиренный, без добавок, будто кто-то побеспокоился о моей фигуре. И притащила его к себе в комнату. Села, прислоняясь к стене, и принялась есть. Сплошное удовольствие. Как бы не подавиться.

Вскоре йогурт остался позади, и я расправилась с шоколадкой. Быстро, даже мгновенно, без особых сожалений. И переключилась на курагу, которая тоже сюда затесалась. А потом решила вернуться к молочным продуктам и покончить с творогом, смешав его с завалявшимся в холодильнике джемом…

Яна погрузилась в депрессию.

Потому что все ее обманывали.

А, между прочим, из депрессии многие люди выходят посредством еды. И зачем мне становиться исключением? Зачем мне вообще кем-либо становиться? Янтарная мечтала стать той, на кого посмотрят, и разве это закончилось хорошо?

Однако моим планам уничтожить все запасы, что вместятся внутрь, помешали.

Я была на середине поедания творога, когда в дверь постучали. И первым мою голову посетило любопытство. Правда, меня интересовал не тот, кто пришел, а то, что с ним сделала отцовская защита.

Но через минуту стук повторился, и это значило лишь одно – этот кто-то все ещё в живых. Уже интересно.

Я отставила творог в сторону и подошла к двери.

Прислонилась к зрачку, боясь увидеть тех, кто меня предал.

А увидела Яра, растерянного и взволнованного Яра, моего вечного врага, моего лучшего друга, мою ненависть, мою любовь.

Я даже почти не удивилась, завидев его по ту сторону двери.

Он придет, я всегда знала, что он придет.

– Яр? – спросила слишком тихо для того, чтобы быть услышанной, но он все равно меня услышал.

– Это я, – согласился он. – Яна… Случилось что-то непоправимое, так? Ты мне откроешь?

Это стало последней каплей.

Из моих глаз брызнули слезы, и, как я не сдерживала себя, за ними последовал всхлип.

Он тоже не прошел незамеченным. Есть такие люди, которые чувствуют тебя насквозь, даже если и не видят. Возможно, Ярослав тоже относится к ним. Потому что я услышала обеспокоенное:

– Яна? Что не так, Яна?..

– Прости, – пробормотала я. И добавила громче: – Прости! Но я не могу открыть. Просто не имею такой власти. Отец посчитал, что вправе принимать решения за меня, и запер в квартире. Теперь я могу быть только тут. Вот и все.

Он молчал – слушал и слышал – а я распалялась все больше, и говорила, говорила, говорила, потому что слишком устала молчать.

– А я ведь просто хотела ей помочь, Яр. Помочь Алине. И не только потому, что она моя тетя, но и потому, что я ее поняла. А они – нет. И разве она в этом виновата? Мы обе одиноки, Яр, и, может быть, именно это я в ней разглядела. Ты меня слышишь?

Сквозь зрачок я видела, как он кивнул. И продолжила:

– Столько всего произошло, Яр!.. Я пыталась помочь, а они вышли на Кирилла, ты ведь помнишь Кирилла? И он рассказал им все. Я не знаю, зачем он это сделал, – я вновь вспомнила слова отца и всхлипнула ещё громче, – быть может, и из-за меня. Все потеряно. Понимаешь? Все-все-все, Яр. Услышь…

Ярослав встрепенулся и произнес:

– Слышу… Безумно хочу увидеть, но не знаю, как это осуществить.

Он не стал осуждать мои действия, и за это я была благодарна.

Слезы меня душили.

И я плакала, пока слезы не застелют глаза, пока ком в горле не станет невыносимым, пока ничего – совсем ничего – не останется.

– И я, – сказала я тихо, – и я не знаю.

– До седьмого этажа лезть будет высоковато, – протянул Яр, как ни в чем не бывало. – Хотя в детстве я занимался альпинизмом… Но самой моей высокой вершиной стал двухметровый забор.

Я рассмеялась.

Рассмеялась сквозь слезы, а потом меня вдруг осенило:

– А помнишь… Тогда, тем вечером, когда мы встретили Кирилла, которого я подставила, ты сказал мне, что тебя здесь не будет? Помнишь?

– Помню, – ответил Яр. – И все-таки, Яна, я посоветую тебе не брать на себя вину за то, что…

– Где ты будешь? – перебила я.

Я решила не ходить вокруг да около, а задать вопрос в лоб, надеясь получить самый искренний ответ. Пусть лучше он добьет меня сейчас, чем если это случится позже.

– Возможно, я уеду.

– Уедешь?

Я спросила это не то с горечью, не то с облегчением.

– Уедешь, – повторила, – хорошо. Я уже успела подумать, что ты смертельно болен, или что с тобой тоже желают пообщаться родственники, или ещё что-нибудь в таком духе… А ты просто уедешь. Уедешь. Хорошо, уезжай, – разрешила, больше всего не желая его отпускать.

Теперь смеялся Яр.

Но я видела, что ему не смешно. Я тоже умела видеть.

– Я все расскажу тебе, – произнес он, – но позже. Сначала нужно решить, как мы тебя освободим.

– Никак? – предположила я. Вполне справедливо, между прочим, предположила. Потому что знала.

– Выход есть всегда, – поправил меня Яр. – Единственный тупик – это смерть, но мы о грустном сейчас не будем. Так что мы придумаем, как тебя освободить…

– И ты заберешь меня с собой? – вырвалось из меня. – Если… когда сможешь освободить?

– Заберу, – ответил Ярослав, ни секунды не раздумывая. А потом спохватился: – Вот только надо решить, куда.