Полная версия
Край Земли. Книга первая
– Делать-то что? – растерялся Ерёма.
– Прячь, где прятал, непутевый! – пуще прежнего сердился Леший, да так, что дым из мохнатых ушей повалил клубами.
– Браниться-то зачем? Теперича сам вижу, на недоброе дело ус настроен, – покорно согласился Ерёма и, завернув ус в тряпочку, спрятал его в котомку.
– Спрятал? – сердито спросил Леший. – Вот и идите, откуда пришли.
– Да куда же идти? – осерчал пёс. – Ты, спору нет, хозяин леса, но тропинку-то слимонил! Как нам ночью по буеракам идти? Того и гляди в болото угодим, или ноги переломаем, а то и к медведю в берлогу свалимся!
Леший неожиданно присмирел и загрустил. Присел на пенек, из глаз его покатились горючие слезы. Где они падали на землю, вырастала жгучая крапива. Через некоторое время плачущий Леший уже сидел в зарослях, окружавших его плотным кольцом.
– Не, ну вы видели такое? Хозяин леса, а нюни распустил! – фыркнул пёс, перепрыгивая с места на место, чтобы не обжечь лапы.
Леший насупился.
– Никакие нюни я не распускал. Так присел на пенек отдохнуть. Намаялся за день.
– Видать, беда у тебя большая, – сочувственно произнес Ерёма.
У Лешего вновь навернулись слезы.
– Хватит носом хлюпать, тут крапивы наросло, не пройти, не проехать, – проворчал Стёпка.
Не успел Леший ответить, как по лесу прокатился злобный хохот. Он эхом отразился от каждой веточки, от каждой травинки многократно усиливаясь и делаясь от этого ещё болеё жутким. Он звенел в верхушках деревьев, дрожал в камнях, гудел в стволах деревьев. Он сам превращался, и всё вокруг себя превращал во мрак. Непроглядная тьма пожирала любое мало-мальски светлое место в лесу. Деревья оборотившись в черные чудовища, всасывали в себя свет, умирающий в них. Чернота поглотила небо, низвергнув на землю злые струи ливня. От них шёл холод и могильный запах гнили. Мороз пробежал по спине Ерёмы. Степан прежде оскалился, шерсть на загривке вздыбилась, но не стерпев такого страха, взвизгнул и поджав хвост, прибился к ногам хозяина. Трясущимися руками Леший достал из кармана штанов тропинку, развернул её и бросил на землю. После схватил остолбеневших Ерему и Степана и потащил за собой.«Прытче, прытче!», – приговаривал Леший, подгоняя гонца и пса. Над их головами Бежали они, что изо всех сил, а над ними гремел грозовой рокот. Ерёма легко бежал, лапти-скороходы помогали, а вот Степан отставал, хоть и четыре лапы у него было. Мрак клубясь, наступал на убегавших. Холодная его рука почти коснулась пса, ещё мгновение и сгинул бы Степан. Но Леший подхватил его, и вмиг они исчезли, будто их и не было. Ерёма огляделся и жалобно прошептал:
– Эй, вы где? Теперича мне одному – одинешеньку пропадать?
– Не гомони, – раздался шепот старика-лесовика. – Иди сюда, только тишком.
Ерёма шагнул на голос и провалился в землянку.
– Ступенек не видишь? –заворчал Леший, затаскивая внутрь тропинку.
Он плотно закрыл вход огромным камнем, да ещё и запер дубовую дверь на засов для верности. Снаружи бесновалась буря, ей вторил жуткий хохот. Ураган был столь силен, что дверь выгибалась. Ерёма с беспокойством поглядывал на вход. Леший, не обращая внимания на оглушительный рев, раздающийся снаружи, заботливо стал сворачивать лесную дорожку, рассматривая её и горюя.
– Ну, вы видели такое? Ещё одну тропинку мне эти пакостники испортили! – он показал тропинку, которая выглядела, как рваная тряпка. – Здесь всегда улиточка Соня сидела. Маленькая с чудесными нежными рожками. Где теперь Соня? Тут лютик рос. Рос себе и радовался теплому дню. На этом месте лужица была с чистой водичкой, от неё всегда солнечный лучик отражался. Случалось, радуга над лужицей сверкала. А теперь? Придется заплатки ставить, корнями деревьев дырки прикрывать, – вздыхал он. – Ямы и ухабы на моей тропинке будут.
Пока Леший причитал над истерзанной тропинкой, Ерёма огляделся. На полу уютной землянки постелена трава, издававшая мягкий терпкий запах. В центре возвышался круглый деревянный стол, на нем пузатился самовар, в блестящих боках которого, отражалось веселое пламя свечи. Прямо из земли торчали пеньки, стоявшие вместо стульев вокруг стола. В углу кровать, сбитая из неотесанных бревен. С виду она была неказиста, по коре ползали жучки – паучки, из бревен росли веточки с зелеными листочками, над которыми порхали живыми цветами бабочки. Голубые, как небеса, оранжевые, как подсолнухи, пёстрые и розовые, зеленые и малиновые они кружили в танце. Леший, свернув тропинку, спрятал её под кровать. Ерёма заметил, что там были ещё лесные дорожки.
– Дедушка Леший, спасибо тебе. Из беды нас вызволил. Ежели мы тебя обидели, то не со зла.
– У нас, леших, имена тоже есть. Прокопыч я. Да и не винись, Ерёмейка, – Леший наклонился к уху Ерёмы и зашептал. – Объявился в наших краях Князь Мрака и Тлена. Худыми делами занимается. Живет он в самой, что ни на есть чащобе, куда луч солнца и не проникает. Хода туда нет ни пешему, ни конному. Мало того, кто осмелится дойти, то и сам во мрак превращается. Паче того, становится он прислужником Князя.
– Как это во мрак превращается?
– Ты настоящую самую темную темноту видел? – спросил Леший.
– В дворцовом погребе темнотища, ничего не видно! Не всяк из дворового люда спустится, боязно.
– Вот и тут так, только жутче. Становится живность, али человек таковской темнотой, но живой темнотой, беспощадной и гибельной. Свирепствует, изводит все на своем пути.
– А палёные кошки с золотыми когтями, тоже прислужники Князя Мрака? – спросил Степан.
Прокопыч вздохнул, и от переживаний его мохнатые уши вновь задымили.
– Те коты – не коты. Возникают они из неоткуда. Могут предстать чудищами ужасными о шести головах, о тринадцати руках. Хватают эти руки зазевавшихся горемык и рвут на части. Мутными тенями являются. Бродят те тени по ночам. Как припадут к чему живому, то душу и выпивают. Могут и расщелиной бездонной в земле стать. Ежели кто супит рядом, вмиг пропадает в глубине тёмной. Смердящими псами с человечьими лицами могут показаться. Загрызают всякого и кости обгладывают. То вдруг из земли поднимаются исполинскими волками, а из страшных пастей их капает горячая черная кровь. Могут явиться котами с золотыми когтями. Это челядь Князя Мрака. Невинные души они выискивают и тащат прямо в логово Князя.
Еремей негодующе воскликнул:
– Бесчинство какое! Невинные души! В логово!
– М-да, дедуля Прокопыч, нехорошие дела приключаются, – задумался Степан. – Получается, мы не сможем через Зачарованный лес пройти?
– О-хо-хо, боюсь, не сможете. Я уж и сам не знаю, что делать. Что мог к себе спрятал. Но не утаить весь лес в землянке моей. Хорошо, что хоть бабочек смог сберечь.
– Благолепие от сих небесных созданий исходит, – улыбнулся Еремей.
– Сие не просто бабочки, а души неродившихся ребятишек. Ишь, как порхают и не знают, какая беда их ждет, – вздохнул тяжело Прокопыч, его уши ещё болеё задымили. – У Марфутки – поварихи скоро дитя должно родиться, и пока он не родился, его живая душа здесь летает. А Князь Мрака и Тлена он, ведь, что? Сгубит на раз – и всё! И не станет в царстве-государстве Дорофея народу. Да и царства самого не будет, все живое в прах превратится, черная нежить будет владычествовать.
Еремей встревожился:
– Может статься, вернусь я с Края Земли, а нет ни Марфутки, ни конюха нашего, ни Феофана-охотника, ни Дорофея, ни маменьки моей?
– Ты того, Леший – Прокопыч, не очень-то ушами переживай. Ишь, туману напустил, дышать уж нечем. Ребятишкам, небось, не в пользу дым-то твой, – проворчал Степан. – Запричитали в два голоса. Мне, может, тоже всех жалко.
Леший виновато помахал руками вокруг своей головы, стараясь разогнать дым.
– Никак не возьму в толк, отчего эти коты-обормоты нас не слопали со Степаном, – задумался гонец, – а я и ус ещё выдернул.
– Карамболь получился, – согласился пёс.
– Это ты по-каковски говоришь? – с подозрением прищурился Леший.
– Это он при Дорофеё нахватался словесов всяческих, не обращай внимания, – ответил Ерёма. – Прокопыч, не сидеть же нами ждать, когда Князь всех изведет? Делать-то что?
– Есть одна мыслишка, – сообщил Леший, – но утро вечера мудренее. Вот утром и обсудим.
Глава V
Выглянувшее из-за горизонта солнце сияющими лучами разогнало грозовые тучи и окрасило золотом голубой купол небес. На изумрудной траве бриллиантовыми капельками искрилась роса. Из землянки вылез Ерёма, следом за ним пёс. Выпорхнувшие бабочки, беспечно закружили по лесной полянке. На раскидистой берёзе деловито работал дятел, оглашая окрестности весёлым постукиванием. Солнечные лучи коснулись нечёсаных кудрей Еремея. Они вспыхнули рыжим огнем, будто ещё одно маленькое солнце взошло над полянкой. Веснушки на носу засверкали россыпью искр.
– Ты погляди, Стёпа! Красота какая! Воздух хрустальный! – Ерёма вздохнул полной грудью. – Кабы не поручение Дорофея, остался бы здесь.
Гонец растянулся на травке, мечтательно глядя в небо. Невесомые облака нежились в ласковых золотых лучах. Подними, радуясь новому дню, стремительно носились стрижи. Степан озабочено обежал вокруг землянки, заглядывая под каждый камешек и куст.
– Ни чудовищ о тринадцати руках, ни котов, ни другой тухлой нечисти нет, – жизнерадостно сообщил он. – Денёк распрекрасный! Эх, поймать бы сейчас сороку, да за хвост потрепать её! Или белку испугать. Они так смешно пугаются.
В приливе чувств Степан гавкнул два раза на ползущую по листику божью коровку. Сухое дерево, стоявшее рядом с землянкой, покачнулось, выдернуло корни из земли, чихнуло и закряхтело:
– Вам бы только на травке барствовать, да пугать мелкоту мою лесную, – дерево ещё раз чихнуло и превратилось в Лешего. – Ох, вы и никчемушники! Спасай вас ночью от черной пагубы, до утра стой в дозоре, а вам бы только барствовать.
Степа, наклонив голову, с интересом посмотрел на Прокопыча:
– Чего ты чихаешь все время?
– Думаешь валенками в сырой земле пустяшное дело стоять? – Леший показал промокшие валенки. – Тут уж всякий расхворается, особо опосля дождя.
Ерёма по-хозяйски оглядел валенки:
– Вестимо, что расхвораешься. Ночью я помню, сапоги на тебе были. Куда подевал их-то? Потерял что ли?
– Дык, – Леший смутился, – пятки у меня в сапогах энтих преют. И дух от сего стоит дюже крепкий. Вот и боюсь, что Князь Мрака или прислужники его унюхают мою землянку, а там и до беды не далеко. Не запамятовали, что Князь Мрака и Тлена свирепствует в наших краях?
– Стало быть, пора за дело приниматься, – сказал гонец, поднимаясь и расправляя плечи. – Покажем нашу силу богатырскую Князю облыжному!
– Ишь ты какой, Ерёма, забиячливый стал при белом свете! А кто вчера от страха вопил дурным голосом? – усмехнулся Прокопыч.
– Так с непривычки оробел маленько, – смешался гонец. – Теперь-то пообвыкся. Пошли лиходея с его шайкой ловить, землю нашу спасать от черной напасти. Но ежели вы мне не товарищи в ратном деле, то я и сам пойду!
Ерёма расправил плечи, выкатил грудь колесом и решительно пошёл в лес.
– Погодь, торопыга! Тут дело сурьезное, с кондачка не решается. Обмозговать по первости надобно, после геройствовать, – постановил его Прокопыч.
Гонец задумчиво почесал затылок и вернулся. Леший же присел на травку и снял валенки:
– Ить, как ноженьки мои промокли, кабы не занедужить. Иначе какой из меня вояка, ежели чих одолеет?
– Фантасмагория тока из тебя получится, – многозначительно произнес пёс.
– Смотрю на тебя, Степа, и удивление меня берет. Как такие заковыристые слова у тебя промеж ушей помещаются? – Леший с интересом глянул на пса из-под мохнатых бровей.
– Иной раз я и сам, Прокопыч, задумаюсь: до чего же я все-таки сметливый! – заважничал пёс.
Прокопыч усмехнулся:
– Силен, однако, бахвалиться! Но будет пустыми разговорами забавляться. Баталия нам предстоит великая. В сей баталии судьба земли нашей русской решиться. Я тут пораскинул умом и вот что умыслил. Боится Князь Мрака света солнечного, потому вас его коты и не тронули. Ибо оба вы рыжие, как солнышко наше. Стало быть, солнышко наше ясное дало силу свою вам. Ночью ещё меня мысли посетили. Догадываетесь какие?
– Потеха с тобой, Прокопыч, как мы можем знать, что ты ночью уразумел, ежели мы с устатку такого Храповицкого дали, что от Ерёмки самовар твой запотел.
– От Степки три жужелицы оглохли, – наябедничал Ерёма.
– Сейчас вас крапивой отбузиную! – рассердился Леший. – Кабы бы не беда, что пришла в мой лес, верно, завел бы в болото. Там бы жаб да пиявок стращали своим Храповицким. Битва беспощадная ждет нас, а вы пустословите!
Гонец и пёс застыдились.
– Не бранись, дедушка Прокопыч, мы живота своего не пожалеем, чтобы спасти красоту лесную!
– Зазря не болтайте.
На полянку влетела стая сорок. Окружив Лешего, они взволнованно затрещали. Степан от их оглушительного гомона, аж морду под лапы спрятал. Прокопыч понурился, задымив ушами. Затем на сорочьем языке ответил птицам и те, затараторив ещё громче, улетели. Слезы заблестели в глазах Лешего.
– Принесла сорока на хвосте лихо.
– Ну-ка брось, дедуля, разводить мокротень! – обеспокоенно глядя на Прокопыча, сказал Ерёма.
Леший конфузливо крякнул, смахнув слезу:
– Старый я стал, хлипкий совсем от плохих новостей раскисаю. С русалками беда приключилась. Водяной просил наведаться, может подмогу какую окажем. Собирайтесь, пойдем к озеру, по дороге я вам и расскажу, что приметил и какое соображение имею.
Леший легко поднялся с земли и исчез, будто его никогда тут и не было. Токмо промокшие валенки сиротливо остались стоять на поляне. Ерёма руками всплеснул:
– Ишь, как наш старичок-бодрячок сиганул, а куда нам-то идти? Ни пути, ни дороги во всем лесу. Может ты, Степа, по запаху выведешь нас к озеру?
Пёс ткнулся носом в валенки лешего:
– Опятами пахнет, травой прелой, да ещё голубикой.
– Ты лучше старайся!
Степан принюхался, даже глаза от усердия сощурил и через некоторое время произнёс:
– Клюквой, рябиной, брусникой, немножко черёмухой. Ещё мхом, ёлками и ёжиками. Не, след Прокопыча мне не взять. Тут лесным духом пахнет. А дух сей повсюду.
– Вот уж напасть! Этак мы плутать будем невесть сколько, – задумался Ерёма. – Но! Ежели по земле нельзя найти Прокопыча, то по воздуху мы его враз отыщем.
Гонец, недолго думая, полез на берёзу.
– Озеро видишь? – крикнул снизу Степа.
– Заберусь повыше и посмотрю, – отозвался гонец, карабкаясь на самую высокую ветвь.
Ветка под ерёминой тяжестью стала угрожающе качаться. Чем больше Ерёма подпрыгивал, тем сильнеё она раскачивалась.
– Ой, Стёпушка, кабы не свалиться мне отсель. Шлёпнусь насыру землю, и не станет Ерёмы, гонца царского. Разнесут мои белы косточки чёрны вороны по всему белу свету, – запричитал Ерёма.
В этот момент ветвь выпрямилась и подкинула гонца в небеса, только лапти мелькнули средь облаков.
– Во, как кувыркнулся! – восхитился пёс, с завистью следя за полетом гонца.
Когда тот скрылся за облаками, Степа воскликнул:
– Все сбежали, меня бросили! – и от огорчения тявкнув,заметался по полянке. Рядом с псом свалился лапоть. Степа припал к нему и жалобно заскулил:
– Где ты сгинул – пропал, друг мой верный Ерёмушка? Один токмо лапоточек и остался…
Обнюхав со всех сторон лапоть, задумчиво поглядел в небо:
– Ерёмки не видать, а лапоть-то скороход туточки. Ежели я его надену, то буду псом-скороходом! Тогда заместо Ерёмы героизмом прославлюсь. Он пусть в вышине парит, аки птица небесная.
Недолго думая, Степан всеми четырьмя лапами влез в обувку.
– Хм, как же мне в нем бежать? А шнурки куда деть? – и он дернул шнурок.
Лапоть оторвался от земли и понесся между деревьев.
– Эх, залетные! Эге-гей! – ликующе завопил Степан.
Лапти-скороходы несли его меж деревьев. То они взмывали вверх, то резко опускались до земли, пугая мелких зверюшек. Ветер бил по глазам пса, мешая различать дорогу, шерсть раскосматилась. Березы и рябины будто дразнились, цепляли Стёпку ветками. Шкодливые белки бежали следом и хихикали, задирая пса. Он не выдержал и, выпустив шнурок из пасти, тявкнул:
– Вот поймаю вас, озорницы, хвосты-то ваши распушу!
Лапоть, потеряв управление, врезался в ёлку. Стёпка свалился на землю, раздался треск, и он провалился невесть куда. В нос ударил удушливый запах мокрой шерсти и прелой земли. Раздалось недовольное ворчание. Увесистая лапа отвесила тумак Степке. Пёс, перекувыркнувшись, упал на спину, но быстро вскочил на ноги и звонко залаял, стараясь напугать недоброжелателя.
– Цыц, пустобрёх! – забранился незнакомец. – Расшумелся, аки кикимора болотная!
– Да кто ты таков, чтобы браниться? – пришёл в негодование Стёпка, затем потянул носом. – Хотя погодь, медведем пахнет. Уж часом не косолапый ли ты?
– Признал, – довольный медведь почесал бок о корень, торчащий в углу берлоги. – Я барин лесной.
– Вот те на! Барин! – с насмешкой отозвался пёс. – Отчего это ты, барин, по тёмным углам в белый день прячешься?
– Так страшно. В лесу смурные дела творятся.
– Уж не о Князе Тьмы и Тлена говоришь?
– Цыц! – испугался медведь. – Шумишь много.
– Да видали мы его! Тьма тьмой и ничего более, – раздухарился Степан.
– Эта темнотища мне лапу отхватила, – проворчал медведь. – Будто ножом – чик и нету.
Стёпка с недоверием посмотрел на косолапого:
– Как так?
– Засиделся я в малиннике до вечера, – голос у медведя задрожал. – Глухой мрак вполз в лес, как сетью опутал. Стелется по лесу, стелется. Враз хохот раздался недобрый. Страшно мне стало, до того страшно, что душа моя вздрогнула и затрепетала. Трепещет так, что чуть болезнь медвежья со мной не приключилась. Но сдюжил. А хохот напирает, давит. Мрак наплывает тучей зловещей. Чую, то погибель моя скалит зубы, кровь мою горячую леденит. А я, аки камень, шевельнуться не могу. Темень ближе и ближе подползает. Ещё чуть-чуть и сожрет меня, хохотом раздавит.
– Ты этого того, медведище, брось слова напутывать. Скажи по-простому, пострадалец ты от мрака али нет? – в нетерпении прервал медвежье повествование пёс.
Мишка, будто и не слыша Стёпку, продолжил:
– Прокопыч, хозяин наш лесной, век ему буду благодарен, откуда ни возьмись, явился, пришёл на подмогу. Вынес меня из лютой темени, аки чудо-богатырь. Токмо лапу заднюю мрак зацепил. Так на трех ногах с нашим лесным хозяином я и доковылял в его гостеприимное пристанище. Там уж Прокопыч новую деревянную ногу смастерил мне. Теперича я медведь – липовая нога. При ходьбе, знамо дело, поскрипывает, зато блохи в ней не заводятся. Так что жить можно.
– Досталось тебе Князя Мрака, – пожалел медведя Степан.
– Тише, тише! Не накличь беду! Не произноси его имя!
– Чего это? Труса что ль празднуешь?
– Труса – не труса, но я из берлоги не выйду, пока в лес покой не вернется.
– Вот что, барин ты липовый, – нахмурился Стёпа. – Вестимо, можешь в берлоге своей колотиться страхом и ногой скрипеть. Но пока Князя Мрака мы из леса не выгоним, не видать покоя никому. Ладно, косолапый, ты блох корми, а я пойду подвиг совершать! Заждались меня героические дела, пока я с тобой тут тары-бары развожу.
Пёс полез наружу из берлоги.
– Погодь, погодь! Ишь, торопыга какой! Чего мне блох кормить, да от света дневного прятаться? Согласен, попраздновал я труса, но я всё же барин лесной! Как вы без меня обойдетесь? Да и Прокопычу подмогу надо оказать!
И мишка потрусил следом за Стёпкой.
Глава VI
Ерёма стремительно взмыл вверх. Ветер лохматил рыжие кудри. Рубаха надулась парусом, отчего гонца перевернуло несколько, и он влетел в облако, зависнув вниз головой.
– Куда нелегкая меня занесла? – пролепетал он, боязливо оглядываясь. – Батюшки-светы, всё перекувыркой: земля вверху, небеса внизу. Напутал Леший свои чародейства по старостилет, да и опрокинул Зачарованный лес. А я вбрякнулся, аки муха в мёд.
Он отчаянно принялся вырываться, пытаясь освободиться. Нога выскочила из плена, с неё слетел лапоть и, подхваченный озороватым ветерком, полетел на землю. Гонец, болтаясь на одной ноге, проводил его тоскливым взглядом:
– В этом лапте мог я быть…
В животе у Ерёмы уныло забурчало. Он ударил себя по пузу:
– У, утроба предательская, в конфуз меня вводишь! Хотя оно, верно, трепыхаться туточки, словно портянки на веревке, токмо респект к самому себе терять.
Извернувшись, гонец схватился обеими руками за облако и выбрался наверх. Влезть-то он влез, но удержаться на ногах было невозможно. Облако беспрестанно клубилось. Ерёмка плюхнулся на живот так, и белые пушинки облепив его с ног до головы. Отфыркавшись и отмахавшись, гонец встал на четвереньки. То тут, то там неторопливо поднимались вверх потоки воздушной пены, принимая причудливые формы. После они ниспадали вниз и вновь начинали свое величавое течение. Солнечные лучи сотнями пылающих нитей пронзали облако, окрашивая его в дивные цвета.
– Одначе здесь так славно, ажно душа поет! Эх, жаль, балалайки нет!
Ерёма попытался встать, но облако под ногами пружинило, и он вновь шлепнулся.
– Э не, надоть сначала оглядеться. Поди, Дорофей меня Край Земли послал искать, а не шмякаться с небесов.
Разлегшись словно на перине, осмотрелся. Лес походил на весеннюю лужайку. Среди буйства зелени расстилался белоснежный ромашковый ковер. Солнечные зайчики озорничали на глади озера. От их мельтешения вода сверкала драгоценным камнем. Чуть дальше лес рассекали выжженные просеки, ведущие к затхлому болоту. Над зарослями папоротника, окружавшего трясину, дрожало тягучее серое марево, вызывавшее тревогу. За болотом нехорошо чернел другой лес. Испепелённая до смоли земля, искорёженные огромные деревья, походили на калек, норовящих схватить своими изувеченными конечностями любого. Нечто зловещее ворочалось среди этого чудовищного уродства.
– Ох, и гиблое место! – выдохнул гонец не в силах отвести взгляд.
Из самой гущи наволоки медленно поднималась сумрачная фигура. Ерёмке плохо было видно, но он разглядел, как черная фигура поначалу разрослась, а затем содрогнувшись, распалась на множество частей. По мере того, как они поднимались ввысь, неясные очертания все более походили на огромных воронов. Траурное оперение в солнечных лучах отливало серебром, мощные клювы приобрели антрацитный блеск. Покружив над болотом, птицы полетели в сторону гонца. Их тела, словно хлопья сажи, покрыли вид на Зачарованный лес. «Укр-р-рал, укр-р-рал!» – неслось из вороньих глоток.
– Ой-ей, что-то конфуз в брюхе сызнова бурчит, – пролопотал Ерёма, вжимаясь в облако.
Стая стремительно приближалась. От их иступленного карканья содрогался воздух.
– Что за чертовщина шебаршится за пазухой? – гонец полез под рубаху и достал завернутый в тряпочку извивающийся кошачий ус.
В руках Ерёмы ус поначалу свернулся в клубок, после с шипением выпрямился, раздулся и превратился в трехголового змея. Чешуйчатые морды пахнули зловонным дыханием. Раздвоенные языки, мелко дрожа, высунулись из пастей и заметались из стороны в сторону, будто что-то ища. Ерёма глянул и обомлел. На концах змеиных языков уродливыми наростами торчали маленькие гадючьи головы, таращившиеся на него злобными глазками. Крошечные раздвоенные языки суетливо мельтешили в поисках жертвы, на них также росли чешуйчатые головы.
– Тьфу ты, уродится же такая срамота! – чертыхнулся Ерёма. – Глазом не успеешь моргнуть, схрумкают, и не подавятся матрёшки страхолюдные!
На четвереньках он пополз от греха подальше, но запутался в облаке и, не заметив прореху, провалился в неё по плечи. Снизу на Ерёмку накинулась стая воронов. Гонец задергал ногами, пытаясь отбиться, но зловредные птицы были увёртливы. Они нещадно рвали его штаны, клевали за ноги. Ослепший от солнечного света трехголовый змей, бросался из стороны в сторону в поисках жертвы. Одна из голов приблизилась к гонцу и уставилась на него. Ерёма икнул от ужаса. Во взгляде мёртвых глаз черным пламенем билась смерть. Липкие раздвоенные языки уже почти коснулись лица, в этот момент один из воронов пребольно клюнул гонца в пятку. Он вылетел пробкой из прорехи облака и врезался в драконью пасть. Рёв, вырвавшийся из змеиной пасти, был столь страшен, что у Ерёмки зашевелились волосы на голове. Дабы заглушить жуткий вопль он, оторвав кусок облака, воткнул его в орущую глотку. Змей поперхнулся и забился в конвульсиях. Головы мотнулись из стороны в сторону, и попав под сияющий луч, пыхнули, зачадили и исчезли, будто их никогда и не было. Искалеченное змеиное тело, извиваясь и злобно шипя трясущимися обрубками шеи, продолжало поползти на Ерёмку.
– Культяпка одна осталась, и та норовит пакостничать! – вознегодовал гонец. – Да пропади ты пропадом!
Ерёмка спихнул змея в прореху. Воронье черной тучей кинулось за телом.
– Кар-р-ра! Кар-р-ра! Ер-р-рёмке кар-р-ра! – зашумели вороны.