Кирпичная луна

Результат вам известен. Пассажиры стекались за сотни миль, чтобы проехаться на К-О. Доходы покрыли третью волну облигаций, и стал прибывать резервный фонд. Попечители первой волны страшились того дня, когда их облигации будут закрыты. Акции Джорджа, купленные по 3 1/4, поднялись до 147 на исходе второго года! Итак, пока мы сидели в моей скромной студии, Джордж стоил уже почти триста тысяч долларов. Он не держал яйца в одной корзине: какие-то он переложил в другие корзины, какие-то доверил различным заботливым наседкам. Все его яйца, однако, где бы ни находились, оказывались надёжными и прибыльными. О своих успехах Джордж и поведал мне.

Один из нас заработал деньги!

По пути ко мне Джордж заехал к Бреннану. Прямолинейный, добропорядочный Бреннан, человек такта, человек ума, человек чистого порыва и честного слова, на тот момент кормил с руки Нью-Алтону. Бреннан не заработал денег – да и никогда не заработает. Но Бреннан был полезен миру даже без денег. Ибо стоило Бреннану изучить ошибки и достижения любого предприятия, как всякий прислушивался к его вердикту, заслуженно считавшемуся почти что вселенской истиной. Таким образом, любой благоразумный человек привык высоко ставить его предсказания. Но даже лучше того: Бреннан глубоко и беззаветно верил в людей. Когда справедливость и несправедливость ситуации были ему понятны, он мог предстать перед несколькими тысячами слушателей и рассказать им, в чём состоят имеющиеся справедливость и несправедливость, рассказать с той же ясностью и новизной, будто племяннику Хорасу, усаженному на коленке. И среди тысяч слушателей не найдётся и сотой доли, которые бы сочли это за красноречие. Беседуя между собой в своих заведениях, они любили поговаривать, что Бреннан не обладал красноречием. Они доходили до того, что жалели его! Ах, если бы только он был оратором, как такой-то или такой-то, чего бы он добился! Однако лишь месяц спустя, когда требовалось поделать что-то в ситуации, о которой вещал Бреннан, люди поступали именно по его наставлению; возможно, позабыв уже о том и считая это собственной задумкой, настолько его всепроникающий, значимый, кристальный и естественный здравый смысл засел в подкорку их сознания. Знал ли сам Бреннан, насколько он красноречив? Но что точно знал я, а также дорогой Джордж, так это что Бреннан был одним из вождей человечества!

Терпение, друзья мои, мы уже почти подошли к

Кирпичной луне!

Ведь Джордж уже навестил Бреннана, и Бреннан тоже не забыл. Все семнадцать лет Бреннан помнил, и каждый корабль, ошибшийся с долготой и разбившийся о скалы во время шторма, каждый младенец, издавший свой последний плач среди бушующих волн и обломков, каждый раздувшийся мертвец, выброшенный морем и похороненный в безымянной могиле – каждый из них напоминал Бреннану о Кирпичной луне и откладывался в его бездонном хранилище ума очередной историей ужаса. Теперь же Джордж был готов посвятить круглые сто тысяч строительству луны, а Бреннан – тысячью способов, доступных великим мира сего, убедить общественность дать нам ещё сто тысяч. Джордж приехал ко мне спросить, возьмусь ли я с ними за великий труд, который наши прежние вычисления лишь предвосхитили. В общее дело мне надлежало вложить математическую точность и знания, почерпнутые из морских наук, которые расцветут и принесут плоды, когда Кирпичная луна сорвётся, словно яблоко, с рельс, на которых мы её построим, и вознесётся в воздух с силой тысячи паводков, готовая наконец-то занять своё место в предопределённой области небесного эфира и начать благословенное путешествие по нерушимому меридиану!

О, что за чудесный добродетельный образ! Конечно же, я согласился.

Если бы вы только не торопились узнать развязку, какую бы историю я вам рассказал – о великой кампании, которую мы в тот момент начали! О том, как трагическая потеря «Роял Мартира», ошибшегося с долготой всего на три градуса, потрясла мир и дала нам отправную точку. Как я уговорил Джорджа, что ему не следует выписывать свои сто тысяч долларов разом. Пусть они вступают в игру мало-помалу, когда «общему делу» нужна будет встряска, а публике – новости. Как мы отлавливали молодых журналистов и объясняли им ровно столько, чтобы они почувствовали себя почти что соучастниками изобретения луны, заслуживающими всяческой похвалы. Как, начав с Бостона, мы разослали всем мужам науки, филантропии и коммерции три тысячи циркуляров с приглашениями на частные собрания с Джорджем в его номере в «Ревере». Как, кроме нас и нескольких респектабельных пожилых джентльменов, которых Бреннан позвал с собой из провинции, скромно оплачивающих собственные накладные расходы, на встрече присутствовали лишь ещё трое – путешественники, чьи предприятия провалились – а также гости от прессы. Как часть гостей от прессы поняла всё сказанное, а часть – ровным счётом ничего. Как все они, однако, на следующий день опубликовали расхваливающие нас анонсы. Как несколько дней спустя на первом этаже бостонского Хортикалтерал-холла мы держали наше первое общественное собрание. Как Галибуртон привёл в зал пятьдесят человек, преданных ему – в основном посетителей его христианских лекций. Как, кроме них, в зале не насчитывалось и трёх человек, которых мы бы лично не попросили прийти; или хотя бы одного, который способен был изобрести оправдание, чтобы пропустить. Как мы обвешали стены понятными и непонятными схемами. Как мы открыли собрание. Вот о собрании я вам и впрямь должен рассказать.

Первым говорил я. Я даже не пытался объяснять наши планы. Я не пытался поразить риторикой. Но я и не начал с оправданий. Я просто рассказал о предательских подветренных берегах. Я рассказал, в каких случаях они наиболее опасны: когда моряки их не видят в шторм. Я объяснил, что хотя дорогостоящий, нуждающийся в постоянной коррекции хронометр кое-как служил путеводителем мореходам, ненадолго выходящим в море, однако опасность лежала в корректировании, и столь дорогой прибор оставался не по карману простым людям, и любое отклонение от реальности уже нельзя было исправить. Я сказал, что мы изобрели метод, с помощью которого, если получим финансирование, даже беднейший рыбак сможет определять своё положение на море с той же точностью, как восход и заход солнца. А стоило ему определить своё положение, как его выход в море наверняка закончится благополучно. С этим я сел.

Потом заговорил дорогой Джордж – просто и очень коротко. Он сказал, что в Бостоне его не знают, а те, кто знает, не назвали бы его оратором. Он лишь архитектор и умеет рассчитывать чертежи, а не говорить. Однако он пришёл сюда заверить, что, изучив планы решения вопроса долготы сверху донизу, он нашёл их безупречными. Таково было его мнение, если оно что-либо значит для зала. И если собрание поддержит проект или если его пригласят, он готов предложить свои услуги в любом качестве, безвозмездно, ради свершения проекта. Если он не сможет быть полезен никак иначе, кроме как укладкой кирпича, то будет класть кирпич. Ведь он всей душой убеждён, что успех данного предприятия принесёт человечеству больше, чем любое начинание, которое он когда-либо сможет назвать делом своей жизни. «А благу человечества, – закончил он просто, – и посвящена моя жизнь». С этим он сел.

Затем поднялся Бреннан. До сих пор, исключая замечание Джорджа насчёт кирпичей, никто и словом не обмолвился о луне, не говоря уже о её материале. Всё объяснение взял на себя Бен. И он объяснил так, словно разговаривал со способным учеником лет десяти. Слушатели чувствовали, что к ним обращаются как к равным. Меж тем он не произнёс ни единого слова, требующего малейшего понимания вопроса. Он объяснял так, будто проще было рассказать по шагам, чем перескочить к сути. Но при этом объяснил, словно сам был слушателем, а зал – лектором. Он провёл их по всем заключениям – и уж куда понятнее, чем я провёл вас – пока их рты не открылись в подлинном восхищении, веки не позабыли моргать, а брови сами собой не поползли вверх от любопытства, пока, скажу я вам, каждый в зале не почувствовал себя изобретателем, самостоятельно преодолевшим трудность за трудностью; хотя в то же время идея оказалась настолько проста, что о трудностях и говорить было нечего. Единственное, что оставалось неясным – это как Комиссия долгот, или император Наполеон, или Смитсоновский институт, или кто-либо другой не запустил ещё маленькую планету на её благословенную орбиту давным-давно. Ни слога его речи нельзя было назвать риторикой, ни слова не звучало отрепетированным. С этим Бреннан сел.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

К., упоминаемый на данных страницах – не кто иной как мой брат Натан. Один из его псевдонимов – Гнат К. Хейл, с коварно непроизносимыми в английском буквами Г и К.

2

Прим. пер.: Друммондов свет – технология театрального прожектора XIX века.

3

Прим. пер.: 4000 миль – около 6500 км.

4

Прим. пер.: Полтора фута – около полуметра.

5

Прим. пер.: 200 футов – это около 60 метров.

6

Прим. пер.: 64 куб. дюйма – примерно 1000 куб. сантиметров.

7

Прим. пер.: Эльзевиры – мелкоформатные книги, выпущенные печатниками Эльзевирами в XVIII веке, снискавшие любовь библиофилов и коллекционеров.

8

Прим. пер.: Эрастус и Ирвин Бидлы первыми стали издавать бульварную литературу, доступную за бесценок. Их серия называлась «Десятицентовые романы».

9

Прим. пер.: 200 фунтов – около 90 кг.

10

«Каждому человеку, – пишет доктор Пибоди, – на первое нужна работа, а на второе – хобби», к чему я добавил третье.