Дохлокрай

Осиновый кол не остановит заложенного покойника, но отличить того от поднятого Мраком упыря нужно быстро. Иначе – умрешь ты сам.

Серебро остановит оборотня и справится с волком, получившим свое от охотников и оживленного демоном, прячущимся в обычном, казалось бы, человеке. Но серебро мягкий металл, и чтобы вбить его в мертвую плоть, еще нужно добраться поближе.

Огонь поможет всегда, только применять его не выходит, кому же надо спалить из-за нескольких восставших мертвецов целый дом, подарив Мраку немного боли, страданий и обожженных душ?

Пули, помогающие остановить большинство целей, чаще всего просто останавливают. Решать дело до конца нужно заточенной сталью, бьющей наверняка и не оставляющей надежды тем, кого снова вытащил на белый свет Мрак. Вот так-то, сталь и мускулы, прямо как в старые-добрые времена. Пусть и не со всеми, пусть и не всегда.

Серебряные узоры, хитро сплетающиеся по стали? Важны ли они? Да конечно важны. Хотя важнее умение, точность и остальное.

Вжик-вжик, брусок точил сталь, равнял крохотные заусенцы, убирал любое затупившееся место. Клинок должен быть острым.

Особенно после случившегося два дня назад. Он вспоминал, пока кончалась ночь и вжикал брусок.

Снега не случилось и в помине. Внутрь квартиры пришлось попасть через окно. Через подоконник перелез тихо, старательно ловя запахи. Не ошибся. Пришел куда надо. Не зря что-то толкало изнутри, заставило выйти из автобуса и пойти через поле в большое село. Не зря.

По улицам кружил недолго. Один раз ухватившись за след идешь дальше легко. След, четкий, темно-багровый, вел на окраину. Так даже лучше. Шума не хотелось.

Окраина казалась бедной. Да такой и была. Кто в хорошем селе станет жить в развалюхах по три подъезда на два этажа, а не в собственном доме? Верно, не самые добрые люди. Если, конечно, добро их меряется заповедями и моралью, записанной две тысячи лет назад.

Смеркалось стремительно. Темнота накатывала, окружая со всех сторон. Редкие фонари, горящие через раз и даже реже, не помогали. Но ему это никогда не мешало. Нужное окно оказалось открытым. Ни решеток, ни людей на балконах. Все как вымерли. Хотя до этого им явно еще рановато. Упереться ногой в стену, ухватиться за раму, подтянуться и спрыгнуть вниз. Несколько секунд и все, на месте.

Такие места Мрак любит особенно сильно. Тут люди не слабее, чем другие, они просто пустые. Что зальешь внутрь, то и станет перекатываться по венам и артериям, мешая стылую кровь с черным ядом, не дающим покоя даже после смерти. А уж обратить внимание на соседей, какое-то ведущих себя странно? Отбросьте сомнения, тут так не принято, тут живут по-людски. А по-людски, значит, не суй свой нос в чужие дела.

Тогда, после рухнувшей второй раз за сто лет империи, Мрак расползался повсюду, бежал, как хороший спринтер, занося заразу везде. Мрак пах узнаваемо всем и каждому, только никто не думал, что может случиться на самом деле.

Зло пахло не только шипящим воском черных свечей или выпотрошенным телом, разложенным между лучей пентаграммы, нарисованной на драном линолеуме порой даже губной помадой. О, нет, зло тогда как только не пахло. Хотя главной нотой была кислая.

Ханку, самую стремную дрянь из опиатов, продавали повсюду. Никто даже и не прятался, а зачем? Менты все знают, тюрем на всех не напасешься, а к торчкам соваться – себя не любить. У них же с башкой не в порядке.

Варили дрянь, году к девяносто пятому, порой прямо в подъездах, особо не церемонясь. Газеты, кружка, зажигалка. Кислая вонь ангидрита, проба, типа одноразовый самовар на всех… Вась, ты не болеешь? Неа… На, загони по вене, братишка, ща приход будет. Именно, вот ведь, приход. Водка не вштыривала, хотелось чего-то большего, а таким они всегда рады. Всегда и везде.

– Слышь, Лысый, есть чо?

– Ну… мне самому там… куб…

– Лысый, давай по-братски, пополам, а?

Пробовали все по-разному, от возраста не зависело. Совсем никак. Велись на дурное «ты чо, с первого раза никто не садится, не привыкает… не пацан что ли?». Человек превращался в животное за год. Некоторые раньше. К Девяносто шестому всем, даже самым-пресамым маминым отличницам сразу бросались в глаза четкие и явные приметы.

Плавающие рыбье-сонные глаза.

Пришлепывающие губы, частенько в слюне.

Почесуха по лицу.

Был человек – нет человека. Сейчас такого нет? Да и сейчас есть, только тогда… Тогда случилась просто эпидемия. Жбякались все, кому не лень, зачем-почему-на фига… ответа не случалось.

Этим было все равно. Эти выполняли самые дурные причуды, посули им пару доз или отбашляй лаве в карман. Лаве даже лучше, лаве вернется и осядет у барыги. Барыга положит в клетчатый челночный баул сверток, плотно закутанный в рваное одеяло и почему-то натужно пищащий, барыга отдаст сумку бледному, с покрасневшими глазами утырку, одетому как лох с института, лох с института пройдет через котельную, поставив лишнюю бутылку «Довгань» вечно пьяному кочегару, дойдет до крайней печи и там, своей кровью из разрезанного запястья, что-то напишет на ржавом металле огромной печи, откроет и, не слыша писка с кашлем, кинет прямо в огонь…

Мрак поселился тут именно тогда. В черные страшные несколько лет безумия. Он помнил, ему тогда хватило работы вдосталь.

Чутье не подвело. Он пришел ровно куда нужно, самого себя не обманешь даже если устал. След вывел верно. Все говорило именно об этом, и запахи в первую очередь. В таких местах воняет всегда одинаково. Меняются только обои, мебель и те, кто живет. Или жил.

Сигареты без фильтра, едкие, тяжелые. Запах въелся повсюду, за сто лет не выведешь. Без фильтра курили не из-за собственной крутости. Из-за бедности, больше не из-за чего. Дешевое пойло, разливаемое по полу годами. Блевотина, затираемая грязной тряпкой десятилетиями. Носки, больные грибком ноги, плохая обувь, пошитая и склеенная из чего попало. Больные желудки и кишечники, засоры в трубах, постоянно гниющий мусор. Чертова вонь забывших о самих себя людях.

Бывало, даже размышлял, почему именно так? Почему Зло так старательно стремится именно к таким? Из-за налипшей на тело и душу грязи? Той, что не смоешь мылом и не отскребешь никаким мочалом? Черт его знает, на самом деле. Но в таких местах он бывал куда чаще уютных семейных гнездышек, детских садов или дорогих борделей. Кысмет… карма, чего уж.

Поискал и тут же увидел нужное. Литровую банку с крупной солью, стоявшую на полке кривого шкафа, обклеенного пленкой «под дерево». И кружку. Старую металлическую кружку со сколотой эмалью черного ободка. В чайнике, желтом от табачного нагара, жира и старости, плескалась вода. Ровно на эту самую хренову кружку. Соли, где-то на половину, сверху воды и тихонько болтать посудиной, перемешивая, не шумя и не вспугивая раньше времени. Скоро начнется, он даже не сомневался в этом.

Вода в чайнике протухла. Пахла гнилью, дрожала тонкими паутинками плесени и чего-то еще. Жаль, но так не пойдет…

Святая вода у него была в бутылке из-под «пепси». Или еще чего-то такого же мерзкого и сладкого. Какая разница? Перелить в кружку, аккуратно, чуть-чуть, тоненькой струйкой. Ох, как удивился старенький попик церковки у самой границы с Магниткой. Вряд ли к нему заходили многие, новый большой храм виднелся с каждого края села. Вот только пусть каждый сам выбирает, что его. Каждому свое, как не крути.

Новострой, желающий казаться смесью бульдога с носорогом, старательно скрещивая в себе византийский и владимирский канон постройки. Слишком большой, слишком напыщенный, слишком… все в храме казалось «слишком». И еще розово-красная громада казалась… пустой. В ней не слышалось хотя бы отголоска необходимого уставшему хозяину двух больших ножей-тесаков, покрытых серебряными узорами.

А вот церквушка, стоящая здесь не иначе как со смерти царя-освободителя, звучала. Тихим мерным и мирным голосом единственного колокола, прятавшегося в колоколенке, покрытой старой жестью и выкрашенной зеленой краской. В его работе важнее не форма, а содержание. Святая вода всегда сильна, если полна верой. А веры там, где есть деньги, нет. Вряд ли у сухого подвижного старичка в болотного цвета китайской куртке поверх новенькой и дешевой рясы водилось много денег. А вот веры у него оказалось в достатке.

Даже сейчас вода еле заметно мерцала теми самыми искорками, что заметны не каждому. Пальцы чуть покалывало. Хорошо, силы в воде хватит. Ну, он надеялся, что ее хватит. В таком деле не угадаешь, как не старайся. Для таких случаев всегда есть клинки.

Под нестиранной футболкой с принтом «Бей Гитлера» еле заметно дернулся амулет. Да-да, он уже и так чувствует, что скоро работать. Это ни с чем не спутаешь, опыт штука серьезная. Даже время засекать не надо, если понимаешь, когда и что произошло. Что хорошо в окраинах? Говорят, тут громко и плевать, если кто услышит. Вот и сейчас получилось, как нужно. Пока выжидал у угла дома, пришлось узнать много интересного. Вот этим и хороши открытые форточки.

Про Генку, что окочурился вчера. Про его, мать ее за ногу, Ленку, паскуду и суку, помершую тогда же. И про их выблядков, что тоже откинулись. И хрен с ними, проблем меньше. Накатим за помин души. Ага, накатывайте. И вопрос-то только один: сколько ж голов было в помете почивших вчерашнего дни Геннадия и Елены?

Тварям, перекидывающимся после смерти от рук… не только рук, таких же, хватало суток. Всегда хватало. Но днем они в себя не приходили, сказки и байки не врут. А вот ближе к полуночи да, тут их время.

Жарко. Пот тек по спине, по груди, даже по ногам вроде как. Но снимать куртку и в голову не пришло. Укреплял ее самолично, подшивая где надо пластины и сетку. Иногда полезно, если успеешь прикрыться рукой и не дать добраться до твоего собственного горла. А иногда помогает как следует ошарашить не в меру наглого хомо гопникус, частенько решавших окучить именно его. Чем только притягивал… непонятно.

Так… а ведь началось. Вставать не стоило, лучше лишить тварь преимущества, дать ей возможность ощутить какое-то превосходство. Первый удар можно нанести и сидя. Если знаешь, как это делается.

Дверь скрипнула, проседая. За стеклом, мутным и давно не мытым, мелькнул невысокий силуэт. Женщина, ребенок? Женщина, и живая. Испуганная, глаза по полтиннику, белая-пребелая, губы трясутся. Ну, а как еще? И еще больше испугалась, увидев его. Замерла, уставилась в угол, крестится мелко. Он покачал головой, все-таки встав и, взяв в руку, протянул ей икону.

Замызганную, всю исхоженную тараканами и облепленную мухами. Но то не страшно, если подумать. Хуже другое. Святой Николай сурово и грустно смотрел на людей снизу вверх. Толку от такой и здесь – никакого. Женщина прижала руки ко рту, дернулась было к окну. Он преградил ей путь. Отпускать возможную добычу не стоило. Да и окно прикрыл только влезши. Прижал ее к дряхлому столу-шкафу, повертел голову вправо-влево, рассматривая шею. Чистая. Дверь за спиной скрипнула. А запах он почуял еще несколько секунд назад.

Желтые церковные свечи везде пахнут одинаково. Так же, как одинаково воняет уже умершая плоть. И даже в такой духоте и диком смешении различной вони гостей учуешь сразу. Особенно когда знаешь их спутников и ждешь их. Ну, для первого гостя есть особый и очень редкий сюрприз. Почему редкий? Потому что давно не пополнял запас.

Каждый из тех, с кем приходилось работать, выглядел по-разному. Этот, видно один из детей, оказался просто кинематографичным. Потемневшее лицо, сплошь покрытое вздувшимися черными сосудами. Белесые глаза, смотрящие только туда, где пульсирует живая кровь. Губы, пепельно-серые снаружи и почти черные изнутри, скрывающие главное оружие цели. Его, мать их, зубы.

Соль в банке пришлась кстати. Твари не любят ее, даже больше, чем не любят. Странно… и почему?

Кожа на лице не-мертвого зашипела, пошла волдырями. Самое важное вышло: глаза лопнули, потекли желтеющей слизью. Отшатнувшись, брызгая ей в стороны, тварь открыла рот. Но он не дал ей заскрипеть этим самым мерзким хриплым воем. Подхваченная со столешницы разделочная доска с хрустом впечаталась в провал рта. Ладонь ударила сверху, вогнав край глубже, кроша и выбивая зубы. А когда, стукнув по полу, доска упала, в ход пошел сюрприз.

Два последних образка с архангелом влетели в мертвую глотку, надежно припечатанные сильным ударом. Влетели внутрь, продвинувшись и зацепившись язычками для цепочек. Серебро действовало сразу. Заорать не-мертвый уже не успел. Остался корчится на заплеванном и загаженном полу, умирая уже окончательно.

Прихватив кружку, он пошел дальше. Чем хороши типовые квартирки, всегда знаешь, где и что находится. Хотя порой оказывалось и по-другому. Но ожидать от хозяев этой, навсегда застрявшей между рухнувшей «красной» империей и последними десятью годами прошлого века чего-то нового… не стоило. Тут никто не снес бы перегородки и не сделал из двух комнат три. Не те люди здесь жили. Совсем не те.

Второго отпрыска вышло встретить плеском из кружки. Святая вода и соль сделают все быстро. И, кто знает, вдруг дадут шанс не попасть в Ад? Хотя в таких тонкостях разбираться не приходилось. Но рубить двух почти мальчишек, ставших не-живыми не особо хотелось. Глупая въевшаяся сентиментальность, оставшаяся со старых-добрых времен. Перешагнув через тело, судорожно хватающее ртом пустоту, оказался у самого крепкого. Отца, надо полагать. Того самого Генки.

Рыбьи пустые глаза смотрели на него с высоты двух метров. Сутулый и костистый бывший хозяин квартиры отпустил из рук сухонькую старушку, соседку ли, родственницу. Та упала с твердым стуком. Вместо лица… нет, на ее лицо смотреть не хотелось. Темный язык не-мертвого прошелся по губам. Нога в заношенной, но начищенной туфле пихнула последний из стоявших в зале гробов. Пустой. Так же, как и остальные, лежащие друг на друге.

Черт… Он все же ошибся. Наверное, устал. А из-за спины донесся смешок. И это еще хуже. Потому как обычные не-мертвые не смеются. А раз так…

Хе-хе-хе.

Глава третья: крохотный личный Ад

Заснул… Видно, все-таки устал. Что там вспоминалось? А, да. Село и работа. Знал бы кто, как вышло выкрутиться. И не просто выкрутиться, а два раза подряд. После его фокуса иногда пропадал из жизни не на день, нет. На неделю, если все шло хорошо. И так пропадал, вспоминать не хотелось.

Рыжеусый спал. Снег закончился. Ночь чернела ощутимой рассветной сыростью. Он спустился на площадку крохотной стоянки, размялся. Хотя сперва воспользовался колесами заднего моста. Грех не воспользоваться.

Подошвы хлюпали по слякоти. И больше про снегопад почти ничто и не напоминало. Грязь, темнота, где-то вдалеке светлая полоса. Темно-серое на черном: асфальт под жижей от колес, грязи и снега и только сплошная темнота вдаль, до почти незаметного леска. И никаких звезд над головой. И холод, чертов постоянный попутчик. Хотя грех жаловаться, надо лучше одеваться, и все.

Да и… порой холод лучше тепла. Особенно такого, как оставленное позади.

Если не-мертвый говорит и ведет себя как человек, то что? Все просто. Это Проводник. Ненастоящий, недолгий, но Проводник. В добрых-глупых книгах про всякую фантастическую лабуду таких любят называть некромантами. А здесь не так, но схоже. Как он мог не понять?

Мужик спереди. Сзади его жена. Жена очень опасна. А запасы фокусов у него кончились. Совсем. Остались только клинки. И еще кое-что, совсем крайнее и про запас. Это очень плохо. Но своя жизнь дороже чьих-то, что придется забрать.

Время замерло, растеклось моментальным клеем, схватывая все разом и намертво. Время, липкое от собственной медлительности, дарило чертов шанс. Либо выживешь, либо умрешь. Выбор невелик.

Так-так-так, дрянные китайские часы щелкали скрежещущей секундной стрелкой. Воздух, тяжелый, сладко-мертвый, входил в легкие нехотя и недовольно. Еле слышно капала кровь погибшей ни за понюшку табаку бабки. Бедная старая, оказавшаяся где не нужно. Скрипел старый продавленный пол, прогибаясь под ногами, невыносимо медленно менявшими позицию. Как и всегда, когда тело не успевало ухватить самый быстрый ритм.

Он оскалился, понимая: успевает. А дальше что будет, того не миновать. Клинки, прячущиеся в ножнах за спиной, зашипели. Потекли из плотной кожи, радуясь скорой схватке и своей роли. За спиной смех сменился злющим шипением. Да-да, сука, ты уже кое-что поняла…

Мертвец по имени Генка шагнул вперед. Молча, страшно и неотвратимо. Для кого другого, но не для него. Не сегодня, это уж точно. А за спиной еще и скрипнула входная дверь, запуская кого-то еще. Почему мотыльки так любят лететь на губительный свет?

Серебро танцующих на стали змей сверкнуло, тут же скрывшись за темными росчерками брызг. Удар снизу, вытянувшись вперед и уходя в сторону. Немыслимый и глупый, окажись он не таким быстрым. Перерубающий ногу в колене, заставляющий не-мертвого запнуться и начать падать. И тут же, оттолкнувшись левой ногой, разрезая смердящий гнилью воздух, ударить сверху вниз, метя точно в шею, разваливая мускулы, связки и позвонки.

Посреди крохотного зала дряхлой «хрущевки». Наплевав на законы физики и земное тяготение. Кладя с прибором на все приемы фехтования и ножевого боя. Жить захочешь, не так извернешься.

Левую руку, уловив нужный момент, выбросил к стремительной тени. Влажно хлюпнуло и скрежетнуло. Пора отвлечься, разрешить собственную ошибку. Пока не упал в черный провал беспамятства, после которого придется брать взаймы чью-то жизнь. Если не успеет закончить раньше.

Женщина, ставшая Проводником после смерти, получила свое. Клинок пробил грудь, проткнув жуткий комок, все еще гнавший по венам черную злую кровь. Разом побелевшая, скаля острые выросшие зубы, она пока не умерла второй раз. Глядела темными зеркалами глаз, хрипела, пузырила лопавшейся бурой слюной в правом краешке рта… пасти. Ждать не стоило, время заканчивалось. Он и не стал ждать. Декапитация решает не все проблемы. Но такую, как сейчас, решает полностью. Ну, или почти. Огонь, правда, будет надежнее.

Выходя, покосился в сторону двери. Сплюнул, увидев самый нелюбимый расклад. Женщина, молоденькая, тридцать лет ее только ждали впереди. Ну и на хрена, спрашивается, она приперлась?

Вжалась в стенку, трясясь и прижимая тонкий, совершенно не к месту, нашейный красивый платок. Вышивка какая-то, кошки, орнамент, цвета яркие и живые. Совершенно не вязавшийся с ужасом и убожеством мертвой старой квартиры-двушки. Как и она сама, эта испуганная девчонка, пришедшая ночью к разом умершей семье. Родственница?

– Что это?! – Ба… голосок-то хоть и дрожит, но не плывет. В обморок падать хозяйка платка не собиралась. – Что это такое?

– Надо уходить, – буркнул он, вытирая клинки об пиджак обезглавленного хозяина. Бывшего хозяина. – И чем быстрее, тем лучше.

Ему пришлось опереться на стену, когда накатила слабость. Черт, ведь вроде бы получилось закончить раньше, чем накроет тьма? Так в чем дело?

– Что это? – повторила чуть не ставшая еще одной жертвой Проводника. – Кто вы?

Вежливая, надо же… Он при ней только что отчекрыжил две головы, а обращается на «вы». Плохо, жалко ее, если что.

– Это зомби. Понятно?

– Какие зом…

Такие. Пусть и ни хрена не зомби. Иногда проще заткнуть женщину, чем дать ей дальше молоть языком. Это усваивает любой мужик, правда каждый в свое время. Вопрос только в способах затыкания. Ему повезло, выпал один из самых жутких и красивых одновременно.

Устроить пожар. Дела надо заканчивать полностью, не дожидаясь ненужных неожиданностей. Тем более, у мертвяка Генки, упокоившегося второй раз подряд, явно хватало нужного для начала пожара. Дешевое пойло стояло прямо под столом в количестве пяти литровых бутылок. Не иначе, друзья-кореша-пацаны принесли, чтобы не забыть потом как следует помянуть.

По бутылке на гроб, последнюю на бедолагу Генку. Спасибо, бабушка, свечи явно твоих рук дело. Вот и пригодились, пусть и не так, как тебе думалось. Несколько крохотных огоньков неохотно лизнули красную обивку деревянных ящиков, призадумались и решили себе ни в чем не отказывать.

Как глаза могут стать больше, он не знал. У нее это получилось легко и непринужденно. Также, как ему пришлось еще раз хвататься за все подряд, чтобы не упасть. И тут она его удивила. Подхватила, крепко вцепившись руками в куртку.

– Держись!

Ох, девочка-девочка, зачем и это тебе? За спиной заметно расходились веселые рыжие сполохи, начинали потрескивать быстро занявшимся деревом. Стоило уходить быстрее.

– Мой рюкзак в кухне.

Ему пришлось опереться о стену, когда воплощенная храбрость метнулась туда. Вот молодец, а теперь валим отсюда. Скоро соседи всполошатся.

На улице не похолодало, но… изо рта валил пар. В отличие от нее, дышавшей ровно и свободно. Ничего не попишешь, все имеет последствия. И его собственное тело сейчас все-таки начало сжигать само себя, расплачиваясь за скорость в квартире. Бросила бы она его, что ли? Вот прям здесь. Глядишь, вместе с пожарными приедут и менты. Хотя, скорее уж просто менты. Есть ли здесь пожарные?

Первые крики опомнившихся жильцов донеслись, когда вышло выбраться из двора. Не скоро же они что-то заметили.

Тяжесть и разгорающееся внутри пламя накатывали все сильнее. Горела кровь, обжигая изнутри. Ныли суставы, сгрызаемые тупыми зубами боли-пилы. Пока он шел, механически переставляя ноги. Раз-два, раз-два. Иди-иди, ты сможешь. Стыдно падать перед женщиной. Лучше бы она его просто уронила и ушла. Вот честно, ей самой так было бы лучше.

О, да у нее еще какая-то смешная вязаная шапчонка с ушами красного цвета. Господи прости, Красная шапочка ведет куда-то Серого волка. Просто беда…

– Куда мы идем?

– Ко мне.

Он попробовал отпихнуть ее в сторону, но вышло только споткнуться и упасть на колено.

– Вставай!

Вставай? Он поднял глаза, вцепившись взглядом в ее лицо, белеющее и расплывающееся. Ну, милая, ты сама захотела. Он-то точно не напрашивался.

Снова «хрущевка». Скрипучая дверь, домофонов и железных городских ворот здесь пока еще не признают. Лестница, по ступеням вверх, и боль снова вгрызается в спину, в ноги, даже в шею. Рвет изнутри, старательно подгоняя черную пропасть, падая куда перестаешь быть собой. Хреново.

В прихожку он ввалился, снова упав и затравленно оглядываясь. И увидел сюрприз.

– Ты селишь квартирантов?

Красная шапочка подняла его, как смогла. После «как смогла» пришлось опереться о косяк и надеяться: время еще есть.

– Так купила. Ну, не меняла дверь, зачем?

– Есть ключ?

– … да.

Он кивнул. Говорить не хотелось. Каждое движение горла отзывалось болью в груди, уходило вниз, старательно грызя внутренности.

– Открой рюкзак. Залезь во внутренний карман.

Ага, нащупала?

– Ключ там же. И помоги мне добраться в комнату для жильцов.

Так, двигайся-двигайся. В крохотную комнатушку он практически вполз, подтягиваясь на локтях. Больно ударился о что-то по дороге, но не остановился. Вдох-выдох, вон туда, к окну. Кто-то его все-таки берег, наверное. Дверь не сменила, радиаторы тоже. И трубы к ним остались прежними. Не чертов полипропилен, что даже зубами перегрызешь при желании, нее-е… хрена. Стальные толстые крашеные трубы. Советская нестареющая классика. Да он и впрямь везунчик. Возможно.

– Дай наручники.

Поймать их так и не сумел. Наконец-то она начала бояться. Не подошла, замерла на пороге. И правильно. Щелк, хорошо. Сам себе не прикуешь, кто поможет, да?

– Так… закрой дверь на замок. И уходи. Спасибо тебе.

Не ответила. Умная девочка Красная шапочка. Хорошо бы ей вместо корзинки пирожков в виде квартирки иметь дробовик и пару-тройку зарядов картечи. Хотя, так-то, если что… толку?

Поздороваться с тьмой он не успел. Да той того и не требовалось. Как и всегда: неслышно окутала со всех сторон, раскрыла бездонную пасть и втянула его в себя. Такие дела.

Алое может быть темным. Багровое может переливаться кумачом и наливаться серым. Жидкое и прозрачное легко превращается в беспросветно чернильную гущу. Твой личный ад может быть каким угодно. А вот у него он всегда оказывался страшным, жгучим и красно-черным.

Здесь нет никакой пустоты. Здесь лишь обжигающие каменные стены и острая крошка на полу. Здесь горячий сухой воздух превращает носоглотку в мягкое дерево, изнуренное ударами напильника. Здесь не Ад, здесь его личное чистилище, затягивающее каждый раз, когда надо сделать страшное усилие над собой, вгоняя тело в бешеный ритм.

Это плата за вроде бы хорошие дела, нужные другим. Или ему самому? На этот вопрос он не может ответить уже очень давно. Сразу же, как встал на собственный путь, сплошь залитый черной и не живой кровью, покрытый кричащими темными душами не-мертвых и распадающимися личинами Других, не имеющих даже зачатка души.

Красное. Алое. Багровое. Светящееся изломанно-синими пульсирующими венами и зло-голубыми молниями. Сосуды рвутся, окатывая его чужой пролитой кровью, пролитой из-за него, когда не успел, когда не нашел, когда пожалел. Молнии, гнев убитых душ, не самых чистых, но и не замутненных Мраком, душ тех же самых, чья кровь, обживающей лавой, хлещет каждый раз, как его заносит сюда.