Авантюристы. Книга 3

– Вот оно боевое братство в действии,– кивнул Сергей на француза-кавалериста.– Мог бы сам нажраться втихаря и залечь в кустах свиньей, нет, прет на всех. Молодец. Интересно кто у них тут главный? Кстати, сигнал пропал. Дырка что ли аномальная?

– Сейчас узнаем, кто тут главный,– Михаил схватил за рукав пробегающего мимо с котелком в руке артиллериста.– Эй, Жан, стой. Скажи-ка, дядя, чья тут дивизия гадит в лесу?

– Француз попытался выдернуть рукав, но это у него не получилось и он, повернув в сторону монаха любопытного усатое лицо, рявкнул возмущенно:

– Отцепись, пока шею не свернул, как куренку. Шляетесь тут,– и схватился рукой за рукоять табельного палаша, болтающегося сбоку.

– Ты, что, Жан, белены русской объелся?– Михаил слегка потрепал артиллериста, приводя его в чувство.– Скажи, кто командир вашей банды и вали себе дальше.

– Мишель Ней, слыхал?– француз оглянулся по сторонам, вцепившись в котелок и оставив попытку к сопротивлению. Рука монаха оказалась цепкой и сильной.

– Это который Герцог Эльхингенский?– Михаил снова потряс артиллериста, заставляя его подпрыгивать на месте и тот ответил, зло лязгая зубами:

– Он самый. Наш парень. Таскал свой жезл маршальский в ранце, пока Император не скомандовал достать его оттуда.

– И где сидит этот парень? Нам он нужен дозарезу,– потряс Михаил опять француза.

– Там его шатер,– махнул артиллерист рукой с котелком в западном направлении, вываливая содержимое себе под ноги и свирепея не на шутку.

– Извини, Жан. Мы возместим ущерб. Хочешь жареную курицу и бутыль русского пойла, которое они называют водкой?– Михаил трясти француза перестал и тот рявкнул:

– Хочу, святой отец, чтоб мне картечью подавиться, если откажусь, черт бы меня тогда подрал со всеми моими потрохами.

– Серж, дай ему курицу,– Михаил сунул в руки рассерженному артиллеристу бутыль пятилитровую, зеленого стекла и тот радостно охнув, вцепился в нее обеими руками, отбросив котелок в кусты.

– Смотри осторожнее с этим питьем, Жан. Очень крепкая. С ног валит не хуже картечи, – предупредил Михаил артиллериста, но тот уже мчался в сторону костра, сжимая в объятьях бутыль и сверток бумажный с курицей, которая по размерам своим оказалась с хорошего гуся. У костра его встретили радостными криками, и водка потекла по солдатским кружкам, а курица мгновенно была разорвана в клочья. На костре жарилась трофейная свинья, на импровизированном вертеле и повар-доброволец вертел тушу, подбрасывая в нужные места веток. Именно он первый и хлебнул из кружки, протянутой ему заботливыми товарищами. Думая, что это опять кислятина из бочки, которую здесь почему то называют ошибочно вином, он маханул, не понюхав содержимое и замер, вытаращив глаза. Следом за ним выпили и остальные и гогот у костра смолк. Французы сидели, открыв рты и таращась друг на друга.

– Это, что ты припер, Жан?– простонал, наконец, «повар», сумев вдохнуть воздух.

– Водка, монахи угостили. Сказали, что русский любимый напиток,– Жан понюхал содержимое своей кружки, которую сжимал в руке.

– На змеиный яд похоже, вон уже и в желудке припекло,– простонал «повар».

– Успокойся, Николя, приходилось мне уже пробовать этот напиток. Нормально когда печет,– один из артиллеристов, принялся срезать поджарившуюся бочину, у оставшегося без присмотра поросенка и жир закапал, шипя на горящие поленья.

– Только много ее лучше не пить. Коварная зараза, как эти русские гады. Заманили вглубь своей России, деревни свои поразорили, жрать скоро будет нечего,– ворчал второй артиллерист, обгрызая куриную ногу.– Чтобы эту дрянь пить, привычка нужна и закуска хорошая. Сами-то русские пьют ее литрами. Им для аппетита каждый день по чарке выдают. Жрут в три горла, повоюй-ка вот с ними,– продолжал он ворчать и, отшвырнув в сторону кость, отхватил здоровенный кусок мяса палашом. К костру подошел командир батареи, лейтенант и, принюхавшись, спросил: – Не содрав шкуру жарите, идиоты?

– Так, когда ее было обдирать, мсье лейтенант?– вскочил со своего места рядовой Жан.– Присаживайтесь с нами, мсье. Отведайте солдатской пищи.

– Налей-ка вина мсье лейтенанту, Жан. Устал пади за день. Наши-то два орудия русские то ли утащили, то ли разобрали на части. Очень, наверное, мсье капитан недоволен.

– Недоволен,– вздохнул лейтенант.– Да он зол, как тысяча чертей. Эти-то ворвались в мундирах зеленых и в две секунды забили стволы, какой-то гадостью. Такая дрянь липкая и черная вроде дегтя, только погуще. Ну, ничем ее потом из стволов не выковырять.

– А вы, мсье лейтенант, где были, когда эти русские в зеленом на батарею ворвались?– поинтересовался Жан, наливая лейтенанту водки полную кружку.

– Контузило меня, сзади чем-то, шарахнуло по затылку, у лафета лежал и только круги перед глазами разноцветные видел. Слышал, правда, все хорошо. Один гад там все орал.– «Бистро, бистро, гудронь». Наверное, ругал за нерасторопность, а потом мне опять как дали по голове банником и тут уж я и слышать ничего уже не мог. Очнулся, смотрю, плохо дело. Из стволов пушечных, гадость эта чернеет, а прислуга орудийная с животами вспоротыми лежит. Там, сям…– лейтенант потряс головой и залпом опрокинул в себя кружку водки. Дошло до него, что вино очень крепкое, когда уже проглотил половину содержимого и, дернувшись, оторвался от посудины, уставившись на нее глазами полными слез.

– Это русская водка, мсье. Пейте смело,– Жан сунул в руку лейтенанта кусок курицы и тот принялся жевать мясо, размазывая слезы по лицу рукавом.– Дьявол, как они такое могут пить?

А через десять минут галдеж у костра возобновился с новой силой. Громче всех орал лейтенант пьяный вдрызг.

– Я ему хрясь по роже, а он мне хрясь по затылку, а я ему хрясь… Наливай, Жан, там вроде еще плещется,– лейтенант схватился за бутыль и потянул ее к себе. Зажатая между колен у рядового бутыль выскальзывала из потной ладони, и лейтенант потянулся к ней второй рукой, но равновесие не удержав, чуть не свалился в костер и подхваченный артиллеристами был усажен на свое место. Водки ему налили и даже кусок прокопченного и почти сырого мяса сунули в протянутую руку.

Лейтенант высосал очередную порцию водки и принялся яростно грызть сырую свинину, урча от усердия.

– Вот видишь, нормальные мужики, сейчас морды начнут друг другу чистить.– Сергей отвернулся от костра и ткнул пальцем в сторону шатра маршальского.– Нам туда вроде. Поговорим о спасении души с твоим тезкой? Кем он там был, пока маршальский жезл у себя в ранце не обнаружил?

– Из крестьян Герцог. Наполеон будто издевается над родовитыми вельможами. Раздавая титулы, налево и направо безродным людям – из самого низа. А как быстро привыкают, просто поразительно и, спесь свежеиспеченных герцогов и князей, на порядок выше спеси князей и герцогов наследных. Вот уж действительно «Аристократия помойки». Замысел Бонапарта понятен. Эти люди пойдут с ним до конца, потому что им есть что терять. Теперь. И этим они обязаны лично ему.

Глава 3

Герцог Эльхингенский, свалился на походную кровать и начал уже засыпать, когда вошедший адъютант доложил ему, что какие-то монахи просят его принять их, по весьма неотложному делу. Дитя века восемнадцатого Мишель Ней был скорее уж атеистом и в Бога верил постольку поскольку, но генная память и вдолбленные родителями крестьянами постулаты, закрепились в его душе почтительным отношением к Церкви. Вольтера он не читал по вполне банальной причине. Не умел, но кое-что слышал и этого оказалось достаточно не имея перед глазами истинно верующих, а наоборот имея прямо противоположные образцы человеческого рода, плюнуть в свое время, на все что ему было сказано матушкой в сопливое, блаженное, в общем-то время. Однако к священникам и монахам он на всякий случай относился с почтением, рассуждая с крестьянской рассудительностью.– «А вдруг, мало ли»,– мудрость сию Мишель пронес через все сражения, осеняя себя перед боем крестом, опять же, «На всякий случай» и запрещая своим подчиненным грабить русские храмы.

Маршал накинул мундир на плечи и буркнул: – Впусти.

Адъютант поставил на походный столик подсвечник и зажег пять свечей русскими спичками, которыми Москва буквально завалила всю Европу за последние пять лет. Два складных стула он придвинул к столику и вышел, козырнув.

– Прошу вас, мсье монахи,– услышал его голос снаружи маршал и в палатку вошли двое, щурясь на свет. Представившись, монахи уселись на предложенные стулья.

– Слушаю вас,– Маршал попытался, по лицам монахов угадать, что от него понадобилось слугам Божьим, но это ему не удалось, и он зябко передернул плечами.– Чем могу, так сказать…

– Прослышав о вашей беспримерной набожности в наш век всеобщего оскудения Веры, мы осмелились, мсье, засвидетельствовать вам свое искреннее восхищение,– начал один из монахов, приводя в изумление маршала. Никогда не считая себя набожным, он, услышав о том, что кто-то его таковым считает, не нашелся что сказать, только хмыкнул и принялся раскуривать трубку, услужливо поднесенную адъютантом.

– Франсуа, там у нас где-то завалялась парочка бутылок Бургундского, распорядись,– Маршал прошелся по шатру, выпуская клубы дыма и один из монахов последовал его примеру, раскурив «папиросу». Удивив маршала еще больше. Он слышал об этих новомодных выдумках англичан, но не думал, что и монахи приобщились к табакокурению.

– Вы и в монастыре дымите, святой отец?– полюбопытствовал маршал.

– Нет, выхожу за ворота. Настоятель попался не курящий, каналья,– улыбнулся монах и эта немудреная шутка вдруг привела Нея в самое благоприятное расположение духа.

– Мишель и Серж,– хмыкнул он добродушно,– не откажетесь от рюмочки Бургундского?

– Да мы и от кружечки не откажемся и даже коньячку,– опять грубо пошутил монах Серж, подмигивая по-свойски маршалу, совсем его развеселив.

– Коньяка нет,– расплылся в улыбке маршал.– Уж не обессудьте. Не запасся в достаточном количестве. Дорога была долгой,– посетовал он.

– У нас есть,– оживился второй монах Мишель и принялся метать на стол из солдатского ранца бутылки с мудреными этикетками. Маршал с любопытством принялся их рассматривать, недоуменно пожимая плечами. Таких, ему видеть не доводилось.

– Это что за рыло на бутылке?– поинтересовался он, ткнув пальцем в профиль Наполеона.– Где-то я это мурло видел.

– Это Император Франции Наполеон-I,– ответил Серж.

– Что-о-о-о! Да руку этому художнику отрубить за такой портрет. Не дай Бог, Сам увидит,– всполошился Маршал.– Немедля бумажку долой с посудины,– и не стал дожидаться, когда выполнят его указание, содрал сам крепкими крестьянскими пальцами, привыкшими к тяжелой работе и рукояти сабли.– Вот так-то оно поприличнее будет. Бутыль и бутыль,– Мишель не церемонясь налил коньяк в кружки и понюхав, плеснул в рот.

– Жуткая гадость,– скривился он при этом и запил коньяк Бургундским.– Так что там про мою набожность вы, мсье, говорили?

– Мы из Аббатства Этталь, настоятель послал нас, чтобы мы разыскали похищенную в монастыре реликвию, которая находилась в нем со дня его основания,– монах Мишель склонил голову почтительно.– Мы идем за Великой Армией потому что след преступника ведет нас. Этот негодяй ушел на войну, унося в отличие от вас, мсье, в своем ранце не маршальский жезл, а церковную вещь, являющуюся собственностью обители нашей. Братия в скорби пребывает и молится Господу нашему об ее возвращении.

– Что за реликвия, как выглядит и кто этот негодяй, посмевший ограбить монастырь?– Маршал искренне возмутился, потому что воров презирал и мародерство принимал только в виде военного грабежа – трофеев «взятых на шпагу».– Назовите имя и я прикажу привести каналью сюда, вместе с его барахлом.

– К сожалению, мы не знаем, как он назвал себя, вступив в Армию. Мы его знаем, как Гильона, но он мог назваться, как угодно. Не так ли? Этот мерзавец, лечился у нас в монастыре, получив ранение якобы в боях за Францию, и мы отнеслись к нему, как к брату. А он…– монахи понуро склонили головы.– Но в лицо мы его знаем хорошо. Уж это-то он изменить не сможет.

– Я вас правильно понял. Вы хотите поискать эту шельму в моем корпусе, и я не вижу причин вам препятствовать в этом. Ссылайтесь на меня, святые отцы. И все же, как выглядит реликвия? Хотелось бы знать.

– Это кусочек мрамора, на который ступала нога нашего Господа. Зеленый кусок мрамора,– улыбнулся монах Серж, перекрестившись.

– Там что и след остался?– заинтересовался богобоязненный безбожник.

– След остался, но видят его только избранные отцы святые, по великой милости Божьей,– на голубом глазу заверил Серж и Мишель покосился на него с некоторым осуждением, видимо был против разглашения сей монастырской тайны.

– Цена ему грош в Миру, но неоценима сия реликвия в сердцах верующей братии,– произнес он тихо.– Печаль поселилась в их сердцах и уныние. Думают, что Господь оставил обитель за прегрешения наши.

– Ну, ну, святые отцы,– загудел сочувственно маршал.– Найдется ваша реликвия. Куда денется? Зачем же он ее спер?

– Очевидно, из пакостных свойств души падшей. А может сам дьявол вселился в нечестивца и повел его,– вздохнул монах Мишель.– Позвольте беспрепятственно перемещаться в местах дислокации вашего корпуса, мсье.

– Да сколько угодно ищите,– разрешил Мишель маршал.– Или вам бумага разрешительная нужна? И это распоряжусь выдать. Франсуа, разбуди там какую-нибудь крысу канцелярскую, пусть зайдет с пером и чернильницей. И бумагу не забудет пусть.

Через час монахи уже двигались по деревне Валуево имея на руках «Высочайшее распоряжение» с закорючкой маршала Франции Герцога Эльхингенского и будущего князя Москворецкого Нея. Вот только сигнал пропал. Будто и не было его.

– Зараза,– Сергей разглядывал разрушенные избы, растащенные на костры и нужды Великой Армии.– Саранча. Блин. Им что дров мало в лесу? Половину деревни вообще спалили, а вторую половину раскатали на бревна.

– Спалили не французы. Французы наоборот тушили. Это ребята Багратиона приказ Кутузова выполняли, чтобы оккупантам неуютно было.

– Идиотизм,– проворчал Сергей.

– Ну, не скажи. Рациональное зерно тут есть. Армия-то Великая, значит, жрет много. Фуражирам французским приходится в глубинку заворачивать, а там их местное население не шибко привечает. Народ-то дикий и Вольтеровы идеи не понимает. Где уж ему. Оглоблей норовит по черепу врезать или вилы в бок воткнуть. Варвары.

– Хрен с ними со всеми. С тактикой этой поганой «выжженой земли». Делать-то что будем?

– Думаю, что нужно вокруг казны Армейской Бонапартовой покрутиться. Эти козлы очень золото обожают. А где оно?

– Правильно,– согласился Сергей.– Соображаешь иногда.

– Сам дурак. Нужно выяснить, где казначейство Армии,– Михаил выбрал костер поярче и направил Лерку к нему.

Вокруг костра расположилось человек пятьдесят кавалеристов. Они уже поужинали и большинство спало, устроив себе лежбища из подручных средств. Летнее, теплое время пока не давало повода, к сожалению, по поводу предпринятой Императором компании против России. Напротив, французы как никогда, были в прекрасном расположении духа. Место монахам предоставили вполне миролюбиво а, узнав, что они следуют за армией в поисках церковной утвари, похищенной мародером и, пользуются покровительством их маршала, прониклись искренним сочувствием и охотно подверглись расспросам.

– Армейская казна при штабе Армии под охраной Молодой гвардии,– выдал нужную информацию усатый драгун.– Император распорядился выдавать нам жалованье, для удобства, русскими ассигнациями, так что золота там нынче много. У меня племянник в гвардии. Сукин сын пронырлив, весь в братца. Та еще шельма,– одобрительно охарактеризовал он близкого родственника.– Говорит, что сундуки с Империалами на пяти повозках размещены. Они и в цвет окрашены особенный, чтобы, значит не путать с менее нужными. Коричневые кузова. Серебра тоже скопилось изрядно, повозок десять. А вы что, святые отцы, милостыню испросить желаете у Барона Пейрюса? Ха-а! У этого жмота, вы гроша ломаного не получите. Русскими ассигнациями разве что. Говорят, что сам их и печатает в любых количествах. Монетный двор на колесах. Плавильни свои, типография походная. Хозяйство большое,– усач раскурил трубку и выпустил клуб дыма в лицо сидящему рядом соратнику, который начал плеваться и чертыхаться под дружный хохот остальных.

– Анатоль у нас нежен, как барышня,– пояснил довольно усач, похлопав товарища по плечу, а тот встал и пересел демонстративно от него подальше, продолжая недовольно ворчать.

– Настроение у вас, я вижу, боевое, рветесь в битву,– сделал вывод Михаил.– А я слышал, сегодня под Шевардино русским удалось удивить многих своей удалью.

– Ну, положим, дрались они знатно, так и понятно. Они подготовились, а мы из походных колонн на них наскочили. Уставшие были и люди и лошади. Вот они и стояли так браво. Поглядим, как завтра будут рубиться, когда мы отдохнем,– возразил ему молоденький лейтенантик.

– Думаете, что разобьете Кутузова?

– Несомненно, мсье монах, если опять не убежит,– весело откликнулся лейтенантик.– Надоело догонять. Но уже и до их знаменитой Москвы добежал, а ее ему Император Александр не позволит без баталии сдать. Большой город. Даже больше чем Париж, говорят.

– Неужто больше?– засомневался кто-то.

– И богатый чрезвычайно. Русские, крыши домов золотом покрывают,– уверенно заявил лейтенантик.

– Да вы что?– опять засомневался тот же голос.

– Клянусь честью,– обиделся на «Фому неверующего» лейтенантик.– Сами ходят в лохмотьях, потому как ихний Бог не велит жить роскошно, и золото тратить не на что, потому как посты у них религиозные половина дней в году. Куда девать? Кроют крыши, чтобы не протекали.

– Вот идиоты! Что за Вера у них такая?– заинтересовался и усач услышанной информацией.

– Славная называется. Так и говорят. Право у нас Славное. Что это значит, они сами не понимают, вроде как христиане, но все не так как в Европе. В Европе христиане на службах сидят чинно, а эти стоят. И службы у них длинные и поют все вместе песни при этом.

– А вы откуда знаете, мсье лейтенант?– не поверил усач и решил выяснить источник информации.

– У моего батюшки беглый русский конюхом служил, вот он мне и порассказал про Веру ихнюю и обычаи. Варвары, конечно,– лейтенантик аппетитно потянулся и устроился поудобнее на соломенной подстилке, прикрытой шинелью.

– Мсье лейтенант, а зачем они стоят, если можно сидеть?– не понял прилегший рядом с ним кавалерист с сабельным шрамом через все лицо. Обезображенное ударом, оно светилось в пляшущих языках костра детским любопытством.

– Это ихние священники придумали, чтобы в церкви больше народу вмещалось. Да что вы у меня спрашиваете? Вот же слуги Божие к нам пожаловали. Они то получше моего разбираются в таких тонкостях. Спроси у них. Вот привязался. Спроси еще, зачем хором поют при этом.

– А зачем?– кавалерист с обезображенным лицом повернулся к монахам.– Святые отцы, вы то, что про это можете сказать? Почему в Европе сидят, а в России стоят в храмах? И поют зачем?

– Стоят, потому что уважение хотят Богу наивысшее продемонстрировать. Ты ведь перед офицером тоже вскакиваешь, когда он подходит. Зачем? Уважение демонстрируешь. И по стойке смирно стоишь пока он «вольно» не скажет. А если будешь сидеть и покуривать, то, что он подумает? Подумает, что в дерзость впал. А если ты перед Императором так же будешь сидеть неуважительно? А Бог ведь куда как выше всех Императоров. Его Именем их помазывают и короны возлагают. Вот русские это понимают и не осмеливаются в храмах, кои за дом Божий почитают, сидеть,– объяснил Михаил как можно проще. Он сам удивился направлению, которое приобрела беседа у костра. А кавалерист со шрамом не успокаивался, имея очевидно ум бойкий и пытливый.

– Уважение? Это понятно. А что, в Европе, значит, не уважают?– вывернул он вопрос.

– Уважают,– Михаил засмеялся.– Сидя. А в России стоя.

– Запутали вы меня, святой отец. Так правильно-то как будет? По-европейски или по-русски?

– Не просто ответить, сын мой. Я этот же вопрос задал одному русскому священнику и он ответил, что «лучше сидеть и думать о Боге, чем стоять и думать об уставших ногах».

– Значит, они и сами не знают как лучше?– сделал заключение кавалерист.

– Слушай, Пьер, ты чего привязался к человеку? Никто не знает как лучше.

Но Пьер, уже получивший однажды след на физиономии, и Михаил с Сергеем не удивились бы узнав, что именно сунув любопытный нос, никак не хотел угомониться. Пьер желал ясности в этом вопросе, в спорах над которым сшибаются лбами богословы всех времен и народов уже не одну тысячу лет. Кто верует и служит Богу правильно? Сыну кузнеца деревенского и прачки, до зарезу было необходимо узнать это именно здесь и сейчас. Возможно, у него тоже в ранце лежал маршальский жезл и, являясь потенциальным Герцогом, этот Пьер пытался понять, как в жизни происходят метаморфозы столь необыкновенные и чьим Промыслом такое попускается. Два монаха, подвернувшиеся ему под руку, просто обязаны были это знать.

– Сын мой. Чтобы ответить на твои вопросы иногда жизни не достаточно. Отшельники в скитах и уединенных кельях, в молитвах проводя многие годы, десятилетиями просят об этом Господа смиренно в постах, трудясь неустанно,– попробовал вежливо отвязаться от назойливого кавалериста Михаил. Но не тут-то было.

– И что вымолили? Мы-то люди простые и нам бы узнать, чего там им выяснить удалось. Русские поют хором, Европа, сидя музыку слушает, благоговея, а дикари в Африке пляшут вокруг пальм. Все это чтобы Бога уважить. Вы уж проясните, коль рясы одели. Я саблю взял и на лошадь сел. Про это могу все без утайки рассказать и увиливать не стану. Все как есть расскажу. А вы крест надели, и жизнь Богу посвятили, значит должны в этих вопросах быть знатоками. Иначе к чему огород городить?– Пьер даже с лежанки своей вскочил и придвинулся, любопытствующую рожу со шрамом придвинув поближе.

– Вера, сын мой, не в обрядности и внешних проявлениях человеческих, а в сердце должна быть. Она как талант дается каждому с рождения и либо затухает в страстях пребывающего человека, либо разгорается, страсти превозмогая,– опять попытался отвязаться от него Михаил.

– Да как же их угасить, страсти?– растерялся кавалерист Пьер.– Коль они прут?

– Они «прут», а ты борись с ними. В этом главный труд. Монашество для того и есть, смысл его в том, чтобы уединившись, умерев для мира суетного, преодолеть страсти совершенно. А какой рукой ты себя при этом будешь крестом осенять и как пальцы складывать – это дело десятое.

– Так чего монахи просят у Бога, коль им ничего не надо?– удивился Пьер.

– Смирение просят им дать. Простоты святой. Более ничего и не надобно, для того чтобы войти в Царствие Небесное.

– Только-то?– Пьер разочарованно махнул рукой.– Эдак, любой нищий туда может попасть без труда. Куда уж проще, коль нет ничего своего и попривык, что все пинают, да в шею гонят. Ходят с рукой протянутой и все сносят. Куда проще?

– Не о покорности, внешне проявленной, я говорю, сын мой. А о смирении гордыни и страстей. Иной нищий, прося днем покаянно, ночью за грош медный горло в темном переулке перережет, чтобы страсти свои удовлетворить. Это не Смирение – это покорность обстоятельствам. Дай такому человеку возможность сбросить рубище, облачи в одежды царские и получишь деспота, пострашнее самого дьявола. Смирение, как состояние внутреннее. Состояние души. Вот к чему стремиться нужно и для этого уходят отцы святые в пустынные места, где в постах и молитвах просят Господа об этом, как о даре наивысшем. Многими чудесами наполняются тогда дни их и Дух Святой, опускаясь на молитвенников, ни в чем ограничения им не чинит. Все дает в полноте истиной. Ибо сказал Господь:– «Стучитесь и отверзится. Просите и дано будет вам»,– Пьер почесал в затылке, пытаясь освоить сказанное и, спросил с явным сомнением в голосе:

– Так уж и все?

– Истинное все,– подтвердил Михаил.

– Значит, если молитвенник, в Духе пребывая, попросит Бога груды золота, то получит их немедленно?

– Несомненно, получит, только просить не станет. Зачем ему «груды» эти? Чтобы сторожем потом при них сидеть? Тогда он станет уже не монахом, а сторожем при этих «грудах». Несчастнейшим человеком станет. Рабом золота. Истинная Свобода не в обладании, а в отсутствии привязанности к чему либо. Что за Свобода, коль ты вынужден жизнь свою посвятить сохранению вещей, недвижимости или не дай Бог, страстью воспылав к женщине, станешь бегать вокруг нее с саблей, прочих воспылавших разгоняя. Раб ты тогда страсти и несчастнейший из людей, потому, как и в мыслях и в поступках не свободен. Свободен тот, кто в любое время может подняться и уйти, куда ему вздумается, а не куда его ведут страсти. Им отдается человек и уловленный в сети эти, идет не туда куда хочет, а туда, куда они влекут.

Глава 4