Смутные времена. Книга 6

Оберстгруппенфюрер Пауль Хауссер, прозванный подчиненными "папой", двигался, как и положено, в командирском бронетранспортере, высунувшись из люка Sd Kfz 253-го с биноклем на шее. Он тоже не был в восторге от состояния матчасти своей дивизии, понесшей ощутимые потери в технике за последние несколько дней. Ремонтники не успевали оттаскивать на обочины, заглохшие машины и дивизия растянулась в результате от Вязьмы на двадцать километров, приводя этим обстоятельством "Папу" в уныние. Одиннадцатый пехотный полк, сидел на броне танковых полков "Дер Фюрер" и "Дойчланд" и таял вместе с отставшими машинами. Командирский БТР встал, останавливая всю колонну и выслушав доклад командира развед. взвода о том, что впереди русские приготовились к встречи, Хауссер связался с командиром "Дойчланда".

– Вильгельм. Нужно сходу проломить оборону русских и разворачиваться на Можайск. Разведчики доложили, что впереди только пехота. Нет, артиллерии не обнаружено. Один танк Т-34-ый. Приступайте. Начало атаки по красной ракете. Время отпускаю на все про все полчаса. Вперед.

– Хайль Гитлер,– принял к исполнению задачу оберфюрер Биттрих и, связавшись с комбатами, передал им приказ об атаке русских позиций. Колонна танковая, заворочалась, разворачиваясь в сторону монастыря и по красной ракете, обреченно сползла с шоссейного полотна сначала на обочину, потом в кювет, а из него поползла, ревя двигателями на северо-восток. Гренадеры вцепились в броню, лязгая зубами, и приготовились по команде, десантироваться при возможном обстреле артиллерией врага наступающих машин. Два десятка Pz-III–их, увязая в раскисшей пашне, обошли строения монастырские слева и, зацепившись траками за стерню, бодро заурчали в сторону позиций сводной дивизии, просматривающихся в трехстах метрах по курсу. Еще одна группа из десяти танков обошла монастырь справа и двинулась по шоссе, лязгая траками. Наступать здесь иначе было и невозможно, а один русский танк вставший у них на пути никто, особенно в расчет не принимал, открыв по нему огонь сходу, вывернувшись колонной из-за стен монастыря. Две батареи 2-го зенитного дивизиона, срочно развернув орудия, открыли так же беглый огонь практически прямой наводкой, так что шансов уцелеть у русских танкистов было, по мнению Биттриха, ноль.

Он наблюдал за разворачивающимся вторым батальоном из своего люка в бинокль и когда несколько машин одновременно вспыхнули, а с двух из них сорвало взрывами башни, то не поверил своим глазам. Впился в окуляры, прижав их к глазницам до боли и выругался, так же как и комдив, помянув черта. Присовокупив к нему еще пару эпитетов, которые рогатому явно пришлись не по душе, потому что башня одного из танков, рухнула с неба прямо у кормы командирского танка, смяв в лепешку мотоколяску, вместе с пулеметным расчетом и водителем. Кровавые брызги, долетевшие до Биттнера и предсмертные вопли убитых башней солдат, обдали оберфюрера волной ужаса, и он нырнул поспешно в люк. А в поле, слева от монастыря, уже горело половина машин, радостно полыхая бензиновым пламенем. Оставшиеся танки ползли по-прежнему вперед, просыпавшись гренадерами, которые предпочли умирать в чистом поле, а не на броне. Зенитные батареи, эффективно приспособленные немцами для ведения огня по танкам, так же несли потери, получив по своим позициям несколько прицельных попаданий.

Рвались снаряды, приготовленные для стрельбы расчетами, и орудия летели, кувыркаясь, убивая и калеча людей.

Русские танкисты и не подумали убраться с шоссе, а напротив, двинулись, маневрируя, навстречу немецкой танковой колонне, ведя убийственный для нее огонь. Горящие машины, расползались по сторонам, освобождаясь от экипажей и гренадеры, разбегались от них подальше, остерегаясь детонации боекомплектов. Размалеванный коричнево-зелеными пятнами русский танк, деловито объезжал застывшую технику, а в одном месте, когда объехать вставшие вплотную Pz-II-ые не представилось возможным, попросту сдвинул их оба сразу в кювет, при этом в одном из них в это время как раз и сдетонировали снаряды, срывая напрочь башню. И она, врезавшись в русский танк, отрикошетила от него как консервная банка, юзом пронесясь по шоссейному полотну. На развилке, русский экипаж, повертел башней, будто растерявшись от обилия целей в прицелах наводчиков, и шваркнул из огнемета, накрыв пламенем не меньше километра в сторону Уваровки. Затем плюнул так же и в противоположном направлении, сжигая все, что не успело убраться в стороны. Дивизию от уничтожения спасло то, что растянулась она за линию горизонта, но все что оказалось в пределах видимости – горело. Немцы в панике убирались с шоссе, ставшего ловушкой, и рассыпались по окрестным лесам, прячась в них от страшного русского огнемета на гусеницах. Сталин снова преподнес командованию Вермахта очередной свой сюрприз, применив новый образец вооружения. Такого пока никто еще не видел. Огнемет плевался сгустками пламени, которые прожигали не только моторные отсеки, но и лобовую броню в 60-ят миллиметров. Дивизия попятилась, бросая горящую технику и отползла спешно назад, предпочтя увязнуть в болото-лесистой местности, сгоранию заживо…

Пауль Хауссер, чудом спасшийся на командирском БТР-е, обалдев, слушал доклады, оставшихся в живых командиров полков в жиденькой березовой рощице, в которую Sd-253-ий вломился удачно, прикрывшись развесистым ореховым кустом от русского прицельного огня.

– У меня половина машин горит, оберстгруппенфюрер,– докладывал оберфюрер Диттрих, так же уцелевший чудом.

Его танк укрылся за двумя горящими БТР-ами и оберфюрер вел "репортаж" можно сказать из "партера".

– Русский танк отползает назад,– докладывал он.– Я сам видел, оберстгруппенфюрер, как в него попал зенитный снаряд. Отрикошетил. Это что-то новое, с усиленной толщиной брони, но на вид как средний танк. Пушка миллиметров 70-т и пара пулеметов. Один из них зенитный. Вооружение обычное для Т-34-го. Мои потери, оберстгруппенфюрер, не позволяют продолжить атаку. Разрешите отступить?– оберфюрер кривил душой, спрашивая разрешение на отвод атаковавшего русских батальона, мог бы и не спрашивать, так как отводить было нечего. Но немецкая педантичность требовала такого распоряжения и он его запросил.

– Отводите, Вильгельм,– ответил "Папа" и, открыв планшет, также педантично отметил на карте место, где его дивизия понесла столь ощутимые потери. Затем он вышел на связь с командующим группой Гетнером, и доложил, что продвижение дальнейшее на Можайск невозможно без поддержки с воздуха.

– Где "штукасы"?– интересовался он.– Почему их нет? Небо абсолютно безоблачно. Здесь у русских отличная противотанковая система обороны. У нас потери до 30-ти процентов бронетехники. Еще одна такая атака, Эрих, и можно пускать себе пулю в лоб. Танков не останется. Давайте Люфтваффе.

– Все так плохо?– донеслось до него из наушников.– Люфтваффе отказываются принимать наши "заявки" на работу в этом квадрате, оберстгруппенфюрер. У русских здесь мощные ПВО. За день они сбили здесь тридцать шесть самолетов. Кессельринг просит подавить русские средства ПВО и тогда он готов работать с нами.

– Что за бред? Какие ПВО?– оберстгруппенфюрер в раздражении отключил связь и связался с разведбатом.

– Штурмбанфюрер Остендорф? Ко мне!– скомандовал он, решив поставить разведбату задачу лично.

Появившийся в рощице гауптштурмфюрер Остендорф Вернер, выслушал "Папу" и, вскинув руку, тут же стал ставить задачи своим людям, которые поротно и повзводно, скрытно начали перемещаться в сторону развилки.

Дивизионные разведчики, парни все как на подбор, вооруженные М-40– ми, в пятнистой униформе, сосредоточились слева и справа от монастыря, вдоль шоссейного полотна и, прикрываясь горящей техникой, сумели сблизиться с русским авангардным заслоном вплотную. Шустро забросав русский танк гранатами, армейский спецназ, вывалился после пары десятков взрывов, ожидая увидеть горящий металлолом, но танк, стоящий в воронках, плеснул по ним из пулеметных стволов и медленно пополз назад, укрываясь за часовню, которую при Советах использовали в качестве колхозного свинарника или овчарни. Сгоревший заживо взвод разведчиков, вынудил комбата дать команду на отход и диверсанты убрались, сосредоточившись в соседнем леске, с южной стороны Минского шоссе. Все выглядели подавленными, мгновенной смертью товарищей, с которыми воевали бок о бок, от самой границы.

А русские, явно издеваясь, включили пропагандистские громкоговорители. Сначала погнали какой-то марш, от которого зачесались пятки у гренадеров, и морозом пробрало, а потом голос на дойче обратился к ним, называя почему-то козлами.

– Слушайте внимательно, Козлы!– начал голос совершенно без акцента и гренадеры переглянулись в недоумении.

– Если из вас сегодня кто-то останется жив, то надолго запомнит этот день,– продолжил голос и рассыпался смехом.

Смех летел над верхушками деревьев и сыпался с них в уши эсэсовцев, заставляя вжимать головы в плечи. Вполне обычное это "Ха-ха-ха", усиленное и разнесшееся над выпотрошенной и горящей колонной, проникало в уши солдат и леденило похлеще, чем осенние русские ветра.

– Валите обратно в Рейх!– прекратив смеяться, посоветовал голос.– Иначе закопаем всех вас, Козлов, здесь. Места у нас много,– снова грянул марш и русских хор спел на прощанье песню с лихостью и свистом.

Уже начинало смеркаться, и комдив принял решение отвести уцелевшие подразделения к поселку Уварово, западнее, чтобы подвести итоги и освободиться от балласта в виде раненых, контуженных и убитых. Похоронные команды, потянулись в поле, подняв на ветках белые тряпки и русские не стали им препятствовать.

Выжившие экипажи суетились у сгоревших на шоссе машин и тягачи пытались вытащить из этой груды наименее пострадавшую технику. К полуночи немцы угомонились, отступив, и в районе бывшего Колоцкого монастыря наступила относительная тишина. С позиций русских доносилась возня, там продолжали строить и укреплять оборону, а на шоссе затаились разведгруппы, получившие задачу под прикрытием темноты, уничтожить проклятый танк-огнемет вместе с экипажем.

– Если удастся взять в плен танкиста из экипажа, то все будете представлены к Немецкому Серебряному Кресту,– пообещал Остендорф.– Тому, кто лично повяжет танкиста Золотой Крест и премию в сто тысяч марок. Рейхсмарок,– уточнил гауптштурмфюрер.– Это просил вам передать Папа,– диверсанты переглянулись и каждый из них невольно подумал о том, что сто тысяч марок, конечно, сумма изрядная, но что с ней делать в этих проклятых Богом местах.

– Отпуск в Германию – месячный Папа тоже обещает отличившимся,– дополнил список бонусный Остендорф, будто прочитал мысли подчиненных, и парни невольно заулыбались, заблестев в темноте зубными оскалами.

Немецкий крест, введенный нацистами и презрительно называемый в Вермахте "Яичница Гитлера" за свои несуразные размеры, пользовался в Ваффен СС, заслуженным почетом и о нем мечтал каждый. Больше, чем о привычном Железном. Стимулированные самым наилучшим образом разведвзвода, под прикрытием темноты, начали просачиваться через загроможденное горелой техникой шоссе и обходить монастырские постройки с обеих сторон. Один из взводов, перемахнул через полуразобранный забор из кирпича и растекся по подворью монастырскому, чутко прислушиваясь к окнам и дверям, мимо которых крался. Но подворье было пусто, и никто не выскакивал на них с топорами и вилами, не говоря уж о чем-то огнестрельном. Где-то на ветхой крыше хлопала кровля, колеблемая порывами ветра, а из-под заколоченных крест накрест дверей в русский храм, выскочила одичавшая кошка, метнулась под ноги, шарфюреру Штейнеру Фрицу и зашипев, шмыгнула обратно в пролом.

– Дерьмо,– прошептал, чуть не открывший стрельбу шарфюрер и командир взвода – оберштурмфюрер Фогт Фриц, зашипел на него разъяренным котом.

– Заткнись, Фриц. Ветер от нас,– взвод, сноровисто перебегая от строения к строению, достиг восточной ограды и затаился прислушиваясь и принюхиваясь. Не видно было ни зги. Небо опять затянуло и мерзкий русский дождь начал поливать лежащих диверсантов-разведчиков, не спеша и от всей души. За оградой просматривалось здание, у которого по предварительным данным должен был дислоцироваться секретный русский танк, но сейчас его видно не было. Оберштурмфюрер ткнул в плечо шарфюрера тезку и тот понимая его без слов, перемахнул со своим отделением через забор, растворившись в темноте. Вернулось отделение через две минуты и доложило, что танк стоит с той стороны у обочины шоссе и движения рядом с ним не обнаружено.

– Спят иваны. Нажрались тушенки и дрыхнут. Даже часового не поставили. Что будем делать, оберштурмфюрер?– шарфюрер доложил все это свистящим шепотом и в ожидании приказа, затаил дыхание.

– Гранаты его не берут. Фриц, возьми саперов и суньте под него парочку противотанковых мин. Глушанем иванов, сами вылезут и лапы поднимут. Остальным сосредоточиться вон у того домика,– оберштурмфюрер ткнул пальцем в сторону часовни.– И ждать. Как только рванет, все к танку. Пока нас другие не опередили. Кресты, парни, на дороге не валяются. Вперед!– шарфюрер, с двумя саперами, уполз к русскому танку, а остальной взвод выдвинулся на указанный ему рубеж и замер под дождевыми струями, которые усилились, будто там на небе, кто-то отвернул вентиль на кране до упора. Хлестало так, что камуфлированные куртки промокли моментально насквозь и разведчики едва сдерживались от зубовного стука. Саперы появились, разматывая провода, и залегли рядом с оберштурмфюрером.

– Огонь!– скомандовал тот и два взрыва громыхнули в ночи под днищем русского танка.– Вперед!– рявкнул в полный голос Фогт и взвод кинулся с автоматами наперевес к танку. Его темный силуэт вырос перед взводом, и эсэсовцы растерянно остановились, ожидая дальнейших команд.

– Осмотреть!– скомандовал Фогт и взвод обступив танк, начал его практически ощупывать, так как включать электрические фонари никто не осмелился без команды. Осмотр машины на ощупь показал, что танк пробоин в днище не имеет. Воронки две свежие и вонючие имели место быть, но броня повреждена не была. Похоже, что русский танк не брали не только противотанковые немецкие гранаты, но и противотанковые немецкие мины.

– Может они там контуженные сидят, оберштурмфюрер?– высказал предположение шарфюрер-тезка.

– Проверьте люки,– распорядился Фогт и разведчики полезли на броню.

– Все заперто, оберштурмфюрер,– доложил шарфюрер, первым добравшийся до верхнего люка.– Что делать?

– Постучи и попроси пустить погреться,– зло пошутил в ответ оберштурмфюрер, но шарфюрер не отличался чувством юмора и тут же грохнул автоматом по люку.

– Эй, Иван, открывай. Пусти в гости!– крикнул он дисциплинированно.

Люк мгновенно откинулся и шарфюрер, получив удар в лоб, выпал из реальности.

– Битте зеер,– донеслось до ушей всех остальных, и тушка темная шарфюрера исчезла внутри танка. Люк тут же захлопнулся с треском и оберштурмфюрер не успел никак отреагировать на происшедшее. Только что на его глазах, противник захватил одного из его людей, причем по его же просьбе и что теперь делать в этой идиотской ситуации Фогт не знал.

– Дерьмо,– выругался он в сердцах и врезал металлическим прикладом автомата в броню.– Эй, Иван, выходи!!!– крикнул он и забарабанил часто и непрерывно. Стук этот, очевидно, "иванам" не понравился, так как они в ответ завели двигатель и развернувшись вокруг своей оси несколько раз, вынудили разведвзвод отскочить от него. Затем раздался голос на немецком.

– Считаю до пяти, оберштурмфюрер. Не успеете сбежать, зажарю. Раз, два…– начал отсчет голос и когда произнес,– Пять, кто не спрятался – я не виноват,– взвод диверсантов уже добегал до храма Успения.

Очнувшийся, тем временем, шарфюрер в салоне танка, испуганно пялился на двух русских танкистов в шлемофонах.

Русские выглядели вполне обыкновенными людьми и один из них помоложе, подмигнул ему:

– Здравствуй, Фриц,– поприветствовал он его.– Чай, кофе?– Фриц завертел головой и удивился, что руки у него свободны и на шее по-прежнему на ремне болтается М-40-к. Рожок, правда, русские отстегнули. Не было и "динсдольха" в ножнах.

– Кофе, пожалуйста, господин русский,– неожиданно для себя попросил Фриц и получил в руки горячую кружку.

– Пей, разведка. Служба у тебя собачья. Грейся, нам не жалко,– посочувствовал Фрицу русский, и Штейнер отхлебнул глоток. Кофе, к его удивлению, оказался самый что ни на есть настоящий, от него пахло именно кофе, а не химией с куриным пометом пополам и шарфюрер, невольно расплылся в улыбке. То, что он в плену уже не удручало его простую душу бюргера. Когда Фриц уходил в армию, то его отец, воевавший в Первую мировую и побывавший, как он говорил, у дьявола в заднице, советовал ему, делясь собственным опытом:

– Сынок,– старый, битый жизнью Ганс Штейнер, потрепал сына по щеке.– Сынок, если не приведи Бог, случится война с русскими, сразу сдавайся в плен. Они к пленным относятся лучше, чем друг к другу. Не подставляй лоб под пули. Ты у нас один сын. Помни об этом,– тогда Фриц не придал значения словам отца, отнеся их на счет старческого маразма, но сейчас они ему вспомнились и он спросил:

– Меня расстреляют?

– Размечтался,– ответил русский.– Кофе попьешь, и вали к своим. Нам с тобой возиться некогда.

– Вы меня отпустите?– не поверил Фриц, перестав хлебать кофе.

– А на хрена ты нам тут нужен?– вопросом на вопрос ответил русский танкист и захохотал так заразительно, что шарфюрер не удержался и загыгыкал в унисон.– Просился в гости, пустили. Кофе напоили, пора и честь знать. Мокрый к тому же, как курица, мать твою,– объяснил танкист причины, по которым они не желают держать Фрица в качестве пленного.– Как кофеек, Фриц?

– О! Хороший, очень хороший кофе. Спасибо,– Фриц поймал себя на мысли, что ему совершенно не хочется выползать из этого уютного русского танка со свежесваренным кофе под проливной дождь, и он невольно вздохнул украдкой.

– А что делать?– спросил его русский.– Служба, брат, у тебя не сахар. Понимаем, но тут уж все претензии к своему фюреру. Чего ему не сиделось дома? За каким чертом погнал Вермахт умирать к нам? Померли бы не спеша у себя дома, в постелях, от старости. Так что сваливай. Да, и передай взводному, что в следующий раз обязательно поджарим, если сунется ближе пятидесяти метров. Что за манеры? Ночью спать полагается, а не совать мины под днища танкам. Прощай, Фриц, – люк распахнулся и танкист бесцеремонно подогнал Фрица. Спрыгнув на землю, шарфюрер покрутил головой и побрел в сторону монастыря, сжимая в руке автомат, который русские так и не удосужились у него отобрать. Дождь прекратился, и в небе засверкали звезды. Похоже, что облака дождевые унесло ветром и Фриц, перемахнув через ограду, побежал в сторону своих, бормоча на бегу.

– Раз, два, три, четыре, пять – кто не спрятался, я не виноват,– считалка эта, услышанная им в бессознательном состоянии так привязалась, что избавиться от нее он не мог потом несколько дней, бормоча к месту и не к месту. А когда он явился, цел и невредим, побывав в гостях у загадочных русских, оберштурмфюрер долго пытался вытащить из него хоть что-то существенное.

– Что они говорили? Повтори,– снова и снова заставлял он пересказывать пятиминутный разговор шарфюрера с танкистами.

– Так и сказали "передай взводному, что в следующий раз обязательно поджарим, если подойдете ближе пятидесяти метров",– послушно повторял Фриц.

– А как там у них все внутри выглядит?– докапывался до мелочей Фогт.

– Во!– Фриц показывал большой палец и, приподняв восхищенно брови, таращился на своего командира.

– Что "во"? Выглядит как?– разозлился на тупость шарфюрера оберштурмфюрер.

– Я и говорю, что выглядит очень хорошо. Уютно. Пахнет кофе. Как дома на кухне.

– А необычное что-нибудь бросилось в глаза? Приборы, оружие?– допытывался оберштурмфюрер.

– Оружие? Нет, не видел. Кофе пахло, помню, и музыка чуть слышно играла. Тепло, сухо.

– И тебя кофе угостили?

– Да, оберштурмфюрер. Пей, говорят, нам, говорят, не жалко, говорят,– Фриц вспомнил вкус кофе и сглотнул слюну.

– А почему они тебя отпустили?– последовал следующий вопрос.

– Сказали, что "на хрена нужен". Что мокрый, как курица. Возиться не захотели.

– "На хрена"?– оберштурмфюрер задумался. Он уже слышал это противоречивое словосочетание, которое означало совсем противоположное тому, о чем оно утверждало. Понять его было трудно даже с переводчиком. А звучащее с вопросительной интонацией, вообще означало, что собеседник просто не уважает того, кому этот вопрос задает. А уж если послали на этот самый "нахрен", то можно никуда не ходить, потому что посылающий не имеет в виду конкретное место и если переводить на нормальный цивилизованный язык, то означает, что собеседник попросту просит прекратить полемику.– На хрена,– повторил оберштурмфюрер.– Ну и как ты, Фриц, думаешь, нахрена они тебя отпустили?

– А хрен его знает,– шарфюрер вырос в собственных глазах, сумев ввернуть к месту русское словосочетание.

– Пошель на хрен,– психанул оберштурмфюрер. Вермахт и конкретно приданные ему Ваффен СС, семимильными шагами осваивали русский разговорный и к следующему лету 1942-го уже загибали так, что могли бегло общаться с местным населением на любые темы. Великий и могучий русский язык начал ассимиляцию в тевтонских сумрачных душах, своей самой крохотной частью, пуская в них корни через бранные слова и те из них, кто выжил в этой войне, вернувшись в Дойчланд, уже воспринимали на слух русский язык как нечто почти родное, узнаваемое и неотъемлемое от их жизни. Самая культурная нация Европы, проиграла войну и в этом направлении. Ругались русские гораздо изощреннее и заковыристее немцев, поэтому ни одно ругательство немецкое в русском языке не прижилось за все четыре года войны. Русские знали несколько расхожих фраз на немецком типа "Хенде хох" и "Гитлер капут", и на этом все их познания заканчивались. Зато немцы освоили русскую матерщину повсеместно и у офицеров считалось верхом совершенства, поднять взвод или роту в атаку, обложив подчиненных семиэтажным русским матюгом.

Глава 4

Михаил с двумя "мазуриками" переодетыми в форму рядовых красноармейцев добрался до Можайска также 10-го октября к вечеру, подсев на попутный транспорт, который двигался в сторону фронта довольно интенсивно по всем направлениям. По Минскому шоссе они и доехали почти туда куда хотели. И только на развилке у деревни Большое Соколово, выгрузились из кузова полуторки, везущей на фронт ящики с патронами.

– Здесь рукой подать до Собольков,– радовался Винт, т. е. рядовой Викентьев Трофим Иванович.– Километра три и мы там. Сколько же я здесь не был? Лет пять кажысь. Вот батя с матерью-то обрадуются и сеструхи. У меня три сестры, гражданин начальник. Младшие. Замужем все уже. Племянников уже нарожали десяток. Молодцы девки, не то, что я. Болтаюсь, как дерьмо в проруби по жизни.

– Завяжи и живи,– Михаил швырнул Винту вещмешок, набитый под завязку и тот принялся его натягивать на плечи.

– Какой там! В розыске я, гражданин начальник. С кичи соскочил, теперь шухарюсь. Поймают, добавят. Не-е-е-е-т, хрен там, не завязать.

– Слушай, рядовой Викентьев, ты меня гражданином начальником не обзывай. Я для тебя товарищ майор теперь. Уяснил?

– Уяснил, товарищ майор.

– Усвойте простые правила уставные и придерживайтесь их. Отвечать следует на замечания "есть" и "так точно", а если не прав, то "виноват". Понятно? Тебя, рядовой Котов, тоже касается.

– Есть, так точно,– гаркнули хором "мазурики", осваивая устав строевой службы Красной армии.

– За мной в колонну по одному, шагом марш,– скомандовал Михаил и направился в сторону Большого Соколова.

Задерживаться в нем не стали, направившись по проселочной дороге в сторону Малого Соколово, которое и на самом деле оказалось меньше в половину.

– Вон за лугом и наши избенки видны уже, товарищ майор,– сообщил Михаилу направление дальнейшее рядовой Викентьев, будто бы они стояли на перекрестке и было из чего выбирать. Дорога вилась только в одном направлении. Заросшая травой и залитая дождем она едва угадывалась, петляя по пересеченной местности, будто тот кто первым додумался здесь проехать был в стельку пьян и лошади брели, как им вздумалось. Перемахнув через речушку по дощатому мостку, дорога свернула налево и уткнулась в несколько избенок, пытающихся изобразить нечто вроде улицы.

– Разрешите, товарищ майор?– рядовому Викентьеву не терпелось постучаться в родные, завалившиеся на бок ворота.

– Давай, Трофим Иванович, только мне кажется, что нет тут никого. Даже собак не слышно.

Деревня, а скорее уж хуторок, угрюмо молчал, нахохлившись под дощатыми крышами и Викентьев, дернув за щеколду, толкнул ворота, распахивая их во двор. Судя по тому, как он зарос травой, люди отсюда ушли давно. Еще с лета и заколоченные ставни свидетельствовали об этом лучше всяких слов.

– Где же все?– Викентьев стоял посреди двора и растерянно озирался по сторонам.