Римская сага. Далёкие степи хунну

– Раб благодарит тебя за твою благосклонность, великий чжуцзы́, Посланник Неба и хранитель империи! – пятясь, главный министр покинул небольшую комнату, чуть не столкнувшись с главным евнухом Ши Сянем, который ждал у выхода своей очереди и тоже хотел что-то сообщить владыке неба. Главный министр увидел в его руках маленький веер и понял, что того прислала жена императора. Он опустил взгляд и, стараясь изобразить на лице приветливое выражение, коротко кивнул своему «заклятому другу», отправившему в народ немало его друзей. Выйдя из дверей, главный министр поспешил покинуть «внутренний двор», чтобы поскорее обсудить состоявшийся разговор со своими единомышленниками конфуцианцами.

Увидев на лице вошедшего евнуха настороженное выражение, император Юань Ди усмехнулся. Хорошо, что у того в руках был веер. Значит, его прислала заботливая императрица Ю Ван.

– Тысячелетний властелин, – тонким голосом произнёс Ши Сянь, три раза коснувшись лбом пола. Дерево в этом месте было отполировано до яркого блеска десятками тысяч прикосновений, и, благодаря этому, каждый, кто преклонял колени перед императором, оказывался в небольшом блестящем круге, как на циновке. Не разгибаясь, главный евнух подобострастно продолжил: – великая императрица Ю Ван просит Сына Неба навестить её.

– Не знаешь, зачем? – спросил он, хотя прекрасно знал, что хитрый евнух всё равно не ответит.

– Мысли посланных небом правителей не известны твоему рабу, – осторожно ответил тот, и император с усмешкой покачал головой.

– Да, уж. Только мысли главного министра и цензора ты почему-то узнаёшь раньше других.

– Великий хуашан, прости своего раба! Он последним слышит то, что все говорят во «внутреннем дворце», до него последнего доходят слова тех, кто держит эти мысли в голове. Они просто летают в воздухе. Если ты прикажешь, твой раб зальёт свои уши воском!

– Потом. Не сейчас, – махнул рукой Юань Ди, думая совсем о другом.

– В городе говорят, что все чиновники боятся новых экзаменов по пяти канонам.

– Не надо об этом! Я устал! Все говорят об одном и том же, – лицо императора скривилось в досадной гримасе. – Ладно, иди! Передай императрице, что я сейчас приду, – он отвернулся и подошёл к небольшому столу, на котором лежал доклад губернатора Сяо. Под ним виднелись ещё несколько донесений министров и других чиновников. Обычно их читал главный секретарь дворца, но сегодня пришлось всё отложить из-за разговора с главным министром. Юань Ди всё время думал о том, что отцу было намного тяжелей и успокаивал себя этой мыслью. Тот неожиданно стал императором в семнадцать лет. И был к этому совсем не готов. Но рядом с ним всегда были верные и преданные люди – простой тюремщик Би и евнух Чжан Хэ. Тюремщик Би спас отца от смерти, когда тому был всего год, а евнух Чжан Хэ воспитал и научил всему, что должен знать настоящий император.

Юань Ди вздохнул. Воспоминания были грустными, однако они радовали его больше, чем мысли о судьбе империи. Ему было уже двадцать шесть, прошёл год после смерти отца, а он никак не мог привыкнуть к новой жизни во дворце и тяготился её ритуалами.

В раскрытые двери зала виднелся коридор. Там сквозь высокие окна лился на стены яркий солнечный свет. Здесь, в зале для приёмов, окна были слишком высоко, поэтому свет рассеивался и не казался таким ярким, как там. Дождь за окном неожиданно закончился, и у него сразу поднялось настроение. Вечер можно будет провести с любимыми наложницами Фу и Фэн… А пока его тянуло к свету. Поэтому император некоторое время стоял у окна, наслаждаясь приятным теплом и красотой садов внутреннего двора. Когда он ушёл, два стражника встали с коленей и снова заняли свои места у входа. Лежавший за дверями на полу раб-уборщик почувствовал их движение и тоже осторожно встал. Затем прошёл в зал и затушил все светильники. Дым тонкими струйками стал подниматься к потолку, извиваясь в лучах солнца, как пронзённый копьём дракон. В это время другие драконы, золотые, медленно покачивались на жёлтом халате императора, приближаясь к женской половине дворца.

Императрица Ю Ван считалась очень красивой девушкой не только в своём богатом роду. Она ещё в детстве привлекала взгляды мужчин, посещавших дом её отца, которые сравнивали её с девушками других родов и приходили к выводу, что Ю Ван всё равно лучше всех. Именно за это её и выбрали в жёны самому Посланнику Неба. Однако помимо красоты, она обладала исключительным умом и проницательностью, которые вместе с образованностью сделали её незаменимым советником и другом. И хотя она чувствовала, что император любил её не так страстно, как своих наложниц Фу и Фэн, в постели он всё равно проводил с ней больше времени, чем с ними. Но Юань Ди был этому рад. Потому что наложницы не любили слушать его тревоги и волнения, требуя только развлечений, а жена, наоборот, терпеливо выслушивала, жалея его, чем постепенно снимала внутреннее напряжение, в котором его слабая и добрая душа не могла долго находиться. А те блестящие советы, которые она давала ему под конец беседы, приводили императора в такой восторг, что он с радостью поддавался её нежным ласкам и никогда не жалел о времени, проведённом вместе. Она была его самым преданным другом, с которым приятно было поговорить и отвлечься от проблем… два-три раза в неделю.

На этот раз Ю Ван тоже не обманула его ожидания и предложила сначала отправить посла к безвольному Хуханье, а потом к строптивому Чжи Чжи. Если два брата почему-то встретились, значит, они уже готовы были терпеть друг друга. А для империи Хань это было опасно. К тому же, никто так и не узнал, зачем хитрому Чжи Чжи понадобилось такое количество строительного инструмента. О его новых рабах из Парфии ходили самые странные слухи. Поэтому новый посол должен был сначала узнать всё у преданного Хуханье, а потом – у его брата Чжи Чи. Чтобы усыпить бдительность хитрого Хуханье, она предложила подарить ему пять самых красивых девушек империи. Это был знак уважения и признания заслуг. А его заносчивому брату посол должен был предложить самые выгодные условия торговли. Цену за скот, шкуры и шерсть она предлагала увеличить вдвое, чтобы у Чжи Чжи сложилось впечатление о желании императора задобрить его. Что, на самом деле, было недалеко от истины, потому что им надо было выиграть время. Пока посол будет посещать оба лагеря хунну и отвлекать их внимание, императору надо будет отправить послов к усуням и сообщить им о том, что Чжи Чжи готовится на них напасть. Больше ничего обещать им не надо. Это племя и так всегда было готово воевать с хунну за территории между большой пустыней и горами на севере. Им тоже негде было пасти свои стада. Если усуни смогут напасть на хунну и победить Чжи Чжи, то потом на эти земли можно будет вернуть его брата, Хуханье, удалив этих многочисленных и опасных кочевников подальше от Великой Стены.

Император был приятно удивлён таким совпадением взглядов своей жены и главного министра. Он с радостью согласился отправить её брата Ван Мана к хунну в качестве посла и решил, что в этот вечер больше не будет думать о проблемах за границами его империи.

Однако поездка брата императрицы к двум вождям племён хунну оказалась не такой спокойной и безмятежной, как предполагала Ю Ван. Эти действия привели совсем не к тем результатам, которые они ожидали, и ещё больше осложнили положение внутри императорского двора, заставив самого императора Юань Ди сосредоточиться на скрытой борьбе за его влияние внутри страны. Что, впрочем, ему не всегда удавалось.

ГЛАВА IX. МЫСЛИ О ПОБЕГЕ

Очередной день закончился для Лация так же спокойно, как и все предыдущие. Тихое дуновение ветра со стороны холмистой равнины, за которой, по словам хунну, располагалась большая пустыня, было уже не таким тёплым, как раньше. Дни становились прохладнее, хотя ночью ещё можно было спать под открытым небом и не кутаться в шкуры, но приближение осени чувствовалось во всём: хунну пригоняли свои стада поближе к стоянке, женщины валяли шерсть и делали из неё войлок, укладывая вторым и третьим слоем поверх шестов; невысокие травы в степи и предгорьях пожелтели и перестали пахнуть приятными ароматами; рыбы в поймах стало меньше, и солнце садилось теперь за вторую вершину горы, а не за первую, как летом, и, к тому же, быстрее.

В этот день римляне, как всегда, устало вернулись к палаткам-гэрам своих хозяев. Атиллу встречали Саэт и крики малышей, а Лация – Павел Домициан, который научился валять шерсть и этим всё лето отрабатывал своё проживание в жилище лули-князя. Услышав шум у входа, он, кряхтя, вышел им навстречу и стал расспрашивать, как прошёл день. Но рассказывать было нечего, и они вскоре замолчали, каждый устало думая о своём.

– Может, пойдём посидим на камне? – неожиданно предложил Павел Домициан. – Внутри так душно. А у меня есть лепёшка. Саэт дала… днём. Я не успел съесть, – соврал он, и Лаций сразу догадался, что слепой певец хочет поговорить. Тому редко доставалось много пищи, и он уже давно не ел вдоволь. Только вечером друзья делились с ним своей едой и ещё на праздники приносили куски мяса. Но это было редко.

Выйдя из гэра, они отошли подальше к реке, где молча опустились на широкий тёплый камень, вытянув ноги и жуя сухой хлеб.

– Строить ещё долго, – наконец, произнёс Лаций. – На склады уйдут месяца два. До зимы, может, и успеем. На стены, ров и заграждения – год, не меньше. Потом надо будет дом для Чжи Чжи делать. Много работы. Людей мало… – он устало откинулся спиной назад и зажмурился. Тепло медленно проходило сквозь длинную шерстяную рубашку и приятно нежило кожу.

– Я понимаю, – вздохнул Павел Домициан. – Но ты же не об этом думаешь, – он замолчал, глядя вдаль своими белёсыми глазами.

– Не об этом.

– Вот видишь! И я – тоже. Прости, что в Парфии не поддержал тебя. Но здесь я умираю. Больше не хочу тут оставаться! Не хочу! – неожиданно с искренней болью в голосе произнёс Павел. – Я здесь за год всего два раза пел. Всего два раза! Скоро совсем вши заедят, и дым горло прожжёт. Не могу, когда они свои костры внутри разжигают. Горло першит, нос забивает… Умру я тут… – еле слышно закончил он.

– Мы давно не приносили дары нашим богам, – не зная, как утешить друга, ответил Лаций.

– Боги забыли нас!

– Не знаю… Как отсюда вырваться? Лошадей нет. Дороги мы не знаем. А без лошадей и проводника никуда не уедем. Я строю с утра до вечера. И тоже терплю. Ведь даже если лошади будут, куда поскачем?

– Куда угодно, – с отчаянием произнёс слепой певец. – Лишь бы вырваться отсюда. Не поверишь, я готов на всё… я чувствую себя, как связанный.

– Поверю, почему не поверю? Сам такой.

– И ещё у меня стали болеть зубы. Саэт приносила раньше какую-то траву и варила по вечерам. А сейчас её к волам отправили. Я с детьми сижу, ты видел, на верёвке их держу, чтобы не отползали. И никаких трав теперь нет.

– Потерпи немного, – сочувственно произнёс Лаций. – Завтра Атиллу отправим за травами и ветками. Ещё служанок Тай Сина спрошу. Они ко мне хорошо относятся. Может, что-то подскажут. Потерпи, прошу тебя. Не знаю, но сердце подсказывает мне, что скоро всё изменится, – он старался вложить в эти слова как можно больше теплоты и искренности, чтобы Павел Домициан поверил ему, но сам Лаций не верил ни единому своему слову. Нет, он не отчаялся, но надежда в его душе по-прежнему оставалась запертой внутри толстых стен безысходности, которые с каждым днём становились всё неприступнее. – Пой для детей, может, это поможет?

Они снова замолчали. Со стороны лагеря слышался обычный шум: хунну ели, пили и кричали, обсуждая одну единственную тему – свои стада. С разных сторон доносились хлопающие, ухающие и скрипящие звуки, что-то шлёпало, трещало и падало – после захода солнца шум в большом кочевье обычно затихал не сразу, а когда сытые мужчины, наконец, добирались до женской половины и бросали остаток сил на продолжение рода. Эти звуки были уже другими и нередко сопровождались ссорами. Обычно это происходило, когда муж выбирал не жену, а рабыню. В тёплые ночи хунну занимались любовными играми не только внутри жилищ, но и снаружи, прямо под открытым небом, возле гэров или чуть дальше, рядом со своими стадами. Лаций много раз ловил на себе любопытные взгляды рабынь Тай Сина, но даже молодость их лиц и страсть в глазах не вызывали в нём приятного желания женского тела. Почти все женщины хунну были низкорослые и ширококостные. У них были крепкие плечи и бёдра, а талия полностью отсутствовала. Короткие и мускулистые ноги ничем не отличались от мужских, а руки, тёмные и иногда даже волосатые, с сухими, мозолистыми ладонями и широкими, натруженными костяшками пальцев, не вызывали никакого желания. Но неприятней всего были тоненькие, в юности похожие на пух, усики над верхней губой, которые со временем превращались в редкие усы. Расцветая к двенадцати – четырнадцати годам, девушки хунну сразу же выходили замуж за тех мужчин, которых заранее выбирали для них родители, и уже через два-три года превращались в единообразных безликих существ, которые наравне с волами и мулами таскали грузы, быстро старея и умирая от многочисленных и неизвестных болезней.

Лаций вздохнул и закрыл глаза. Тепло камня приятно грело спину, голод ненадолго отступил, и ему хотелось ещё немного побыть в этом странном состоянии нежного одиночества. Вдали слышались крики выходящих на охоту ночных животных и шуршанье травы. Вдруг издалека донеслись тихие равномерные удары, как будто кто-то стучал палкой по земле. Лаций не обратил на это внимания, но Павел Домициан неожиданно привстал и позвал его:

– Ты слышишь? – тревожно спросил слепой певец.

– Что? – нахмурился он, но всё-таки оторвал от камня голову, повернувшись в его сторону.

– Ты слышишь стук копыт?

– Копыт? – переспросил Лаций и прислушался. – Ты думаешь, это лошади? – наконец, спросил он через некоторое время.

– Конечно, лошади! Кто-то скачет. Сюда. Надо быть осторожным. Это могут быть плохие люди.

– Кажется, их немного… – пробормотал Лаций.

– Да, ты прав, – взволнованно согласился Павел Домициан. – Думаю, не больше десятка.

– Ночью они не нападают. Так что это не враги. Скорей всего, свои, из этого племени. Другие обычно не рискуют. Ночью здесь никто не воюет.

– Ты говоришь уверенно. Но я всё равно боюсь, – вздохнул слепой певец. – Пойдём лучше к гэрам. Там спокойней.

– Нет, стой! Отсюда будет лучше видно. Луна светит ярко. Скоро они покажутся у реки. Так что мы первые всё увидим.

– Это ты всё увидишь, – недовольно произнёс Павел. – А я только услышу.

– Я тебе всё расскажу. Только сиди тихо. И молчи. Смотри, вон они! – взволнованным шёпотом добавил он, увидев у реки десяток силуэтов всадников на лошадях.

– Куда смотри? Это ты говори! – возмущённо прошептал Павел. – Ну же! Говори, говори, – схватив его за руку, потребовал слепой певец. Но Лаций вынужден был какое-то время молчать, потому что говорить было не о чем – всадники переходили реку вброд, и на фоне отблесков в воде он видел пока только неясные очертания. Ему удалось сосчитать их. Всадников было двенадцать. Когда они поднялись на берег, от камня их отделяло не более двадцати шагов. Но даже на таком расстоянии Лацию не удалось ничего увидеть. Когда они проехали, он с сожалением прошептал:

– Кажется, у них острые шапки с разрезами для ушей, как у рыжих варваров.

– И всё? А почему не было звона мечей и ножей? Ты слышал, как тяжело храпели лошади? Долго скакали… Они большие или маленькие?..

– Хм-м, ты слышишь лучше, чем я вижу, – вынужден был признаться Лаций. – Зачем тогда спрашиваешь, если я не могу ответить? Пошли в лагерь. Здесь уже становится холодно.

– Пойдём. Помнишь, Саэт говорила, что вчера один буйвол подвернул ногу? Может, его убили и сегодня будет мясо… – с надеждой произнёс Павел Домициан.

– Ну и что? Нам всё равно достанется только запах, – раздражённо пробурчал Лаций, чувствуя, как голод снова начинает скручивать пустой желудок. Однако спокойно поесть и поспать ему так и не пришлось.

Ещё на подходе к гэру Тай Сина он увидел, что у входа толпится много хунну. По интонации и некоторым словам стало ясно, что они говорили о всадниках у реки. Сам Тай Син стоял у коня и что-то объяснял склонившемуся в поклоне слуге. Это был кутлуг Ногусэ.

– Кажется, они собираются куда-то уезжать, – негромко произнёс Павел Домициан.

– Почему? – спросил Лаций.

– Главный Тай Син говорит, чтобы позвали его сына и приготовили свежих лошадей. Это неспроста.

Внутри гэра никто ничего не знал. Саэт не успела ещё поговорить со служанками и жёнами лули-князя, а Атилла тоже ничего толком не мог объяснить. Он только разводил руками в стороны и повторял одно и то же:

– Как муравьи прибежали сюда… как муравьи. Бегают, бегают все… как муравьи…

Долгое время ничего не менялось, хунну входили и выходили из гэра, громко спрашивали друг друга о своих стадах, здоровье лошадей и оленей, о том, сколько волов болеет и у кого есть новые верблюды, но за всем этим чувствовались внутреннее напряжение и ожидание чего-то неизвестного. Вскоре к гэру подъехал молодой, сын лули-князя. Его отец приехал чуть позже. Слуги стали собирать вещи хозяина, готовить лошадей, выносить походный войлок, а Лацию приказали пройти к лули-князю, на его половину. Услужливый кутлуг Ногусэ отодвинул перед ним шкуру, служившую стеной, и с кислой улыбкой кивнул в сторону видневшегося в глубине небольшого костра. Лаций осторожно зашёл, не зная, чего ожидать, но бояться, как оказалось, было нечего. Прискакавшие ночью всадники были посланы Хуханье, чтобы известить своего брата о том, что к нему направляется посол императора Юань Ди. Однако среди прискакавших были несколько человек из других племён кочевников, которые сообщили Чжи Чжи, что перед этим ещё один посол был послан к самому Хуханье и сейчас находится у того в кочевье. Этот посол задержался у его брата, и вместо него отправили другого.

Решение было принято быстро: вождь хунну решил послать навстречу послу своего помощника Тай Сина с сыном, чтобы тем самым оказать достойное внимание послу императора. При этом он приказал ему взять с собой двадцать белых рабов-римлян, чтобы удивить чиновника империи Хань. Для этого их надо было срочно побрить и одеть в светлые одежды. Правителю хунну хотелось, чтобы римляне резко выделялись на фоне его тёмных всадников. Чжи Чжи помнил, как удивили его в Парфии бритые головы и лица белокожих рабов. Так как он сам любил производить впечатление на окружающих, то решил использовать римлян для этого ещё раз. Среди отобранных на скорую руку двадцати человек оказался и несчастный Павел Домициан, который не сопротивлялся и только изредка крутил головой из стороны в сторону, прислушиваясь к разговорам кочевников. К утру всё было готово, и сто всадников хунну вместе с двадцатью рабами выдвинулись на восток, навстречу послу императора Юань Ди.

Сам Чжи Чжи остался на стоянке, в хурээ. Он хотел побольше узнать у приехавших кочевников о своём брате Хуханье. То, что он услышал, неприятно удивило его и даже рассердило. Оказалось, что к нему ехал «простой» посол. Это был молодой сын какого-то губернатора. А у Хуханье в это время гостил сам брат императрицы, который привёз ему богатый подарок от императора – пять самых красивых девушек империи Хань! Это был намёк на здоровое продолжение рода и единение с народом империи. Значит, брата-предателя ценили выше, чем его! Но когда Чжи Чжи об этом узнал, Тай Син со своими людьми был уже далеко. Поэтому вождь хунну решил дождаться их возвращения и уже на месте принять решение, как ответить ханьскому императору.

Шаньюй не знал, что брат императрицы, оказавшись в становище Хуханье у стен Великой Стены, столкнулся с непредвиденными трудностями. Проницательный Ван Ман сразу заметил, что хунну здесь стало значительно больше, чем раньше думали во «внутреннем дворе» императора. Повсюду попадались дети и подростки – в гэрах, между ними, рядом со стадами, на лошадях и у реки. Их было очень много! Хунну становились опасны, потому что жили только за счёт помощи империи Хань и многие из князей и вождей стали роптать. Сначала с ним тайно договорился о встрече один вождь, потом – другой. И всех волновали одни и те же вопросы: отношение императора к Хуханье. Этот народ определённо не мог жить в мире и мечтал о войне и захватнических набегах. Но чтобы разобраться с внутренними противоречиями в этом лагере хунну, брату императрицы надо было время. Поэтому он и отправил императору срочный доклад с просьбой выслать Чжи Чжи второго посла. Таким образом он решил важную государственную задачу и чудом избежал больших неприятностей, которые сулила ему встреча с шаньюем Чжи Чжи.

ГЛАВА X. СПАСЕНИЕ ТОНУЩЕГО СЫНА ТАЙ СИНА

Лаций кутался в большую широкую накидку, которая постоянно сползала и не давала согреться. Каждый раз, когда приходилось заново оборачивать её вокруг плеч и зажимать локтями, ветер задувал снизу, вызывая озноб. Щёки горели от царапин и раздражения, но больше всего страдала бритая голова. Тёплая шапка была маленькой и постоянно падала на землю. В такие моменты казалось, что кожа на голове покрывается ледяной коркой, и он спешил побыстрее натянуть затвердевший кусок шкуры на затылок, чтобы не простудиться. У Павла Домициана, наоборот, шапка оказалась больше, чем голова, и он шёл, не поправляя её, как странное безголовое существо, держась за одну единственную повозку, в которой лежали вещи великого князя Тай Сина и войлок для его походного гэра.

К вечеру они остановились у небольшого холма, свернув с дороги немного в сторону. Рядом начинались заросли редкого кустарника и невысоких деревьев. Огонь хунну перевозили с собой в нескольких больших корзинах. За ним постоянно следили, чтобы он не потух. Поэтому костры развели быстро. Но больше римлянам ничем не помогли. Надеяться оставалось только на себя. Всё, что они взяли с собой, должно было помочь им пережить холодную ночь. Лаций несколько раз пытался прилечь поближе к огню, но не мог заснуть, потому что холод проникал под одежду и накидку со всех сторон. Хунну также везли с собой скатанные войлочные подстилки, на которых ложились спать по пять-шесть человек. Но у римлян их не было. Лаций попытался принести несколько камней, но они были слишком маленькими и быстро остывали, когда он вынимал их из костра.

– Не могу больше лежать. Совсем замёрзну, – стуча зубами, пожаловался ему Павел Домициан, когда он, устав ходить вокруг костра, присел рядом.

– Двигайся ближе к костру. Я посижу рядом. Посмотрю за накидкой, – стуча зубами, предложил Лаций. Он обвёл глазами остальных товарищей, которые спали сидя, прижавшись друг к другу спинами. У него так не получалось. Холод был сильнее. Он уложил Павла на ветки сухого кустарника, а сам пристроился рядом. – Спи, я пока буду смотреть за огнём! – сказал он и обречённо вздохнул. Надо было попросить у Саэт или слуг что-нибудь потеплее, но он не успел. Теперь оставалось следить за тем, чтобы костёр не погас, пока будет спать Павел Домициан. Будить его он не собирался. Какая от слепого помощь? В душе Лаций наделся, что он всё же согреется и немного поспит до наступления утра. Перед самым рассветом он действительно провалился в тяжёлый сон, прислонившись спиной к слепому певцу. Но сон этот был недолгим. Хунну проснулись с рассветом и, быстро собрав гэр Тай Сина, продолжили движение на восток.

Когда они, наконец, встретили императорского посла, сопровождавших его всадников и несколько десятков хунну из других племён, голова у Лация была тяжёлой и тело еле слушалось, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Он даже не стал рассматривать новых людей, а просто повалился на землю и заснул, пока Тай Син, соблюдая традиции вежливости, общался с послом императора. Но этот привал тоже был недолгим, и, когда их беседа закончилась, римлян подняли с земли и быстро расставили с двух сторон повозки, чтобы удивить и произвести впечатление на посла. Тот несколько раз с любопытством выглядывал из-под войлочной накидки и, видимо, действительно был удивлён их внешним видом. Лаций заметил только молодое широкое лицо с надломленными бровями и узкими щелочками век, под которыми тревожно бегали маленькие чёрные глаза. Этот странный человек смотрел на них, плотно сжав губы, и поэтому казалось, что у него совсем нет рта. Оттопыренные уши только усиливали впечатление нелепости, которое производил трясущийся на затылке узел волос в позолоченной коробочке, проткнутой короткой палочкой. Судя по коже и живому взгляду, посол был молодым человеком, но вскоре дорога стала круче и Лаций перестал наблюдать за носилками, стараясь удержаться на ногах и не споткнуться о камни. Позади римлян ехал сын Тай Сина. Он был доволен произведённым на посла впечатлением. Его более мудрый и опытный отец следовал сзади, и его лицо, наоборот, оставалось непроницаемо спокойным и суровым, как будто его ничего не волновало.

Вторую ночь римляне и хунну тоже провели у костров, но на этот раз Лаций решился на отчаянный поступок. Он дождался, когда все заснут, и после этого прокрался к лошадям. Там он забрался на одну из них, и, обхватив удивлённое животное за шею, постарался заснуть. Сон прерывался несколько раз, потому что, расслабляясь, его большое тело постепенно сползало на землю. Но к утру он всё равно чувствовал себя намного лучше, чем остальные римляне, многие из которых, судя по хриплым голосам и кашлю, всё-таки простудились. Обратный путь к стойбищу продолжался под нудный скрип колёс и негромкий топот копыт.