Смутные времена. Книга 2

– Но как же так, товарищ Хрущев?– возмутился генерал-лейтенант.– Я тут командующий или хрен собачий?

– А хрен тебя знает кто ты там, товарищ Москаленко,– не полез в карман за словом Хрущев.– Тебе, что было приказано? Тебе было приказано передать 5-ой армии две дивизии. И где они? Почему не заняли до сих пор рубежи? Что ты себе позволяешь? Это приказ командования фронта. Ставки. Бонапартизмом страдаешь? Два танка у тебя через окопы сиганули и ты уже в панике, а две дивизии зажал. Где дивизии?– завелся Хрущев.– Под трибунал захотел? Немедленно распорядись. Благодари Бога, что здесь только я сейчас и душа у меня покладистая. В особом отделе на тебя уже материала накопилось впору под суд отдавать,– Хрущев хрястнул трубкой радиотелефона по рычагам и выматерился так затейливо, что молодой лейтенант-связист покраснел до корней волос.

А на другом конце не менее замысловато изъяснялся командующий 40-ой, которому было по-человечески обидно, что ему выговаривают как нашкодившему мальчишке, за то в чем он вины своей не чувствовал. Да – приказали устно еще позавчера, да – вчера письменно подтвердили, но конкретно не указали в какой район осуществлять передислокацию и не объяснили, как он будет защищать свой участок обороны, если дивизия "Мертвая голова", ударит ему во фланг. Туда, откуда и снимались эти дивизии. Он просил лишь уточнить, еще вчера дважды, а его по матушке… Москаленко вызвал комдивов и, объяснив им предварительно, в каких близких отношениях, он их командующий, находится с их ближайшими родственниками, а также с родственниками некоторых представителей Ставки, приказал им выдвигаться на новые рубежи. Комдивы возражать не стали, ответив, как положено, по уставу "Есть" и проинформировали подчиненных им командиров полков, примерно в тех же выражениях, но теперь упоминая исключительно их близких и дальних родственников, о предстоящей смене диспозиции. Приказ ушел, как положено, еще ниже и последними приняли эстафету сержанты – командиры отделений. У этих амбиций было поменьше и поэтому родственников своих подчиненных они поминали гораздо реже, может еще и потому что общаться им приходилось с подчиненными вживую. Представителю Ставки или командующему армией в этом смысле куда как проще. В глаза смотреть не нужно, вот язык и метет, удержу не зная. А попробуй-ка сказать эдакое же глядя человеку в глаза… Вот то-то же. Поэтому сержантский состав в Красной, а затем Советской армии вел себя гораздо корректней, чем все вышестоящие командиры и начальники вместе взятые, до Верховного включительно.

Изъяснялись, конечно, на русском разговорном, но исключительно в падежах не определенных и конкретного субъекта не затрагивающих.

– Слышал, ядрена мать?– орал сержант.– Выходи строиться. Форма одежды – раз – часы, трусы, противогаз,– и рядовой красноармеец, никаких негативных эмоций не испытывая, бежал в строй, прихватив разумеется не только перечисленные предметы экипировки, но и все что предписано боевым и строевым уставами…

На этом обсуждение происшествия чрезвычайного на передовой закончилось и, потом о нем никто не вспомнил даже в мемуарах. Ни командующий 40-ой армией, ни тем белее Никита Сергеевич Хрущев. Наверное, потому, что ни кому не дали по шее и звезды при этом не сорвали, вот и забылся казус произошедший. Ну, сорвались и ушли в сторону противника два танка… Может на разведку уехали? Последствий негативных не наступило в результате? Не наступило. Ну и хрен с ними. Ну а то, что на горизонте потом что-то взрывалось и гремело, так что земля тряслась, так это, наверняка, Сталинские соколы накрыли полевой склад боеприпасов.

Впрочем, версия эта была не так уж и далека от истины. Пару звеньев наших бомбардировщиков над этим местом действительно пролетало именно в это время, но возвращались они с задания и только успели мимолетно взглянуть на то, что происходило внизу. А взглянуть было на что. Группе "КЕМПФ", не ожидавшей нападения, да еще с двух сторон, в буквальном смысле сносило башни. Детонирующие внутри боекомплекты, не оставляли шансов никому. Ни экипажам, ни башням. Через полчаса на месте скрытно стоящей бронетехники красовалась, совершенно не заботящаяся о маскировке, огромная свалка металлолома. Если бы атташе в Венгрии подполковнику Кендзи показали это место на обратном пути, сообщив, что здесь порезвилась пара русских танков в течение тридцати минут, то этот впечатлительный японец порекомендовал бы своему правительству капитулировать во Второй Мировой еще тогда в 1943-ем. Но японца обратно везли совсем по другому маршруту и в своих воспоминаниях он не упоминает об этой свалке, к сожалению. А получилась грандиозная. Когда ее увидел лично Эрих фон Манштэйн, не поверивший и выехавший на место, то даже его проняло так, что он тут же вернувшись в свой штаб, набрался смелости и позвонил Фюреру. Доложив ему о возникших негативных обстоятельствах, Манштэйн высказал свое мнение, что операцию "Цитадель" необходимо свернуть и пока не поздно, выровняв фронт, перейти к позиционной войне, в которой немцы могли дать фору ордам большевиков. Воюющих не так как им завещал их гениальный земляк Суворов – умением, а исключительно числом. Фюрер выслушал доклад, не перебивая и буркнув довольно сдержанно:

– Я подумаю,– отключился. Фюреру только что его любимый, лечащий врач влепил очередную повышенную дозу амфетаминов с биодобавками из бычьей требухи и он, пребывая в эмпатии, не способен был воспринимать негатив. Ну а уж когда действие наркотиков прекратилось, то высказался в адрес Манштэйна так резко и обстоятельно, что, пожалуй, и Никита Сергеевич позавидовал бы некоторым словосочетаниям.

– Это не Фельдмаршал – это задница с ушами,– визжал Гитлер, отпихивая протянутую ему Мореллем очередную пилюлину.– Повесить публично перед Рейхстагом и не снимать, в назидание остальным генералам-предателям, в течение месяца,– надрывался Фюрер, плюясь и бегая вокруг стола. Ногу волочил при этом так, что пробежка эта нервная похожа была скорее на прыжки. Растрепавшаяся челка сползла на глаза, глаза травмированные вытаращились и в этот момент любая из карикатур Кукрыниксов, выглядела по сравнению с оригиналом гораздо благообразнее и ближе по сходству с оригиналом.

– В Дахау. Всех. Предатели, скоты, свиньи аристократические,– выл Рейхсканцлер, пиная здоровой ногой кресла.

– Мой Фюрер. Примите препарат. Это вам сейчас крайне необходимо,– похрюкивал в паузах между фразами Морелль и пытался сунуть пилюлю в открытый рот Гитлера.

– Убью! Уйди!– топал тот ногами и выплевывал таблетку на пол. Морелль, терпеливо доставал из флакона следующую и опять настойчиво совал ее ему в рот. Наконец ему это удалось. Фюрер проглотил лекарство скорее всего случайно и поняв, что по его гортани только что проползло что-то инородное, замер с выпученными глазами, соображая – хорошо это или нет. Морелль, воспользовавшись паузой, внезапно возникшей, захрюкал еще убедительнее, ласковее и настойчивее. В результате высоковельможный пациент, пришел наконец-то в себя и позволил сделать пару инъекций в зад и забросить горсть "чудо-таблеток" в рот, в дополнение к первой. Коктейль этот может и не очень оздоровил организм Фюрера, но спас Генерала-Фельдмаршала Манштэйна от немедленных репрессий.

Под воздействием очевидно амфетаминов Гитлер довольно покладисто, а главное быстро, подписал очередную директиву, предписывающую свернуть операцию "Цитадель". Всего день понадобилось ему на это и 13-го июля ее уже с радостью читали в штабах Групп Армий "Центр" и "Юг".

А два танка, устроившие переполох утром 11-го июля, обратно не вернулись и, инцидент этот забылся очевидцами уже на другой день. Его заслонили события более грандиозные и на фоне сотен сгоревших под Прохоровкой танков эти два потерялись и выпали из статистики, и хроники тех дней.

Глава 4

Аэродром Z-6 вторые сутки удерживал батальон Ваффен СС. Отбивая атаку за атакой гренадеров Вермахта. Которых хоть и потрепал танковый полк, ударив с тыла, но подошедшее к ним подкрепление из резерва Группы "Юг", пополнило ряды и подтянувшийся артдивизион Небелверфен – "Ишаков", начал методичный обстрел позиций эсэсовцев, не жалея снарядов. Американцы год спустя не зря назовут эти минометы "Стонущими Микки". Шесть стволов с воем выплевывали в сторону аэродрома 39-ти килограммовые мины, превращая взлетную полосу в полное безобразие, исковерканное воронками. Накрывало само собой и дзоты, но проломить железобетон мины не могли, однако личный состав, их обороняющий, оглушенный постоянной долбежкой, пребывал в панике и в расстройстве чувств, пережидая очередной шквал, заткнув уши и открыв максимально рты. Это помогало ушным перепонкам, но удачно рванувшие мины, рядом с амбразурами уже слегка поубавили количество обороняющихся, которым кроме пулеметов и другого стрелкового оружия противопоставить "ишакам" было нечего. После очередной артподготовки гренадеры Вермахта поднимались в очередную атаку и к пулеметам становились оставшиеся в живых эсэсовцы. Теперь они имели преимущество и пользовались им в полной мере, выкашивая наступающие цепи.

Если учесть, что батальон Ваффен СС накануне сцепился сам с собой и в перестрелке между ротами погибла треть личного состава, пока удалось разобраться в ситуации и установить взаимодействие между ротами и отдельными взводами, то потери в батальоне составляли до 50-ти процентов убитыми и тяжелоранеными.

VIP-бункер был буквально забит стонущими и перевязанными наспех эсэсовцами. И гауптштурмфюрер Шпеер, которого Сергей освободил и назначил временно исполняющим обязанности командира батальона, загнав сюда же в начале артобстрела весь личный состав, гнал его теперь в шею обратно к пулеметам:

– Вальтер, выводи людей. Санитары, черт возьми, почему я вижу до сих пор не перевязанных людей,– орал гауптштурмфюрер, пришедший в себя от эмоционального шока, который получил во время общения с Сергеем. Он сначала не хотел верить, что все командование батальона враги, а главный у них бригадефюрер. И только когда пробегавший мимо с белым флагом гауптштурмфюрер Клюгер торопясь и захлебываясь от волнения, подтвердил информацию о предательстве, Шпеер поверил и принял командование батальоном.

Кухня вовремя обеспечивала личный состав питанием и трое поваров у командования нареканий не вызывали.

– Если батальон будет держать оборону так же упорно, как вчера и сегодня, то два этих пехотных полка лягут на его подступах к вечеру. Боеприпасов на складе навалом,– доложил обстановку Михаилу Сергей, заявившись с кухни в сопровождении повара.

– Курочка, как заказывали,– расшаркался работник ножа и черпака, накрывая сноровисто на стол.

– Спасибо, обершарфюрер,– поблагодарил его Михаил и повар вытянулся, щелкая каблуками и оттопыривая локти.

– Свободен,– отпустил его Сергей, присаживаясь к столу.– Разобрался, я вижу, с Клюгером? Примчался в бункер и такого наплел про вышестоящее начальство, что я еле удержал Шпеера. Парень буквально закипел от праведного гнева, рвался пасть порвать на портянки предателям. Кстати, родственником министра вооружения Рейха он, к сожалению, не является. Однофамилец.

– Рад за него. Потому что этого Шпеера Альберта, кажется, повесили после войны по решению Нюрнбергского трибунала.

– А вот тут ты ошибаешься, Миха. Двадцать лет ему дали в Нюрнберге. Нормально отсидел и дожил до преклонных лет этот Шпеер. Умер в своей постельке, правда, почему то в Лондоне. Инкриминировали Шпееру эксплуатацию заключенных на оборонных предприятиях Рейха.

– Откуда такая осведомленность?

– Откуда? От верблюда. Читать нужно больше. Готовиться к походам в Рейх. Я вот не поленился и пару дней, полистал кой-чего. В том числе и о Нюрнбергском процессе. Геринг там прикалывался над обвинением. Чуть в калошу американцев не посадил.

– Молодец. Растешь на глазах. Ну и что там Геринг прокурорским такого умного сказал, что даже тебе понравилось?

– Калифорнию с Мексикой им припомнил и бомбежку японских городов Хиросимы и Нагасаки. Спросил, какая необходимость была у Америки сбрасывать на эти города атомные бомбы. Ну а у англичан, какая необходимость уничтожить Лейпциг. За сто пятьдесят лет американцы сто пятьдесят раз применили свои вооруженные силы для того чтобы аннексировать чужие территории. Ну и назвал суд в Нюрнберге судилищем, который он Рейхсмаршал не признает. Достал так прокурора Джексона, что тот не нашелся что ответить. Типа по Грибоедову "А судьи кто?".

– Прав Рейхсмаршал. Козлы те еще. Он то "боров" и ему их психологию не понять. Геройски, значит, вел себя?

– Выкручивался, как уж под вилами на допросах и никак в толк, похоже, не мог взять, за что его посадили на скамью подсудимых Победители. Так и заявил, что "Победитель всегда судит, а побежденный осуждается".

– А ты как считаешь? Правильно их судили и вообще, что думаешь о фашизме?

– Судили и осудили правильно. Ну, а те, кто судил… Из них, я имею в виду правителей стран Победительниц, половину посадить на эти же скамьи следовало. Тут прав Геринг. Фашизм, если его рассматривать и считать ультранационализмом, крайним проявлением эгоизма отдельных наций, решивших решить свои проблемы за счет других народов и объявивших себя людьми, а остальных животными, появился и набрал силу именно в Европе.

Почему? Ответ напрашивается сам собой. Перенаселенность и недостаток ресурсов. Отсюда растут ноги. Те кто эту тему поднял, развил и поехал на ней – сволочи по определению. Когда люди отчего-то возбуждаются, будь то идея или продукт типа наркоты, обязательно появляются желающие эти идеи продвигать и продукт этот реализовать. Есть спрос – будет и предложение. Как это обставляется, мы видим. Свастика, красивая форма – упаковка, громкие, трескучие фразы – рекламный сленг. Те же подсудимые на Нюрнбергском процессе, даже перед казнью некоторые крикнули "Хайль Гитлер". Так въелась в сознание привычка. Говорили, опять же, высокопарно.

– "Подождем лет двадцать. Германия поднимется вновь. Какой бы приговор не вынесло мне это судилище, я буду признан невиновным перед ликом Христа".– Это Рудольф Гесс изрек. Они – нацисты, пришли к власти, взбаламутили сознание всего народа и их верхушка, присевшая потом на скамью подсудимых, что продемонстрировала своему же народу? Скромность, не стяжательство, самопожертвование? Суки, гребли каждый, сколько мог в свой карман бездонный. Так же как нашим олигархам в России, им плевать было на немецкий народ. Для них он был всего лишь инструментом, с помощью которого наполнялся их собственный кошелек. Поэтому берегли его и даже заботились, как заботится убийца и вор о своем инструменте, ноже или пистолете. И поэтому наши не заботятся о своем. Потому что в обоих случай именно он юридически является собственником этих ресурсов. И у нацистов, и у наших нынешних "Хозяев" одна и та же цель – Ресурсы. Только фашисты не скрываясь объявили о своих планах и начали осуществлять их, развязав Вторую мировую. "Жизненное пространство". Каждому солдату пообещали, что он станет помещиком. Вот они и поперлись в Россию. Землевладельцы, блин. Ну, а те, кто это профинансировал, они же и посадили потом главарей на скамью подсудимых. Геринг это так и озвучил. "Наша вина в том, что мы проиграли в войне". Германию нужно было устранить из геополитики и ее устранили очень эффектно. Немцы уже никогда не поднимутся и ничем не отличаются от остальных европейцев. Дружная семья в Объединенной Европе, состоит вот из таких инфантильных народов, напрочь лишенных пассионарности. Плохо это или хорошо? Устранены таможенные барьеры, пространство экономическое расширилось и стало эффективнее, мобильнее и скооперированнее. Единая денежная система в основном в этих странах введена и при этом нет вспышек национальной вражды и нетерпимости. Легко управляемой оказалась эта масса из бывших немцев, французов и прочих народов. Это ни плохо и ни хорошо, я думаю. Это нормально просчитанный и осуществляющийся процесс глобализации. Те, кто стоит над ним, предусмотрели все до мелочей и заранее предприняли надлежащие меры по предупреждению таких эксцессов. Первый шаг к приведению Европы к тому виду, который она имеет в начале 21-го века – Нюрнбергский процесс над нацистами. Это дубина, продемонстрированная всему миру. И она никуда не делась. Всегда под рукой. То, что первыми пострадали, нерадивые исполнители от этой дубины – это даже для нее хорошо. Обагрившись кровью явных мерзавцев, дубина выглядит, как орудие возмездия "Правосудия". Только вот в чьих она руках при этом оказалась?

– В чьих?

– Глобалистов, Миха. Не в наших с тобой. И не в руках даже Организации Объединенных Наций. Несколько семейств – кланов держат в руках Земной шарик и дубина эта ими в свое время придумана, и ей же они в любой момент могут подправить Человечество, если вдруг свихнется с курса ему указанного. "Шестерка" в 21-ом у кого-то из них и если выйдет "в люди", то в этих семействах.

– Согласен. Не пора ли нам в Германию? Координаты я знаю "лежбища".

– Я готов. Хоть сейчас.

– Хорошо, только с музейным имуществом, здесь на складах, собранном трудами бригадефюрера, нужно разобраться и вперед. Не оставлять же его им.

– Еще чего. Предлагаю отправить все за линию фронта.

– Как? У тебя есть конкретные предложения? Здесь порядка ста тонн. Полуторки если привлечь, то нужно штук семьдесят. Где взять транспорт?

– Где? У немцев само собой и не полуторок, а что-нибудь помощнее и грузоподъемностью повыше.

– Позвонить Манштэйну Эрнсту и попросить транспорт?– Михаил задумался и рассмеялся, представив лицо командующего Группы армий "Юг", когда у него попросят десятка три грузовиков в разгар операции "Цитадель", когда каждая единица техники на вес золота. Особенно грузовики, на которых сейчас осуществляется передислокация войск. Это у РККА, только полуторок сто тысяч, а у Вермахта их гораздо меньше.

– Что ухмыляешься? Не даст, думаешь? Да эта "неучтенка" без его ведома хрен бы здесь образовалась. И "смотрящим" тут не зря брательника посадил. Рейхсмаршал Геринг известный коллекционер и "рыло в пуху" тут у всей верхушки Рейха вплоть до Фюрера. Звони и проси смело, герр гауптштурмфюрер. А если что, то на меня сошлись. Я благословляю.

– Ну, тогда-то конечно. Манштэйн как услышит, что Фридрих Энгельс благословил, так сам подгонит автобат. За руль сядет в головную машину. Короче, хорош трепаться, Серега, займись инвентаризацией музейного имущества. Что с этими гавриками делать будем?

– Расстрел перед строем в самый раз, как врагов Рейха. Шпеер этот, который теперь комбат, горит пламенным негодованием. Отдать засранцев?

– Отдай и даже пусть порасспрашивает их этот однофамилец министра вооружения. Интересно послушать, что кузен командующего будет лепетать в свое оправдание. Вот список имущества, а вот накладные по которым оно значится, как не имеющее ценности барахло. Принято на склад вещевой, как трофейное имущество для отправки в Германию с оказией. В списке в основном вещи обыкновенные и действительно малоценные. Дрянь всякая, которую и в Рейх-то везти не стоило бы. Особенно белье женское – производства советских фабрик умиляет. Рейтузы там всякие. Их много. Должно быть немок хотят порадовать. Мужское белье тоже имеется. Трусы в количествах прямо скажем невероятных. Десятки тысяч. Фуражки вот еще. Кепки. Это мальчишкам из Гитлерюгенд. В наших трусах и кепках они будут неотразимы. А на самом деле, вот в этом списке все есть. В ящиках с женскими рейтузами, возможно в них и упакованные, предметы музейные. Фарфор коллекционный, бронза и т.д. Картины, в ящиках с кепками и трусами. Тоже разумно, чтобы краска не повреждалась. Молодцы. Полуправда, она чем хороша? Получат груз в Германии, не продекларированный груз изымут, остальное сдадут на склады и все шито-крыто.

И овцы сыты и волки… тоже. И накладных расходов ноль. Сволочи. Всех норовят вокруг пальца обвести и чужих, и своих. Правильно их повесили. Гниды с любой точки зрения, кроме их собственной. Шпеер, думаю, со мной согласится.

– Трусы значит экспортируют. Сатиновые?

– Само собой. У нас в стране Советов они исключительно черного и синего цветов. Мальчики из Гитлерюгенд будут рады. Свастику шлепнуть на задницу и готовая униформа.

– Хорошая мысль. Именно так и нужно сделать. Трусы отправить в Рейх с панталонами вместе и кепками. Хотя рейтузы жалко. Функциональная вещь. Может тоже свастику на заднице штампануть и выдать юным немкам, как униформу?– Сергей листал накладные и хмыкал.– Умельцы. Все продумали. Даже если, кто-то сунет нос, то всегда отмажутся. Скажут, что специально так задекларировано, чтобы враги не пронюхали. И покажут этот список с грифом "Секретно, только для служебного пользования". Потом его уничтожат и дело в шляпе. Интересно, кто организатор?

– Да вся банда в сговоре. И фюрер в том числе. Ему ведь на Геринга постоянно стучали. Когда он какой-то замок себе построил за счет казны и попался, то Гитлер посмотрел представленные доказательства и распорядился домик национализировать… А потом передать в пользование временное Генриху, как служебную жилплощадь… предоставленную народом. Вот такой подход. В результате избавил Геринга от коммунальных платежей и налога на собственность. Наказал, блин. Что-то там долго при этом о его заслугах и героизме говорил.

– Ну, я пошел. Заказывай транспорт и с гренадерами нужно как-то разобраться. Не пропустят автобат. Да и надоели они уже своими минометными обстрелами.

– Сейчас третий танковый корпус тут будет, я его уже выклянчил. Что-то долго едут. Вдарят по пехоте и минометчикам, и снимут блокаду,– Михаил принялся вызывать штаб Группы Армий "Юг", а Сергей отправился радовать гауптштурмфюрера Шпеера, назревающим торжеством справедливости.

Эсэсовцев он застал в VIP-зоне. Пересиживали очередной обстрел. Шпеер, ознакомившись со складской документацией, не то что обрадовался – в восторг пришел неописуемый, правда, высказал сожаление по поводу того, что нет возможности построить личный состав прямо немедленно, чтобы привести приговор в исполнение.

Известие о том, что на помощь осажденным спешит целый танковый корпус, привело в восторг всех это услышавших и глаза, уставших от войны эсэсовцев, загорелись надеждой.

Третий танковый корпус появился, как и положено на войне – внезапно. Для двух стрелковых полков Вермахта это стало сюрпризом и гренадеры, героически отбиваясь от танковых атак, стали отходить в сторону Харькова, бросив шестиствольные минометы и прочее, обременяющее передвижение, казенное имущество.

Танки пытались преследовать отступающие полки, но местность для танков оказалась труднопроходимой, так что пехоте повезло с оврагами и речушками. Повезло и с погодой, внезапно испортившейся. Проливной дождь, хлынувший с небес, сделал эти "складки местности" для техники непреодолимыми абсолютно. Речушки и без того с заболоченными поймами, превратились в топкие реки. Для пехоты препятствием не являясь и позволяя преодолевать себя в любом месте вброд, они, тем не менее, для танков стали преградой несомненной. Поэтому танкисты, постреляв вслед отступающим гренадерам из пушек и пулеметов, технику развернули и преследование прекратили. Доложив в штаб Командующему, что враг уничтожен, рассеян и бежит в панике.

В ответ получили благодарность от командования и приказ возвращаться обратно. Возвращаться, правда, было не на чем. Танки сожгли запас горючего и вынуждены были ждать, когда его подвезут. Горючку подвезли к вечеру на тридцати грузовиках, так что Генерал-Фельдмаршал Манштэйн таким образом убил двух зайцев. А гарнизон аэродрома, героически его защищавший, получивший возможность выползти из ДЗОТов и глотнуть чистого воздуха, получил также возможность и построиться. Шпеер – однофамилец министра, получив внеочередную должность, доказывал, что достоин командовать не только батальоном, но, пожалуй, и полком. Если командование ему окажет доверие. Командование, в лице спец курьеров, не возражало и инициативы, свежеиспеченного комбата, не сдерживало.

Выведенные перед строем бригадефюрер Манштэйн №2 и штурмбанфюрер Вебэр, выслушав зачитанный приговор военно-полевого суда, пытались возражать, но получив по зубам прикладами, оба заткнулись и были расстреляны тут же перед ДЗОТом. Личный состав батальона, оставшийся в строю после непрерывных боев в течение двух суток, был доволен финалом и радостно скалился в строю. Так уж устроен человек и национальность здесь не имеет значения, что когда его, отрывают от родных и близких, суют в униформу и гонят на убой, то он /чтобы там не говорили о сознательности, патриотизме и прочих "измах"/, испытывает некоторый душевный и физический дискомфорт. И как бы не было хорошо ему в армии, даже победно наступающей, дома все равно было лучше. И каждый солдат мечтает выжить, чтобы туда вернуться. А вот командиров своих, даже понимая, что они, в общем-то, такие же подневольные люди и так же оторваны от семей насильно, солдат подсознательно и осознанно считает первым препятствием между ним и родным очагом. Не самым главным, не самым непреодолимым, но первым – несомненно. И когда солдат недоволен командованием, питанием, снабжением, обмундированием, погодой и общей государственной политикой, то первым кто это чувствует на собственной шкуре – это его непосредственные начальники. Офицерам солдат готов простить что угодно, кроме предательства, а все перечисленные обстоятельства, которым может быть недоволен солдат, таковыми и являются, по его мнению, так как не позволяют ему вернуться домой раньше.