Роковая тайна сестер Бронте

– Вы несчастливы здесь, в Йоркшире, правда, тетя? – предположила задумчивая, проницательная Шарлотта.

– Несчастлива? – повторила ошеломленная тетушка. – А с чего это мне быть несчастной? Сдается мне, каждый человек, обитающий на этой земле, счастлив по-своему. И это никак не зависит от места его пребывания… Хотя, конечно, мне лично в непосредственном сообразовании с моими увлечениями и склонностями, составляющими привычный для меня образ жизни, больше подходит Пензанс.

Мисс Брэнуэлл невольно вспомнила время, когда она имела возможность выходить в свет, посещать балы и радоваться дарам и благам беззаботной пензансской молодости. Несмотря на распад семьи Брэнуэллов, произошедший в 1811 году, она по-прежнему имела частный доход в размере пятидесяти фунтов в год, так что вполне могла вести вполне комфортную жизнь независимой незамужней дамы, не стесненной в средствах и даже не обделенной некоторой роскошью. Теперь, однако, с этим покончено. Отныне средства мисс Брэнуэлл найдут иное применение. Хотя она, быть может, и лишилась теперь привычной роскоши и комфорта, но обрела нечто несравненно более важное – то, на что уже перестала надеяться. Она обрела семью. Пусть она и лишена счастья замужества и материнства – и все же она нашла здесь самых родных и близких людей, которые у нее остались.

– Почему же вы тогда приехали в Гаворт и зачем живете в нашем доме, милая тетушка, если вам здесь не нравится? – вопросила немало озадаченная Элизабет.

– Потому что… – мисс Брэнуэлл ненадолго замолчала, затем, поразмыслив, с видимым огорчением, произнесла: – Вы еще слишком малы, чтобы понять это. Ну, теперь – марш за уборку: скоро обед! Что-то мы слишком заговорились!

Дети подчинились с большой неохотой. Они предпочли бы посидеть еще со своей тетушкой, чтобы хоть как-то скрасить ее одиночество и развеять печаль.

Глава 4. Коуэн-Бридж

Между тем подрастающих детей пастора все меньше устраивало их обыкновенное времяпрепровождение. Разумеется, преподобный Патрик Бронте, со всей присущей ему бдительной непреклонностью, продолжал следить за продвижением обучения своих юных отпрысков. Занятия планировались очень умно, так как, несмотря на все своеобразные причуды хозяина, он был наделен блестящим стратегическим даром; кроме того, как нельзя кстати пришлось воспитательное влияние мисс Брэнуэлл. Повседневное интеллектуальное напряжение, неизбежно получаемое путем стремительного и жадного штудирования самой разнообразной литературы – художественных и научных книг, а также различных газет и журналов, – сменялось веселой и шумной хозяйственной возней. Каждый обычный день в жизни детей мистера Бронте теперь был плотно насыщен полезными и интересными делами разнообразного характера, так что особо скучать им не приходилось.

Однако, вопреки всем благоприятным для полноценного развития условиям, обеспеченным юным Бронте, благодаря твердо установленному строгому распорядку они не находили достаточного удовольствия в предоставляемых им возможностях применения сил и раскрытия способностей. Слишком уж поспешно и стремительно толкали их в пучину взрослой жизни. А между тем при всей проявляемой ими внешне покладистости и безропотном смирении, при их живой отзывчивости и готовности к любому делу и, наконец, при выходящем за пределы возрастных границ уровне их развития – как остро порой недоставало им обыкновенных детских радостей!

Мистер Бронте, невзирая на его безграничную любовь к своим детям, старался держаться с ними степенно, с оттенком надменной суровости. Мисс Брэнуэлл же, при всей ее непоколебимой решимости в добросовестном исполнении долга перед умершей сестрой и при том, что между нею и маленькими племянниками постепенно сложились теплые взаимоотношения, не могла воскресить в их сердцах чувства, подобного тому, какое они питали к родной матери. Да она и не стремилась отвоевать себе место хозяйки дома.

Таким образом, являясь объектом постоянного неусыпного надзора отца и тетушки, юные Бронте остро чувствовали себя обделенными вниманием и заботой, хотя и старались, насколько то было в их силах, не выдавать этих ощущений. Они скрывали свои чувства отнюдь не из страха перед наказанием, но из опасения подобным опрометчивым поступком оскорбить и огорчить близких людей. Сама природа детей мистера Бронте претила им открыто выказывать какое бы то ни было недовольство, а уж о том, чтобы им по-настоящему взбунтоваться, и речи быть не могло. Стало быть, срочно требовалось нечто иное, что давало бы сестрам и брату подходящую возможность применения своей нерастраченной энергии.

Вот тут-то в помощь юным Бронте и подоспело столь желанное спасение. Оно явилось им в пленительно завораживающих, с головы до ног окутывающих волшебной прозрачной дымкой некой магической власти, безудержных порывах светлого Воображения. Воображение уносило их далеко-далеко за пределы томительно однообразных повседневных забот обыденной мирской суеты, расцвечивая их жизнь новыми яркими красками, наполняя их существование мягким и приветливым бальзамом сказочного упоения. Своеобразную неповторимость восхитительного удовольствия скромных и послушных детей пастора довершало ликующее осознание того примечательного обстоятельства, что те пленительные чары, какие оно обильно источало, были ведомы им одним, мгновенно вознося их к бесконечным дивным вершинам небесного блаженства.

Сестры и брат с нетерпением ожидали вечернего часа, когда, покончив со всеми домашними делами, они получали наконец долгожданную возможность вволю насладиться богатыми плодами Воображения. С каким самозабвенным живым увлечением предавались они всемогущей власти его неизменных всесильных чар!

Особую радость доставляло детям разыгрывание небольших пьес собственного сочинения в домашних условиях. Действующими лицами сих импровизационных драматических опусов зачастую выступали легендарные политические фигуры, во главе которых неизменно стоял герцог Веллингтон13.

Порой разгоряченное Воображение настолько захватывало сестер и брата, стремительно увлекая покорных пленников в свои волшебные владения, что выражения всеобъемлющего восторга становились слишком громогласными и достигали чутких ушей преподобного Патрика Бронте. Последний в таких случаях спешил внести в эти незатейливые камерные представления свою неизменную весомую лепту, оказываясь их активным участником. Обычно достопочтенный отец семейства выступал в качестве «верховного судьи», разрешающего любой поднявшийся жаркий спор «согласно его собственному усмотрению».

Как-то раз, обнаружив в доме маску, хозяин под видом игры вознамерился осуществить свой тайный замысел, главный смысл которого состоял в том, чтобы успешно «разговорить» детей. Он по очереди задавал им каверзные вопросы, заблаговременно уверив их, что, скрываясь под маской, каждый из них может отвечать предельно откровенно, освободившись от излишнего стеснения.

– К чему стремится ребенок твоих лет? – обратился мистер Бронте к младшей дочери Энн, которой не исполнилось еще и четырех лет.

– Вырасти и познать жизнь, – последовал твердый, уверенный ответ.

Патрик Бронте удовлетворенно улыбнулся и охотно продолжил учиненный допрос с пристрастием. Следующей жертвой отцовской забавы явилась пятилетняя Эмили Джейн:

– Что мне делать с Брэнуэллом, когда он позволяет себе озорничать?

– Вразумить его, а если он не послушается голоса разума, то высечь его, – прозвучал мудрый, суровый совет прелестной юной особы.

Теперь настал законный черед того самого молодого господина, коему только что предписывалось весьма строгое, но справедливое наказание.

– Каким образом можно постичь разницу между умственными способностями мужчины и женщины?

– Соотнося их способности с разным строением их тела, – невозмутимо изрек шестилетний озорник.

– Какая книга лучшая в мире? – вопросил мистер Бронте семилетнюю Шарлотту.

– Библия, – сказала она.

– А еще? – не отступался хозяин.

– Книга Природы, – был ответ.

Следом за Шарлоттой на лобное место пожаловала восьмилетняя Элизабет:

– В чем состоит лучшее образование для женщины? – любопытствовал неугомонный пастор.

– В умении вести хозяйство, – просто ответила девочка.

Наконец, вполне удовлетворенный результатами проведенного допроса, мистер Бронте обратился к последней участнице своей чудаковатой игры – девятилетней Марии:

– Как с наибольшей пользой употребить время?

– Приуготовляясь к вечному блаженству, – задумчиво произнесла девочка.

На этом тайное судилище благополучно завершилось14. Этот случай еще сильнее укрепил мистера Бронте в его предположениях относительно неординарности мышления его детей. Однако радость сделанного открытия не лишила хозяина способности здраво рассуждать, не застлала ему глаза пеленой обманчивого ощущения сладостного триумфа. И преподобный Патрик Бронте принял мудрое решение устроить детей в школу, где, как он полагал, их таланты смогут раскрыться вполне.

Мистер Бронте безотлагательно взялся за осуществление своего замысла и вскоре нашел недорогую школу, совсем недавно открывшуюся в приходе Тунсталь графства Ланкашир, находящегося по соседству с Йоркширом. Сам же приход располагался между двумя видными городами – Лидсом и Кендалем – в местечке под названием Коуэн-Бридж.

Школа, избранная достопочтенным Патриком Бронте, представляла собой скромное, неприхотливо обустроенное полублаготворительное учебное заведение, предназначенное для детей малоимущих священнослужителей, и носила название The Clergy Daughters` School15. Она находилось в полноправном ведении преподобного Уильяма Кэруса Уилсона, устроителя этого частного пансиона.

Собрав по подписке необходимую сумму (около семидесяти фунтов), мистер Уилсон решил организовать собственное предприятие, и для достижения этой цели он приобрел соответствующее помещение, где ранее размещалась фабрика катушек, и, обустроив надлежащим образом это старое здание, приспособил его для школы. В учебное заведение мистера Уилсона принимали только девочек; плата за обучение, ежегодно вносимая родственниками поступивших воспитанниц, составляла четырнадцать фунтов, что покрывало лишь расходы на одежду и питание; образование в коуэн-бриджской школе предоставлялось за счет благотворительных средств.

На оговоренных выше условиях Патрик Бронте вполне мог позволить себе полноценное содержание в учреждении мистера Уилсона всех своих дочерей, за исключением Энн, не достигшей к тому времени возраста, приличествующего образцовой воспитаннице. Но для начала мистер Бронте решил отослать в школу двух старших дочерей.

В июле 1824 года Мария и Элизабет отправились в Коуэн-Бридж, в Школу дочерей духовенства. И началась для них пора лишений и невзгод суровых школьных будней. Жесткий график учебных занятий, требовавший непосильного напряжения от смиренных воспитанниц, острый недостаток пищи, безжалостная жестокость служивших здесь наставниц, не спускавших своим ученицам ни малейшего промаха, – все это было лишь частью тех страшных мучений, что приходилось беспрестанно претерпевать смиренным «дочерям милосердия».

Однако молодые барышни Мария и Элизабет Бронте оказались отнюдь не из тех изнеженных, капризных особ, чьи всевозможные прихоти мгновенно исполняются и любые, пусть даже пустячные мимолетные желания предупреждаются заблаговременно, как по волшебству. Пройденная ими с раннего детства отменная закалка, взросшая на суровой почве непреклонности установленных порядков, безраздельно царивших в их семье, воспитала в детях преподобного Патрика Бронте все те лучшие душевные качества, что призваны во служение высшей христианской добродетели: спартанскую выносливость, отчеканенную завидным терпением, и истинное смирение.

Эти постоянные спутники помогали Марии и Элизабет относительно спокойно и мужественно глядеть в глаза суровым невзгодам Коуэн-Бриджа, с безропотной покорностью переносить любые испытания, уготованные им коварной Судьбою. Во всяком случае, они прикладывали все душевные силы, чтобы не поддаться гнетущему унынию и честно снести все тяготы и лишения.

Пасторские дочери находили отрадное утешение в традиционных молитвах и ежедневно возносили Господу горячую благодарность за те нечаянные радости, что отпущены им на земле. В самом деле, они искренне верили, что мучительные телесные терзания несут в себе спасительный венец чистейшей Божественной Благодати, укрепляя их дух и наставляя их на единственный возможный путь счастливого избавления, следуя которому избранные смиренные праведники обретают наконец заслуженную ими по праву высшую награду на Небесах.

И все же время от времени у девочек возникали странные чувства. Какая-то неизъяснимая тоска, поддерживаемая безотчетной тревогой. Это состояние регулярно охватывало Марию и Элизабет Бронте, омрачая им и без того унылое, безотрадное существование в мрачных стенах Школы дочерей духовенства.

В первый месяц пребывания в коуэн-бриджской школе, озаренный теплыми приветливыми лучами летнего солнца, сестры, казалось, не замечали тихой печали, порою находившей на них. Они оставались всегда спокойными и сосредоточенными, стараясь по мере возможности не проявлять внешних ее признаков, но это навязчивое состояние с каждым днем все сильнее овладевало бедными дочерьми преподобного Патрика Бронте и все вернее и неотступнее подчиняло их себе.

Вероятно, то было предвосхищением унылой тоски грядущих осенних ночей, которым надлежало явиться взамен нежному, беззаботному теплу ясного летнего дня. Очень скоро назойливая меланхолия совсем оседлала невинные души старших барышень Бронте.

Порой, в минуты редкого уединения, какие выпадали главным образом на время установленных в школьным руководством обязательных прогулок, незаметно отделившись от группы играющих девочек, Мария и Элизабет каждый раз углублялись в какой-нибудь укромный уголок облетевшего и поблекшего сада (устроенного при здании школы и неизменно служившего основным местом отдыха воспитанниц). Там, под кронами одиноко стоявших возле узких тропинок деревьев, сестры предавались унылым размышлениям о постигшей их странной перемене – о том, что же все-таки явилось главной причиной подавленного состояния духа.

В самом этом досадном обстоятельстве на первый взгляд не ощущалось ничего особенного, ничего, что могло бы послужить предметом малейшего удивления и беспокойства. Периодическую подавленность состояния Марии и Элизабет Бронте порождала всего лишь безграничная тоска по тихому одинокому пасторскому дому, затерянному в самой глуши диких пустынных долин родного Гаворта, а также – отчаянное томление по его обитателям.

Как остро недоставало теперь юным Бронте той спокойной, безмятежной обстановки, какую всегда обеспечивал им небольшой, но тесно сплоченный семейный круг! Не сразу девочки осознали это. Но однажды им все же довелось постичь неизведанный дотоле тайный смысл овладевшей ими меланхолии.

…Это случилось унылым августовским вечером – одним из тех, какими весьма богата природа туманного Альбиона. Время, предназначенное для досуга, миновало. Воспитанницы Школы дочерей духовенства, как обычно, расположились на скамьях, окружавших длинные сосновые столы, мирно погрузившись в подготовку очередной порции заданий, неизменно доставляемых им педантичными наставницами, следившими за добросовестностью их выполнения с бдительностью Цербера.

Мария и Элизабет Бронте, наряду с прочими девочками, углубились в свои занятия и, с присущим им усердием, заучивали отдельные стихи из Священного Писания. Их голоса гармонично вливались в единый поток возгласов, регулярно доносившихся с ученических скамей и создававших мерный гул, обыкновенно царивший в классе в это время суток.

Всецело поглощенные занятиями девочки, конечно, не могли уловить не слишком отчетливых звуков легких приближающихся шагов, доносившихся из коридора, и различить приглушенный скрип отворившейся двери. Наставницы имели обыкновение входить быстро и бесшумно. К тому же время, отведенное на приготовление уроков, еще не истекло, а следовательно, о прекращении занятий не могло быть и речи.

Поэтому внезапное появление в классе одной из представительниц столь бдительной и вместе с тем совершенно непредсказуемой породы осталось практически незамеченным. И уж конечно никто не обратил внимания на маленькую, бледнолицую девочку лет восьми, которую привела с собой наставница, вероятно, отдавшая распоряжение своей новой подопечной присесть, потому что та покорно умостилась на ближайшую скамью.

Девочка имела крайне усталый вид, что могло свидетельствовать о недавно перенесенном ею далеком и нелегком путешествии. Тем не менее взгляд ее не был рассеянным и отсутствующим. Она с жадным интересом наблюдала за всем, что происходит вокруг, и с особым любопытством рассматривала длинные ряды воспитанниц, силуэты которых издали казались узорной каймой, обрамляющей ученические столы; ее беспокойный взор быстро окинул всю девичью стайку, а затем стал подолгу останавливаться на каждом отдельном силуэте, словно стараясь зафиксировать каждое из этих неясных очертаний, чтобы в конце концов найти среди них нечто знакомое, близкое, родное – хотя бы малейший жест, неуловимое движение…

Вскоре резкий голос наставницы громко возвестил об окончании занятий. Ученицы тотчас отложили книги, тайно упиваясь радостью досрочного освобождения.

Лишь некоторое время спустя факт появления в классе новой воспитанницы был наконец обнаружен. Разумеется, само это обстоятельство никого не удивило. Да и кто мог усмотреть повод для возникновения малейшего интереса в событии ничуть не примечательном, совершенно обычном в условиях учебного заведения, подобного коуэн-бриджской школе? Бесконечный поток претенденток, желающих получить достойное образование, не иссякал и, по мере возможностей, новые воспитанницы продолжали поступать в радушно распахнутые объятия Милосердия.

Новую девочку подвели к одному из продолговатых сосновых столов и уже собирались усадить на скамью вместе с прочими воспитанницами, когда ее пристальный взгляд мгновенно выделил среди окружающей ее бесконечной вереницы бледных изможденных девиц тех двоих, чьи глаза, светящиеся неподдельной радостью и искренней теплотой, были так же неотрывно устремлены на нее. То были, конечно же, ее дорогие сестры – Мария и Элизабет Бронте.

Сердцем узнали Мария и Элизабет в новой воспитаннице свою любимую сестру Шарлотту. Мгновенно всколыхнувшиеся воспоминания резко нахлынули на них безудержной волною, стремительно захлестнувшей их сознание. В единый миг пронеслись пред их внутренним взором все хранимые памятью события канувшего в вечность прошлого. Неожиданное восторженное пробуждение внутренних сил, ко всеобщему изумлению, повлекло за собой чудодейственное преображение их внешнего облика. Отпечаток смертельной тоски, постоянно лежащий на их лицах, выгравированный безраздельной тревогой, теперь, казалось, рассеялся бесследно, внезапно сменившись выражением самого светлого безмятежного покоя.

Однако к безграничной радости Марии и Элизабет примешивалось острое огорчение, которое терзало их, должно быть, не менее беспощадно и мучительно, нежели та ужасная кара, что постигла Тантала в подземном царстве. Да, они узнали свою сестру и могут вполне насладиться уже тем, что им дано смотреть на нее, пусть даже издали, но подойти к ней, обнять ее или хотя бы обменяться с ней парой слов они, увы, не смеют.

Шарлотта же, еще не приученная к порядкам Школы дочерей духовенства, в свою очередь, двинулась было им навстречу. Но две пары проворных рук старших воспитанниц – рослых и тощих барышень – тотчас удержали ее, успешно предупредив, таким образом, дальнейшие незаконные беспорядки.

– Пустите меня! – послышался отчаянный возглас. – Как вы не понимаете! Две девочки, что стоят впереди, возле дальней скамьи, те, что сейчас так пристально и жалобно смотрят в нашу сторону, – мои родные сестры! Мы не виделись больше двух месяцев! Могу же я хоть немного поговорить с ними!

– Тише! Стой смирно и не двигайся. Сейчас неудачное время, придется подождать до завтра, – строго заметила одна из барышень.

– Ну, полно, не робей! – ободряюще шепнула другая. – Теперь ты тоже будешь жить и учиться здесь, так что тебе придется привыкнуть к нашим порядкам. Твои сестры никуда не денутся – еще успеете вдоволь наговориться: здесь отведено специальное время для досуга, когда нам предоставляется большая свобода действий, чем в иные часы. Кроме того, – прибавила она торопливо и осторожно, чтобы не привлекать внимания наставницы, – в вашем распоряжении будут еще и ежедневные прогулки. Мистер Уилсон, распорядитель нашей школы, полагает, что этого времени нам вполне довольно для общения и, разумеется, все учителя с ним согласны.

К счастью, эта небольшая неурядица завершилась весьма благополучно для случаев нарушения дисциплины подобного рода. Эпизод был столь непродолжительным (в целом все происшествие заняло не более минуты), бесшумным и немногословным, что среди прочей окружающей оживленной суеты не привлек особого внимания. Чуть больше беспокойства, несдержанности, смятения, малейшая неосторожность и проволочка – и все могло бы обернуться куда серьезнее. Не подоспей вовремя старшие воспитанницы, шанс маленькой Шарлотты избежать строгого выговора, а быть может, и позорного наказания розгами оказался бы практически ничтожным. Как это ни печально, но девочки для попечителя и учителей этой школы не были живыми существами со своими мыслями и чувствами. – Нет! – Они были чем-то вроде тех жестяных бирок с надписями, которые прикрепляли им к манжетам платьев либо привязывали ко лбам. Только на этих бирках вместо «Неряха», «Невежда» и тому подобного значилось следующее:

«Элизабет Бронте. <…> Работает очень плохо. Ничего не знает из грамматики, географии, истории или Accomplishments <…>»16.

«Шарлотта Бронте. Поступила 10 августа 1824. Пишет неразборчиво. Немного считает, шьёт аккуратно. Не знает ничего о грамматике, географии, истории или этикете. В целом умней своего возраста, но ничего не знает систематически <…>»17.

…Остаток дня прошел спокойно; никакие чрезвычайные происшествия не вторгались в мирный процесс временного течения.

Подали ужин – жалкую пресную приправу, способную лишь самую малость сдобрить унылые, исполненные мучительно гнетущего однообразия и щедро насыщенные изнуряющими обязанностями коуэн-бриджские будни. Затем последовала традиционная вечерняя молитва, увенчанная, как обычно, массовым отходом ко сну, – весьма достойное завершение дня.

Пленительные, всесильные чары тихой летней ночи очень скоро опутали Шарлотту, изрядно утомленную тяготами недавнего переезда, надежными цепями крепкого, глубокого сна. Часы, оставшиеся до рассвета, промелькнули для нее незаметно в благословенном упоении мирного забытья. Что же касается ее старших сестер, то они, вероятно, всю ночь не сомкнули глаз, всей душой изнывая от нетерпения в напряженном ожидании появления за окном мягкого проблеска занимающейся зари – первой вестницы пробуждающегося дня, который наконец-то должен был принести им вожделенную сладостную радость общения с младшей сестрой.

Хотя отчаянные упования сестер на этот счет и не были обмануты, время до их исполнения тянулось нестерпимо долго. Утренняя молитва, традиционная церемония завтрака и следующие затем невыносимо скучные и нудные классные занятия, казавшиеся воспитанницам бесконечными, – все это плыло мерно и неторопливо, точно в медленном гипнотическом сне.

Наконец настало время прогулки. Обыкновенно привычная команда: «В сад!» – ежедневно слетавшая с уст старшей наставницы, – не вызывала у Марии и Элизабет Бронте особого энтузиазма. Эта наиболее верная возможность отвлечься от занятий, уединиться и, предоставляясь самим себе, в очередной раз погрузиться в унылые повседневные размышления, была несказанно омрачена мучительно гнетущей тоской, которая чувствовалась тем острее, чем оживленнее становилось вокруг. Теперь же этот традиционный призыв мгновенно зажег в сердцах смиренных, безропотных сестер живую светлую радость. Это благотворное состояние всецело завладело ими, стремительно поглотив все насущные мысли, в столь волнующий вожделенный миг долгожданной встречи.

А какое чудесное преображение испытала на себе маленькая Шарлотта под колдовским действием внезапно нахлынувших чувств. Внешне довольно невзрачная и нескладная девчушка будто бы пробудилась от продолжительных грез к новой полнокровной жизни. Ее вялые, угловатые движения мгновенно обрели легкое изящество и отточенную грациозность. Серьезное, задумчивое, носящее отпечаток обреченной тревоги выражение лица тотчас сменилось неподдельным весельем. По губам, обыкновенно хранящим строгую неподвижность, пробежала мягкая, лукавая улыбка. Большие лучистые светло-карие глаза, которые, пожалуй, были единственной действительно красивой чертой во всем ее внешнем облике, еще минуту назад, казалось бы, взиравшие на мир с печальной отрешенностью, теперь ожили, озаренные мгновенно вспыхнувшей искрой радостного огня.