Стихи и рассказы

Стихи и рассказы

Дмитрий Наумов

© Дмитрий Наумов, 2023

ISBN 978-5-4483-6872-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Люблю тебя за то, что от тебя исходит,Люблю тебя за то, что я не говорю,Люблю тебя за то, что вдруг ко мне восходит,Когда я просто на тебя смотрю…

Пушкин

Р-р-раз.

…И он стоит на набережной реки Мойки. Вечер. Уже стемнело, и вода кажется черной. Сильный ветер с Невы создает небольшую рябь на воде, и фонари, стоящие на набережной, отражаются в ней, создавая хаотичный мелькающий блеск, напоминающий чешую. Еще один сильный порыв ветра, который чуть не сдул его цилиндр.

ЦИЛИНДР? Вася снял то, что было у него на голове, посмотрел, и это был действительно цилиндр. Черт возьми, цилиндр. Как в кино – черный, с небольшими полями, такой, как у капиталистов, какими их изображали в советские времена на агитационных плакатах, как у буржуинов, как у дяди Сэма, только черный…

Он огляделся по сторонам. Да, это его город, это Питер, но Питер был какой-то не такой.

Первое, что бросилось в глаза, – это освещение. Горели только фонари на набережной, а дома стояли сплошной серой массой и никакой подсветки, хотя это центр города – до Дворцовой площади рукой подать, а там Зимний дворец, Александрийский, мать его, столп, и все должно освещаться. Где это? Вася обернулся, и ноги подкосились: на набережной не было ни одной машины. Ни одной, хотя здесь всегда припарковаться было невозможно.

Справа раздался непонятный шум. Вася, вздрогнув, повернулся, и мимо него с грохотом пронеслась небольшая карета, запряженная парой лошадей. Он посмотрел ей вслед, потом опустил взгляд на мостовую, и это добило его окончательно.

Набережная Мойки была вымощена камнями. Точнее, гладкими булыжниками.

Он облокотился о чугунную ограду набережной.

– Нужно выпить, – вслух сказал он. Во рту все пересохло. – Или закурить.

Вася привычно полез рукой в правый карман, а кармана-то и не было. Он оглядел себя и понял, что одет в какой-то непонятный наряд: черные брюки, жилетка того же цвета с множеством пуговиц, очень длинный пиджак, почти до колен, белая сорочка и в левой руке цилиндр. Этот большой черный цилиндр. Ситуация глупейшая…

Еще не веря глазам, он стал ощупывать свою новую одежу. Наклонился, увидел черные лакированные ботинки без шнурков и тут услышал голос. Ангельский, как ему показалось, голос:

– Простите, сударь, вы что-то потеряли?

Вася резко обернулся и увидел действительно ангела. По крайней мере, глаза. Они были бездонны. Просто нырнуть и утонуть. Такие глаза Вася видел только… да нигде он не видел таких глаз. Марево…

– Я, собственно… – Вася сжал свой цилиндр с такой силой, что тот хрустнул. – Я здесь…

– Вы не из Петербурга? – спросил ангел. – А откуда вы приехали?

– Я…

Тут Вася заметил, что одет ангел действительно по-ангельски. По крайней мере, так не одевалась ни одна из его знакомых. Глухой ворот платья, широкие рукава с оборками и пышная юбка до земли, которая немного колыхалась при порывах ветра.

Он глядел и не мог оторваться. В голове кружились обрывки каких-то ассоциаций: XIX век, музей, картины… Да, такое он видел только на картинах или на картинках в учебнике по истории в школе.

Лицо девушки вдруг порозовело, она немного наклонила голову, и Вася увидел кончики ее ушей, которые тоже заалели. И шляпка. Небольшая серенькая шляпка в тон платью, которую Вася сначала не заметил.

– Простите, я не должна была так. – Девушка хотела пройти мимо, но Вася удержал ее за локоть.

– Спасибо вам, девушка, я рад, что вы…

– Кто? – девушка удивленно взглянула на Васю.

Вася немного опешил.

– Что, кто?

– Как вы меня назвали?

– Девушка, а что?

– Сударь, отпустите мою руку! – незнакомка вырвала локоть из Васиных рук, одернула пышную юбку, и уже хотела было уйти, но Вася снова схватил ее за локоть.

– Простите, я не знаю, как здесь разговаривают, но… барышня, помогите мне, пожалуйста, умоляю…

Девушка внимательно посмотрела на Васю, и он снова утонул в ее глазах. Она поджала губки, сощурив глаза, потом склонила голову набок, и, наконец, пришла к какому-то решению.

– Вы откуда?

– Отсюда, в смысле, из Питера, только не понимаю, что здесь происходит.

– Из Питера… Какое странное название. А чего вы не понимаете?

– Ну, лошади и вообще, – Вася еще раз попытался засунуть руку в карман. – Сигарет нет…

– Сигарет? Как странно вы говорите, – девушка вдруг вытащила из складок юбки веер и начала им обмахиваться. – А что еще?

– Еще? – Вася был в некоем недоумении. – Ничего. – А как вас зовут?

– Фи, как грубо, – девушка прикрылась веером. – Натали.

НАТАЛИ! Это имя вдруг как громом ударило. Все ассоциации и сумбурные мысли выстроились в цепочку. Картинки в учебниках, портреты, этот XIX век или XVIII (какая разница) и стихи. В голове вертелись какие-то стихи. Ну конечно!

Вася взял девушку за руку, которая держала веер, и бесцеремонно отодвинул ее, открывая лицо. Появились черты, и все сомнения исчезли. Невероятно. Точно, как две капли…

– Что вы делаете, сударь? – девушка вырвала руку и снова прикрылась веером.

– Простите ради бога, – Вася сжал обеими руками злосчастный цилиндр, от чего тот опять захрустел. – У вас, случайно, не Гончарова фамилия?

– Гончарова, а откуда вы… – она удивленно округлила глазки, и веер застыл чуть ниже носика. – Точнее, в девичестве, а сейчас…

– Пушкина, – прервал ее Вася.

– Да, а откуда вы знаете?

У Васи немного закружилась голова. «Господи, да кто же этого в России не знает, милая», – подумал он. Сердце билось часто-часто, но он взял себя в руки. А что, если…

– Наталья… э-э-э, Натали, познакомьте меня с вашим мужем, прошу вас. – Он резко опустился на колено, взял ее руку в ажурной перчатке и поцеловал.

– Встаньте, сударь, ведите себя прилично. – Натали высвободила руку.

Вася поднялся.

– Представьтесь! – глаза ее горели, а веер превратился в крылышко колибри, мелькая быстро-быстро.

Вася хотел назвать свою настоящую фамилию – Дубилов, но передумал. Нужно придумать что-то соответствующее обстановке. В голове вертелось только «Онегин», «Ленский» и почему-то «Чичиков». Он разжал пересохшие губы:

– Оленский, помещик Оленский к вашим услугам, – вымолвил он.

– Оленский? – Натали пристально смотрела на Васю, как бы пытаясь понять, врет он или нет. – Оленский… Что-то знакомое. Вы не были представлены ко двору?

– Нет. – Вася пытался хоть что-то придумать, вспомнить уроки истории, но это давалось с трудом.

– Нет. Я недавно приехал.

– А говорили, что отсюда – в смысле, из Санкт-Петербурга.

– Понимаете, я приехал из Пскова, из провинции, у меня там имение. Матушка, напутствуя меня, говорила, что к провинциалам в столице относятся несколько неблагожелательно, мягко говоря, поэтому я немного слукавил… – Вася едва поспевал мыслями за той околесицей, которую говорил. – Я приехал увидеть столицу, а заодно, возможно, завести нужные знакомства, выйти в свет – и тут вы. Это действительно дар божий. Познакомьте меня с вашим супругом, Наталья э-э-э…

– Николаевна.

– Наталья Николаевна, умоляю. Я человек чести, поверьте. В нашей губернии каждый скажет, что Дубило…, то есть Оленские – достойнейшие люди, а познакомиться с такой фамилией, как Пушкины, это большая честь для меня. А если он еще соблаговолит и пару строк написать, так я их в рамку на стенку повешу и молиться буду, – распалялся Вася. Видно, от пережитого стресса фантазия работала, как двигатель ракеты-носителя, унося его все выше и выше.

– Остановитесь, сударь, – Натали сложила веер и засунула его куда-то в складки пышной юбки. – Как вас прикажете величать?

– Василий Сергеевич, – назвал Вася настоящие имя и отчество.

– Хорошо, Василий Сергеевич, я вас познакомлю, но Александр в это время обычно работает, поэтому я и ушла на прогулку. Вам придется подождать, он злится, когда его отвлекают.

– Ничего, я подожду, – с благоговением сказал Вася. – Я очень сильно подожду.

– Хорошо, сударь, соблаговолите пойти за мной.

И Наталья Гончарова, чуть приподняв юбку, чтобы она ей не мешала, пересекла мощеную камнем набережную Мойки и направилась к дому номер двенадцать, известному всем школьникам, по крайней мере, Советского Союза, а Вася последовал за ней, еще не веря в то, что ему предстоит увидеть.

Они вошли под арку и оказались в достаточно большом внутреннем дворе. С четырех сторон подступали стены с выходящими во дворик окнами. Несколько дверей из светлого дерева, выходивших во двор, таких больших, как показалось Васе, и громоздких почти сливались с темно-желтым фасадом самого дома. Каждую выделял только черный металлический козырек с висевшим на нем сбоку массивным фонарем. Листья на небольших кустарниках, расположенных по периметру двора, были еще зелеными, но кое-где, как ржавчина, проглядывала желтизна. «Осень, – сообразил Вася. – Ну хоть это понятно».

Наталья Николаевна легкой походкой устремилась к одной из дверей, которая была немного приоткрыта, взялась за ручку и с усилием потянула на себя.

– Кто же придумал такие тяжелые двери? – сквозь зубы сказала она.

Вася поспешил ей на помощь, и они, наконец, справившись с этим препятствием, вошли внутрь, поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и оказались в небольшом холле.

Свет из окна, выходящего во двор, озарил стены, окрашенные в нежный свето-зеленый цвет. На них в хаотичном порядке висели картинки в прямоугольных рамках с изображением каких-то незнакомых Васе людей. Небольшая этажерка, смешной маленький полосатый диванчик, пара стульев – вот и все убранство.

– Простите, мы недавно переехали и все никак не можем обустроиться, – сказала Натали, снимая прозрачные ажурные перчатки. – Присядьте пока на диван, я предупрежу Александра. Марфа, прими, и горячую воду подай!

Последняя фраза, которую Наталья Николаевна произнесла, удаляясь по длинному коридору, предназначалась явно не Васе. Он еще раз огляделся, подошел к полосатому диванчику и осторожно опустился на него, боясь что-нибудь сломать. «Кому скажи, – подумал он, – сижу на музейных экспонатах и нигде не написано: «Руками не трогать‟».

Из глубины коридора, которого Вася не мог рассмотреть со своего места, раздавались приглушенные голоса, в основном женские и, как показалось Васе, детские. Где-то хлопнула дверь, снова женский голос, потом явно мужской, по интонации как будто раздраженный. Вася не мог разобрать слов, как ни вслушивался. Что-то рядом хрустнуло. Вася вздрогнул, опустил взгляд и понял, что он окончательно доломал цилиндр, который, нервно сжимая в руках, превратил в бесформенную массу, напоминающую теперь, скорее, покореженную сковородку. Он положил его рядом на диван и потер ладони – руки вспотели.

Послышались легкие шаги, и вскоре из коридора вышла Наталья Николаевна.

– Василий Сергеевич, благоволите пойти за мной, Александр примет вас.

Вася поднялся с дивана, подошел к Натали, и они вместе пошли по коридору.

– Василий Сергеевич, – тихо произнесла она, чуть повернув голову в его сторону. – Саша очень не любит, когда его отрывают от работы. Понимаете? Он очень вспыльчив. Не знаю, почему он согласился вас принять сейчас, но умоляю – не злоупотребляйте его временем.

Они подошли к одной из дверей, выходящих в коридор, и остановились. Наталья Николаевна встала напротив Васи и посмотрела на него своими бездонными глазами.

– И еще, – почти шепотом сказала она. – Не обращайте внимания на его причуды. Творческая личность, сами понимаете. Если начнет чудить, за пистоль хвататься или за шпагу – сразу бегите. У нас уже такое бывало.

С такими напутствиями Наталья Николаевна без стука распахнула дверь, втолкнула внутрь потеющего, ничего не соображающего Васю и напоследок произнесла:

– Саша, Василий Сергеевич Оленский, прими его, пожалуйста. Дверь захлопнулась, и Вася остался наедине с историей…

Первое, что бросилось в глаза, – это большой, во всю стену, шкаф, набитый книгами. Он как бы расползался по всей стене и возвышался от пола до потолка. Полочки были плотно забиты, но, видно, шкафу этого показалось мало и в центре он выдвинул (родил) из себя еще одно отделение – перегородку, которая разделяла его на две части и тоже была заполнена книгами. Если смотреть сверху, то шкаф был похож на букву «ш».

Гость быстро огляделся – хозяина не было. В центре комнаты на цветастом ковре стоял небольшой стол с разбросанными бумагами и еще какими-то непонятными Васе предметами. Справа, у стены, – большой черный диван, рядом кресло, почему-то обшитое красным бархатом. На стенах такого же светло-зеленого цвета, как и в холле, где он давеча сидел, висели небольшие портреты. Окно между шкафом и диваном выходило во двор, но давало достаточно света.

За средней секцией послышалось какое-то шуршание. Вася вздрогнул. Он стоял у двери и не мог видеть, что там происходит. Раздался глухой стук – что-то упало на пол.

– Вот черт! – голос был явно раздраженным.

Вася облизал пересохшие губы, вытер потные ладони о штаны.

– Простите…

– Нет, это вы меня простите, сударь, – донеслось из-за шкафа. – Никак не могу найти Сократа. С этим переездом одно несчастье. А, вот он.

Еще мгновение, и, наконец, показался сам хозяин кабинета.

Копна черных вьющихся волос, бакенбарды, доходящие до уголков рта, но не растрепанные, а аккуратно подстриженные, большой, явно не по размеру, бордовый халат, под которым угадывалась белая, с глухим воротом, сорочка. Он подошел к столу и пристально посмотрел на Васю.

– Вот, – в руке оказалась небольшая книжица в коричневом переплете. – Иногда очень умные вещи можно найти у этого сукина сына.

Вася стоял у двери и во все глаза глядел на «наше все».

– Вот, к примеру… – хозяин кабинета открыл книжку и пролистнул несколько страниц. – Вот: «Лучшая приправа к пище – голод». А, каково? Или вот: «Женись несмотря ни на что. Если попадется хорошая жена – станешь исключением, если плохая – философом». Ха-ха-ха, не знаю уж, какая у меня жена, исключением я вроде уже стал, но в последнее время все больше и больше читаю философов.

Вася стоял, глупо улыбаясь, и не знал, что ему предпринять дальше. Заговорить? Но он не знал, с чего начать. К счастью, обстановку разрядил сам хозяин.

– Что же вы, сударь, у двери стоите? Проходите, садитесь на диван. – Небольшая рука вынырнула из широкого рукава халата и указала Васе путь к дивану. – Натали сказала, что вы во что бы то ни стало хотели познакомиться со мной? Извольте. Я Пушкин. А вас, простите, как величать? Натали говорила, но я позабыл.

– Оленский, – шепотом сказал Вася.

– Как?

– Оленский, – повторил он. – Василий Сергеевич.

– Сергеевич? Тезки, значит, по батюшкам. – Пушкин снова удалился за шкаф и выволок оттуда за спинку большой резной стул. Стул был настолько огромен, что, когда он поставил его рядом со столом, спинка оказалась чуть ли не на уровне подбородка поэта. – Тезки, значит, – повторил он и плюхнулся на мягкое сиденье, оказавшись напротив Васи.

– Вы, сударь, сатирой случайно не увлекаетесь? – спросил он, пристально глядя на Васю.

– Что?..

– Сатирой. Или стишки крамольные не пишете случайно – скажем, про государя, а?

– Я не понимаю, – оторопел Вася.

– Не понимаете!!! – вскричал Пушкин, внезапно вскочив со стула. – Из газетенки какой-нибудь пожаловали!? Статейку на меня хотите написать!? Я же вас насквозь вижу, писаки ебаные! В Москве от вас покою не было, переехал в Петербург – и тут, на тебе, явились!

Пушкин нервно заходил из стороны в строну, заложив руки за спину. Он смотрелся достаточно комично: маленький кудрявый человек в огромном, не по размеру, халате чуть ли не вприпрыжку ходил перед Васей то вправо, то влево, но Васе в данной ситуации было не до смеха.

– Оленский он! Это надо же, ОЛЕНСКИЙ!!! – почти кричал поэт. – Поумней бы что-нибудь придумали. Когда жена мне сказала, кто меня хочет видеть, я сразу согласился вас принять, чтобы посмотреть в ваши наглые глазки. Это надо же – назваться фамилией героя моего собственного романа! – Пушкин остановился у стола, взял с него недавнюю книжицу Сократа и вдруг с силой запустил ее в Васю.

– Вон!!! – заорал он. – Вон, или пристрелю, сука!

Книга ударилась о спинку дивана, аккурат справа от Васи. Он вскочил. Испуг смешался с яростью, и Вася заорал на светило русской поэзии.

– Сам сука! Я поэт! Не из какой я не из газеты! Познакомиться пришел, а вы!..

Их разделяло какие-то три метра, и на таком расстоянии было видно, что ростом Пушкин Васе где-то по плечо. Тем временем лицо поэта изменилось, и из гневного приобрело, скорее, удивленное выражение. Он еще немного постоял, облокотившись о стол, потом снова сел на свой огромный стул, не отрывая взгляда от Васи.

Дверь с тихим скрипом отворилась, и в проеме появилось испуганное лицо Натальи Николаевны.

– Саша, у вас все в порядке?

– Да, милая, все хорошо. – Пушкин нетерпеливо махнул рукой, и дверь закрылась.

– Поэт? – спросил он спокойно. Маленькая ручка снова указала Васе на диван, и тот послушно сел.

– Да, – сказал Вася, отодвигая от себя потрепанный томик Сократа. – Поэт, но неизвестный, начинающий.

– И как же ваша фамилия, позвольте узнать?

– Дубилов, – тихо сказал Вася и потупил взор.

– Да, тогда уж лучше Оленский, – как бы про себя сказал Пушкин. – Ладно, э-э-э… Василий Сергеевич, забудем то, что было. Знаете, нет покоя от газетчиков. Тут про меня в Москве такое писали, вы бы только знали. Два раза на дуэль вызывал этих писак, но так они же все трусы.

Пушкин встал со стула и подошел к крайнему отделению своего огромного шкафа с книгами. Он взялся за одну из полок, и она открылась, словно дверца.

– Выпить не желаете чего-нибудь за примирение? – сказал он, залезая руками внутрь потайного отделения, откуда послышалось характерное позвякивание.

– Да, спасибо, – пробормотал Вася. – Что-нибудь покрепче, если можно.

Пушкин обернулся, правая бровь удивленно вздернулась.

– Покрепче? Уважаю.

Он вернулся с двумя бокалами в руках, один из которых протянул Васе.

– Вот, пожалуйте, настоечка на облепихе с клюквою. Мой друг Нащокин Паша ездил недавно к себе в деревню, привез и мне вот презентовал.

Вася взял бокал, посмотрел на розоватую жидкость и залпом выпил. Горло обожгло. Сильно обожгло, даже слезинка выкатилась из правого глаза, но он справился. Градусов шестьдесят – не меньше. Пушкин вернулся к своему креслу, сел и сделал небольшой глоток из своего бокала.

– А я винца с вашего позволения. Завтра аудиенция у государя, надо быть свежим и здравомыслящим. – Он увидел, что бокал в руках Васи опустел, и усмехнулся.

– Если хотите еще – милости прошу, только наливайте уж впредь сами. Вон там все найдете. – Он небрежно махнул рукой в сторону шкафа. – Но сначала позвольте послушать что-нибудь ваше. Вы ведь и за этим сюда пришли?

Вася кивнул.

– Ну, вот и извольте, с удовольствием послушаю, совет дам, а, может, и сам чему-то поучусь. – Поэт усмехнулся.

Ну вот, приехали. Вася нервно потеребил в руках пустой бокал. А что же прочитать-то? Стихи он какие-то помнил из школьной программы, но, как ни парадоксально, они были именно Пушкина. Да-да, Александра Сергеевича, который сейчас сидел пред ним собственной персоной и отхлебывал маленькими глотками вино из бокала.

– Ну, что же вы? – нетерпеливо спросил хозяин кабинета. – Али забыли? Это нормально. Я, когда начинал, тоже все записывал и по бумажке читал друзьям. Даже на экзамене в лицее перед стариком Державиным тоже листочек был – на всякий случай. Знаете, как волновался? Ужас! Но, признаюсь, это был один из лучших моментов в моей жизни. Как сейчас помню. – Он закрыл глаза, мечтательно задрал подбородок и произнес:

Страшись, о рать иноплеменных!России двинулись сыны;Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,Сердца их мщеньем зажжены.Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья!Ты в каждом ратнике узришь богатыря,Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженьяЗа Русь, за святость алтаря.

Тишина повисла в кабинете. Вася смотрел на гения во все глаза, даже рот приоткрыл. «Жалко, что нет диктофона», – вдруг почему-то подумал он. Между тем поэт отхлебнул из бокала, посмотрел на Васю, и, увидев выражение его лица, засмеялся.

– Проснитесь, сударь! – воскликнул он.

Вася вздрогнул, и бокал чуть не выпал из его рук.

– Меня вы послушали – теперь ваша очередь. Жду с нетерпением. Или, может быть… – Пушкин взглянул на пустой бокал в руках Васи, поднялся со стула и направился к потайной дверце в книжном шкафу. Достал початую бутылку, подошел и наполнил Васин бокал.

– Ну, смелее! – сказал он, возвращаясь на место.

В голове вертелось какое-то «трали-вали, тили-тили», песни из мультиков, детские стишки – больше ничего. «А какого черта, – вдруг подумал Вася. – Выгонит так выгонит. Я и так уже тут увидел то, что всю жизнь буду помнить».

– Вот, пожалуй, это, – пробормотал он, посмотрел на бокал, который был полон до краев (хозяин кабинета не пожадничал), сделал большой глоток, зажмурился и выдал:

Жил на свете человек,Скрюченные ножки,И гулял он целый векПо скрюченной дорожке.А за скрюченной рекойВ скрюченном домишкеЖили летом и зимойСкрюченные мышки.И стояли у воротСкрюченные елки,Там гуляли без заботСкрюченные волки.И была у них однаСкрюченная кошка,И мяукала она,Сидя у окошка…1

Тишина повисла, можно сказать, оглушительная. Вася боялся открыть глаза, а когда все же открыл, увидел Пушкина, сидящего с выпученными глазами и открытым ртом. Бокал в его руке наклонился, и оставшееся вино тонкой струйкой стекало на пол. Так они сидели и смотрели друг на друга, как показалось Васе, целую вечность.

Наконец, поэт пришел в себя, закрыл рот, посмотрел на практически пустой бокал, вылил остатки вина на пол, взял бутылку настойки, которую наливал Васе, нацедил себе полбокала и залпом выпил. Зажмурившись, он поднес руку к лицу, и, уткнувшись длинным тонким носом в рукав, шумно вдохнул.

– Вы детский поэт, – не спросил, а констатировал он.

Вася последовал примеру гения и выпил остатки из своего бокала.

– Да, в общем, – сказал он. – Детский поэт. А что, плохо?

– Это великолепно! – воскликнул Пушкин, вскакивая со стула.

Он заметался по комнате, семеня из стороны в сторону. Халат путался под ногами. Волосы, которые он нервно пытался пригладить рукой, топорщились в стороны.

– Великолепно, – повторил он, остановившись напротив Васи. – Стихи для детей! У нас так мало пишут для детей!

Он метнулся к столу, схватил бутылку настойки и плюхнулся рядом с Васей на диван.

– Понимаете, я сам пишу для детей! Сказки пишу и неплохие, как говорят, сказки, – взволнованно говорил он, наполняя бокалы. – Читали, ведь, наверное, «О царе Салтане», «Золотой петушок»?

– Конечно, читал, – Вася пытался не разлить налитую до краев в бокал настойку. – И детям читал…

– То-то и оно! – Пушкин подпрыгнул на диване, от чего содержимое бокалов у обоих все-таки пролилось на пол. – Детям читал. И как, понравилось детям?

– Еще бы!

– А сколько лет детям?

– Ну… – Вася немного замялся. Своих детей у него не было, а детям друзей, которым он действительно читал стихи Пушкина, было…

– Лет семь, наверное, – предположил он.

– Вот! – воскликнул поэт. Он был слишком эмоционален. – Семь лет! А младше? Те, которые младше?! Им нужны простые стихи, короткие. Простые рифмы: елки – волки, кошки – дорожки, чтобы они говорить учились. Языку русскому учились, понимаешь?

Он снова вскочил с дивана, встал напротив Васи и чокнулся с его бокалом.

– Давай еще что-нибудь! – с азартом сказал он. – Ну?!.

Вася замешкался. Стихи, которые он только что прочитал, были в его голове с детства, он их помнил наизусть. Они ему самому нравились – еще в третьем классе на Новый год читал их пред Дедом Морозом. Что же еще? Может, Чуковского? И Вася влепил Чуковского – из того, что помнил:

Робин Бобин БарабекСкушал сорок человек,И корову, и быка,И кривого мясника,И телегу, и дугу,И метлу, и кочергу,Скушал башню,Скушал домИ кузницу с кузнецом.А потом и говорит:«У меня живот болит!»

Лицо Пушкина покраснело, глаза закатились. Вася испугался, что сейчас с поэтом случится удар. Он даже на миг представил заголовки газет: «Великий поэт умер, распивая с незнакомцем настойку на облепихе с клюквой». Но потом голова поэта запрокинулась, и стены кабинета сотряс громкий хохот.

– БАРАБЕК!!! – сквозь смех кричал светило русской поэзии. Он снова упал рядом с Васей на диван и смеялся еще минут пять, стуча ногами по полу.