Приключения Тома Сойера

Глава VI

Утром в понедельник, Том почувствовал себя чрезвычайно несчастным. Утро понедельника всегда находило его таким – потому что начиналась очередная неделя медленных пыток в школе. Обычно он начинал этот день с того, что жалел, что у него был выходной день – воскресенье, потому что краткость его делало возвращение в темницу к школьным оковам делом ещё более отвратительным.

Том лежал и думал. Вскоре ему пришло в голову, что лучше бы он заболел; тогда он мог бы остаться дома и не ходить в школу. Здесь была смутная, едва забрежившая возможность. Он проинспектировал свой организм. Никакого недомогания обнаружено не было, и он снова дотошно провёл повторное расследование. На этот раз ему показалось, что он способен при определённом напряжении фантазии и воли обнаружить симптомы колик, и он начал поощрять их с большой надеждой. Но вскоре колики ослабели и вскорости совсем исчезли. Он продолжил размышлять дальше. Внезапно было обнаружено кое-что более ценное. Один из его верхних передних зубов был выбит и шатался. Это была несомненная удача – он уже готов был застонать «для разогрева», как он это называл, когда ему пришло в голову, что если он придет в суд с этим аргументом, его тётя мгновенно выдернет зуб, и это будет ох как больно. Поэтому он решил, что пока будет держать шатающийся зуб в запасе и стал искать дальше. Какое-то время ничего не могло подвернуться под руку, а потом он вспомнил, как доктор рассказывал об одной вещи, которая на две-три недели уложила одного пациента в постель и чуть не лишила его пальца. Поэтому мальчик нетерпеливо вытащил из-под простыни свой больной палец и воздел его к небу для критического осмотра. Но, к сожалению, пока что приличествующих такому горю симптомов не обнаружилось. Однако, ему показалось, что дело на мази и стоит рискнуть, так что он со значительным воодушевлением принялся стонать и охать.

Но Сид продолжал дрыхнуть без задних ног.

Том застонал громче, и ему показалось, что боль в пальце ноги стала усиливаться.

Стоны тома стали настойчивее и громче. Никаких результатов. Сид лежал, как бревно.

К этому времени Том уже задыхался от напряжения, истратив неимоверные усилия на свои охи и вздохи. Он немного отдохнул, а потом наполнил всю грудь воздухом и выдал целую симфонию восхитительных стонов.

Сид продолжал храпеть.

Том был раздражён. Он сказал: «Сид, Сид!» – и встряхнул его. Этот приём сработал хорошо, Сид зашевелился, и Том снова начал методично стонать. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте и, фыркнув, уставился на Тома. Том продолжал стонать. Сид сказал:

– Том! Скажи, что с тобой, Том!

Нет ответа!

– Сюда, Том! Том! В чем дело, Том?

Тут Сид встряхнул Тома и с тревогой уставился ему в лицо.

Том застонал:

– О, не надо, Сид! Не надо меня трясти!

– Почему, в чем дело, Том? Я позову тётю!

– О, нет! Не надо! Это мелочи! Может быть, со временем пройдёт! Прошу тебя! Не зови никого!

– Но я должен! Не стони так, Том! Это ужасно! Сколько это у тебя?

– Несколько часов! Ой! Ой, не трогай так, Сид, ты убьешь меня!

– Том, почему ты не разбудил меня раньше? О, Том, не надо! Не умирай! У меня мурашки бегут по телу, когда я слышу твои вопли! Том, в чем дело?

– Я прощаю тебе всё, Сид! (Стонет) Всё, что ты когда-либо делал со мной! Когда я умру…

– О, Том, ты ведь не умрёшь, правда? Не надо, Том… ох, не надо!

– Я прощаю всех, Сид! (Стонет) Передай им это, Сид! А ты, Сид, отдай мою сломанную оконную раму и одноглазого котёнка той новенькой, что приехала в город, и скажи ей…

Но тут Сид схватил свою одежду и убежал. Том теперь страдал наяву, так прекрасно работало его воображение, и поэтому его стоны приобрели вполне натуральный оттенок.

Сид слетел вниз и сказал:

– О, тётя Полли, скорее! Том умирает!

– Умирает?

– Да, мэм, идёмьте скорее! Надо торопиться!

– Чушь собачья! Я в это не верю!

Но тем не менее она побежала наверх, а Сид и Мэри следовали за ней по пятам. И лицо её меж тем побледнело, а губы дрожали. Добравшись до кровати, она ахнула:

– Ты, Том!? Том, что с тобой?

– О, тётушка, я…

– Что с тобой… что с тобой, дитя моё?

– Ох, тетушка… у меня болит… палец на ноге!

Пожилая дама бессильно опустилась в кресло и прыснула, потом заплакала, а потом сделала и то и другое вместе. Это восстановило её потрясённые скорбным известием силы, и она сказала:

– Том, какое испытание ты мне устроил! Том! А теперь заткнись и вылезай оттуда!

Стоны прекратились, и боль в пальце ноги, похоже, исчезла. Мальчик почувствовал, что попал в довольно глупую ситуацию, и сказал:

– Тётя Полли, мне показалось, что это так опасно, и мне было так больно, что… я совсем забыл про больной зуб!

– Больной зуб? Что стряслось с твоим зубом?

– Он болтается, и болит ужасно!

– Ну-и-ну, ну же, ну, Том, прекрати свои дурацкие стоны! Мигом открыть рот! Ну, да, зуб у тебя болит, но ты от этого не помрёшь! Мэри, принеси мне шёлковую нить и горящую головню из кухни!

Том взмолился:

– О, пожалуйста, тётушка, не рвите его! Мне уже совсем не больно! Чтоб я сдох, если у меня болит зуб! Пожалуйста, не надо, тётя! Я уже не хочу оставаться дома! Я всё равно пойду в школу!

– Пойдёшь в школу? Чего тут не понятно? Значит, весь этот скандал был из-за того, что ты решил остаться дома и вместо школы пойти на рыбалку? Том, Том, я так тебя люблю, а ты, кажется, всеми силами стараешься разбить моё старое бедное сердце своим безобразными выходками!

К этому времени зубные инструменты были наготове. Старушка завязала петлю на зубе Тома, а другой конец нити привязала к стойке кровати. Затем она схватила кусок горящего полена и внезапно сунула его почти в лицо мальчику. Зуб остался болтаться на столбике кровати.

Но все бедствия, случающиеся в жизни, как правило, имеют оборотную сторону. Когда после завтрака Том шествовал в школу, ему завидовали все мальчишки, которых он встречал по пути, потому что щель в верхнем ряду зубов позволяла ему по-новому и восхитительно плевать на дорогу. Он собрал довольно много поклонников нового способа, готовых идти на край света, только бы посмотреть, как можно плеваться, и его главный конкурент – мальчик с порезанным пальцем, который был до сих пор центром всеобщего восхищения и почитания, теперь внезапно оказался без приверженцев и мгновенно лишился своей славы. На сердце у него стало тяжело, и он сказал с поддельным презрением, что плевать так, как Том Сойер – любому по плечу, но другой мальчик сказал, презрительно ухмыльнувшись: «Зелен виноград!» и новоявленный изгой побрёл прочь согнувшись, как поверженный в прах лузер и чмо.

Вскоре Том наткнулся на молодого деревенского парию, Гекльберри Финна, сына известного городского пьянчуги. Гекльберри ненавидели и боялись все матери в округе, потому что он был лентяй, хулиган, дурак, неряха, свинья и подонок, и вероятно поэтому все их дети страшно восхищались им, радовались его запретному обществу и все до одного желали походить на него. Том же был похож на остальных мальчиков из приличных семей, и тоже втайне завидовал Гекльберри и его статусу отверженного всеми изгоя, хотя ему строго-настрого запретили видеться и играть с ним. Поэтому Том был горазд играть с ним всякий раз, когда у него была хоть малейшая возможность. Гекльберри был всегда одет в старые, развевающие на ветру обноски с чужого плеча, должно быть, это были вещи какого-то взрослого дяди, испещрённые пятнами, порезами и большими цветастыми заплатами. Его шляпа представляла собой огромную развалюху с широким полумесяцем, торчащим из полей; его сюртук свисал почти до пят и имел задние пуговицы в акватории заднего места, причём его старые брюки героически поддерживала только одна подтяжка, а седалище брюк отклячивалось и отвисало, как мешок. Общую картину завершала расхристанная бахрома штанин, волочившаяся по грязи, когда не была подвёрнута на ноге.

Гекльберри был вольной птицей. Он всюду появлялся и отовсюду исчезал по собственной воле. В хорошую погоду он спал на пороге чужих домов и в пустых сараях, в сырую погоду ночевал в пустых бочках; ему не нужно было ходить в школу или в церковь, не нужно было сллушаться учителей или подчиняться кому-то; он мог ходить на рыбалку или купаться, когда и где ему вздумается, и оставаться там, где ему заблагорассудится; никто не запрещал ему драться; он мог сидеть на одном месте так долго, как ему вздумается; он всегда был первым мальчиком, который ходил босиком весной и последним, кто влезал в башмаки осенью; ему никогда не приходилось ни мыться, ни надевать чистое бельё; и наконец, он умел ругаться так чудесно, как никто. Одним словом, ему принадлежало всё, что делает жизнь мальчика драгоценной. Так думал каждый измученный, стесненный школой и приличиями любой приличный мальчик в Санкт-Петербурге.

Том поприветствовал романтического бродягу:

– Привет, Гекльберри!

– Здравствуй и ты, коли не шутишь! Посмотрим, как тебе это понравится!

– Что это у тебя?

– Дохлая кошка!

– Дай мне взглянуть на неё, Гек! Боже, она уже задеревенела! Где ты её надыбал?

– Купил у одного парня!

– А что дал за неё?

– Синий билет и бычий пузырь, который я украл на бойне!

– Откуда у тебя синий билет?

– Купил его у Бена Роджерса две недели назад за обруч с палкой!

– Слушай, Гек, а на что годятся дохлые кошки?

– Как это на что? А бородавки чем сводить?!

– Нет! Не может быть! Есть средства получше!

– Спорим, нет? И что это?

– Гнилая вода!

– Сам ты гнилая вода! Ничего твоя гнилая вода не сводит!

– Откуда ты знаешь? Ты когда-нибудь пробовал?

– Не я, а Боб Таннер!

– Кто тебе это сказал?

– Ну, он сказал Джеффу Тэтчеру, а Джефф сказал Джонни Бейкеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал негру, а негр сказал мне. Ну, вот и всё!

– Ну и что из того? Они все лгуны! По крайней мере, все, кроме негра! Я его вообще не знаю! Но я никогда не видел негра, который бы не лгал! Чушь это всё! А теперь расскажи мне, как Боб Таннер это делал, Гек!

– Ну, он взял и сунул руку в гнилой пень, где была дождевая вода!

– Днём?

– Само собой!

– Лицом к пню?

Утвердительный кивок.

– А то как же ещё!

– Он что-нибудь сказал?

– Не знаю! Вроде ничего! Я не знаю!

– Ага! Ещё бы тебе удалось свести бородавки с помощью гнилой воды таким идиотским методом! Пользы от этого ноль! Ты должен пойти совсем один, в самую лесную чащобу, где у тебя на примете есть пень с гнилой водой, и как только наступит полночь, прижаться спиной к пню, протянуть руку и прошептать:

«Ячмень-ячмень! Загнивший пень!

Гнилая вода! Бородавки – сюда!»,

а потом тикай оттуда, одиннадцать шагов – с закрытыми глазами, а потом трижды повернись кругом и вали домой, ни с кем не базаря. Потому что, если ты скажешь хоть слово, заклинание не подействует!

– Ну, это звучит клёво, но Боб Таннер делал не так!

– Ну, в этом, старик, я сомневаюсь! Потому что у него больше бородавок, чем у кого бы то ни было в городе, а могло бы вовсе не быть, если бы он знал, как обращаться с гнилой водой. Гек! Я так уже свёл с рук тысячи бородавок! Я часто вожусь с лягушками, что у меня всегда чёртова куча бородавок! Иногда я свожу их и с помощью боба!

– Да, боб классный! Я уже пробовал! И у тебя бородавки водятся? А ты как с ними?

– Ты берёшь и раскалываешь боб на две половинки, и режешь бородавку, чтобы было немного крови, а потом мажешь кровью одну половинку боба, и берёшь, и роешь ямку, и закапываешь эту половинку в полночь на перекрестке дорог в полнолуние, а вторую половинку боба сжигаешь. Оп – и всё! Понимаешь, та половинка, на которой есть капля крови, будет продолжать тянуть к себе другую половинку, у них всё так, и это помогает крови найти бородавку, и тогда очень скоро она отвалится!

– Да, так оно и есть, Гек, так оно и есть, хотя, когда ты будешь хоронить боб, ещё нужно к тому же причитать «Зарыл боб, бородавка – долой! Иззыди, фигня, иди от меня!» Так-то будет лучше! Именно так поступает Джо Харпер, а уж он доезжал почти до Кунвилла и был почти везде! Но скажи, как это лечить бородавки дохлой кошкой?

– Ну, ты берёшь свою дохлую кошку и идёшь с ней на кладбище, всё это в полночь, когда хоронят какого-нибудь мерзкого нечестивца, а когда наступает полночь, приходит дьявол, а может быть, их два или три штуки, но ты их не видишь, только слышишь нечто вроде шуршания или ветра или, может быть, слышишь, как они разговаривают шёпотом, и когда они начинают волочь этого чувака в ад, ты протягиваешь им вслед свою дохлую кошку и говоришь: «Дьявол – за трупом, за дьяволом – кот, ты, бородавка, ступай в оборот, за котом иди гуртом, тут тебе и конец!» Эта присказка снесёт любую бородавку!

– Звучит классно! Ты когда-нибудь такое пробовал, Гек?

– Нет, но так мне говорила старуха Гопкинс!

– Ну, тогда я думаю, что всё о-кей! Потому что все говорят, что она ведьма!

– Ну, ты и даёшь! Говорят! Ха! Я точно знаю, что так оно и есть! Она навела порчу на моего папашу! Папаша сам говорил! Однажды он шёл и увидел, что она на него порчу наводит, тогда он взял камень, и если бы она не увернулась, он бы её точно убил! Ну, и в итоге он в ту же ночь свалился с сарая, где лежал вдупель пьяный, и сломал себе руку!

– Какой кошмар! И как он узнал, что она напускает на него порчу?

– Боже мой, страсти какие! Мог бы и сам догадаться! Папаша говорил, что когда они впериваются в тебя таким особым, угрюмым, пристальным взглядом, начинают просто пялится в твои глаза, это значит, что они тебя охмуряют и напускают на тебя порчу. Особенно если они при этом что-то бормочут и сопли пускают. Потому что, когда они бормочут, они всегда произносят молитву «Отче Наш», да только эта молитва у них шиворот-навыворот!

– Слушай, старик, когда ты собираешься испытать кота?

– Сегодня вечером! Я думаю, ночью они придут за старым прощелыгой Уильямсом!

– Но они его ведь в субботу похоронили! Разве они не уволокли его ещё в субботу вечером?

– Ох, что ты несёшь!? До полуночи они его не могли прибрать, а потом, бац, наступило воскресенье. Мне кажется, черти не слишком любят шастать по кладбищам по воскресеньям!

– Мне такое в голову не приходило! Ладно! Можно я пойду с тобой?

– Конечно, если не струсишь!

– Я? Струшу? Никогда! Мяукни мне!

– Да! А ты мяукни в ответ! Только слушай ушами! В прошлый раз я столько раз тебе мяукал, что весь охрип от этих мяу, пока старина Хейз не стал швырять в меня камнями и не заорал: «Чёрт бы побрал этого облезлого кота!», и мне пришлось швырнуть ему в окно кирпич! Никому не говори об этом!

– Я не мог мяукать в ту ночь, потому что тётя следила за мной, как бешеная, но теперь я точно мяукну! Слушай! Что это такое?

– Где? Ничего! Просто клещ!

– Где ты его взял?

– Там, в лесу!

– Что хочешь за него?

– Хох! Понятия не имею! Такое не продаётся!

– Ладно! Мелкий он какой-то! Почти не видать!

– Ох, любому нравится ругаться на такого клеща, когда он – не его! А по мне он просто великолепен! Вполне приличный клещ по мне!

– Да уж! В лесу полным-полно клещей! Я мог бы набрать их там целую кучу, если б захотел!

– И за чем дело стало? Ничего ты там не найдёшь! Ты прекрасно знаешь, что ничего не найдёшь! Их ещё нет! Вот в чём фишка! Это самый ранний клещ! Первый клещара, которого я выловил в этом году!

– Послушай, Гек, я отдам тебе за него свой зуб!

– А ну покажи!

Том достал бумажку и осторожно развернул её. Гекльберри задумчиво посмотрел вниз. Внезапно овладевшее им искушение приобрело невероятную силу. Наконец он спросил:

– Настоящий?

Том приподнял губу и показал пустоту.

– Ну ладно! – сказал Гек, – Давай, по рукам!

Том положил клеща в коробку от капсюлей, ту самую, которая недавно была тюрьмой для жука, и мальчики разошлись, ощущая себя несметными богачами.

Когда Том подошёл к маленькому отдельно стоящему школьному домику, он ворвался в него с видом человека, страшно боявшегося опоздать. Он повесил шляпу на крючок и бросился на своё место. Учитель, восседая в своём огромном плетёном кресле, словно на высоком троне, дремал, убаюкиваемый сонным жужжанием учеников. Явление Тома пробудило его.

– Томас Сойер!

Том знал, что когда его имя произносится целиком, и таким тоном, не обещает ничего хорошего!

– Сэр!

– Томас Сойер!

– Я!

– Идите сюда! Вы всегда опаздываете! Опоздали! А теперь, сэр, скажите, почему вы опять опоздали?

Том уже собрался прибегнуть к святой лжи во спасение, как вдруг увидел два длинных желтых хвоста на девичьей спине, которые он узнал по электрическому удару любви, и увидел единственное свободное место на женской половине класса. Он сказал:

– Я остановился поболтать с Гекльберри Финном!

На мгновение учитель окостенел, как будто его ударили по голове молотком, а потом удивлённо уставился на Тома. Жужжание в классе мгновенно смолкло. Ученики гадали, не сошёл ли этот безрассудный наивный тупица с ума. Учитель процедил:

– Ты… Так… ты…

– Да! Я остановился поболтать с Геком Финном!

Учитель понял, что на сей раз не ослышался.

– Томас Сойер, это самое поразительное, самое уникальное признание из тех, какие мне когда-либо удавалось слышать! Жаль, что я не оглох раньше! Одной линейки за такое – слишком мизерная плата! Сэр! Снимите-ка, пожалуйста, свою курточку!

Рука мастера денно и нощно трудилась до тех пор, пока не устала, а запас хвороста не истощился. Том безмолвствовал. Затем последовал приказ:

– А теперь, сэр, идите и сядьте с девочками! И пусть это послужит вам уроком на всю жизнь!

Отвратное хихиканье, пробежавшее по комнате, казалось, смутило мальчика, но на самом деле этот эффект был вызван скорее благоговейным трепетом перед неизвестным милым идолом и ужасным удовольствием, которое таилось в этой неожиданной встрече. Это была удача! Он осторожно сел на край сосновой скамьи, и девушка демонстративно отстранилась от него, тряхнув кудрями. Тычки, подмигивания и перешептывания проносились по комнате, как волны, но Том сидел неподвижно, положив руки на длинный низкий стол перед собой, и, казалось, чрезмерно внимательно изучал свою инкунабулу.

Мало-помалу на него перестали обращать внимание, и школьный класс снова переполнился привычным унылым шмелиным гудением. Вскоре мальчик бросил первый взгляд и потом начал украдкой поглядывать на девочку. Она заметила это, «скривила рот» в его сторону и на минутку небрежно отвернулась, предоставив ему возможность наслаждаться видом своего нежного затылка. Когда она снова осторожно обернулась, перед ней лежал спелый персик. Она оттолкнула его с презрением. Том осторожно положил его обратно. Она снова оттолкнула его, но уже с меньшей враждебностью. Том терпеливо вернул персик на своё законное место. Наконец она позволила персику остаться. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьми его. У меня есть ещё».

Девушка взглянула на писанину, но сделала вид, что либо не очень вдохновлена посланием, либо не умеет читать. Тогда мальчик начал что-то рисовать на грифельной доске, прикрывая свой живописный перл левой рукой. Какое-то время девушка отказывалась что-либо замечать, но вскоре её человеческая любознательность, судя по едва заметным признакам, взяла верх над её женским притворством. Мальчик продолжал трудиться в поте лица, по-видимому, увлёкшись работой до умопомрачения. Девушка сделала новую едва заметную попытку подсмотреть, но мальчик не подал виду, что заметил эту робкую попытку. Наконец она сдалась и нерешительно прошептала:

– Позвольте же мне посмотреть!

Том приоткрыл одну сторону мрачной карикатуры, изображавшей дом с двумя кривыми фронтонами и чёрным штопором дыма, выходящим из трубы. Тут интерес девушки к работе многократно умножился, и она забыла обо всём остальном. Когда шедевр был завершён, она на мгновение задумалась, а потом прошептала:

– Было бы очень неплохо пририсовать человечка!

Художник послушался и присобачил на переднем дворе какое-то матёрое человечище, больше, правда, похожее на буровую вышку, чем на рядового гомо-сапиенса. Хотя он был такого размера, что легко мог бы перешагнуть через дом, однако девушка не была чересчур критична, и ей в общем-то нравилось это чудовище, в результате чего она прошептала:

– Какой прекрасный человечек! А теперь, если можно, сэр, нарисуйте меня!

Том начертил какие-то песочные часы вкупе с полной Луной и соломенными ветками по бокам и вооружил растопыренные пальцы зловещим веером. Девушка сказала:

– Ох, как мило! Жаль, я не умею рисовать!

– Это легко! – прошептал Том, – Я тебя научу!

– Ты умеешь? Когда?

– В полдень! На переменке! Ты идёшь обедать домой?

– Я останусь, если ты не против!

– Хорошо! Даже здорово! Как тебя зовут?

– Бекки Тэтчер. А вас? О, я знаю! Вас зовут Томас Сойер!

– Это имя, предназначенное для порки! Под ним меня всегда секут! На самом деле, когда мне хорошо, я – Том! Зовите меня Том, хорошо?

Утвердительный ответ.

Теперь Том стал что-то снова царапать на грифельной доске, закрывая написанное рукой. Но на этот раз девочка не отступала. Она умоляла, чтобы Том дал ей посмотреть.

– Что у вас там?

Том сказал:

– О, да так, мелочёвка!

– Нет-нет, дайте мне посмотреть!

– Нет, тебе не стоит этого видеть!

– Нет, стоит! Пожалуйста, позвольте мне посмотреть!

– Ты расскажешь кому-нибудь!

– Нет, не расскажу, никогда и никому на свете!

– Ты вообще никому не расскажешь? Никогда-никогда, пока жива?

– Нет, я никогда никому не расскажу! А теперь позвольте мне посмотреть!

– О, тебе не нужно это видеть!

– Ну, раз ты так обращаетесь со мной, я сама посмотрю!

И она положила свою маленькую ручку на его руку, и между ними началась небольшая потасовка. Том притворялся, что сопротивляется всерьёз, но постепенно его рука соскользнула, пока не стали видны слова:

«Я люблю тебя.»

– Ах ты, скверный мальчишка! – сказала она и с силой ударила его по руке, но всё равно потом покраснела и, честно говоря, при этом выглядела очень довольной.

Как раз в этот момент мальчик почувствовал, как медленная, роковая клешня сомкнулась на его ухе, и неведомая сила стала тянуть его вверх. Таким образом, его мгновенно пронесли через весь класс и усадили на его собственное место под обжигающим огнём хохота всей школы. Затем несколько ужасных мгновений учитель нависал над ним и, наконец, отошёл к своему трону, не проронив больше ни слова. Но хотя в ушах у Тома звенело, сердце его всё равно до краёв было полно ликованием.

Когда класс угомонился от хохота, Том честно попытался поучиться, но внутренне смятение было слишком сильно. На уроке чтения он хромал и делал ошибки, на уроке географии превратил озёра в горы, горы в реки, а реки в континенты, таким образом возвратив мир в состояние первобытного греха и хаоса, затем в классе правописания так перекурочил самые примитивные слова, что у него отняли наградную оловянную медаль, которой он много месяцев похвалялся перед соучениками.

Глава VII

Чем больше Том старался сосредоточиться на фолианте, тем больше путались его мысли. Наконец, вздохнув и зевнув, он сдался. Ему казалось, что полуденный перерыв никогда не наступит. Воздух был совершенно мёртв. Вокруг не было ни малейшего дуновения атмосферы. Это был самый сонный из самых сонных дней. Сонное бормотание двадцати пяти ученых усыпляло душу, как древнее заклинание, содержащееся в жужжании пчел. Далеко в пылающем солнечном свете Кардиффский Холм вздымал свои плавные зелёные бока сквозь колеблющийся раскалённый воздух, лёгким пурпуром на расстоянии окрашивая землю. Несколько больших птиц лениво парили высоко в воздухе. Кругом не было видно ни одной живой души, кроме нескольких коров, да и те, казалось, спали вечным сном. Сердце Тома ныло от желания поскорее освободиться от этой убийственной тягомотины или уж худой конец заняться чем-нибудь интересным, и тем скоротать тоскливые школьные часы. Его рука скользнула в карман, и лицо озарилось благодарственной улыбкой, которая была словно была ответом на его молитву, хотя он и не понял этого. Затем из кармана украдкой вылезла коробочка из-под капсюлей. Он бережно вынул клеща и выложил его на длинный плоский стол. Божья тварь тоже, вероятно, возблагодарила небеса за своё неожиданное освобождение, впрочем, как оказалось, преждевременно, потому что когда клещ с благодарностью рванул прочь, Том тут же булавкой вернул его на истинный путь и заставил ползти в обратном направлении.

Рядом, умирая от ужасной скуки и тоски ничуть не меньше Тома, сидел его закадычный друг и приятель, и когда Том серьёзно занялся судьбой клеща, тот был страшно признателен Тому за возможность погрузиться в такое увлекательное развлечение. Этим закадычным другом был не кто иной, как Джо Харпер. Всю неделю мальчики были заклятыми друзьями, а по субботам сражались, как закоренелые враги. Джо вынул из лацкана пиджака булавку и принялся помогать пленнику упражняться в беге с препятствиями. Интерес к спорту у всех участников шоу мгновенно возрос. Однако вскоре Том заметил, что они поневоле мешают друг другу, и препятствуют клещу, и Джо сказал, что из-за этого чемпионские возможности и спортивные таланты клеща не раскрываются в полной мере.. Поэтому Том положил грифельную доску Джо на стол и провёл посередине её сверху вниз прямую линию.