Сашка

Сказанное родило рукоплескание и крики ура! А директор добавил:

– Товарищи! По случаю поздравительной телеграммы поступило предложение – сегодняшнюю смену укоротить на два часа.

Послышались аплодисменты.

– Товарищи! – аплодисменты прервал звонкий голос Анны, стоящей впереди. – Как же это укоротить? Про что сводки говорят? Фашисты у столицы. Поймите, товарищи, из-за нехватки нашей продукции на фронте погибнет много красных бойцов … – голос её сорвался.

– Правильно говорит… – послышался голос из толпы.

– Что ж, другого я от коллектива и не ждал… – смахнув ненужную слезу, закончил выступление директор.

Народ повалил из корпуса. И лишь рабочие покинули собрание, как краны и станки заработали, запыхтел паровозик, толкая к погрузке вагоны.

Подруги шли после работы домой, устало вытаскивая ноги в сапогах из грязи.

– Неля, идти на танцы? – спросила Анна.

– Надо бы, – сонно ответила Неля.

– Заходи за мной, я гляну как батя.

В натопленной избе Анну встретил отец.

– Здорово, тятя!

– Здорово.

– Вкусно пахнет! Пацаны как?

– Накормлены, дрыхнут.

– Немного полегчало? – Анна с благодарностью глянула на отца.

– Нет, дочка, – сморщился Семён. – Но под нож ложиться боюсь: зарежут. А ты поешь и отдыхай.

Перекусив, Анна стала гладить платье. Пришла подруга. Белый, мокрый локон, кокетливые ямочки на щеках, голубые глаза, грудь высокими волнами – всё подчёркивало девичью красоту.

– Красавица! – изумилась Анна. – В спецодежде не заметно… Отбоя не будет от молокососов.

– Хватит, Анюта… – покраснела Неля. – Красота – это пустяки.

– Пустяки? Но из них жизнь складывается, – по-взрослому возразила Анна. И детским голоском: – Тятя, побежала!

– Не стану закрываться, но долго не гуляй.

Непрерывно сыпал дождь. В Доме шахтёров, слышно было, играл оркестр.

– Неля, я туфли забыла…– спохватилась Анна.

– С тобой всегда что-нибудь… – огорчилась Неля.

– Я сама схожу за туфлями, а ты пока потанцуй, – предложила Анна.

– Аннушка, хорошо знаешь, что не останусь без тебя.

– А мне танцевать что-то расхотелось, и вообще, когда танцую, то думаю о тех, кого немцы пытают, даже расстреливают, и мне стыдно становится.

– Теперь понимаю, отчего убежала ты в субботу с танцплощадки.

– Может, и поэтому, так что напрасно разозлилась ты на меня.

– Я не разозлилась, было грустно: Валерка не пишет.

Домой подруги возвращались в молчании. Анна ещё не дружила ни с кем, а Неля с Валеркой хороводилась давно. Анна помнит, как на свадьбе сестры Валерка на Нелин пальчик надел кольцо золотое. Она тогда подслушала, как Валерка шепнул: «И мы свадьбу скоро сыграем». Просто сказал… А Анюта любовь представляла себе иной. Мечты юной девушки были прекрасны!

– Пока, Аня, – возле калитки Неля обняла подругу, как в мирные времена.

18

С утра сыпали снежные хлопья, но в полдень сверкнуло солнце, и снег растаял, образовывая лужи; сразу потемнели дороги, крыши изб. Однако к вечеру вновь закружились снежинки.

– Ишь, закрутило! – высказалась Василиса, зайдя к Рязанцевым и стряхивая с плеч снежок. – Сват, здорово!

– Здорово… – буркнул Семён, не настроенный болтать.

– Сват, подлечили тебя, аль наоборот? – опохмелившись, Василиса молчать не собиралась.

– Подлечили, – бросил Семён.

– Хорошо, что на операцию не лёг… – баба придвинулась к нему. – Помнишь Силантьича? Зарезали в больнице.

– Чего зря языком молоть! – психанул Рязанцев. – Ему восемьдесят было, никакая медицина таких не спасает.

Донёсся хохот малышей; Вовка пихал с постели Сашку, тот падал на пол, оба громко смеялись. Вдруг меньший заревел. Вовка прикрылся одеялом. Василиса поспешила в комнату и склонилась над младшим внуком, чтоб пожалеть, но тот, умолкнув, обежал старуху и уткнулся деду в колени.

– Чего бегаешь от бабки, отшельник? – дед погладил малыша по голове.

– Она пьяная, – всхлипнул Сашка.

– Гляди-ка, – возмутился Семён, – гнида, а судит.

– Не гнида… – промямлил малыш.

– Ладно, не гнида, – усмехнулся дед. – Вова! – крикнул, – где бумага, что почтальонка утром принесла?

Вовка зашлёпал босоного по полу и принёс конверт. Василиса, подержав его, вынула листок с печатными буквами.

– Похоже, бумага важная, но не вижу, что в ней, без очков.

– Агафьевны одень, – предложил Семён.

– Не по глазам, сват, истинный бог, не вижу, – отложив очки, сказала Василиса.

– Дай мне! – протянул руку Семён. – Когда-то читал…

– Прочитай как-нибудь, – заёрзала нетерпеливо Василиса.

– Пы-хы, – начал дед читать, – ры. – Лист задрожал в руке его. – Что за буква, убей, не помню, забыл всё.

– Вроде буква кы.

– Так-так, – потеребил бородёнку, Семён, – кы, говоришь? Получается пы-хы-ры-кы… Не пойму.

– Когда вырасту, – встрял Вовка, – пойду в школу и все бумажки перечитаю.

– Это нескоро, – отрезал Семён. – Пошёл к чёрту, читальщик!

– Сходим к Кузнечихе? – дочь её прочитает, – предложила Василиса.

– Нечего по холоду ходить, – буркнул Семён, и сунув конверт под клеёнку.

– А бумага, похоже, важная.

– Может, права…– согласился Семён, подумав. – Пойдём…. Вовка, принеси! – крикнул.

– Чего принести?

– Иду к Кузнецовым, а ты не понимаешь, что принести?

Вовка метнулся к печи и принёс Семёну маленькие валенки с калошами. Тот, кряхтя, сунул ноги в них.

У дома Кузнецовых с крыльца сметала снег девочка лет тринадцати в старом пальто и кирзовых сапогах.

– Вы к-к нам? – заикаясь, спросила.

– Галя, прочти бумажку, – попросила Василиса.

– Прочту, проходите в избу.

Все вошли в кухню.

– Где мамаша? – поинтересовалась Василиса.

– На р-работе: хлеб д-дают на карточки; в магазине не дают, – объяснила, запинаясь, Галя.

– На карточки? Без денег, что ли? – спросил Семён.

– За д-деньги и на к-карточки.

Отворилась дверь, вошла, смахивая с платка снег, Агафья Кирилловна.

– Правильно сказали, что к соседке ушёл; чего малых побросал? – напустилась она на Семёна.

– Погоди, Агафья, собрались мы тут читать бумагу, – сказала Василиса и протянула лист девочке. – Читай же.

«П-похоронная, – начала читать, заикаясь, Галя. – Ерёмин Виктор Ефимович, одна тысяча д-девятьсот девятнадцатого года р-рождения, тринадцатого сентября одна тысяча д-девятьсот сорок второго года на станции Юрга скончался после наезда поезда. Горвоенкомат. Город Юрга».

Все замолчали, ошарашенные. Первой открыла рот Василиса:

– Нет Вити… – голос как будто из могилы.

– Отмучился, – плача, проговорила Агафья Кирилловна. – Не вынесла душа, руки, видать, на себя наложил, сиротами ребятки остались, куда я с ними… – Последнее проговорила, причитая.

– Государство поможет, – буркнула Василиса.

Понуро расходились родственники по домам. «Бессердечная, – подумала Агафья Кирилловна. – Потеряла сына, а слезинки не проронила».

Время шло, но ощущенье беды не покидало обе семьи. Агафья Кирилловна склонялась к внучку младшему и гладила ему голову с жёсткими волосами. Анна плакала, ложась спать. На работу шла с опухшими глазами. Подруга Неля сказала, что так и ослепнуть можно. Анна обещала не плакать, но лишь увидит племянников, не понимающих, какой утратой их судьба наделила, так забывала про обещание. И надломилась её некрепкая ещё душа: недавно активная комсомолка, она стала тихоней. Ефим с Василисой горе топили в пьянстве.

19

Зимы в Сибири холодные. То мороз, то метель. А детям стужа нипочём! Играют на улице, в старой одежде, голодные, орут и хохочут. Можно подумать, что они смеются над суровой зимой и своим голодным детством. А взрослым, стоило смех их услышать, сразу легче на душе становилось, потому что появлялось понимание: нужно вынести невзгоды, есть ради кого!

По улице двигалась колонна пленных немцев. Анна и мать, надев платки, вышли за дверь. Немцы выглядели смешно – закутанные в тряпки, хлопали себя руками, пытаясь согреться. Один немец голову закутал в китель, а когда проходил мимо дома Рязанцевых, то вытащил из кармана кителя зажигалку; покрутил ей над головой и закричал: «картошку! картошку!».

– Глядеть больно, – вздыхая, сказала Агафья Кирилловна, показывая немцу пустые ладони.

– У меня жалости нет к захватчикам! – резко ответила Анна. – Кто их звал?

– Подневольные они, лучше скажи: кто их гнал сюда? – проговорила, покачав головой, Агафья Кирилловна.

Колонна заполнила улицу. «Может, и Васька ходит так же у немцев» – рассматривая колонну, подумала Агафья Кирилловна. И защемило сердце у неё, когда снова подумала, что не пишет с фронта сын. Как будто поняв мысли матери, Анна сказала:

– Василий не пошёл бы так у немцев, он скорее бы перегрыз горло конвоиру.

Мать с благодарностью глянула на Анну, почувствовав гордость за сына Ваську, которого дочь сделала героем в её глазах. Зашли в дом. Агафья Кирилловна сунула в печку поленья. Анне сказала:

– Возьми хлеб в столе, ты ведь не ела.

– Возьму, – ответила Анна, открывая стол. – Нет ничего. – Махнула рукой, глянув на племянников. – Я не голодная…

Сашка боком подошёл к бабке и приблизил рот к её уху:

– Баба, хлеб Вовка съел, а мне мало дал, – показал на кончик пальчика.

– Бессовестные! – зашумела Агафья Кирилловна. – Тётку оставили голодной. А ты лежишь, не мог присмотреть за малыми! – накинулась она на Семёна. – Я-то забегалась, второй день не везут хлеб, простояла зря. Чего замолчал?

– О чём говорить? – буркнул дед Семён из комнаты. – Хлеб на деньги дают, на карточки не дождёшься.

– Так давай деньги, пёс шелудивый, чего прячешь? – с собой не унесёшь в могилу!

– Сама скорей подохнешь! – хриплым голосом отвечал старик, трогая карман.

– Щупаешь карман! Как уснёшь, я отрежу его! – закричала Агафья Кирилловна. – Не моешься по месяцу, а раздеться боишься! Деньги прячешь, а жрать садишься! Ни стыда, ни совести!

– Не вымогай, сука, прибью! – закричал, трясясь в постели, Семён.

Вечерело. В печной трубе засвистел ветер.

– Ума не приложу, как жить, – сокрушённо проговорила Агафья Кирилловна, натягивая носок младшему внуку на ножку.

– Баба, мы куда? – спросил малый, шмыгнув носом.

– Отвезу тебя к Полине, может, возьмёт.

– Куда в стужу потащишь! – донёсся голос деда.

– Не твоё дело!

Закутала бабка в одеяльце внука, посадила в сани и подалась в сторону станции, наполненной гудками. Навстречу подул ветер. Агафья Кирилловна ладонью размазала по лицу слёзы. Перед станцией дорогу пересекли железнодорожные полотна; дальше дорога обогнула озеро, скованное льдом. Чтобы прикрыться от ветра, бабка сошла с насыпи. Но глаза продолжали слезиться. Поняла – от нервов. И нахлынули на неё воспоминания о прошедшей жизни, но только мат супруга и могла вспомнить.

– Не замёрз, Саша? – посмотрела она на закутанного в тряпьё внука. – Ножки не замёрзли?

– Глазки замёрзли, – раздался голосок.

– Ты закрой их, всё равно ничего не видно.

– Не буду закрывать! – прокричал Сашка. – Я зайчика белого увижу.

– Ну, гляди, гляди. – Старуха попробовала возвратиться к воспоминаниям, но беседа с внуком отвлекла её, и она стала думать, как будет просить Полину оставить у себя мальчика.

20

Завершался третий год войны. Василий служил на миноносце «Нахимов» механиком. Ненадолго команда корабля ступала на берег. В порту пополняли запас продуктов и боеприпасов, и сразу же отправлялись на задание – бить фашистов на бескрайних просторах Чёрного моря. И немало вражеских судов отправилось на дно морское после походов корабля.

И вновь «Нахимов» устремился на задание. Всматриваясь вдаль, вахту нёс штурман Константин Назаров. Плотный, роста невысокого, с грубыми чертами лица, он олицетворял решимость. Стоял неподвижно, но неуловимым движеньем рук его корабль поворачивался в нужном направлении.

На палубу вышел механик. Не узнать Ваську Рязанцева в могучем молодце. За ним вышел его друг, высокий, тоже богатырского сложения. Покуривая, они поглядывали на бескрайние просторы моря. На горизонте виднелась белая полоса, она всё росла.

– Туман надвигается, – сказал Рязанцев.

– Ох-хо-хо, моя вахта скоро… – грустно проговорил его приятель.

– Фёдор, что с тобой? – спросил Василий. – О чём печалишься?

– Всё о том же, – пробасил Фёдор, – не могу выспаться. – А вообще смутно на душе…

– Я о печали твоей наслышан, – сказал, усмехаясь, Василий.

– Видишь ли, Вася, медведем не зря меня звали дома: летом ничего, а зимой всегда тянет спать, как медведя.

– Пересиливай сон, не маленький.

– Ни один медведь не пересилил спячку, если не помешают.

– Тут немцы помешают, – сказал Василий.

На судно текла белая масса, сгущаясь вокруг корабля; на расстоянии десятка метров ничего не было видно.

– Скоро уже зона опасная, и такой туман, – заметил Василий.

Но вскоре посветлело, стали видны волны и клочок небесной синевы.

– Васька, подлодка! – ахнул Фёдор, вглядываясь в море.

– Показалось… – почему-то шёпотом отозвался Василий. – Не вижу…

А на мостике всё увидели: полным ходом корабль рванулся вперёд.

– По правому борту торпеда! – заорал Фёдор и кинулся к полубаку.

Взрыв сопровождался толчком; тут же раздался ещё один взрыв, корма судна поднялась, но, продержавшись недолго в высшей точке, стала опускаться в тёмную пучину.

– Полундра! – закричал кто-то. И тут же раздался взрыв внутри корабля.

Василий грёб, сплёвывая солёную воду. Увидев факел исчезающего судна, понял безвыходность положения. Взрывной волной его отбросило далеко от судна, оглушило, но холод привёл в чувство. Казалось, разорвётся бьющееся бешено сердце. Он поискал глазами друга, но на морской зыби никого. Поплыл. Но куда?

Он с ужасом понял, что лишь ненадолго отодвигает предсказуемый финал. Вдруг различил барахтающегося человека. Словно к желанному берегу, Василий ринулся к нему. Перед ним качался на воде молодой моряк, пришедший на судно недавно. Лицо его было страшно искажено.

– Крепись, браток! – крикнул Василий. – И заметил на юноше пояс спасательный. – Да ты с пояском, уж точно не пропадёшь … – Василию захотелось ободрить морячка, практически мальчика.

– Помоги скинуть его… – попросил тот слабым голосом.

– Кончить с собой? Сопляк! Надо держаться! – крикнул Василий.

– Не могу… Ногу разворотило… Больно… Нет сил…

«Плохо дело…» – шепнул себе Василий, сказал же бодро:

– Больно, понимаю, но ты терпи! Я рядом буду.

– Не могу… Вся кровь из меня вышла…– выдохнул раненый.

Ему вдруг удалось отстегнуть пояс… Оттолкнув его от себя и прощально махнув рукой, он по кругу ушёл в глубины. Потрясённый, Василий протянул руку к поясу, но отдёрнул её. «Нельзя брать… Но его нет. Нужно постараться выжить».

Прошло с час. Василий неожиданно услышал крик: «Васька! Васька!». Голос знакомый.

– Васька, ты? И когда успел раздобыть пояс? – подплыл Фёдор, в лице усталость и тревога.

Василий обрадовался появлению друга, будто оно сулило спасение, и рассказал историю пояса.

– Правильно, что взял, – сказал, сплюнув воду, Фёдор. – Жалко парнишку. Но что делать: мёртвым – дно, а живым – камбуз, – пошутил. – Боюсь, нам тоже крышка, а не камбуз…

– Если заштормит, хана сразу… – отозвался Василий. – Теплее бы было.

– Ну, нет: в тёплой водице быстрее раскисли бы, а так нужно шевелиться. Давай, лишнее скинем.

Переваливаясь с боку на бок, моряки освободились от куртки и башмаков. Темнело.

– Братцы-ы! Э-э-эй! – послышался крик, сопровождаемый крепкой руганью.

– Э-ге-ге, плывём! – отозвался Фёдор.

– Ребята, быстрей, а то к рыбам… – голос оборвался.

– Нажмём, Вася! – крикнул Фёдор, узнав голос Назарова.

Моряки, в тельняшках, выскакивая по пояс из воды, рванулись на голос.

– Потянул руку, черт побери… – пожаловался Назаров, держась здоровой рукой за доску. – Болтаюсь, ноги стянуло…

– Ничего, поясок надевай, – подбодрил его Василий, и помог ему надеть спасательный пояс.

– А мы рядом на досточке потянемся, – добавил Фёдор.

Широкая доска удерживала на плаву моряков, давая возможность ненадолго расслабить мышцы.

21

Устала Агафья Кирилловна тащить санки с малышом по шибко заснеженной дороге. Стало темно. Но вот ясный месяц высветил заснеженные кусты близ реки. Осветил он и двухэтажное здание, стоявшее средь маленьких изб. Оглянувшись, бабка спросила:

– Саша, ножки не замёрзли?

– Немного… – сонно ответил Сашка.

Агафья Кирилловна потащилась к двухэтажному строению, из трубы которого плыл дымок, истыканный искрами. Дорога шла к крыльцу, расходясь перед ним на дорожки, присыпанные снегом. Сашка, высунув нос из тряпья, промямлил:

– Приехали, баба?

– Приехали; это пекарня, где тётя Полина работает.

– Мы на работу к ней? – оживился малый.

– Нет, домой: за той дверью хлебушек делают, а за этой она с дочкой Зиной живёт, – терпеливо объяснила бабушка внуку.

Полина встретила улыбками гостей. Квартира её – образец уюта: пол в сенях выскоблен добела, а в маленькой комнате на полу коврики. На правой стороне жаром веяла печь, слева, у стены, стояла скамейка. Окно прикрыла занавеска. У окна расположился стол, служа для стряпни и приёма пищи. Ещё здесь находились две кровати – широкая, с пышными подушками, и односпальная – с подушкой, прикрытой кружевницами.

Полина, продолжая улыбаться, посадила малыша на скамейку, и расшнуровала ему ботинки.

– Ножки не замёрзли? – спросила.

– Ботинки замёрзли, их на печку нужно, – вяло ответил Сашка, боязливо глядя на тётю.

– Что сказал? – спросила Полина.

– Ботинки замёрзли, – повторил Сашка.

Полина, сняв ботиночек, ахнула: носок был в инее.

– Батюшки, ты обморозила ему ножки! – воскликнула она, повернувшись к бабке. В самом деле, пальцы на маленькой ноге побелели. – Зинка, скорее снег принеси! – крикнула Полина дочке, стянув с малыша другой ботинок.

Зина, бросив книгу, выбежала из дома. Вскоре малый лежал в постели, облепленный горчичниками.

– Тётечка Поля, – хныкал он, – хватит: больно.

– Ничего, потерпи, – строго сказала Полина, – зато не заболеешь.

Ночью у малыша начался жар, он метался, просил пить. Полина с матерью просидели рядом с ним до утра. А утром тётка привела домой врача из местного Дома отдыха. Оглядев мальчика, врач, маленький и седой, приказал везти мальца в больницу.

– Может, серьёзно, бабоньки, – высказался, качая головой. – Похрипывают лёгкие…

Полина взглянула на Сашку жалостливо.

– Как же такого везти? Может, оставить?

– Баба, не дури! – прикрикнул врач. Он что-то накарябал на листке. – Вот записка, примут без промедленья.

Сашка продолжал бредить, не узнавая никого. Пришла Зина, которую Полина отправляла куда-то:

– Еремеев запрягает!

– Слава богу, есть добрые люди… а то чтобы мы делали без лошади… – сказала Агафья Кирилловна.

– Это наш конь, Еремееву в город и так ехать, попутно и подвезёт, – пояснила Полина.

В окошко виден был мерин-тяжеловес.

– Справный! – удивлённо сказала Агафья Кирилловна.

– Уже месяц, как у нас. Теперь за мукой сами ездим.

Возчик щёлкнул кнутом, конь побежал рысью, откидывая с копыт белые лепёшки. Вот и бугор, на который тащила бабка Агафья сани. Сашка застонал. Агафья Кирилловна заглянула под платок. Показался пар.

– Закрой, а то сильней простудишь, – подсказала Полина. – Еремей, быстрей!

Еремеев взмахнул кнутом. Сани помчались быстрей ветра.

22

«Не удаляйтесь, братишки», – просил Назаров. Усталость и стужа заглушили боль в его руке, и он попробовал даже ей грести. Мгла окутала море, оно, как ночной хищник, становилось всё энергичнее, без жалости швыряя моряков из стороны в сторону, как будто пыталось отнять у несчастных моряков доску. Но и с этой деревяшкой долго им не продержаться: холод становился невыносимым, зубы стучали, как часовые механизмы. У Василия затвердела нога, ему в голову пришло постучать пальцами по ней, но страшно было оторваться от доски.

– Что ж, пора, – сказал Фёдор.

– Подыхать? – мрачным голосом спросил Василий.

– Зачем подыхать? – отвечал Фёдор, и, как будто волшебник, откуда-то достал фляжку. – Эту посудину ношу у себя на поясе, и даже сплю с ней. Отхлебни!

Василий отвернул пробку и глотнул. Это был спирт! Огненная влага согрела переохлаждённые сосуды, Василий даже почувствовал боль в затвердевшей ноге. А Фёдор, глотнув пару раз, сытно крякнул, как обычно делается перед закуской.

– Жизнь хороша! – пошутил.

Недалеко болтался на волнах Назаров. Живой ли? Загребая воду, моряки подплыли к нему. Живой, только голова его опустилась, а руки повисли, как плети. Фёдор открутил пробку и поднёс ко рту товарища фляжку. Тот с усилием приподнял голову, глядя мутными глазами перед собой: сознание его не работало. Но через минуту – ай да лекарство! – оцепенение его убавилось, и он попросил добавки.

– Хватит, будем тянуть, – сказал, убирая фляжку, Фёдор.

Прошло ещё некоторое время; море продолжало болтать моряков, но это был не шторм. Однако уже опустела фляжка. Замерзающие моряки почувствовали конец. И вдруг раздался невдалеке звук двигателя! «Эй!» – пытался крикнуть Назаров, но лишь прошептал. Однако, что это за шум? Ниспосланная судьбой награда за муки? Не хотелось думать, что это фашисты: зачем судьбе сложности, они и так почти мертвецы. Это, конечно, свои!

Луч прожектора ударил по зыби морской, в полста метров от моряков из темноты вырвался катер. Свет обжёг глаза морякам; от катера, покачиваясь на волнах, отделилась шлюпка.

23

Спасённые моряки проспали десять часов после того, как их растёрли спиртом, напоили обжигающим губы бульоном и заставили проглотить горсть таблеток. Подобравший их катер покачивался у берега. Под сочувствующие взгляды спасшей их команды, отдохнувшие и выспавшиеся, троица сошла на берег.

Фёдор стал на колено и сжал в ладони горстку земли.

– Милая! – шепнул.

– Побереги слово для барышень, – сказал, засмеявшись, Василий.

– Э-э нет, мне землица важней девиц. Я хлебороб, и, когда купались, думал, увижу ли её, – засерьёзничал Фёдор.

Они подошли к высокому кирпичному зданию. И только здесь обратили внимание на одежду. Дело в том, что одели их на катере в то, что попалось под руку. На Василии висел старый бушлат, вымазанный в мазуте, бескозырка тоже была в пятнах; у Фёдора же наблюдалось другое несчастье: рукава бушлата доставали лишь до локтей, и он их постоянно натягивал, при этом в плечах нешуточно трещало; лишь Назарова одели сносно. Махнув рукой на внешность: всё равно сейчас ничего не исправить, вступили моряки в здание, под крышей которого висела серьёзная надпись: «Управление Морского порта».

В широком вестибюле толпились молодые солдаты, бравые моряки, мелькали женщины. По лестнице поднималась девушка.

– Извините, дамочка, – обратился Фёдор к ней, – где занимается начальник Управления?

– Начальник Управления? – тоненький голосок. – На правом крыле второго этажа. Но его пока на месте нет.

Василий глянул на неё внимательней. У девушки на щеках вспыхнул румянец.

– Вы тут трудитесь? – спросил Василий.

– Да, – ответила она, справившись со смущением, – пропагандистом от горкома партии.

В дальнейшем разговор их продолжился глазами – они глядели друг на друга, его же товарищи были будто далеко.

– Дамочка, проходите, – из глубины пробасил Фёдор. – А ты, Вася, перестань засматриваться на девиц, не время.

– Интересно, почему не время? – спросила, засмеявшись, девушка. Похоже, она не думала уходить.

– Потому что мы пока здесь, а завтра неизвестно, куда пошлют, – пояснил за Фёдора Назаров, поправляя руку, в повязке. – Видишь, какие мы? Погорельцы…

– Слышала, корабль потопили, вы не с него?

– С него, – подтвердил Фёдор.

– Ой… Тогда пойдёмте к секретарю, – сказала она, глянув на Василия сочувственно, и бодро застучала каблучками по ступенькам лестницы. – Не отставайте!

– Зачем нам секретарь? Нам начальник Управления нужен или комендант, – шагая за ней, ворчал Назаров.

Она остановилась у двери с надписью: «Секретарь парторганизации», кинув взгляд на Василия. Троица вступила за девушкой в кабинет, где сидел за письменным столом, погружённый в раздумья, мужчина неопределённого возраста: моложавый вид не гармонировал с шапкой седых волос.

– Александр Сергеевич, – обратилась девушка к нему, – это люди с «Нахимова».

Партийный работник, быстро встав из-за стола, пожал морякам руку и показал на диван:

– Присаживайтесь. С того, значит, света прибыли…

– Похоже на то, – смущённо ответил Фёдор.

– Пережили… Так, а члены партии присутствуют средь вас?