Полная версия
Предстоял визит в магазин. Кравцов собрался, взял деньги, запер дверь, не забыв включить сигнализацию. Спустился с лесенки-крылечка – и на этом его путешествие застопорилось.
Потому что неподалеку стояла девушка в белом платье. И судя по всему, ждала именно его.
Наверное, поклонница, подумал Кравцов скептически. Простояла, бедная, все утро, ожидая своего кумира. А тот позорно продрых до полудня. Ой, как стыдно…
На самом-то деле на улицах его, конечно, не узнавали и автографов не спрашивали, – обе книги вышли без портрета автора. Давней, из юных лет, знакомой гостья тоже быть не могла – слишком молода. Оставался один вариант – увидела Кравцова вчера во время его автопрогулки по Спасовке – и влюбилась с первого взгляда. И теперь мается и стесняется, не зная как подойти. Ну и бог с ней, Кравцов облегчать ей задачу не собирался.
Равнодушно скользнув по девушке взглядом, он двинулся мимо.
И тут же выяснилось, что Кравцов ошибся в гостье. Робостью и стеснительностью та не страдала.
– Леонид Сергеевич! – позвала она уверенным голосом.
Он обернулся, посмотрел на нее внимательно.
Девушка была молода и красива – лет девятнадцать, много двадцать, золотистые волосы, синие глаза, точеная фигура…
Но Кравцову вовсе не от этого показалось вдруг, что из мира исчез весь воздух – абсолютно весь, до последней молекулы. И не от этого захотелось крикнуть ей: тебя нет! нет!!! сгинь! развейся! Он не крикнул ничего, бесполезно кричать в безвоздушном пространстве…
Девушка что-то говорила – губы беззвучно шевелились. Он попытался ответить – и ничего не получилось, но, наверное, девушка умела читать по губам, потому что добавила что-то еще – так же беззвучно. Затем она улыбнулась.
Кравцов понял, что сходит с ума. И обязательно сойдет, если только раньше не задохнется.
А еще он понял, что отнюдь не проснулся, когда в своем кошмаре ударил кулаком в окно погребенного под толщей воды вагончика. Все последовавшее – и звонок Танюшки, и завтрак, и поход в магазин – было всего лишь сновидением.
Кошмар продолжался.
3Впервые это случилось два года назад.
В своем первом опубликованном рассказе Кравцов изобразил реально существовавшего человека, к которому, так уж получилось, испытывал более чем неприязненные чувства. Фамилию не упоминал, ни настоящую, ни чуть измененную; внешность в подробностях тоже не описывал.
Просто в один из начальных моментов работы понял, что некий, до тех пор безликий, персонаж – не вызывающий симпатии и обреченный в финале погибнуть – тот самый человек. И продолжил писать, уже зримо представляя знакомое лицо и фигуру, подставляя знакомые поведенческие реакции в рожденные своей фантазией повороты сюжета…
Персонаж, как планировалось, погиб. От удара ножом в горло – Кравцов предпочитал круто замешанные сюжеты. Рассказ долго валялся без дела, а потом его принял один «толстый» журнал и напечатал в первом номере следующего года.
Номер еще готовился к печати, когда Кравцов, обзванивая и поздравляя в предновогодний вечер друзей и знакомых, услышал дошедшую до него с большим опозданием весть: человек, послуживший прототипом убитому в рассказе, умер. Умер в тридцать восемь лет. Умер от рака гортани.
Кравцов отчего-то не спросил: оперировали его перед смертью? Наверное, побоялся узнать, что оперировали, что отточенная сталь коснулась именно горла, что попадание оказалось стопроцентно точным. Вместо этого выдавил из себя: когда? Минувшим летом, в июне, ответили ему. Июнь ни о чем Кравцову не сказал. Рассказ к тому времени был уже полгода как написан, но, кроме двух-трех человек, его никто не читал, даже в журнал Кравцов отправил рукопись позже. И черт дернул его спросить: когда обнаружилась болезнь? Собеседник, так уж получилось, помнил это с точностью до дня. И назвал дату, когда участкового врача посетили первые подозрения. Потом он говорил что-то о направлении на исследование и о его результатах… – Кравцов не слышал ничего. Торопливо скомкал разговор, торопливо загрузил компьютер, открыл нужный файл… И долго смотрел в экран невидящим взглядом. Дата под тем самым рассказом разнилась с только что названной ему на ОДИН ДЕНЬ.
Первые признаки рака обнаружились через сутки после того, как Кравцов поставил финальную точку.
Это могло быть совпадением. Это, черт возьми, и было совпадением! – как уверил он себя позднее. Но, как выяснилось, это стало не последним совпадением…
Два последовавших, впрочем, чересчур роковыми и кровавыми не показались. Просто Кравцов описал два события, достаточно случайных, – которые и произошли спустя какое-то время. Мелочи. Но в сочетании с первым фактом – заставившие задуматься мелочи…
Хотелось с кем-то поделиться. Посоветоваться. Но с кем? Жена, рационалистка до мозга костей, вполне была способна натолкнуться на десяток идущих подряд невозможных совпадений – и легко объяснить каждое из них случайностью. Прочие материалисты-рационалисты тоже помочь не могли. К гражданам же, всерьез подвинутым на всевозможных парапсихологических теориях, Кравцов относился с легкой брезгливостью. Он сам использовал мистику и бесовщину в своих триллерах, – но как элемент игры, не принимая всерьез.
Единственным человеком, с которым Кравцов мог бы (и хотел) посоветоваться, был сибирский писатель Сотников. Дело в том, что в своих книгах этот известный фантаст тоже порой угадывал. В частности, описал смерть в авиакатастрофе знаменитого на всю страну политического деятеля – за три года до реальной катастрофы и смерти.
Но ехать в далекий Иркутск не хотелось (да и как объяснить с порога такую цель приезда?), телефон отпадал по тем же причинам…
Проблема разрешилась легко. Сотников приехал сам. Не на время – совсем переехал в Питер. Так уж совпало… И к тому времени, когда его шапочное, в литературной тусовке завязавшееся знакомство с Кравцовым перешло в чуть более близкое, – у того возникла новая проблема.
…Сотников тоже оказался материалистом и скептиком. Объяснял все просто: совпадения. Да, выдернутые из миллионов исписанных страниц и миллионов произошедших событий, – ошарашивают. Но если сравнить с. числом никак не сбывшихся строк… Хотя допускал: талантливые писатели могут лучше прочих граждан чувствовать тончайшие нюансы настоящего и гораздо удачнее – скорее всего, подсознательно – экстраполировать будущее. Неуверенное предположение Кравцова, что написанное слово может будущее творить, отмел с порога. И все-таки что-то он недоговаривал… Потому что Кравцов заметил: в последних книгах Сотникова практически перестали гибнуть главные герои. Да и вообще смертность среди персонажей уменьшилась в сравнении с прежними романами. В разы уменьшилась. На порядки… Тогда он спросил о конкретном: что делать с очередным опусом? Застрял в нем, как топор в сучковатом полене. Разладилось что-то в голове… Вымучиваю страницы, выдавливаю… Да еще проблема обнаружилась – в детском лагере, послужившем прообразом для места действия, неприятность случилась: что-то обрушилось, кое-кто из детей пострадал… А у меня в финале там рушится и горит все … И гибнут дети. Стоит ли дописывать? Материалист и скептик Сотников был краток: лучше отложи. У меня тоже много… отложенного. Опять Кравцову показалось – что-то осталось недосказанным.
Он отложил. И в тот же вечер взялся за другой роман. Тут же выяснилось – писательская машинка у него в голове вовсе не разладилась. Строки, абзацы, страницы шли легко – единственным ограничением стала собственная скорость печатания… Работал, как учил в свое время Мэтр, – до упора, до упаду… Выходило почти по авторскому листу в сутки… Кравцов радовался. Дурак…
Главным персонажем стала женщина. Вернее, беспощадно-красивое НЕЧТО, принявшее женский облик. Женщина-Воин, Ночная Лучница, посланная побеждать, – любой ценой. Не знающая жалости к себе и другим. И в финале платящая жизнью за шанс победить… Погибающая.
Она поначалу виделась Кравцову похожей на Ларису… Так, как бывает похожа младшая сестра или давняя фотография. Кравцов видел ее четко и ясно, в малейших деталях… Но постепенно облик героини менялся – и перед мысленным взором вставало другое лицо, другая фигура, другая пластика движений – хотя большое сходство с Ларисой оставалось.
Он отстучал объемистый роман запоем, за двадцать дней. Ночная Лучница погибла, так и не победив… Через три дня погибла Лариса.
С тех пор писатель Кравцов написал – выдавил, вымучил – две или три страницы. Не от тоски, не от грусти потери, – наоборот, считал работу лучшим лекарством от безнадеги. Очень хотел писать – и не мог. Не видел того, о чем собирался поведать миру. Перед внутренним взором стояла искореженная «нива», как кровавые мальчики Бориса Годунова…
Писать по-другому – не видя – он не умел.
4Теперь он стоял перед собственным персонажем. Смотрел на лицо, которое представлял до мельчайших черточек в те странные и шальные три недели. И хотел крикнуть:
ТЕБЯ НЕТ! НЕТ!! НЕТ!!!
Не крикнул.
Наверное, в душе его уживались две ипостаси – мистик и скептик, иначе не смог бы Кравцов на полном серьезе и даже вполне правдоподобно описывать похождения восставших мертвецов и оборотней. И пожалуй, скептик был все же главнее. Сейчас он отодвинул коллегу в сторону и призвал, по примеру Сотникова, на помощь материализм, рационализм и парочку других «-измов», – помогло, и достаточно быстро. Рассуждал скептик примерно так: можно, конечно, предположить, что перед нами стоит плод авторской фантазии, неизвестно как материализовавшийся… Можно. Но почему бы, в порядке бреда, не допустить другую версию: Кравцов просто видел девушку когда-то раньше. Видел не мысленным писательским взором – обычно, глазами. Запомнившийся образ отложился где-то в дальнем-дальнем уголке – будто и нет его. А в нужный момент – когда Кравцов пускал в ход все ресурсы и неприкосновенные запасы мозга, проводя по двадцать часов в сутки над клавиатурой, – этот образ пошел в дело.
Браво, товарищ писатель. Делаете успехи. Сотников может вами гордиться.
Этот внутренний монолог промелькнул у него быстро, за считанные секунды, – к тому времени, когда наваждение ослабело, девушка успела сказать совсем немного. Кравцов начал слышать ее на полуслове, словно забывчивый звукорежиссер в студии хлопнул себя по лбу и торопливо включил микрофон, стоящий перед диктором.
– …подарил по двадцать экземпляров здешней библиотеке. Так что вы теперь в Спасовке писатель, многим известный.
Это она про Пашу, догадался Кравцов. Ну спасибо старому дружку, удружил, – появилась его стараниями первая поклонница. Похоже, нездешняя, – иначе сказала бы «нашей библиотеке»… Но общение с ней все равно что-то не вдохновляет – слишком уж похожа на Ларису и на ту, другую…
Он натянуто улыбнулся, ничего не ответив. Девушку его молчание не смутило.
– Скажите, пожалуйста, – сказала она, – у вас в «Битве Зверя» Заруцкий, он же Азраэль, – ангел Света или все-таки Тьмы? Там, в конце можно понять и так и этак…
– Так оно и задумано, – снова улыбнулся Кравцов, уже вполне искренне. И стал объяснять, что и как у него задумано…
Чего бы ни хотела девушка от Кравцова, подход она выбрала безошибочный. Хочешь свести более близкое знакомство с ребенком – спроси о его любимой игрушке. С женщиной – спроси о ее ребенке. Писателя, особенно начинающего или вконец исписавшегося, надежнее всего спрашивать о его книгах.
Короче говоря, вскоре обнаружилось, что Кравцов идет рядом с девушкой – но отнюдь не к магазину, а в противоположную сторону – по дорожке, ведущей к Спасовской церкви. И с большим жаром продолжает начатые объяснения…
Потом разговор перешел – Кравцова удивило, с какой легкостью и плавностью – на более общие литературные темы. С ней вообще все получалось на удивление легко – не с литературой, с девушкой… С литературой у Кравцова в последнее время отношения складывались непростые.
Когда сквозь зелень лиственниц показалось желтое здание церкви, Кравцов понял: пора знакомиться. Знать, судьба такая. Спорить с судьбой он давно отучился.
– Не стоит говорить мне «вы», – сказала девушка, как будто прочитав его мысли. – Меня зовут Аделина, только не надо называть меня Линой, не люблю это имя. Лучше просто Ада.
В этот момент та часть натуры Кравцова, что искала связи и закономерности в любых случайностях, если было их больше одной, – эта его часть просто-таки остолбенела и застыла на месте. Имя девушки почти полностью совпадало с именем той, рожденной его писательской фантазией… Второе «я» – Кравцов-скептик – толкнул незримого коллегу локтем в бок: что, мол, челюсть-то отвесил? Если ты ее уже видел – и забыл, то с тем же успехом мог услышать ее имя, достаточно редкое, – и тоже забыть. А потом использовал в романе. Только и всего.
Короткая и невидимая миру схватка закончилась решительной победой Кравцова-скептика. И на слова девушки ответил именно он:
– Согласен, Ада. Но тогда ответная просьба: и вы зовите меня на «ты» и по фамилии, Кравцовым.
Он говорил и сам удивлялся себе – обычно переход на «ты» занимал у него куда большее время. Даже с молодыми симпатичными девушками.
– Вы тоже не любите… – начала было Ада, но быстро перестроилась: – Ты тоже не любишь свое имя?
– Полное – Леонид – еще ничего, – вздохнул Кравцов. – Так ведь все тут же начинают сокращать: Леня, Ленчик, Леон, Лео… Тьфу.
– Хорошо. Клянусь и обещаю: никаких Ленчиков! – Она засмеялась. – Кажется, по такому поводу полагается выпить на брудершафт?
Прозвучало это полушутливо. Но лишь полу-.
– Увы, здесь не наливают, – в тон ответил Кравцов, кивнув на церковь.
Она сказала неожиданно серьезно:
– Мне вообще не по душе этот храм… Какой-то он… Похож на лебедя с ампутированными крыльями.
Кравцов кивнул. Сравнение ему понравилось – точное и емкое. Писательское.
Церковь в Спасовке стояла когда-то красивейшая, знаменитая на всю округу – высокая, с девятью устремленными ввысь куполами, за много верст видными в хорошую погоду. И ныне, глядя на ее остатки, становилось ясно: архитектурный памятник был незаурядный. Но осталось после Великой Отечественной немного – всю верхнюю часть, все купола-маковки срезало как ножом снарядами. Потом, после войны, прилепили на скорую руку сбоку, на самом краю крыши один куполок под скудную звонницу – так он и стоял уж сколько десятилетий; и выглядела бывшая красавица-церковь странно и неприятно – действительно как лебедь с ампутированными крыльями… Точнее не скажешь.
– Тогда тебе придется пригласить меня в «Орион», – вернулась к теме Ада. – Единственное подходящее место здесь. Остальные – для иссыхающих от жажды пролетариев сохи и сенокосилки. А пить на брудершафт разливной портвейн – даже с известным писателем – совсем не романтично. Значит, кафе «Орион». Найдешь, где это? – спросила она, не давая Кравцову времени на раздумья.
– Найду, – ответил он с легким сомнением. В трафаретном сценарии знакомства Ада играла явно не свою роль. Мужскую. Времена… Или у поклонниц это общепринятая тактика?
– Тогда в семь вечера, у входа. Договорились? – Она улыбнулась так, что легкое сомнение Кравцова стало невесомым и бесследно рассеялось в околоземном пространстве.
– Договорились.
– А сейчас мне пора, – сказала Ада. – Надо немного побродить по кладбищу в одиночестве. Знакомые – когда узнали, что еду сюда на все лето – просили разыскать могилу одного предка. И привезти им фотографию.
– Может, поищем вдвоем?
– Не стоит… Место тут такое, что не стоит.
Сформулировала она не особо внятно, но Кравцов понял. Спасовское кладбище – спускающееся по склону к Славянке величественным амфитеатром – было старое, красивое и напоминало парк куда сильнее, чем уцелевшие возле графских развалин липы. Но прогулки с девушками здесь действительно казались неуместными…
…Глядя, как мелькает среди зелени, удаляясь, белое платье, Кравцов подумал: а ведь меня только что «сняли». Или «склеили». Впрочем, неудовольствия эта мысль не вызвала.
5Вернувшись в вагончик, Кравцов первым делом загрузил в холодильник купленные продукты из двух полиэтиленовых пакетов. Затем прошел в бригадирскую, увидел компьютер – и вспомнил про обещанную Танюшке сказку. Учитывая его нынешнюю скорость письма, начать стоило прямо сейчас.
Кравцов включил свой раритет, уселся перед экраном, задумался. Сказка о предмете… Что бы этакое сочинить не слишком банальное? Описать клинок, дремлющий в музейной витрине и вспоминающий о былых сражениях? Не больно-то оригинально, кто только не живописал поток сознания колющих и режущих предметов. Стоит взять что-нибудь более современное… Пулю, например. Сочинить, как она уныло сидит в обойме, стиснутая шейкой гильзы, в окружении точно таких же товарок. Но она, в отличие от них – тупо и неохотно ждущих своей очереди отправиться в первый и последний полет, – она видит сны о прекрасном солнечном мире, и мечтает познать его, и мечтает вырваться – пусть с болью и кровью – из тесного плена. А потом – выстрел! И она летит, и успевает исполнить мечту за короткие мгновения полета – и разлетается на куски в конце его не от сидящей внутри капельки ртути – но просто от счастья. В финале можно добавить всего одну фразу – что взорвалась она, попав в голову парнишки-срочника при первом штурме Грозного…
Идея неожиданно понравилась, он даже потянулся к клавиатуре, но вовремя опомнился, представив такой опус в тетради пятиклассницы. Вообще-то теща жестко редактировала его «помощь» Танюшке… Но тут случай клинический, редактура бессильна.
Другой небанальный предмет в голову не приходил. Банальные же вызывали скуку. Он кинул взгляд вокруг. Ничего интересного.
И тут замурлыкал телефон.
Танюшка? – подумал Кравцов. Вот пусть и конкретизирует задание.
Но это оказался Пашка-Козырь.
– Паша, назови первый пришедший в голову предмет, – тут же попросил его Кравцов.
– Э-э-э… Кравцов, у тебя все в порядке? Может, мне подъехать? – В голосе Паши слышалась тревога.
– Назови, назови, мне для работы надо.
Козырь успокоился мгновенно:
– Так бы и сказал… Ну карандаш.
– Почему карандаш? – удивился Кравцов.
– А я его в руках держу… Слушай, я вообще-то по делу…
Дело у Козыря оказалось следующее: в пятницу он приезжает в Спасовку, Наташа с детьми приедет в субботу или воскресенье – а пока они не подъехали, есть мысль сходить на охоту. Да он и сам знает, что весенняя закончилась, но у него есть разрешение на отстрел с научными целями. Нет, какие там лоси-медведи и большие компании, – скромно, вдвоем, пострелять по вальдшнепам на тяге… Короче: брать ружье для Кравцова? А-а, свое есть и к пятнице подвезет? Тогда все, пока.
Закончив разговор, Кравцов набрал большими буквами через весь экран обретенное с Пашкиной помощью название: «СКАЗКА О КАРАНДАШЕ», подумал и приписал сверху «Татьяна Кравцова». Пусть будет такой псевдоним…
Начало родилось на свет с изумительной легкостью: «Жил-был Карандаш…» А потом.
Потом он увидел. Увидел этот самый карандаш, и как он жил, и кем он был, и какие у него случились проблемы, и как он с ними боролся…
Он не видел текста, стремительно возникающего на экране. Не видел клавиш. Он оказался там. Внутри. В глупой сказке о глупом предмете…
Когда на экране появились слова «Тут и сказке конец», Кравцов медленно, походкой сомнамбулы, добрался до холодильника и достал припасенную на всякий случай поллитровку… Он прозрел! Сто наркомовских грамм принять по такому случаю полагалось… Он не задумывался о возможном качестве родившегося текста, и о том, что вернувшийся дар может и не коснуться создания триллеров, и о том, что карьера детского писателя-сказочника никогда его не привлекала… К чему задумываться? Только что, сию секунду прозревшему человеку все равно, что перед глазами – картина Рафаэля или панорама городской свалки, важен сам процесс…
Он выпил законные наркомовские и стал читать – медленно, вдумчиво. Потом – еще медленнее, внося необходимые правки. Теща, понятно, не оставит от сказки камня на камне… Не суть. Процесс пошел!
Кровавые мальчики исчезли из глаз.
Надолго ли?
Татьяна Кравцова
СКАЗКА О КАРАНДАШЕ
Жил-был Карандаш. Жил в стакане, что на столе у Сережки. Их там много жило, карандашей. Но все были острые, а этот – тупой. Обидно.
Другие дразнились:
Тупой – геморрой!
Тупой – рот закрой!
Тупой – штаны с дырой!
Тупой! Тупой! Тупой!
Он хотел объяснить:
– Я не тупой, я просто незаточенный…
Куда там… Дразнили пуще прежнего, вовсе уж неприлично. Так жить нельзя. И Карандаш пошел к Точилке. (Карандаши часто гуляют, когда их никто не видит. Порой забредут куда-то – вовек не отыскать. Так и приходится идти в школу – без них.)
– Добрый день! Поточите меня, пожалуйста!
Карандаш был тупой, но очень вежливый. По жизни это помогало, хотя не всегда.
Точилка оказалась китайской. Красивая, в виде собачки. Морда у собачки-точилки улыбалась. А карандаши ей засовывали… В общем, с другой стороны.
– Сиво-сиво? – сказала Точилка по-китайски. – Мая-твая не панимай…
Вежливый Карандаш объяснил:
– Уважаемая Точилка! Разрешите мне засунуть, то есть засунуться, в общем, залезть вам в…
Он сбился и замолчал. Карандаш был молод и застенчив. И в первый раз имел дело с точилками.
Но Точилка поняла.
– Сунь-сунь? Эта мозина… – сказала она по-китайски. И добавила на чистом русском:
– Деньги гони!
Денег у Карандаша не было.
– А без денег никак?
– Сиво-сиво? – снова сказала Точилка. – Мая-твая не панимай…
Карандаш отправился к Рублю. Тот давным-давно закатился в щелку и лежал там, никем не замеченный.
– Уважаемый Рубль! Не могли бы вы дать… дать мне… в общем, дать мне себя, чтобы…
Карандаш опять сбился. Но Рубль все понял, он был очень умный. У него даже имелась голова – большая, лысая, изображенная в профиль.
– Вег'нуться в г'ыночные отношения… – вздохнул Рубль. – Заманчиво, заманчиво… Увы, батенька, увы. Я неденоминиг'ован и сг'едством платежа послужить вам не смогу.
Карандаш не знал таких слов. Но понял, что ему опять отказали.
Рубль наморщил лысину и добро прищурился.
– Но дам вам совет, батенька. Тут недавно пг'олетал Доллаг'. Падал… Очевидно, на пол. Попг'обуйте договог'иться с ним…
– Спасибо, уважаемый Рубль. До свидания.
Доллара на полу Карандаш не нашел. Наверное, тот снова поднялся. Доллар надолго не падает.
В стакан Карандаш не вернулся. Ну их, этих острых, что считают себя умными. Грустный и несчастный Карандаш лежал на полу. Пыльно и скучно, зато не дразнят.
Там его и нашла Танюшка. И тут же радостно прокричала эту новость:
– Я нашла карандаш!!!
– Это мой! Отдай! – восстал Сережка против наглого передела собственности.
Счастье – это быть кому-нибудь нужным, подумал Карандаш, когда с двух сторон в него вцепились четыре руки. И стал счастлив.
Он счастлив до сих пор. Вернее, они – две половинки карандаша. Никто не дразнит их тупыми, обе заточены. Обе при деле: пишут, чертят, рисуют, подчеркивают, ковыряют в ухе… Регулярно навещают Точилку. Правда, после каждого визита становятся короче. Скоро совсем кончатся. Тут и сказке конец.
Глава 3
27 мая, вторник, вечер
1Романный герой – если уж не получилось умереть с любимой женой в один день – просто обязан хранить верность усопшей супруге в течение хотя бы десятка глав после похорон. Закон жанра.
В романах писателя Кравцова действовали другие герои – да и сам он был другим. Нельзя любить мертвых, и невозможно изменить мертвым, – можно лишь хранить о них светлую память. По крайней мере, Кравцов считал всегда именно так.
Короче говоря, новая женщина в жизни Кравцова появилась через два месяца после гибели Ларисы. Появилась и быстро исчезла. Потом появилась вторая, третья – и тоже не задержались. После расставания с четвертой он понял – да, мертвых любить нельзя. Но попасть в ситуацию, когда заменить тебе ушедшую любимую никто не может, – вполне реально. Что, собственно, с ним и произошло.
Не то чтобы у него так уж свербело уложить кого-то в неостывшую супружескую постель… Нет, скорее хотелось заполнить хоть чем-то огромную зияющую дыру, появившуюся в его жизни. Чтобы самому не свалиться туда…
К пятой своей попытке – произошла она совсем недавно, месяц назад – он подходил аккуратнейшим противоторпедным зигзагом. Не хотел, если что не сложится, портить жизнь хорошей девчонке.
Но казалось – на этот раз сложится все. Во-первых, была Жанна умной женщиной, а с дурами, на какие бы чудеса они ни оказались способны в постели, у Кравцова дольше недели романы не затягивались. Во-вторых – общность профессиональных интересов. Она занималась всем понемногу – переводила с английского, редактировала, писала критические статьи, – и все вполне успешно… Пробовала силы и в беллетристике – здесь результаты оказывались немного хуже, самостоятельно выстроить сюжет у Жанны не получалось, но в соавторстве была способна сработать неплохую вещь. Чем не подруга жизни для писателя? Наконец, в-третьих, Кравцов считал, что разница в возрасте у них идеальная для супружеской пары: ему тридцать три, ей двадцать шесть. Все шло своим чередом, ни он, ни она не торопили события, но и не медлили, и казалось…
