Полная версия
Узют-каны
Михаил Михайлович Стрельцов
Узют-каны
© Издательство «РуДа», 2019
© М. М. Стрельцов, 2019
© С. А. Григорьев, иллюстрации, 2019
Пролог
Никифырыч широко зевнул и прикрыл рот ладонью. Приспичило же кому-то лететь к чёрту на рога в пять часов утра! Да ещё и в выходной! Ранний сентябрьский холодок забрался за ворот и пощекотал лопатки. Вадик, радист, уныло курил, присев на корточки.
Из тумана, как на фотографии, со стороны метеостанции начали проявляться люди. Первые высокие фигуры рассекали грудью утреннюю прохладу. Их безукоризненные костюмы, тяжёлые квадратные челюсти и короткие стандартные стрижки навевали мысли невесёлые. Этим парням ничего не стоит выхватить из подмышки пистолет и изрешетить вертолёт вместе с экипажем. Следом за ними, скрючившись под тяжестью цилиндрического предмета, семенили два курсанта-связиста.
– Осторожней! – прикрикивал на них седовласый дедок в белом костюме.
– Ишь, щёголь какой! – высморкался Никифырыч. – И откуда только занесло?
К группе присоединились начальник метеостанции и хмурый капитан из райотдела ОВД. Вадим сплюнул окурок и принялся помогать курсантам. Втроём они закатили контейнер в грузовой отсек, причем там тяжесть попутно зацепилась за трос и, вырвавшись из рук, с грохотом заскрежетала, перекатываясь.
– Осторожно, прошу! – всполошился «белый» дед и внезапно бодро заскочил в вертолёт.
Типы с квадратными челюстями лениво оглядывали окрестности. Начальник метеостанции, юркий, пухленький добрячок, непрерывно снимал фуражку, заглядывал туда, вытирая платком лысину.
Контейнер напоминал собой гигантскую консервную банку серого цвета. Вадим прикинул по весу – с два ящика затвердевшего цемента. Цемент, кирпич, консервы, валенки и газеты – основной груз вертолётной компании «Никифырыч и Вадим», как в шутку окрестил её радист. Седой дедуля чуть ли не на коленях ползал вокруг контейнера, не щадя своего великолепного костюма.
– Всё в порядке, – выдохнул он и повернулся к пилоту, – но умоляю: доставьте как возможно осторожнее, и лишний раз не встряхивайте.
– Хрусталь что ли, папаша? – поинтересовался Вадим.
– Богемский, – хмыкнул один из квадратночелюстных.
Старик судорожно схватил радиста за плечо и часто-часто задышал, втягивая таёжный воздух в свистящие лёгкие.
– Вам плохо?
– Нет! Всё в порядке. Сердце, знаете ли, пошаливает…
– В общем так, Никифырыч, – начальник снял фуражку, заглянул туда, – карта у тебя есть, маршрут ясен, доставишь в целости и сохранности. За груз отвечаешь головой.
– Что везём-то?
– Это вас не касается, – отрезал капитан и строго взглянул на начальника, тот виновато напялил фуражку. – Докладывайте каждые пять минут. С вами летит академик Пантелеев.
– Но у меня же не пассажирский лайнер! Это всего-навсего старая рухлядь, которая навернётся при первом удобном случае. Ремонта лет пять не было!
– Разговорчики! Накаркаешь ещё! – щёлкнул зубами капитан. – Везти, как собственную семью. В случае непредвиденных обстоятельств – сразу же выйти на связь, и приземлиться в первом же приспособленном для посадки месте. Ясно?
– Между прочим, это гражданский вертолёт, – возмутился Вадим, но поймав умоляющий взгляд начальника, замолчал.
Оказавшийся академиком дедок печально вздохнул и, соорудив нечто вроде табурета из ящика и тюка валенок, присел рядом с контейнером, напоминая обиженную сторожевую собаку.
– Может, останетесь? Пошлём кого-нибудь из ребят, – капитан кивнул в сторону верзил.
Академик отрицательно покачал головой.
– Ну-с, с Богом, – отрезал капитан и исчез в тумане, за ним потянулись курсанты и короткостриженные.
– Никифырыч, ты смотри… того… – начальник раздосадовано махнул рукой и растворился в дымке, словно в молочном киселе.
Вадим уже примерял наушники.
Начальник метеостанции окинул недовольным взором пристроившихся на лавочке у входа мордоворотов, снял фуражку и вновь обнаружил в ней реденький клочок волос, вздохнул и прошёл в свой кабинет, где курсанты устанавливали рацию. В это время сверху послышалось характерное гудение вращающихся винтов…
Под ними раскинулась тайга. Вершины кедрача рвали туман и замирали тёмно-зелёными пиками. Неожиданно припустил дождик, прибивая остатки разорванного тумана к земле. Вертолёт шёл низко и медленно – сказывалась перегрузка.
Кедры ждали: вот-вот огромная стальная муха опустится чуть ниже и усядется на кроны, как кусок мяса на шомпол. Щёлкнула ветка, потом затрещал весь валежник, и обросший мхом валун, по которому ползали беспечные муравьи, приподнялся, вытянулся, запрокинул к небу косматую голову и тревожно замычал. Эхо разнесло рык вглубь чащи, где понурый лось встрепенулся и ринулся напролом, ломая молодняковые поросли. Всполошились разбуженные птицы, а кукушка по ошибке запорхнула в беличье дупло.
– За грибами бы сейчас, – выдохнул Никифырыч и взглянул вниз. Он много навидался на своём веку – и знаменитых кавказских хребтов, и просторных казахских степей, но эти горы, покрытые кипучей жизнью, нравились ему больше всего. Берёзовый сок, промысловая охота, шишки, ягоды, грибы – что может быть лучше?
– Откуда взялся этот академик? – пожал плечами Вадим. – В нашей-то глуши. Интересно, что всё-таки везём?
– Лучше бы нам этого не знать, – проронил Никифырыч и крепче вцепился в штурвал.
– Ну, а всё-таки? – не унимался радист, его светлые с рыжеватым отливом волосы гармонировали с восходящим солнцем. Упрямые губы, открытые, доверчивые глаза, не потерявшие своего юношеского блеска после трёх лет в морском флоте.
– Где ты служил? – спросил пилот.
– На подлодке. А то не знал? – удивился Вадим.
– Атомной, – напомнил Никифырыч.
– Угу, ну и что?
– Значит, всё должен понять. Обязательства о неразглашении подписывал? То-то.
– То в армии, а не на гражданке… Никифырыч! – лицо радиста стало жестковатым. Правда, что в Сумрачной Балке бункер под землёй?
– Чего не знаю, того не знаю.
– Чем они там занимаются?
– Наверное, тем, что мы везём, – ухмыльнулся пилот.
И тут же, как действительно накаркали, в кабину ворвался Пантелеев: его ранее блистательный костюм напоминал заплесневелую мешковину, волосы поднялись дыбом, перепачканные зелёно-жёлтым, в глазах – невыразимый печальный ужас.
– Там… – прошипел, – оно… Никто… Не должен…
В его руке появился пистолет. Никифырыч успел только удивлённо вскинуть брови, как через долю секунды над одной из них появилась аккуратная дырочка. Грохот и запах пороха оглушили и заложили уши. Вадим завороженно наблюдал, как дуло поворачивается в его сторону. Повинуясь инстинкту самосохранения, кинул в пистолет наушники. Съюлил на пол, в ноги академику. Выстрелом разнесло рацию, но больше Пантелеев стрелять не мог – тугие, эластичные шнуры от наушников сжали запястья, оказавшиеся за спиной, а пистолет нацелился в рот.
– Что мы такое везём, чёрт возьми?! – стараясь перекричать свою глухоту, орал радист. – Ты из бункера? Что мы везём? Зачем стрелял? И что будет, если не долетим?
– Конец света, – выдохнул академик, ему не хватало воздуха, лёгкие свистели.
Лицо юноши, пистолет, приборы, навек приподнятые брови на морщинистом лице – всё поплыло перед глазами. Над одной из бровей сидела красная муха, обугленная по краям. «Зачем там муха?» – мелькнуло в голове, но тут же стало неважным, кольнуло меж рёбер, и расплывающаяся реальность исчезла, уступив место мраку.
– Сердечник чёртов! Психопат! – выругался Вадим, уставившись на завалившееся тело.
Только что рядом с ним умерло два человека, но все чувства затмило ощущение надвигающейся опасности – вертолёт без управления! Вадим торопливо стащил старшего товарища с кресла и уселся за штурвал. Приборы сошли с ума, стрелки болтались, как камешки в погремушке.
Ориентируясь на бледное солнце, Вадим вёл вертолёт. Пот застилал глаза. Он просто не сумеет сесть в одиночку и без приборов! И этот запах! Вадим прислушался: за перегородкой кто-то катал пустые консервные банки. Вернее – банку! Она цеплялась за ящики и мотки троса, что заказали геологи из Промышленного; меняла направление, хаотично перемещаясь по отсеку. Откуда там пустая банка? Почему пустая? Потому что зацепилась за трос? Сейчас или тогда? Где же содержимое? Внизу всё ближе маячили пикообразные кедры и нагромождения валунов. Промелькнула лента реки. Какой ужасный запах! Как тогда – тс-с-с – под Вьетнамом – кто сказал, что русских там не было? – когда загорелось три отсека. И крики! Крики стояли в ушах:
– Братва! Горим! Горим!!! Гори…
Они бросились к задраенному люку, но на пути стояли мичман и старпом, наводя порядок матом и кулаками.
– Но там же люди! Моряки! Лёха! – вопил Вадим.
– Если откроете люк – мы сгорим к чёрту! Тоже! – крикнул мичман. – Но если здесь есть камикадзе, то клянусь, их сейчас не будет. Мы все тогда взорвёмся! – он достал пистолет и щёлкнул предохранителем.
– Горим! Братцы! На помощь!
– Васька! – крикнул кто-то и нерешительно сделал два шага к люку, и тут же согнулся пополам, обмякнув.
– Сосунки, я же предупреждал! – мичман отбросил выстреливший пистолет, сполз, прислонившись к вентилю, и закрыл лицо руками.
– Гори… Мать… ваш… Сво-о-о…
И вот сейчас опять пистолет, смерть, запах жжёной органики. Вадим чувствовал, как раскаляется штурвал, от обшивки несло жаром. Но он спокоен. СПОКОЕН. СПОКОЕН! Чей это голос? ТЫ НЕ УТОНУЛ ПОД ВОДОЙ И НЕ УМРЁШЬ В ВОЗДУХЕ – ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ ВЕЧНО! ВЕЧНО!
– Кто это? Чёрт бы тебя побрал!
Голос в голове рвал перепонки, хохотал, неистовствовал. Приборы бешено качали маятниками стрелок. Вадим уже видел надвигающуюся громаду тайги, но всё равно выпустил штурвал, зажимая руками уши, выпихивая локтем стекло в кабине – прыгнуть, разбиться, лишь бы не нюхать, не слушать – спрятать сознание от неприятного, всепроникающего голоса. Голоса цвета гари.
Что-то заставило обернуться. И за секунду до темноты и боли он увидел склонившиеся, нависающие, вскинутые брови, над которыми ширилась трещинами красная с белым муха. И глаза! Он никогда не видел таких глаз!
А НА ЕГО ПЛЕЧО ЛЕГЛА ТЯЖЁЛАЯ РУКА…
Часть первая
1
Кровати да стол – вот и весь их уют —И две – в прошлом винные – бочки —Я словно попал в инвалидный приют —Прохожий в крахмальной сорочке…В. ВысоцкийНебо нависло тяжёлым свинцовым полумраком, закрадывающимся в душу ощущением дождя – не того всепожирающего сумасшедшего ливня, а мелкого, муторного, моросящего. Но дорожки были сухие, с утра не пролилось ни капли, да и не прольётся – Молчун чувствовал это, хотя уже третьи сутки небо застыло в вязком полумраке. Но надежда на очищающий атмосферу дождь до сих пор оставалась несбыточной.
С противным карканьем пронеслась ворона. Её полёт перехватил находившейся в засаде порыв зябкого ветерка, перевернул, сбил с толку, и птица, обеспокоено задёргавшись в воздухе, сменила направление и, надрывно выкрикивая ругательства, умчалась в сторону тайги. Голуби, гордясь своей осанкой, тем не менее, частенько наклонялись и хватали клювами то обгоревшую спичку, то неуклюжего жука. Молчун бросил им горсть кедровых орехов и меланхолично двинулся по аллее, которая вела к декоративному трёхэтажному корпусу санатория, издалека напоминающему лесной домик из сказки про трёх медведей.
Прямо за зданием стеной поднимались кедрач и ельник, уводя высоко в гору, где отступали перед неумолимым Божеством железобетонной звезды, протянувшей великанские лапы к стальным проводам. Будто была готова выдернуть их в любую минуту из лап такой же гигантской звезды по другую сторону горы. Линия энергопередачи. Рядом с восьмилапой звездой – продолговатая арка подъёмника, остальные скрывались меж деревьев; и по ночам Молчун слышал скрежет покачивающихся тросов.
Он миновал лыжную базу и бассейн, присел на скамейку рядом с пустующими качелями и раскрыл местную газету в поисках программы телевидения. Озорной ветерок тут же спрыгнул с качелей и тоже принялся изучать газету, непрерывно шелестя бумажными краями, из-за чего газета как бы выпархивала из рук. Услышав знакомое тарахтение, Молчун поднял голову и долго следил за плоским животом ещё одного вертолёта, стремящегося куда-то вглубь тайги. Вертолёт спугнул ветерок, и тот спрятался у кухни в шёрстку дремавшего беспородного Тузика. Молчун уныло пробежал глазами колонку телепередач и свернул газету. На первой страница красовался снимок всё того же желтопузого вертолёта, и крупные чёрные буквы вещали: «ПОЖАР В СУМРАЧНОЙ БАЛКЕ ЕЩЁ НЕ ПОГАШЕН! ИТОГ ХАЛАТНОСТИ!»
Молчун взглянул на часы – до обеда оставалось пятнадцать минут – и углубился в чтение. Статья повествовала о том, что в течение трёх дней идёт интенсивное тушение пожара близ посёлка Майзас. По словам начальника МЧС В. С. Петрова, привлечены все имеющиеся в наличии средства, включая пожарные вертолёты и спасательные команды внутренних войск и отдела по туризму. Из-за недоступности дорог пожарные машины не могут принести пользу. В четверг прибыла комиссия по расследованию ЧС. Комиссия вылетала на место происшествия и выдвинула предварительную версию, которой и поделилась с журналистами. По их мнению, пожар был вызван обвалом заброшенной шахты. Не исключено, что на поверхность вырвались подземные газы.
Выходило, что матушка-Сибирь опять пукнула, и каменные глыбы, нарушив высоковольтную линию, раздавили метеостанцию, где и находился эпицентр взрыва, ставшего причиной пожара. Дальше журналист со смешной фамилией «Наш кор.» задавался вечным вопросом – кто виноват? И требовал на него ответить администрацию области. Затем приводились слова упомянутого В. С. Петрова: «Потушить пожар мы не в силах. Остаётся сдерживать его распространение на лесные массивы, а так же уповать на хорошие дожди». Решением комиссии являлось постановление об эвакуации людей из детских баз, домов отдыха, санаториев и посёлков, находящихся на возможном пути распространения огня.
Молчун зевнул, достал из нагрудного кармана нераспечатанную пачку сигарет, повертел её в руке и попытался привычно произнести рекомендуемый Леви текст:
– У меня есть выбор. Я могу закурить, а могу не курить… и так далее, чёрт возьми. Хочу – курю, хочу – не курю.
Он входил в новую жизнь и стремился отбросить старые привычки. Сколько сил и времени понадобилось на то, чтобы не считать по утрам мелочь и не бриться трясущимися руками! Как он мечтал, чтобы этот таёжный пожар внезапно ворвался в город и сжёг всего-навсего одну квартиру – чёрт с ней, с квартирой! Он представлял раскрытые от ужаса глаза, когда огонь постучит в дверь и распахнет её настежь, когда медленно приблизится к кровати и заглянет в расширенные зрачки…
– Ты здесь? Я думала, ты…
Какой-то своей частью, возможно, искрящейся ладонью полоснёт Её по лицу, схватит за волосы, превращаемые в палёную вонь. Уже дымится одеяло, тошнотворная гарь забивает ноздри… А тот, кто прикидывался другом, кто долгими вечерами выслушивал пьяный бред и видел, как трезвели глаза при упоминании о Ней, этот Иуда закричит, завопит, забьёт ногами под тлеющим одеялом, но будет поздно. Кулак огня, ломая зубы, влезет в распахнутый рот и сожжёт мерзкую душонку… А потом сгорит всё: вспыхнут шторы, заискрятся внутренности телевизора, лопнет кинескоп, куском поролона изогнётся и развалится кресло, рухнет дедовский стул с высокой спинкой, рванёт дезодорант на трюмо. Гардероб, повинуясь неистовой силе, распахнётся, и целый ряд повешенных на плечики Её займётся, разбрасывая разноцветные лоскутки. Он уж ощущал запах горелой ткани, перед глазами вился дымок – пусть всё сгорит: жизнь, любовь, долг, горит, тлеет, превращается в пепел, как эта сигарета…
Молчун сплюнул от досады, выкинул до половины выкуренную сигарету и, оставив газету на скамейке, направился к дому из сказки про трёх медведей. Ветерок только и ждал этого. Он напоследок заглянул в грустные глаза дружелюбно вытянутой морды вислоухого Тузика и принялся шелестеть, перелистывая страницы. Наконец ему удалось скинуть газету и закатить её под скамейку. В небе со стороны тайги прострекотала огромная стрекоза с жёлтым брюхом и красными опознавательными полосками на борту. Вертолёты в последнее время зачастили.
Молчун и этот проводил взглядом, ступил на крыльцо, почувствовав, как разбивается досада, распахнул дверь и побрёл по мягким ковровым дорожкам. Спокойствием веяло от выкрашенных бледно-голубых стен, от полукруглых абажуров, несущих неоновый свет, от обилия экзотической зелени в кадушках. Трепет благоговения прильнул к сердцу. Как хорошо в этом оазисе тишины и покоя, где никого не интересует – кто ты, что тебя сюда привело, даже твоё имя абсолютно ничего не значит и меняется на прозвище, данное каким-нибудь краснобаем и балагуром, который, казалось, был принадлежностью любого круга людского сообщества. Дом отдыха, дом отдыха – ему как никогда нужен отдых. Молчун, не поднимаясь в свою комнату, прямиком прошествовал в столовую. Что же не так? Почему внутри организма какой-то ленивый зверёк вертится и не даёт насладиться размеренным покоем? Имя этого зверька – эвакуация. По крайней мере, так окрестил его Молчун. Он вошёл в залитую светом столовую, пропитанную головокружительными запахами жареной говядины, сметаны в борще и еле уловимым ароматом свеженарезанных томатов.
– А вот и наш молчальник! – выкрикнул Балагур. – Нехорошо опаздывать.
Молчун выдвинул лёгкий, как перышко, стул и присел за столик. Ложка сама просилась в руки.
– Как погодка нынче? К дождю дело движется? – не унимался Балагур и подмигнул компании сотрапезников, тут же вляпав подходящий к теме погоды анекдот про Ржевского.
Интеллигент хмыкнул, Спортсмен уныло ковырял вилкой мясной биточек с лапшой.
– Ладно, ладно, – Балагур поднял ладони в положении «сдаюсь». – Не растревожишь ваше тёмное царство. Когда я ем, то глух и нем, как Молчун. Помните анекдот: «Хочэт и молчит!»?
За соседним столиком хихикнули женщины – анекдот знали все и, конечно же, от Балагура. Польщённый вниманием, он окунул ложку в борщ, облизнул тяжёлую и добродушную нижнюю губу, как бы договариваясь с ней о приёме пищи. Широкий из-за лысины лоб сразу покрылся глубокими продольными морщинами, крупный мясистый нос вдохнул горячий парок, поднимающийся из тарелки, и блаженно затрепетал. Небрежно выбритые щёки, обрамлённые широкими бакенбардами, надулись, а пушистые сплошные брови поползли вверх, открывая туманно-карие глаза, созданные для впитывания, втягивания, фиксирования любой информации и, может быть поэтому, слегка усталые. Молчун ясно видел такое лицо, встречающее вас за какой-нибудь конторкой ателье «Трикотаж» или «Ремонт обуви», хотя привычка Балагура щёлкать фотоаппаратом направо и налево могла быть и профессиональной. Широкая ладонь с обручальным кольцом на пальце сгребла надломив кусок хлеба. Сейчас он, как всегда, попросит добавки…
– Сестрёнки, а добавочка будет?
– Только для тебя, Боречка, – донеслось из раздатки.
– Всё жрёт и жрёт. И так пузо наел, – фыркнул Спортсмен. – Лопнешь – кто твоих двойняшек воспитывать будет?
– А я тебе, дистрофик ты наш, опекунство передам, – нашёлся Балагур.
– Сам ты дистрофик, – нечто похожее на улыбку выдал Спортсмен. – И болтаешь много! Бери пример с Молчуна. Во человек! Слов на ветер не бросает.
– Действительно, а почему вы всегда молчите? – поднял томные глазки Интеллигент.
– Старик Гёте как-то заметил, что человеку нужны два года, чтобы научиться говорить, а вся оставшаяся жизнь – чтобы научиться молчать. Как видишь, я справляюсь досрочно.
– Наш молчальник молчит-молчит, а если слово скажет, то оно на вес золота, – заметил Балагур.
– А ты Гёте читал что ль? – скривил губы Спортсмен.
Колючий, неприязненный взгляд обшарил сотрапезника. Белёсый ёжик волос, маленькие аккуратные ушки, слегка искривлённый приплюснутый нос и верхний ряд золотых зубов придавали ему сходство не то с никому не известным статистом, постоянно игравшим негодяев, не то с настоящим негодяем. Ни тем, ни другим Спортсмен, конечно, не был. И хотя тщательно скрывал фамилию, терпеть не мог давать автографы – его лицо всем обитателям санатория было знакомо. В течение пяти последних лет они, особенно мужчины, с восхищением и должной долей уважения всматривались в это, только немного не такое скептическое, а восторженное и темпераментное лицо на телеэкранах. А при словах: «Гол забил…» прилив гордости за земляка давал особое ощущение, что это ты сам обошёл двух полузащитников, прорвался в штрафную площадку и точёным вывертом отправил мяч мимо падающего в броске вратаря точно в девятку.
– Он у нас только прессу читает, – подмигнут Балагур. – Ходил за газетой?
– Что сегодня по телеку? – подхватил Интеллигент.
– Спокойной ночи малыши, – хмыкнул Спортсмен.
Борису шутка показалась забавной, и он расхохотался, хлопнув ладонью по столу. Как оказалось, не ко времени.
Дверь распахнулась, и вошёл новенький. Оживление сразу прекратилось, врастая в напряжённую тишину. Свежий зигзагообразный шрам стянул левую щёку, тяжёлая челюсть, рука на повязке – заметно прихрамывая, он опустился за свободный столик и потребовал:
– Пожрать и водки!
– Извините, но…
В неприкрытую дверь тут же впорхнула медсестра:
– Вам ещё нельзя вставать!
Новенький сопя и с видимым усилием приподнял голову, неожиданно нежно пригласил:
– Сядь, сестрёнка. У меня всё нормально.
Медсестра покорно присела. Тишина в столовой становилась гнетущей, вызванная сочувствием и страхом. Все уже знали, как Новенький попал на территорию санатория.
– Даже не поздоровался, – тускло усмехнулся Спортсмен.
– Расскажи подробно, – попросил Интеллигент.
– Обедом накормим, но водку не подаём, – обиженно звякнуло у раздатки в ответ на застенчивый шёпот медсестры, которой Новенький уже что-то наплёл на ушко.
– Рассказывать особо не о чем, – Спортсмен осушил стакан компота, маленький кадык вздрагивал при каждом глотке. Наконец, поставив стакан на стол, продолжил: – Пошли мы с Марусей за грибами…
– Это инструктор с лыжной базы? – уточнил Интеллигент.
– Не перебивай! – отмахнулся Балагур.
– Я, конечно, поприставал для порядка, – Спортсмен сделал два коротких рывка руками, разминая мышцы спины, что никак не вязалось с рассказом, – а потом видим – этот субчик в кустах валяется. Я подумал, что кто-то из своих уквасился. Помните, как Лысый до туалета не дошёл… Короче, она канючит: «Пойдём, посмотрим. Вдруг человеку плохо?» Ему было не просто плохо, а поплохело давно и прочно. От одежды одни лоскутки остались.
– Неужели он оттуда… из пожара? – интерес загорелся в телячьих глазах Интеллигента.
– Сергей Карлович сказал, что сообщит куда надо, – пояснил Спортсмен.
– Это сколько же километров он добирался? Пешком?
– Поправится, расскажет. Это я гарантирую, – Спортсмен хитро подмигнул, вышел из-за стол а и направился к Новенькому.
Медсестра с тоской затравленного зверька наблюдала, как её пациент поглощает биточки.
– Привет, погорелец, – Спортсмен осторожно хлопнул Новенького по здоровому плечу и присел рядом.
– Ты кто? – не поднимая головы прохрипел тот.
– Вот те на! А кто тебя вчера на горбу из леса тащил? Не помнишь?
– Болею я. Рука горит. В башке туман какой-то. Водки бы.
– Вам нельзя, – попыталась протестовать медсестра, – до приезда главврача вы мой подопечный.
– Как это нельзя? – почему-то возмутился Спортсмен, словно это ему отказали. – Человек, можно сказать, с того света прибыл. Ему сейчас всё можно. Шурик! – крикнул он через весь зал. – Там у меня в тумбочке лекарство стоит. Понял?
Интеллигент кивнул и растворился в бледно-голубом коридоре.
– Как дела? Что в прессе пишут? – поинтересовался Балагур.
– Если сегодня не будет дождя, завтра нам придётся уехать, – пояснил Молчун.
– Говорила мне мама – отдыхай в Крыму, – потянулся Балагур. – Неужели всё так серьёзно?
– Пишут, что огонь сдерживается. Но, по-моему, врут, – поделился Молчун.
Новенький внезапно повернулся в его сторону:
– Говоришь – горит?
– Синим пламенем, – отозвался Балагур.
Вернулся с «лекарством» Интеллигент. Не обращая внимания на протесты медсестры, Спортсмен набулькал Новенькому с полстакана и себе четвертинку:
– Ну что, погорелец, жить будем?
