Однажды в СССР

* * *

– Слышь, Марковна, я долго ещё буду с этим сопляком нянчиться?

Крупный Степан едва помещался в малюсеньком кабинете директора одиннадцатого магазина. Они вместе работали не один год и доверяли друг другу. Хотя в торговле доверие – понятие относительное. Если одного возьмут на горячем, к бабке не ходи, сдаст всю цепочку, коль менты этого захотят. Другое дело, что менты редко этого хотели, – кто ж рубит куст, с которого питается. Отломил веточку, сделал ритуальное жертвоприношение, получил «палку» по торгашам – и молодец. Но систему не тронь, а то и начальство по головке не погладит – кормятся-то все.

Марковна, тётка необъятных размеров, страдала одышкой даже сидя за столом, который на её фоне выглядел партой первоклашек.

– Стёп, через месяц у всех учеников теория начинается, им в двадцать восьмом будут лекции читать. Потом аттестация. А обратно я его не возьму – напишу отрицательную характеристику. Ты, кстати, тоже подпишешь – как продавец-инструктор. Так что месяц надо потерпеть.

– Не хрена себе – месяц потерпеть! А бабки за этот месяц кто заработает? Пушкин? Я и так уже месяц на подсосе. Тебе, кстати, тоже не отстегну – не с чего!

– Ну что, совсем, что ли, ничего не заработал? Не гони…

– А как? Я рублю, он же не умеет. Один раз доверил, так всю тушу искромсал – еле продали. А он «на поляне», торгует. И всё тютелька в тютельку взвешивает, гадёныш. Уж сколько раз добром разговаривал. Всё объяснял, показывал. Как весы «заряжать», как бумагу «наворачивать». Слушает, молчит, а смену сдаём – хрен да копейки. Один раз чуть по сусалам не съездил, до того довёл – так в стойку вскочил, кулачками трясёт, боксёр хренов. Теперь чуть что – огрызается.

– Не приведи господи, прибьёшь ещё! А он же несовершеннолетний. Ну ладно, с ним понятно. Но на блатных же имеешь? Имеешь! Я в окошко вижу, как к тебе с чёрного хода нырк да нырк. На пересортице девяносто рэ с тонны делаешь? Делаешь! За этот месяц ты десять тонн продал. Где моя доля?

– Да ладно, успокойся. Будет твоя доля. Но я имел в виду, что она будет меньше, чем обычно. С «поляны» же у нас – ноль. Кстати, его дружок – Олег зовут – в девятый магазин на Шаболовке тоже учеником устроился две недели назад. Так я поговорил с Пашей – тот не нарадуется. Я, говорит, ему всё рассказал-показал, так он по двадцать копеек с рыла снимает. Колбасит только в путь – за смену по стольнику зашибает! Нам бы такого ученика!

– Бог даст, всё будет! Ты давай, бабки неси. И не расслабляйся, – подвела она итог и совсем не по партийному перекрестилась.

* * *

Его достали. Все вокруг считали его белой вороной и неудачником. Это очень тяжело в семнадцать, когда самоутверждение на фоне зашкаливающих гормонов является превалирующей идеей фикс. Переломным моментом явилась, как ни странно, прогулка с Шукленковым.

Накануне состоялся финал первенства МГУ по боксу. Он выиграл «в одну калитку». Более того, все бои закончил досрочно. В Пензе, на первенстве области, чемпионом которой он являлся, это была бы разминка. А он ещё считал себя «не в форме». И это при том, что перешёл в следующую весовую категорию – Людка откормила. На самом деле жира не прибавилось ни грамма – он просто «налился» мышцами. Это работал возраст, когда кости начали обрастать мясом. Сам удивлялся – вроде бьёт как обычно, а соперник падает, словно тряпичная кукла.

Теперь предстояло первенство Москвы среди студентов, и Шукленков предложил прогуляться после занятий, то есть уже ночью, в одиннадцатом часу. Они неспешно прохаживались вокруг главного здания МГУ и говорили обо всём на свете, кроме соревнований. Николай Николаевич рассказывал про войну. Как было страшно вначале и как сознание притуплялось потом. Когда ежедневно кого-то убивают рядом с тобой, перестаёшь бояться – смерть становится нормой. Обыденностью. Как сходить за хлебом. Вот разговариваешь с ровесником, как мы с тобой сейчас, он планами делится, мечтами, рассказывает, что его девушка ждёт. Красивая. И вдруг – раз! – бомбёжка, вы вместе выпрыгнули из вагона, упали на землю, вокруг земля дыбом, мыслей нет – лишь бы не обделаться. Ага, пронесло, встаёшь, в ушах вата, а он не двигается. Тормошишь его за плечо, трясёшь – всё без толку, переворачиваешь, а из виска тоненькой струйкой чёрное сочится…

На войне героев мало, говорил Шукля. Е…нутых на фронте не любят – из-за них одни неприятности. Война – это работа. И каждый делает своё дело. На совесть, по максимуму. А в результате – кому орден, а кого закопали. И нет в этом особой закономерности. Точнее, не улавливает её человек. А обычно: остался жив – и хорошо. То есть нормально. Жить – это же привычно. А награды дают потом. Как правило, неожиданно. И в основном тем, кто выжил.

Глаза старика затуманились. Он забыл про собеседника. Он жил. Жил там – в своей молодости. Потом неожиданно перешёл на детство. Его мать была эсеркой. Из богатой семьи. И убежала с революционером, оставив маленького Колю деду с бабкой. Воспитывали его няньки, которые всё время менялись. И одна его совратила, если можно так сказать про мальчика. Во всяком случае, он об этом не жалел. На память она порвала ему уздечку на члене. Случайно. Просто таким ранним он оказался, а она, видимо, чересчур страстной и неопытной. С тех пор он полуобрезанный. Но ничего – студентки не жалуются. Он сказал это в настоящем времени, чем очень удивил Ромку. Ему казалось, что в таком возрасте эта функция естественным образом отмирает.

Они гуляли уже долго. Было за полночь. И тут им повстречался ещё один старик. Высокий, благообразный. Старикам не спится по ночам. Шукленков тепло поздоровался, представил Ромку. В ответ, после старомодного полупоклона, прозвучало: «Цаголов. Академик Цаголов».

Лишь несколько часов назад Ромка присутствовал на лекции по политэкономии социализма. В большой поточной аудитории находилось несколько десятков человек. И лектор, умный, заслуженный человек, читал им конспект из большого зелёного двухтомника, в котором и заключалась вся считавшаяся фундаментальной, но сравнительно молодая – не больше полувека – наука. Так вот стоявший перед ним наяву, такой земной и в то же время уже недосягаемый, принадлежащий истории, академик Цаголов и написал, то есть сочинил эту науку. То есть политэкономию капитализма придумал Маркс – с помощью Энгельса и Ленина, конечно. А политэкономию социализма – Цаголов. И два зелёных «кирпича», из которых Ромка одолел пока не больше тридцати страниц, принадлежали его перу. Дальше они шли вместе. Академик жил в малом крыле главного здания МГУ, смотрящем на центр Москвы и родной факультет одновременно, и, как выяснилось, гулял по ночам. В перерывах между правками «живой» науки. Впереди смутно темнела смотровая площадка, а промозглый ветер забирался под воротник и в рукава ставшей короткой демисезонной курточки. Но великие старики не замечали непогоды, предаваясь воспоминаниям. Оказывается, они частенько гуляли здесь по ночам. Шукленков не предупредил Ромку, сделав ему неожиданный сюрприз. Сколько ещё было их в коллекции скромного преподавателя физкультуры?

Академик рассказывал. И тоже не про науку. Он рассказывал, как в 1914-м в Одессе играл в футбол против пажеского корпуса. В его словах не было и намёка на классовую ненависть. В них было лишь сожаление об ушедшем времени. Ромка решился и спросил, а как сейчас обстоят дела с состоянием советской экономики. Старики переглянулись, академик улыбнулся и ничего не ответил. Шукленков же ответил грубо, но точно: «Просрали!» Академик не возражал. Наконец, они вернулись к главному зданию. Небожитель, как и положено, отправился на небеса, то есть к себе домой – прямо в здание со звездой на шпиле. Шукленков же почему-то завернул на факультет, хотя было уже за полночь, и позвал Ромку с собой. Их пропустили. Там они поднялись в профком, и старик открыл кабинет своим ключом. После чего составил стулья в ряд вдоль обеих стен, застелил газетками, достав их из стола, и улёгся, не раздеваясь, предложив Роману последовать его примеру.

Уже разомлев в тепле, он всё-таки задал мучивший его вопрос:

– Николай Николаевич, а почему столько лжи и фальши в нашем обществе? Почему люди в реальной жизни не руководствуются принципами марксизма-ленинизма? И при этом никто не озвучивает эту проблему вслух, хоть она и очевидна?

Старик заворочался на своих стульях и глухо ответил:

– Большевики обманули крестьян. Они не отдали им землю, как обещали. А крестьяне – соль земли русской. Обманув свой народ, не жди чего-то путного.

Ответ был шокирующим. Коммунист, фронтовик, орденоносец оказался не преданным ленинцем, а чёрт знает кем. Но сомневаться в порядочности и высочайших моральных принципах Шукленкова не приходилось. Он жил бессребреником, дни напролёт, а как выяснилось, и ночи отдавая родному факультету, ничего не имея за душой, кроме потёртого костюма, и тратя зарплату на помощь нуждающимся экономистам-спортсменам – Ромка уже успел в этом убедиться на своём примере и от других слышал то же самое.

– Николай Николаевич, мне Гордеев сказал, что для перевода на дневное одних спортивных успехов и отличной учёбы мало. Что надо подмазать. Я ему с работы мясо и другие продукты таскаю. Это как?

– А он платит за продукты?

– Да.

– Ну что ж. Правильно сказал. Без смазки машина не ездит. Нам тогда здорово повезло, что декан завёлся, – достали его эти блатные. Их же мало принять, так и потом за ними слюни подтирай – не учатся ни хрена, а попробуй отчисли. За них звонят постоянно, просят, дёргают. Честно говоря, я не очень-то надеялся, что прорвёмся. Хорошо, ты Эльвире понравился. Против неё уже никто вякнуть не решился. Эта дура – секретарь – ещё не поняла, под какой каток она попала. Ты знаешь, что из-за тебя дочку замминистра лёгкой промышленности за бортом оставили? Скандал аж до ректората дошёл. Но у неё совсем низкий балл был, потому без последствий обошлось. На почвоведение зачислили.

– Но это же неправильно, что всё так устроено. Не по-ленински!

– Неправильно. В жизни много неправильного. Ты ещё не раз с этим столкнёшься. Но запомни: стену лбом не прошибёшь, учись обходить. Главное, свой стержень сохрани. Не дай себя сломать! Жизнь тебя будет гнуть и так, и эдак. А ты гнись хоть до земли, но не ломайся. Что касается Ленина – тёртый был мужик, совсем не идеалист. Знал, что революции в белых перчатках не делаются. И, кстати, писал: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества», – и после паузы: – В следующий раз и мне мясца захвати. Я бульон сварю. Белок спортсменам полезно. Особенно молодым, – прошамкал сонно и вскоре захрапел.

На следующий день Ромка принял решение, круто изменившее его жизнь. Оно далось неожиданно легко – как любой компромисс. Он сидел в читалке и невидящими глазами смотрел в «Капитал» Маркса, как вдруг, из ниоткуда, в голове появилась злая и отчётливая мысль: «Ну что ж, пора проверить, на что ты способен, кроме красивых слов. Пойди и заработай! И переведись на дневное! Пусть все убедятся, что ты не неудачник и можешь взять жизнь под уздцы! Сначала докажи, что способен на малое, прежде чем браться за большое!» Это простое решение сразу успокоило его. Мол, я не отказываюсь от благородной цели вовсе, я лишь разбиваю её на этапы. Решив так, он испытал облегчение, словно сбросил моральный груз, который тащил всё последнее время.

* * *

Черёмушкинский рынок бурлил.

– Послушай, дорогой, ты почему такой жадный? Не хочешь по три – давай по два пятьдесят сделаю. Два килограмма возьми, да? На здоровье экономить нехорошо. Витамины сейчас очень полезно. Осень, да!

Резо умел продавать и торговаться. Наверное, он умел это лучше всего в жизни. Скорее он не умел не торговаться. Сколько себя помнил, всегда что-то покупал и продавал. С девяти лет помогал отцу выращивать цветы в теплице в родной Абхазии. С двенадцати уже был на подхвате у него на рынках России. Тогда они работали вахтовым методом: вырастил, отвёз, продал. Всё его детство прошло на рынках, в школе почти не появлялся – отец исправно благодарил учителей.

Потом, когда подрос, он понял, что самому выращивать цветы не обязательно – это самый трудозатратный и наименее выгодный процесс, можно покупать у соседей. Главное – продавать, наиболее прибыльный и приятный этап операции. И он наладил бесперебойный конвейер: кто-то покупал цветы в Грузии, кто-то привозил, а он только стоял на рынке и торговал, снимая сливки со всей цепочки. Отец беспокоился, он ещё помнил сталинские времена и боялся, как бы чего не случилось. Резо подсмеивался над ним в душе, внешне проявляя необходимую сыновнюю почтительность. Постепенно он забрал в руки весь бизнес. Отец отошёл от дел, сидел в своём частном доме с садом под Сухуми, попивал домашнее вино, катался на чёрной «Волге» – несбыточной мечте любого советского человека – и гордо рассказывал всем вокруг, включая руководство города, какой у него умный и деловой сын.

Со временем к цветам добавились цитрусовые и орехи. Дела шли в гору. Тем неожиданнее случилось то, что случилось. Он даже не понял, откуда прилетело – просто в один совсем не прекрасный день на его руках защёлкнули наручники. Не передать, как он натерпелся в зоне. И это ещё он хорошо чалился – грел блатных, ладил с администрацией. Но Коми АССР – совсем не Сухуми. И даже не Москва. Вот есть же мерзкие места на Земле. К счастью, отец не сидел сложа руки. Это было невероятно трудно и баснословно дорого, пришлось даже продать «Волгу», но он откинулся, не отмотав и половины срока. А если бы не вышел тогда, то не вышел бы вообще. Неприятный мокрый кашель и сейчас будит по ночам. Туберкулёз, или «тубик», бич советской пенитенциарной системы, особенно зол к южным людям. Как ни страшно было начинать всё сначала, а куда деваться – денег в семье практически не осталось, не на работу же устраиваться.

Он первым приметил высокого паренька с пакетом в руках. Тот не был похож на покупателя. Одет скромно, вряд ли мандарины ему по карману. Но реклама – двигатель торговли, а скромняги порой попадаются вполне платёжеспособные – может, кто из близких заболел.

– Ай, дорогой, посмотри, какие мандарины. Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо! А вам джинсы не нужны? Как раз ваш размер.

– Покажи, да.

Парень протянул пакет. Он раскрыл его под прилавком. Внутри оказались индийские джинсы. Джинсы он хотел, но не такие, а настоящие, фирменные. Но и эти в Грузии можно было толкнуть рублей за двести как минимум. Привычный к созданию различных схем мозг тут же сформулировал интересный вопрос: а почему он сюда везёт товар, а обратно едет налегке, с бабками в кармане, просто тратясь на дорогу? Это же неэффективно. А что, если?…

– Нет, индийские не катят. Дешёвка! – паренёк заметно расстроился. Сразу видно – лох. – Сколько просишь за них? – спросил как можно равнодушнее. Типа просто абстрактный интерес.

– Сто пятьдесят. Но за сто тридцать отдам.

– Ты что, с дуба рухнул? Им сто – красная цена. И то в базарный день!

Как не был Ромка прост, но что-то щёлкнуло в мозгу, и он на автомате очень убедительно ответил:

– У них сто – госцена в магазине, – хотя сам взял за шестьдесят, три часа отстояв в очереди и потратив все свои сбережения и ещё десятку, занятую у Олега.

– Ладно, за сто двадцать возьму племяннику, – словно нехотя протянул усатый торговец в кепке размером с небольшой аэродром.

Сошлись на ста двадцати пяти. Деньги перекочевали в Ромкин карман. Пакет остался под прилавком. После чего Ромка степенно купил два килограмма мандаринов, не догадавшись поторговаться. Он уже собрался уходить, когда продавец как бы невзначай бросил:

– Будет ещё что-то – неси. У меня родственников много, всё заберу.

Ромка молча кивнул. В этот самый момент он понял, что равнодушие усача деланное – он заинтересован в сотрудничестве. Просто разыгрывает роль, чтобы сбить цену.

* * *

Он быстро освоил нехитрую науку «купи-продай». Как ни странно, совесть не мучила. То есть совсем. Может быть, потому, что товар сбывался не конечным покупателям, а посредникам. К Резо скоро прибавились и другие – такие же искушённые в торговле посланцы южных республик. Он находил их на рынках и старался обставить всё так, чтобы они не узнали друг о друге. Это преследовало две цели. Во-первых, он устраивал между ними негласный аукцион. Иной раз цена на один и тот же товар разнилась у Резо и Ашота, например, в полтора раза. Что-то считалось более модным в Грузии, что-то в Армении или Азербайджане. Да и просто от настроения покупателя зависело. Во-вторых, а точнее, во-первых – это безопасность. В статье 154 УК РСФСР от 1960 года говорилось: «Спекуляция в виде промысла или в крупных размерах наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества». Крупный размер начинался от тысячи рублей, и он превысил его очень быстро. Вот как это произошло.

По совету Олега дефицит он караулил в крупных универмагах или на ярмарке в Лужниках. Особенно ему нравился универмаг «Москва» на Ленинском проспекте. От общаги близко и до Черёмушкинского рынка рукой подать. А Резо, когда понял, что имеет дело не с простофилей, давал хорошую цену. Методику Олега он усовершенствовал.

На работе началась теория – им читали лекции в двадцать восьмом школе-магазине, где для этого существовал специальный класс. А в классе имелся телефон. На него и звонил грузчик Гриша из универмага, когда приходила машина с нужным товаром. С преподавателями он легко договорился, и за скромные презенты его отпускали с занятий по причине «слабого» здоровья – «то понос, то золотуха». Ехать было три остановки, а можно и пробежаться – когда ещё потренируешься? Гриша получал на бутылку, а он уже знал, в какой отдел занимать очередь. Но это, конечно, всё было не то. Щипачество. Пока однажды не произошла встреча. Случайная, как ему показалось.

Он уже полчаса отирался у кассы в отделе кожгалантереи в ожидании, когда же наконец «выбросят» чешские «дипломаты» из кожзаменителя. Но товара всё не было, похоже, Гриша что-то напутал – он уже с утра был «тёпленький». В какой-то момент он неловко повернулся и чуть не сбил девушку-сотрудницу, которая несла несколько картонных коробок с женскими кошельками. Коробки упали, кошельки рассыпались. Он бросился их собирать, непрерывно извиняясь. Она тоже собирала и улыбалась в ответ. Девушка была уже немолодая – лет двадцати пяти, даже непонятно, как обращаться к ней – девушка или женщина. Да нет, женщина, наверное, перебор. Потом он помог отнести коробки в подсобку, непрерывно оглядываясь, чтобы не пропустить момент, когда появится товар. Она поняла его по-своему и сказала, что сама донесёт, если он торопится. Он начал протестовать и сознался, что ждёт «дипломаты». На что она удивилась и заметила, что по накладным ничего подобного сегодня не ожидается.

– А как же… – начал он и чуть не сдал Гришу.

На этот раз она поняла всё правильно и весело рассмеялась. Смех её преобразил. Усталое лицо разгладилось. Ушла озабоченность, под которой скрывалась девчачья непосредственность. Ему стало неудобно, что он её чуть не записал в старухи. Вместо подсобки они оказались в небольшом кабинете с надписью «администратор».

– А ты… то есть вы – администратор? – он только сейчас сообразил, что у неё халат другого цвета, нежели у продавцов, и растерялся от такой удачи.

– Была с утра. Можно на «ты». Не такая уж я старая, – с улыбкой сказала она.

У него запылали уши. Она что, мысли читает? Потом собрался с духом:

– А я так мечтал с вами… то есть с тобой познакомиться!

– Интересно, с какой целью? – она сказала это по-доброму. Словно подтрунивая над ним. Было понятно, что она всё понимает, но не хочет поворачивать разговор в серьёзное русло, как будто не наигралась ещё. В глазах так и прыгали смешливые чёртики.

Ему стало легче. Неуверенность и растерянность прошли. Он просто стоял и улыбался. Несмотря на разницу в возрасте, с ней оказалось легко. Она тоже стояла и смотрела на него. А потом сделала немыслимую вещь. Повернула ключ в замке. Подошла, обвила его шею руками, притянула к себе и поцеловала. У него от неожиданности захватило дух. То есть сначала от неожиданности. А затем уже по другой, совершенно естественной причине.

Потом они судорожно срывали с себя вещи. Он, мучительно извиваясь, пытался избавиться от штанов без помощи рук, поскольку те были заняты. Она, одной рукой цепко держа его за понятное место, другой лихорадочно расстёгивала пуговицы халата. В какой-то момент ему показалось, что она сейчас задохнётся, таким частым стало её дыхание. Когда он вставил, она глухо застонала и закусила губу, чтобы не закричать. Он успел сделать лишь несколько движений, как она кончила, чуть не разодрав ему спину. Не привыкший к такой скорострельности, он продолжал, и за какие-то десять минут она кончила ещё раз. На его сиплый от напряжения шёпот, можно ли «туда», отчаянно замотала головой, и тогда, выхватив ствол в последний момент, он дал такой залп, что «картечь», преодолев всю ширину стола, едва не сбила кактус на подоконнике. Впрочем, бумагам на столе тоже досталось. А одна из бумажек, будучи в конце концов отделённой от её потной розовой задницы, оставила на этой самой заднице неровные строчки о поставленных товарах, взамен впитав в себя кляксы полученного хозяйкой наслаждения.

Одевались так же поспешно. Он пару раз поймал на себе её лукавый взгляд. Она явно ни в чём не раскаивалась. Лена, так её звали, стала его второй женщиной. Ему понравилось, хотя чисто внешне она уступала Людмиле по всем параметрам – худая, с обвислой грудью и совсем не упругой попой, тем не менее она чем-то зацепила его. У неё была страсть другого порядка, нежели у Людмилы. Та – молодая, задорная, сильная – словно боролась с ним. Она по праву брала своё и неистовствовала, пока не насытится. Лена оказалась сама податливость, она словно растворялась в мужчине, при этом накал её эмоций был не меньшего порядка, и ей, с её субтильностью, они давались заметно труднее – она словно ставила на кон саму себя. Впрочем, восстановилась на удивление быстро.

Открыв дверь, она выглянула в коридор, где, по счастью, никого не оказалось, и махнула ему рукой. Он проворно выскочил и собрался было немедленно ретироваться, но она со смехом пресекла его попытку:

– Телефон-то запиши, Ромео.

Так у него появился шикарный канал, который он держал втайне даже от Олега. Отчасти это было вызвано её настойчивой просьбой-требованием. Но он и сам интуитивно чувствовал, что лучше держать рот на замке. Теперь он подъезжал в заранее назначенное время, минуя официальный вход, заходил с чёрного и, поднимаясь по служебной лестнице, находил её в кабинете. Там она вручала ему список товаров с ценами, которые заметно превышали государственные, но и навар оставляли, после чего вела по катакомбам огромной изнанки универмага каждый раз в новое место, где он получал объёмистую сумку с вещами. Деньги он привозил после реализации, но обязательно в этот же день, чтобы она могла сдать кассу. Товар в рассрочку – это была немыслимая привилегия и доверие с её стороны. Как правило, в сумке было на тыщу с гаком.

Впрочем, вскоре он «оброс жирком» и отказался от этого бонуса – теперь у него на кармане всегда было не меньше штуки собственных денег. Зачем лишний раз заезжать – светиться? В схему, как он понял, была включена вся верхушка универмага и не только. Его ни разу никто не остановил и не спросил, кто он и что тут делает. Впрочем, никто с ним даже не здоровался и не заговаривал, словно он был тенью. Все подчёркнуто делали вид, что просто не замечают его.

* * *

– Прости, я не люблю тебя. И нам стоит разойтись.

Он смог. Он сказал это вслух. Прямо в глаза, без экивоков и оправданий. А в чём оправдываться? Сердцу не прикажешь. Ты либо любишь, либо нет! И какая разница, почему и как это получилось.

Людмила стояла оглушённая. Её глаза невидяще перебегали с его лица куда-то на стену и обратно. Он не ожидал, что это будет таким ударом для неё. Она сама этого не ожидала. Оба понимали, что их отношения – игра, что они недолговечны, у них нет перспективы. Но одно дело – держать это в уголке сознания, извлекая изредка и по собственному желанию, и совсем другое – получить наотмашь, неожиданно и вероломно. Так люди с удовольствием смотрят бокс по телевизору и азартно кричат: «Давай бей! Ещё! Ещё поддай! Эх, что же ты?!» А давно вы сами получали по лицу? Сильно и прямо по носу! Когда в голове что-то взрывается и от боли хочется просто закрыть лицо руками и убежать, чтобы не повторилась эта боль, чтобы получить передышку от неё и осмыслить ситуацию.

Можно предположить, что её никогда не бросали и он уязвил её самолюбие, что всё произошло неожиданно и она не успела собраться, – всё это, наверное, так. И всё же суть была не в этом. Она – сильная, дерзкая, земная девчонка. Она умеет держать удар. А сейчас словно земля ушла из-под ног. Этому было только одно объяснение – самое простое: она любила его! Неправильно, эгоистично, вопреки логике и здравому смыслу, не признаваясь себе. Какая разница! Она любила и поняла это только сейчас, когда потеряла. А в том, что потеряла, сомнений не было – Ромка дважды не повторял. И только настоящая любовь может перерасти в настоящую ненависть. Прошло не больше полминуты, и вот она уже взглянула на него другими глазами – в них были лишь боль и ненависть!