Однажды в СССР

Валерка поддавил:

– За вновь прибывшего.

Этот армейский казённый язык был единственно близким и понятным дяде Мише, и сермяжная правда пересилила. Он воровато оглянулся, рука нырнула в ящик стола и вновь появилась уже с гранёным стаканом. Валерка незамедлительно скрутил пробку, и водка забулькала в ёмкость. По мере наполнения стакана глаза старика становились всё более маслянистыми и наконец, когда жидкость заполнила три четверти объёма, подёрнулись мечтательной пеленой. Он ещё не прикоснулся губами к сосуду, а мозг уже начал переход в параллельную реальность – морщины на лбу разгладились, лицо смягчилось, подрагивавшая рука обрела неожиданную твёрдость. Водка вливалась в него просто и естественно. Казалось, они были созданы друг для друга, как болт и гайка. Наконец, последняя капля перекочевала внутрь большого угловатого тела, и таинство соития завершилось.

– Смотрите не безобразничайте, – это карканье прозвучало как музыка – большего дружелюбия из старого служаки не удалось бы выдавить и формовочным прессом.

* * *

Они не собирались дожидаться официального приглашения и моментально ввинтились в узкий длинный коридор. Оставив ребят осваиваться в своей комнате, Ромка поспешил спасать пельмени. На кухне размещалось несколько разделочных столов, рукомойников и газовых плит. Разнообразные запахи готовящейся еды дразнили обоняние, но он не успел обратить на это внимание, ибо открывшаяся картина захватила воображение целиком. Около дюжины молоденьких продавщиц, чрезвычайно легко одетых по случаю жары, разом повернулись на вошедшего и… «Ой», – взвизгнула одна, испуганно прикрывшись кастрюлей, как щитом, поскольку была в юбочке и лифчике, не обременяя молодое загорелое тело излишними в этой знойной душегубке предметами. Да и остальные выглядели совсем-совсем по-домашнему. И очень сексапильно, между прочим.

Непрерывно извиняясь, он в смятении пробрался к крайней, самой неудобной плите в углу и, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, принялся неловко колдовать над раскисшими пельменями. Надо сказать, что выглядели они неважно. В смысле, пельмени. А впрочем, и их владелец тоже. Серые липкие комочки нипочём не хотели отделяться друг от друга и наконец двумя большими комками были погружены в также не желавшую закипать воду.

Вдруг Ромка почувствовал, как крутое упругое бедро легонько оттеснило его от плиты, и насмешливый голос произнёс прямо в ухо:

– Эх, горе луковое, кто же так пельмени варит!

Взгляд красивых серых с поволокой глаз тоже был насмешливым и призывным одновременно. Казалось, что за этой нарочитой бойкостью также скрывается стеснение. Всё продолжалось несколько мгновений, но этого хватило, чтобы пробежала искра.

– На, отнеси в пятьдесят восьмую, – и ладная, хорошо сложенная незнакомка с большими серыми глазами отдала ему в руки укутанную в полотенце пловницу, из-под крышки которой вырывался непревзойдённый аромат.

Он послушно принял утварь и направился в неведомую пятьдесят восьмую, краем глаза успев заметить, как его пельмени исполнили «полёт шмеля» в мусорный бак. Вся кухня, наблюдая за этой короткой сценой, однозначно и недвусмысленно поняла, что этот молоденький симпатичный мальчик, не успев ещё толком поселиться в их общежитие, уже занят. И не кем-нибудь, а секретарём комсомольской организации торга – красавицей Люськой. Разбитной и дерзкой, с шальными серыми глазами, вводящими встречных мужчин в состояние ступора. Она была чересчур напористой и своенравной – по мнению окружающих. Ранимой и нерешительной – по её собственному мнению. Самое интересное, что обе точки зрения имели право на существование.

В пятьдесят восьмой комнате оказалось три кровати и, соответственно, ещё две девушки, которые как раз заканчивали накрывать на стол. Ромка нерешительно остановился на пороге с пловницей в руках. Девчонки же не растерялись.

– А, новенький? Ставь на стол, – скомандовала бойкая и пухленькая, в мелких кудряшках. И без перерыва: – Ира. А это Лайма, – и указала на высокую, статную, с идеальным греческим профилем блондинку.

– Лайма, – с заметным прибалтийским акцентом подтвердила та несколько высокомерно, сразу задавая дистанцию.

Девушка была исключительного экстерьера, знала это и ясно давала понять всем окружающим, что её нахождение в этой комнате, в этом общежитии – явное недоразумение, которое, впрочем, скоро разрешится.

– А я Людмила. Люда.

Это в комнате появилась уже знакомая девушка с кухни. В руках она держала тарелку с горкой салата и смотрела почему-то не на Ромку, а на Лайму. Взгляд был всё тот же насмешливо-ироничный, но в этот раз в нём читался ещё и лёгкий вызов. Чувствовалось, что между девушками существует безмолвное соперничество. Обе были хороши, но в то же время совершенно разные. Ни в чём не похожие друг на друга.

Людмила была абсолютно живая. Быстрая смена настроений моментально отражалась на её красивом подвижном лице, заставляя то мило морщить лоб, то рассыпать смешливые искорки в глазах, то хмуриться – и тогда из-под ровных бровей вразлёт, из-под пушистых чёрных ресниц ощутимо постреливали молнии. А её женская изначальность выражалась буквально во всём – осанке, голосе, капризном изгибе влажных ярких губ. Сама естественность, она, не предпринимая никаких усилий, мгновенно возбуждала в мужчинах физическую страсть, так же быстро загораясь сама.

Лайма была красива строгой северной красотой. Горделивая посадка головы, абсолютно правильные черты всегда уравновешенного мраморного лица. Даже если она смеялась, глаза оставались бесстрастными. Если сердилась, тонкие крылья точёного носа слегка раздувались, а обычно светлые, как латышское небо, глаза темнели, выдавая бушующую внутри страсть. Мужчины робели перед ней и не решались проявлять инициативу. А она, хорошо понимая их состояние, не собиралась идти навстречу, оставаясь недосягаемой, как античная скульптура, – прекрасной и холодной.

Ромка не привык анализировать своё отношение к девушкам, обычно обходясь двумя категориями – нравится или нет. Сейчас ситуация была иной. Он почувствовал это в те несколько секунд, пока ставил посудину на стол, окидывал всех взглядом и представлялся:

– Роман, то есть Рома. В общем, Ромка, – и сконфуженно улыбнулся.

Смешливая Ирка прыснула в ладошку, Людмила расхохоталась, чувственно кривя рот и обнажая белые зубы. Даже Лайма улыбнулась, и глаза её потеплели. Мальчишка производил впечатление мягкой игрушки вроде плюшевого мишки, таким искренним и непосредственным он выглядел.

– Как ты оказался в нашей общаге? – с очаровательным акцентом отчеканила Лайма.

– А я на работу к вам устроился. Мясником. И вот – комнату получил, – с некоторой гордостью ответил Ромка. Теперь ему уже казалось, что это даже здорово – учиться на вечернем и работать. Очень по-взрослому.

– Отдельную комнату? – изогнула бровь Лайма. В ней чувствовалась практическая хватка.

– Лайма, хватит допрашивать. Давайте за стол садиться. Рома, не стесняйся! – это домовитая Ирка с присущей ей заботливостью брала мальчика под своё крыло.

– Ой, я не могу. Меня там ребята ждут, – он только сейчас вспомнил, что вообще-то его послали пельмени сварить. А пельменей-то и нет. Вот дела!

– Ха-ха-ха! А я думаю, куда тебе две пачки пельменей. Отравишься ещё. Они же пополам с туалетной бумагой. А его ребята ждут. Что за ребята? Пельмени, кстати, я выкинула, – это Люда.

– Олег с Валеркой. Мы вместе поступали в МГУ. Только они не поступили, а меня на вечернее взяли.

– Ого, какой ты умный. МГУ! Зови своих ребят. Всех накормим! – для Людмилы всё было легко и весело.

Уже выходя, он заметил недовольное лицо Лаймы.

– Ты где ходишь? Где пельмени? Нам закусить нечем, – уже накативший Валерка утратил обычную сдержанность и был возбуждённо словоохотлив.

– Может, девчонок пригласить? Я там познакомился на кухне. Пока тебя искал. Кстати, а где ты был? А где пельмени? – это Олежка. Он, как и Ромка, ещё не имел алкогольного опыта и опасливо отнекивался от настойчиво предлагавшего налить Валерки.

– Пельмени я прое…л! – выдал заготовленную фразу Ромка и взял театральную паузу.

– В смысле? Не понял! – Валерка был грозен.

– А как же? – Олежка растерян.

– В том смысле, что нас приглашают на плов. В пятьдесят восьмую комнату. Кстати, там три девушки, – сказал Рома и не смог сдержать широкой улыбки.

– Это дело. Молоток! – одобрил Валерка.

– А девушки ничего? – поинтересовался Олежка. У него были все задатки будущего выдающегося бабника. Несмотря на небольшой рост, он не комплексовал и, обладая морем обаяния, знакомился влёт. Зачастую девушка не успевала опомниться, как соглашалась на свидание и даже нечто большее, не понимая потом, как это могло случиться.

– Тебе понравятся. Главное, чтобы ты им понравился, – не преминул подтрунить Ромка. И троица отправилась в культпоход, который сыграет значимую роль в жизни двоих из них.

* * *

– Девочки, привет! А вот и мы! – Валерка, держа в руках две бутылки, как некий волшебный ключ, открывающий, по его мнению, и двери, и сердца, первым решительно переступил порог.

– Ой, какие вы вооружённые! – игриво откликнулась Ирка.

Девочки тоже не теряли времени даром. На столе стояла пузатая бутылка, в чайных чашках пузырился игристый напиток с гордым названием «Советское шампанское».

Стол отодвинули от стены, насобирали по общежитию ещё три стула, и все поместились. Правда, Ромке с Олегом пришлось сидеть на кровати, и в комнате было не пройти. Но разве это важно? Комнатка была небольшая, но уютная – как-никак девчонки жили. На стенах рядом с кроватями висели традиционные коврики, изображающие то оленей, то утро в лесу. Прикроватные тумбочки и подоконник украшали опрятные чистенькие салфетки с вышивкой. На внутренней стороне двери висел иностранный перекидной календарь двухлетней давности, но с яркой картинкой, переносящей в шикарную заграничную жизнь: блондинку в бикини обнимал чрезвычайно мужественный самец с белозубой улыбкой, и всё это на фоне пальм и шикарной яхты.

Первый тост, как водится, был за знакомство. Шампанское на этом закончилось, и Валерка налил всем водки. Девчонки не ломались. Ромка с Олегом переглянулись. В этой обстановке невозможно было признаться, что они и шампанское-то пили впервые в жизни, не говоря уж о водке. Тем более что в голове уже приятно зашумело и проблема перестала казаться такой страшной.

Ромка с раннего детства занимался спортом и всегда считал алкоголь и сигареты страшным злом. Хотя одноклассники увлекались этим делом уже класса с восьмого. Он вспомнил своего тренера по боксу – Михалыча. От того частенько попахивало спиртным даже во время тренировок. А тренер по плаванию, Алексей Николаевич, дымил, как паровоз, и при этом когда-то был чемпионом России. Выходит, что можно? Вон и девчонки уверенно подняли чашки с водкой. Даже высокомерная Лайма, понюхав, презрительно сморщила носик, но чашку не опустила. А, была не была!

И чего он раньше боялся? Выпили по второй и по третьей. Ничего плохого с ним не происходило. Наоборот, всё было просто замечательно. Он рассказал пару анекдотов – все долго смеялись. Олег тоже держался молодцом – хохмил и вовсю клеился к Лайме, хотя заметно ниже её ростом. Вот же уверенность в себе! Ему бы так! Людмила смотрела на него с явным интересом. Он постоянно ловил на себе её откровенный взгляд, но решительно не представлял, что должен делать. Валерка галантно ухаживал за Иркой, и той это решительно нравилось. Пару раз Валерка указывал ему на Люсю взглядом и многозначительно подмигивал. Но он никак не мог решиться. Что же делать, чёрт возьми?!

Ситуация разрешилась просто. Кто-то включил магнитофон. Стол придвинули обратно к стене, стулья вернули соседкам, и образовалось несколько метров свободного пространства. За окном стемнело, на столе зажгли неведомо откуда появившуюся свечу. Знакомый голос волнующе пел про миллион алых роз. Она подошла и положила руки ему на плечи, а он, внутренне замирая, обнял её за талию. Они медленно двигались в такт музыке, и он чувствовал под невесомой тканью жар молодого и жаждущего женского тела, так не похожего на подростковую угловатость его оставленной дома подружки. Гибкая спина, казалось, вибрирует под его широкими кистями, аромат незнакомых духов кружит голову, камня на камне не оставляя от нерешительности. Он опустил руку ниже, её тело замерло на мгновение, и вдруг словно разряд электрического тока пронизал её – она прильнула, словно пытаясь слиться с ним воедино. Низом живота она вдавливалась в его раскалённый набухший пах, большая грудь упиралась ему в рёбра, выпуклая упругая попа таяла под сильными пальцами. Ещё ничего не было, но всё уже случилось. Они близки, и не существует барьеров. Ничто не помеха – ни ткань между ними, ни танцующие рядом пары. Сознание уплывает, оставляя ощущение. Прерывающимся голосом она жарко шепчет в ухо: «Покажи мне свою комнату». И они молча уходят. Их никто не останавливает. Никто не задаёт глупых вопросов. Всё просто и естественно.

Уже светает, а скрип железной кровати с проволочной сеткой всё продолжается. Он дорвался и не может, не хочет останавливаться. Он ждал этого всю жизнь. Все семнадцать лет. С того момента, как родился. Ну ладно, столько, сколько помнил себя. Бессчётное число раз горячечно представлял, как это будет. И вот это произошло! Происходит! Сколько раз уже случилось за эту ночь? У него? У неё? Нет, не готов останавливаться! Надо отдать должное и партнёрше. Это была достойная битва двух начал, исполненных страсти.

Наконец она сдалась – потеряла сознание. Он не сразу понял. А поняв, растерялся и запаниковал. Бил по щекам – не помогает, только голова мотается из стороны в сторону. Даже пытался делать искусственное дыхание. А зачем? Она и так дышит. Только слабо. И глаза не открывает. Полное физическое и нервное истощение.

А не надо соревноваться с подготовленным спортсменом. Выносливым и неутомимым. В конце концов, судорожно натянув трусы наизнанку, он сгонял в туалет, набрал воды в рот и в пригоршни – а куда же ещё? Бережно донёс, к счастью, никого не встретив в коридоре, и только собирался прыснуть ей в лицо, как она открыла глаза и слабо ему улыбнулась. «Зае…л», – прошептала единственное слово и заснула, на сей раз дыша ровно и спокойно. Сглотнув воду, он придвинул вторую кровать, без белья, только с полосатым матрасом, лёг, взял её руку в свою и тут же уснул сам.

Утром она накормила его завтраком. Валерка спустя полгода женился на Ирке. Лайма предсказуемо «не дала» Олегу.

* * *

Праздник кончился, начались трудовые будни. Поначалу Ромку поставили в бакалейный отдел. Бакалея – это всё сыпучее – крупы, сахар, мука и кое-что льющееся – подсолнечное масло, например. В первый рабочий день, а он пришёлся на двадцатое августа, он приехал на работу без пятнадцати восемь, после очередной бессонной ночи, и ожидал какого-то серьёзного инструктажа как минимум, а скорее учёбы – ведь он ученик как-никак. Ничего подобного. Никто не сказал ни слова.

В восемь он стоял за прилавком в белом колпаке и фартуке, двери магазина открылись, и к нему подошла старушка – первый покупатель.

– Мне два кило песку и бутылку масла, – она протянула чек и пустую пластиковую бутылку не первой свежести.

Ну сахар ладно. Свернул, как сумел, кулёк из плотной серой бумаги, насыпал туда большим совком, торчащим из мешка, этого самого сахару, положил на весы и впервые в жизни взглянул на них с другой стороны прилавка. Всего восемьсот тридцать грамм. Это что же, ещё два кулька вертеть? Нет уж. Досыпал в первый кулёк ровно до килограмма. Но теперь кулёк не заворачивался, и было непонятно, как в нём нести сахар. Старушка изумлённо наблюдала за его манипуляциями и, казалось, вот-вот начнёт возмущаться. Борьба со вторым кульком увенчалась неуверенной победой – он даже почти закрывался. За старушкой между тем выстроились ещё две такие же. Теперь они втроём с любопытством наблюдали за ним.

Надо признать, что в бытовых вопросах он был абсолютно девственен, как любой мальчишка, и свято верил, что творог добывают из вареников. Кульки, несмотря на свою ублюдочность, уверенно исчезли в объёмистой бабкиной авоське. Предстояла неравная борьба с растительным маслом, которое находилось в огромной бочке, весящей, на взгляд, не меньше центнера. И как из неё налить в литровую бутылку с микроскопическим горлышком, он решительно не представлял. Ромка повернулся к покупателям, коих набралось уже пяток, и покаянным голосом рассказал, что он сегодня первый день в этом новом для него статусе. Одна старушка, стоящая второй, сочувственно охнула и широко открыла рот, чтобы поведать всему магазину о переполнившем её чувстве.

– Тише, тише, – умоляюще затараторил он. – Просто подскажите, как это делается.

– А, сынок, да всё просто, – сразу подобрев, начала первая. – Вон помпочка, ею и накачаешь, – и точно, всё получилось.

До обеда у него постоянно имелась очередь, но никто не пожаловался и даже написали благодарность в книгу жалоб и предложений, что он очень внимательный и обходительный.

Во время обеда на небольшой кухоньке ему налили тарелку наваристого бульона, в котором плавала половинка луковицы и располагался огромный кусок мяса, занимавший большую часть объёма. Давно он не ел с таким аппетитом. Как будто две тренировки подряд отпахал. В конце, когда он догладывал мосол, оказавшийся эпицентром мясного ломтя, мясник, кряжистый мужик в возрасте, сказал о нём в третьем лице директрисе: «Похоже, сработаемся». Ромка понял, что прошёл некое испытание. Рабочий день закончился спокойно. Очередь становилась всё меньше и к концу дня исчезла вовсе.

Мясник ошибся. Они не сработались. Две недели он простоял в бакалее. Наловчился. Очередей практически не создавал. Заработал ещё две благодарности. Это и стало камнем преткновения, чтобы влиться в коллектив. Третья благодарность оказалась двусмысленной, как троянский конь. Очередная старушка, которая подписалась как постоянный покупатель магазина с сороковых годов, написала крамольную вещь, что такого правильного взвешивания она не помнит со сталинских времён. А масла в её бутылку два раза подряд юный продавец наливал под самое горлышко, а прежде наливали на два пальца меньше – за одни и те же деньги. Директриса, прочитав сей опус, нахмурилась и посмотрела на него как-то странно. Он ситуацию не просёк, но изменившуюся атмосферу почувствовал. Особенно красноречивым оказался факт отсутствия привычного мосла в супе и небольшого продуктового набора, который до этого он неизменно получал в конце двухдневной смены.

Вечером он имел разговор с Люсей, которая прочно обосновалась в его жизни.

– А что ты хочешь, дорогой? Откуда мясо в тарелке возьмётся и колбаска с сыром домой, если ты ничего не зарабатываешь? – огорошила его Людмила, будучи, на минуточку, секретарём комсомольской организации.

– Это как? – снова ничего не понял он.

– Да всё очень просто. У вас же магазин без материальной ответственности. То есть продавцы не несут материальной ответственности за отпущенный товар. Сколько ты отпустил товара и сколько за него заплатили в кассу, тебя не волнует. За всё отвечает директор. С одной стороны, это хорошо – недостачи быть не может. С другой – ты и сверху ничего заработать не можешь. Это сделано специально, как эксперимент, призванный искоренить обсчёт и обвес. На самом деле всё это ерунда. Возможность зарабатывать как была, так и остаётся, просто верхушка распределяется через директора. Ты на каждом покупателе легко, ничем не рискуя, можешь делать до девяти копеек. Больше не надо, потому что с десяти при контрольной закупке наступает уголовная ответственность. Двадцать грамм на килограмм сахара недосыпал, двадцать грамм масла недолил. Кто это заметит? А если и заметит – что, человек ошибиться не может? Чай, мы не роботы, а живые люди. Ну, поскандалит такой крохобор, в крайнем случае к директору сходит. Тот пообещает разобраться и наказать. На самом деле ничего не будет – директор первый в доле. В день у тебя минимум двести – двести пятьдесят человек, умножаем на восемь копеек – двадцать рублей в день, сорок в смену. Вот отсюда и берутся мясо в супе и колбаска в пакете. И это пока ты молодой. Поставишь себя, вольёшься в коллектив – будешь половину деньгами получать. Ну, или как договоришься. Причём у мясников совсем другие цифры, это тебе не бакалея, – комсомольский лидер выдала всё это на одном дыхании, как первоклашке объясняют правила поведения в школе.

– А ты как же? – ничего глупее он спросить не мог.

Но Людмила снисходительно и терпеливо – он ей даже больше нравился таким, наивным и простодушным, – объяснила:

– А что я? Я – как все. Своё имею. Даже больше, чем все. Я сама материально ответственная. И с директором не делюсь, зря, что ли, секретарём стала – пусть только сунется, быстро на комсомольское собрание вынесу. Так что я в порядке. А ты не заметил, что на ужин кушаешь? Сервелатик финский, балычок, мясо – только вырезка… Что правда, то правда. Баловала она его изрядно. Дома он таких деликатесов не видел. Даже не подозревал об их существовании. И на самом деле не задумывался, откуда что берётся. Люся прекрасно готовила. Продукты были первоклассные. Он ел и нахваливал.

Но как же? Она так просто говорит об этом. А ведь это, как ни крути, воровство. У Ромки даже уши запылали. Он, конечно, не с луны свалился и знал, что жизнь сложнее комсомольских собраний с их единогласными решениями. Но перед настоящим нравственным выбором оказался впервые. Мама в жизни чужой копейки не присвоила и его так воспитала. Казалось, какие могут быть сомнения? Надо высказать всё это Люсе в лицо. Поинтересоваться, как же ей не стыдно, а ещё комсомольский вожак! Небось на собраниях клеймит подобные пережитки капитализма, придумывает наказания для попавшихся воришек. Вот именно – попавшихся. Это слово помогло сформулировать то, что его смущало. Обыденность, с которой Людмила говорила на эту тему. Её уверенность, что это нормально и по-другому быть не может, только попадаться не надо.

– А что, все этим занимаются?

– Чем этим? – на сей раз она говорила резко и зло. – Что ты из себя целку строишь? Ты всерьёз считаешь, что можно прожить на 90 рэ в месяц? И при этом с восьми до восьми горбатиться и улыбаться всем этим козлам, которые и за человека тебя не считают. «Ой, отрежьте мне от нового батона. А то этот кусочек несвежий. Девушка, почему так медленно? А вы там не припрятали докторскую под прилавком?» – очень смешно спародировала она уже знакомые ему типичные ситуации. – Если хочешь знать, то да! Все! Ну, новички вроде тебя пока оботрутся, ладно, народ потерпит. Но учти, недолго. И то потому, что ты несовершеннолетний, а то давно бы уже объяснили, откуда в хлебе дырочки. Есть на всю общагу пара дур, которые считают, что они волшебные. Ну так скоро вылетят с работы, а значит, из Москвы, и – до дому. Привет, Сызрань! Ты пойми, паршивая овца в стаде не приживается, – по мере того как она говорила, запал постепенно угасал, и закончила она совсем примирительно: – Но ты же не такой. А, Ромашка? Ты же молоток!

Она прижалась и прерывисто задышала прямо в ухо, а потом по-хозяйски запустила руку ему в штаны. Всё привычно закончилось сексом.

Отвалившись, она моментально заснула и по-детски беззащитно и счастливо улыбалась во сне. Ему же не спалось. Он смотрел на красивое, совсем юное лицо – ей едва исполнилось двадцать – и думал, что не любит и не сможет полюбить её. В первый момент знакомства он наделил её образ одухотворённостью, возвышенностью, которые так искал в женщине, но Люда оказалась очень земной. И дело не в том, что она не знала стихов, которые он читал ей по памяти. Дело в том, что они её не трогали.

* * *

Олег был на взводе. Время шло к четырём, он провёл в универмаге весь день. А дефицит всё не выбрасывали. Напрасно он неутомимо сновал по пяти этажам огромного серого здания, зубоскалил с молоденькими продавщицами, степенно интересовался здоровьем пожилых. Они тоже ничего не знали. Механизм появления дефицитных товаров не поддавался логике. Никто не знал, почему вчера в «Добрынинском» выбросили вожделенные джинсы, да не какие-нибудь индийские, а самые настоящие итальянские «Райфл», ещё и с ремешками. Ему очень повезло, он умудрился урвать две пары – одни себе, вторые взял побольше, самый ходовой размер. Сначала думал Ромке удружить, а то ходит, как лох, в продукции фабрики «Большевичка». Но, когда джинсы кончились, так же неожиданно, как и появились, и он, прижимая добычу к груди, пробирался к выходу сквозь кипящий разочарованием людской поток, к нему пристал какой-то взрослый парень совершенно провинциальной наружности – как потом выяснилось, шахтёр из Воркуты, кажется, там ещё полярная ночь всю зиму – и уговорил продать ему вторую пару. Заплатил, не крякнув, двести двадцать рубчиков, то есть в два раза дороже номинала, и совершенно счастливо заявил, что он теперь первый парень на деревне будет в своей Воркуте. А деньги, говорит, – угольная пыль, у него зарплата восемьсот рэ в месяц, а купить нечего. При этом воспоминании Олег невольно улыбнулся, его джинсы достались ему совершенно бесплатно, а он мечтал о них все школьные годы. Жаль, Светка и одноклассники не видят, как он теперь красуется. Нет, Москва, что ни говори, город возможностей.