Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

Не берусь судить о степени доказанности обвинения (но уж точно не считаю его «высосанным из пальца»), однако приговор по этому делу – в условиях идущей четвёртый месяц войны с Германией! – поражает своей мягкостью.

Можно представить себе нити альтерверса сына и «подельника» Тодроса Коваля – Мовши Коваля, которому в момент приговора о высылке было всего 34 года и уехал он в ссылку в глубинку России с женой Фейгой 34 лет и «пятью душами детей».

Через три года в стране произошла «Великая Октябрьская социалистическая революция» и Мовша оказался в числе тех, кто способствовал её подготовке – наверняка среди переводимых через границу эмигрантов были и революционеры-подпольщики, ставшие после революции заметными фигурами нового режима. Да и сам он «пострадал от царских репрессий за нелегальную деятельность».

Это, вероятно, помогло Мовше «вскочить в социальный лифт» где-то в удалённых от границы районах России и занять какую-то «руководящую должность» (если он был к этому склонен) или просто «тёпленькое местечко» (если жена и дети занимали его больше, чем социальный прогресс и мировая революция).

Но лет через 15–20, в середине 30-х годов, после какой-то проверки «органами» минских архивов, его дело могло «всплыть» совсем в другой трактовке!

Во-первых, могло оказаться, что среди переправленных им через границу эмигрантов были не только «истинные революционеры-большевики», но и какие-нибудь «троцкистско-зиновьевские уклонисты».

А во-вторых, явное знакомство с немецкими пограничниками в ходе его «промысла» могло расцениваться как «агентурное сотрудничество со спецслужбами Германии». И за всё это Мовша, по меркам правосудия, укоренившегося четверть века спустя, мог получить не три года высылки, а «десять лет без права переписки».

Такова одна из «паутинок» альтерверса рода Ковалей, высвеченных «информационным затмением» его главной ветви…

Но более явной ниточкой является возможная связь паршевических и телеханских Ковалей.

Дело в том, что после окончания событий 1905–1906 гг., в ходе которых

«в черте оседлости случилось не менее 657 погромов, в результате которых погибли примерно 3000 евреев»[164],

в России «началась смута столыпинской реакции», в ходе которой досталось всем «смутьянам» – и революционерам, участвовавшим в вооружённых восстаниях и «экспроприациях», и евреям, отвечавшим насилием на погромы. Аполитичность антипогромных акций никак не учитывалась антисемитски настроенным руководством карательных органов, и участники этих акций приравнивались к «революционным бунтовщикам».

Разбирались быстро и беспощадно.

Как известно, 19 августа 1906 года был принят «Закон о военно-полевых судах». Разбор дела в них мог длиться не более двух суток, а расстрельный приговор приводился в исполнение в течение 24 часов. И, поскольку к Абраму это имело прямое отношение, он был вынужден оставить Телеханы и перебраться в Германию.

Вот что сохранилось в семейном предании об этом времени в Телеханах:

«Молодежь тамошняя побезобразничала тогда вволю, дед тоже: поместья жгли, плотины опять же, мельницы и многое другое. Ну, гонять их стали солдатами, в Польшу было подались, так там тоже наш, Российский, царизм их доставал. Махнул дед с друзьями в Германию, на пароход устроился матросом, и раза три через Атлантику в Америку и обратно сплавал».[165]

Конечно, в условиях революционной смуты и действия антипогромных сил порой превышали «пределы допустимой самообороны». Но участие Абрама в «безобразиях» 1906 года вполне объяснимо – он, молодой и крепкий парень, только что вернувшийся с военной службы, не мог «остаться в стороне» от активного сопротивления и мести погромщикам! Да и социалистические настроения жены (о них мы ещё поговорим) он наверняка разделял, и лозунг о равенстве всех людей был для него не «пропагандой», а «категорическим императивом».

События в 1906–1907 годах разворачивались для Абрама стремительно. В одной из наиболее вероятных ветвей его биографии он после трёх лет армейской службы в октябре – ноябре 1906 года он вернулся в Телеханы[166].

Но кратким было его «семейное счастье» с молодой женой. Оказавшись в гуще событий, он принял участие в «безобразиях» телеханской молодёжи. Вероятно, участие весьма заметное, поэтому, когда вскоре, в соответствии с только что принятым столыпинским законом, «антипогромщиков» в пинском уезде начали «гонять солдатами», пришлось «уносить ноги».

Вот здесь могли и сойтись телеханские Ковали с паршевическими. Перейти границу Абраму кто-то помог, а то, что в этом «деликатном деле» Абрам Коваль мог довериться именно Тодросу и Мовше Ковалям, вполне разумное допущение в рамках эвереттического построения этой нити альтерверса.

Но и в Германии Абрам не чувствовал себя в безопасности. Вероятно, было за ним что-то такое, из-за чего он опасался преследования полиции и заграницей. Лучше было на какое-то время покинуть Европу. И он оказался в Америке. Когда и как – отдельный разговор. Здесь же важно только то, что в 1911 году, Абрам «тайно» выписал из России свою жену Этель, двух своих сестёр и сестру жены, поскольку выехать в Америку легально они не могли – ведь Абрам был в розыске.

О некоторых деталях этой поездки в беседе со мной (Ю.Л.) рассказала Л. С. Соловьёва (Л.С.):

«…Ю. Л. Вообще, судьба «вытащила» семью Ковалей из Телехан, а потом протащила по городам и весям многих стран, и разбросала «по всему свету»…

Л. С. Да… Вот, например, ехали Этель и его сестры к Абраму в Америку через Лондон. Кстати, то, что мои поиски выездных документов Ковалей из Телехан через минские архивы оказались безрезультатными, свидетельствует о том, что, скорее всего, выезжали они нелегально через Польшу, не оформляя в России отъезд. Об этом мне говорил дядя Гена – он от кого-то слышал такую версию. А доказательством тому является вот эта фотография Этель, матери Жоржа Абрамовича, (на фото слева) сделанная в лондонском фотоателье. Кто её соседка справа, установить пока не удалось. Оригинал фотографии в очень плохом состоянии:

01.17. Оригинал фотографии Этель в Лондоне.[167]

Брат Абрахама Бернара (Абрама) Коваля Морис уехал в Аргентину и я даже пыталась через интернет выйти на них, но они отказались общаться…»[168]

То, что специальные поиски, проведённые Л. С. Соловьёвой в минских архивах, показали отсутствие каких бы то ни было документов об официальных хлопотах Этель о выезде за границу, достаточно убедительно свидетельствует о том, что весь этот «женско-девичий коллектив» под руководством Этель прибыл в Америку через Германию с остановкой в Англии явно нелегальным образом!

И совсем логично предположить, что через российскую границу их переправляли уже знакомые Абраму Тодрос и Мовша. Сам Абрам убедился в их надёжности «на себе», и потому доверил им судьбу жены, сестёр и племянницы.

Не исключено, что знакомство это не было случайным, а каким-то образом связанным с Бундом, Поалей Ционом или РСДРП. В этом случае Абрам был «боевиком» (во время революционной смуты жёг поместья и плотины), а Тодрос и Мовша входили в партийные спецслужбы – обеспечивали безопасный уход боевиков от преследования царской охранки.

Размышления о специфике работы партийных спецслужб того времени выявили для меня любопытную «ворсинку» альтерверса, детализирующую возможность связи Абрама с ними.

Логично предположить, что партийные спецслужбы должны были заниматься всем комплексом вопросов «укрытия» людей от полицейских органов – от смены документов и перехода на нелегальное положение до организации выезда из страны.

В случае Абрама пришлось, вероятно, последовательно использовать и то, и другое. Абраму «выписали» новые документы. А что делать со старыми? Уверен, что в партийных спецслужбах еврейских организаций работали профессионально, и подлинные документы Абрама после его отъезда в Америку использовали по их прямому назначению для укрытия кого-то другого.

Эта ворсинка так и осталась бы в моей памяти как «литературная фантазия», но неожиданно в интернете обнаружился вот такой документ:

01.18. Справка на сайте «Открытый список».[169]

Конечно, это не «наш» Абрам Коваль, который в это время начинал свою жизнь на Дальнем Востоке, но такое совпадение «паспортных данных» ФИО и такие небольшие отличия от того документа, который был у «нашего» Абрама в начале XX века (год рождения не 1883, а 1893, место рождения не Пинск, а Липень), что очевидно – мастерам «партийных спецслужб», укрывших нашего Абрама, в своё время было не трудно исправить в его настоящем паспорте цифру «8» на «9» в годе рождения, буквы «П» на «Л», «н» на «п», «с» на «е», «к» на «н» и приписать в конце мягкий знак в слове, обозначающем место рождения, после чего какой-то молодой еврей получал «крещение» Абрамом Ковалем и свободу от преследования властей за что-то, совершённое им под старым именем.

Но эта свобода от старых грехов не спасла его от новых, и уже не «царский прижим», а коллегия ОГПУ 22 ноября 1932 года за «связь с агентами Вилейской разведки»[170] ограничила его свободу, запретив на 3 года проживать в 12 городах СССР.

Удивительно мягкий приговор! Видимо, характер этой связи был совсем невинный, типа того, что, как председатель артели транспортников, он однажды проявил беспечность и предоставил кому-то из поляков телегу, не подумав, что его гужевой транспорт окажется использованным «в шпионских целях».

После обнаружения этого документа стало ясно, что выявленная «информационная ворсинка» имеет точку склейки с нашей ветвью альтерверса и порождает ветвления, в которых Абрам, вернувшийся в СССР в том же 1932 году, оказывается в Белоруссии, и, из-за ареста своего «двойника», втянут в разборки с тамошними органами ОГПУ.[171]

Как всё это сказалось на судьбе Жоржа в этих ветвлениях, гадать не буду.

И на Солнце бывают пятна?

Рассмотренные паутинки и нити альтерверса белорусских Ковалей можно считать «белыми и пушистыми». И в нашем случае они и составляют основу жгутов событий их альтерверса. Но древо альтерверса не может быть абсолютно асимметричным относительно моральных полюсов добра и зла. И реально обязательно должны быть и «чёрные нити».

Один из эвереттических философов – А. М. Костерин – даже вводит специальное понятие «злых сущностей», неизбежно присутствующих в любом альтерверсе.[172]

Не всегда эти нити заметно проявляются в «толстых ветвях» нашей действительности и потому мы можем счастливо не замечать их. Но в нашем случае «информационного затмения» видны и самые тонкие (т. е. очень маловероятные) «ворсинки альтерверса».

Найти «пятна на Солнце» при гуманитарных исследованиях всегда неприятно. При естественнонаучных – радостно и почётно. Эвереттика в равной степени и гуманитарна и естественнонаучна. И потому эмоции, возникающие при эвереттических исследованиях, могут складываться в весьма сложные суперпозиции.

Короче говоря, мне не посчастливилось – я обнаружил следы «чёрной нити» в альтерверсе белорусских Ковалей в материалах ГА РФ.

Среди документов Чрезвычайной Государственной Комиссии, расследовавшей нацистские преступления в Телеханах, есть «Список немецко фашистских преступников и их сообщников, совершивших злодеяния на временно оккупированной территории СССР. Телеханский район, Пинская область».[173]

И в этом документе под номером 8 записан

«Коваль Ганс, немец, комендант жандармерии, непосредственно пытал и расстреливал»:

01.19. Фрагмент списка военных преступников, совершивших злодеяния в Телеханах.[174]

Имеются в деле и конкретные описания преступлений Ганса Коваля. Не хочу их цитировать.

Я оказался в очень «некомфортной» психологической ситуации – мне очень не хотелось, чтобы этот Ганс (формально по национальности немец, но фамилия явно указывала на качественно другие генеалогические корни) оказался как-то связан – пусть и в 3–4 колене! – с белорусскими Ковалями.

Так что не было у меня желания углубляться в генеалогию Ганса. Но эвереттическая добросовестность требовала продолжения работы по этой «ворсинке». А для этого нужно рассмотреть юридическую сторону решения расовых вопросов в фашистской Германии.

Выяснилось, что «расовая чистота» гражданина отражалась в специальных документах, наличие которых у Ганса вызывает у меня большие сомнения. Конечно, и в нацистском Рейхе «в особых случаях» находились способы «выправить» любые документы. Свидетельство тому – случай Эрхарда Мильха, статс-секретаря Геринга и в последующем генерал-фельдмаршала Люфтваффе.

«Когда впервые встал вопрос о назначении министерского статс-секретаря, в кабинет к Герингу прибыл начальник тайной полиции Рудольф Дильс с досье Мильха. Тайная полиция собирала информацию по всем чиновникам, промышленникам и финансистам. Из досье следовало: мать – арийка, отец – еврей. Следовательно в глазах нацистов Мильх – мишлинге <«полукровка», Ю. Л.> Согласно расовым принципам нацистской партии, Мильх не только не мог быть секретарём у Геринга, он более не должен был руководить национальной авиакомпанией. Но всё было не так однозначно, если в этом был заинтересован сам Геринг, который заявил: «Я сам буду решать, кто здесь еврей, а кто нет». Стараниями Геринга «расовая неполноценность» Мильха была кое-как прикрыта. В Берлин была вызвана мать Мильха, которую уговорили ради сына оговорить себя и опозорить мужа – у нотариуса было оформлено заявление, что во время своего замужества она имела тайную связь с арийцем – бароном Германом фон Биром. Геринг по этому поводу шутил: «Раз уж мы собираемся отнять у него настоящего отца, то пусть хотя бы взамен получит аристократа». Настоящее свидетельство о рождении было изъято и вместо него подложено новое с указанием фон Бира в качестве отца».[175]

Но Ганс Коваль не был в «ближнем кругу» нацистских бонз и не мог рассчитывать на подобные поблажки…

Я совершенно не уверен, что у Ганса Коваля был законно полученный Ahnenpass ("паспорт предков"), в котором

«была указана вся родословная до 1750 года. Этот документ был необходим, чтобы пользоваться всеми правами гражданина рейха».[176]

А кем были, и где жили его родители, а, тем более, дедушки, прадедушки и прапрабабушки с 1750 до 1935 года – вопросы явно сложные и спорные. С точки зрения немецких чиновников вполне обоснованно можно было предположить, что Ганс – потомок кого-то из белорусских или украинских Ковалей, эмигрировавших из царской России во времена «смуты» 1905–1907 годов. Вероятно, Ганс это отрицал. А «спорные вопросы передавались на рассмотрение экспертов имперского министерства внутренних дел.

В составе четвертого отдела (народное здоровье) министерства внутренних дел образовали подотдел "Расовые вопросы"».[177] И в «Райхминистериум дес Инан», в подотделе «С» его 4 отдела, должны были официально разобраться с этими вопросами. И вряд ли в пользу «чистоты расы Ганса». А потому, при такой фамилии, Ганс мог рассчитывать на «снисхождение» к себе со стороны фашистского государства только при условии, что он проявит «особые заслуги» во время войны.[178]

Это значит, что комендант жандармерии на оккупированной территории должен был проявить особое рвение в исполнении Нюрнбергских расовых законов 1935 года по отношению к местному населению. Чтобы выжить самому, он должен был стать моральной нелюдью[179] и палачом.

В российских источниках сведений о родословной Ганса Коваля (и вообще каких-либо упоминаний о нём, за исключением материалов ГА РФ) не обнаружилось, и я попросил попытаться выяснить что-то о судьбе этого человека в немецкоязычном интернете российского философа Аркадия Костерина, живущего в Нюрнберге.

Поиски, однако, к моему облегчению, не принесли никакой новой информации. А. Костерин написал мне, что искал

«по ключевым словам: Iohann (Hans) Koval (Kowal) SS Weissrusland (Poland) Telechani. Ничего подходящего не обнаружил».[180]

Я всё-таки настаивал на продолжении поисков. Аркадий их продолжил:

«Посмотрел гетто Телеханы и материал о Ломбарде. Материал впечатляющий, но для Вас ничего подходящего нет».[181]

И, наконец, после продолжительных тщательных поисков, уточнил:

«Меня не удивляет, что мы не можем найти списки преступных формирований нацисткой Германии. Думаю, что они недоступны для общего пользования. В целях поддержания гражданского мира».[182]

Так что выяснить родословную Ганса Коваля и определить, какое отношение он мог иметь к белорусско-телеханским Ковалям, к моему удовлетворению, как биографу Жоржа Абрамовича Коваля, и разочарованию, как эвереттического историка, не удалось.

И я согласен с мыслью А. Костерина о том, что для поддержания гражданского мира некоторые «ворсинки альтерверса» должны отсеиваться «социальными фильтрами» от проникновения в публичную сферу.

Но будущим историкам следует иметь в виду, что тщательное эвереттическое исследование обязательно выявит такие результаты ветвления альтерверса исследуемого исторического субъекта, которые в линейных причинно-следственных моделях эволюции (и в классической Скалигеровской хронологии, и в Новой Хронологии Фоменко) порождают несмываемые «пятна на Солнце» в биографии «самого чистого героя». А в эвереттической модели они являются хотя и неизбежными, но тонкими ворсинками в жгутах событий их альтерверсов.

Профессионализм историка будет определяться тем, сумеет ли он отделить ортогональные ветвления альтерверса от главной причинно-следственной нити его событий. Иными словами, сможет ли он уверенно утверждать – порождает ли данное ветвление «чёрное волокно» событий в нашем универсе, или уводит в дебри ветвлений виртуальных реальностей.

Я не историк и не политик, и потому не могу определить, насколько значимым элементом нашей истории является та «ость», которую описывает в своих мемуарах «Война всё спишет»[183] Леонид Рабичев, известный художник, прозаик, поэт, во время войны служивший офицером-связистом в составе 31-й армии, действовавшей на Центральном, 3-м Белорусском и 1-м Украинском фронтах. Некоторые факты из цепочки военных событий, описанные Рабичевым (особенно в гл. 16 «Самое страшное»), лично у меня порождают такое же омерзение, как и описание событий в Телеханах из архивного дела ГАРФ «О злодеяниях, причинённых немецко-фашистскими захватчиками». Конечно, мемуары – не протоколы, но дело не в деталях дат и конкретных имён. А искренности автора в описании общей картины я доверяю. В 86 лет не лгут для получения скандальной славы… Что с этим делать, я не знаю. Надеюсь только, что будущие эвереттические историки найдут такие терапевтические нарративы, которые законсервируют эту ость так, что она останется назиданием и не будет источником нагноения исторической памяти.

Приведу такую ботаническую аналогию. С первого взгляда на росток бывает очень трудно отличить будущую красавицу розу от колючего шиповника. Да и во «взрослом» состоянии эти растения имеют оба квалификационных признака – и цветы и шипы. Но вот какой из них главный, определяющий суть конкретного экземпляра, может определить профессиональный ботаник.

В истории ситуация аналогична, но с той особенностью, что в сумму профессиональных качеств историка входит – в отличие от ботаника – существенный нравственный компонент. А нравы бывают разные…

Но вернёмся к нашим героям – родителям Жоржа. Хотя документальных материалов об их жизни в Телеханах немного, эвереттический взгляд позволяет рассмотреть интересные подробности альтерверсов и Этель, и Абрама.

Этель

Вернёмся в Телеханы начала прошлого века.

О проживавшей там семье Шенитских известно очень немногое. Фактически единственным источником сведений о телеханских Шенитских является вот этот отрывок из письма Абрама Коваля в Москву вскоре после смерти Этель:

«Возможно при жизни мама тебе о себя ничего не расказывала, потому напишу тебя ее краткую автобиографию: Родилась она приблизительно в 85 году[184] где и я в местечке Телеханы (нине районый центр Пинской обл. БССР. у бедной, очень религиозной семьи. Отец ее окончив висшее Еврейское духовное училище в городе Ковно (Каунас) получив звание «рабина», но должности етой не имел, занимался тем, что сидел в Синагоге днем и ночью над Книгами а Семья дома голодала.

01.20. Не хасидская синагога в Телеханах. Начало XX века.[185]

И мать еще ребенком, ей было 9 лет, пошла работать на завод (стекляный) где проработала 16 лет, до 11 го года. На заводе между рабочими имелась революционная подпольная группа к которой она примкнула и стала Соцыалистом еще в 3 ем году, когда в местечке никто не знал и не слыхал слова «Социализм» «Революция». Она участвовала в первомайском празднике в лесу ее фанатик отец над нею издевался, избивал, таскал за волосы и зжигал ее книги и брошуры. Однако население местечка ее очень уважали за ее умственность и образцовое поведение и отношение к людям. И так пока приехала ко мне в Сю Сити. В Телеханах из ее большой родни ни одной души в живых гитлеровцы не оставили (кроме Этл в Лос Анжелесе)[186]».[187]

В дополнение к этому письму нужно сказать, что недавно появились важные сведения о том, что отец Этель всё-таки получил должность, но не в Телеханах, а в Пружанах:

«Этель в Беларуси была активным членом подпольной организации Бунд, хотя ее отец был раввином Пружан».[188]

Между этими местечками около 100 километров и семья не могла оставаться единой при получении такой должности. Не исключаю, что это случилось после отъезда Этель в Америку. Но, скорее всего, именно отъезд отца и матери из Телехан и «спровоцировал» отъезд Этель к мужу в Америку. В Телеханах она, даже уйдя из дома в связи с выходом замуж, помогала родителям (особенно матери), но уехать с ними в Пружаны она не могла (это означало потерю работы на стекольном заводе и источника средств к существованию), а одинокая жизнь в «заштатном местечке» при живом муже в Америке – разве это жизнь?

Подтверждением слов Абрама о том уважении, которое оказывали Этель за ее «умственность и образцовое поведение», является трогательный сувенир – толстый кусок специально огранённого стекла с памятной надписью, изготовленный рабочими «стеклянной фабрики» в 1911 году, когда она покидала Телеханы. Он до сих пор хранится в семье Ковалей:

01.21. Сувенир для Э. Шенитской. Работа Телеханской стекольной фабрики, 1911.[189]

Всю свою дальнейшую жизнь она посвятила семье, заботе о муже и сыновьях – и в американской, и в биробиджанской глубинке она «вела дом и хозяйство». Когда в последнее лето её жизни у неё сильно сдало здоровье, у Абрама и Шаи возникла мысль о том, чтобы пригласить Жоржа приехать повидаться с ней. Но она, зная, что Жорж готовится к защите диссертации, не захотела отрывать его от этого важного с её точки зрения занятия. И даже на смертном одре, за неделю до кончины, она думала о благополучии Жоржа и диктовала мужу такое письмо в Москву:

«Пиши Жоржу пусть не горует, пусть не волнуется и привикает к тому что меня уж сегодня-завтра небудет. Нет у меня лучшего пожелания чем оставить Жоржа счастливым и здоровым… Пиши говорит Жоржу пусть ни делает ничего что может причинить ущерб его учению, чтобы труды его не пропали даром, а меня уж он все одно не застанет».[190]

01.22. Автограф из письма А. И. Коваля Ж. А. Ковалю и Л. А. Ивановой от 21.08.52

Через неделю, вернувшись с похорон, Абрам писал уже только от себя:

«Дорогие Жорж и Мила

В предидущем моем письме я вам писал всю правду о положении мамы, и вам уже было известно что ей нет спасения… <авторское многоточие> Этим самым вы уже предупреждены и подготовленные принять более печальную весть что твоей мамы Жорж уже нет… <авторское многоточие> Она скончалась вчера 28 в 17–30 часов. Похоронили ее сегодня – похоронили по всем правилам Еврейского обичая (так распорядились люди и мы не возражали). Участвовало при похоронах буквально все здешнее Еврейское население и много Руских женщин.

Мы не давно вернулись домой и вот я взялся написать вам, хотя писать мне сейчас почти что невозможно…»[191]

Хоронили по еврейскому обычаю и евреи и русские… Значит, «умственность и образцовое поведение» сохраняла Этель с молодости и до конца жизни.